Людмила Ракузо. Когда мы жили на "43-м пикете" (окончание)
Рейтинг:
/ 0
- Подробности
- Категория: Книга памяти
- Автор: Людмила Ракузо
- Просмотров: 843
Продолжение, первую часть можно читать на нашем сайте здесь: Людмила Ракузо. Когда мы жили на "43-м пикете"
«ВЫБРАЖУЛЯ»
У мамы с папой было много друзей. Они приходили к нам отмечать большие праздники –
1 Мая и 7 Ноября. Всегда собирались у нас после демонстрации (такие гулянки взрослые называли «в складчину»). По радио с утра звучали бравурные марши, поднимая настроение. Мама доставала тарелки с золотой каемкой и рюмки на ножке. Красиво сервировала стол и сама наряжалась.
У мамы была швейная машинка, и домашние платья она себе шила сама, а нарядные, «на выход», заказывала в ателье. Брала меня с собой, когда шла на примерку. В ателье я с интересом разглядывала витрину с тканями, от их разно-
образия рябило в глазах. Наблюдала я и за посетительницами, которые были такими нарядными, такими разными. Они поражали меня своими утонченными манерами и фетровыми шляпками с вуалькой.
Еще мне очень нравились муфты, дамы в них прятали кружевные носовые платочки. Для меня мама тоже сшила маленькую муфточку. Вот только гулять в ней мне не давали, что меня очень расстраивало. Это был парадный аксессуар, не для беготни по улице, а мне так хотелось «повоображать» перед подружками.
Наряжать меня маме нравилось. Она шила мне ситцевые и фланелевые платьица. Помню свое плюшевое пальто, ужасно маркое. Однажды оно было постирано в прачечной, и тогда вдруг обнаружилось, что пальто это светло-голубое, а не серое! В ту пору у взрослых входили в моду пальто с каракулевыми воротниками. Это был шик, не все могли себе позволить такую роскошь. В основном воротники были цигейковые, и шапки тоже поголовно цигейковые. Детского пальто с каракулевым воротником никто и вообразить не мог. А мне купили! Все разглядывали мой невероятный наряд, говорили о нем, обсуждали, любовались. Я чувствовала себя королевой, не ниже! Но надевать пальто мне разрешалось только для выхода «в город».
Дополняли мой наряд ботиночки с меховой оторочкой и шаровары с начесом. Сверстники ходили в подшитых валенках, донашивали одежду старших братьев и сестер, а я щеголяла в обновках. Тогда в основном семьи были многодетными, я же была единственным ребенком в семье, и меня наряжали, баловали подарками.
А еще поднимала мою самооценку обертка от плитки шоколада. На ней золотыми буквами было написано: «Руслан и Людмила». Людмила! Мое имя даже на шоколадке пишут!
Но при всем том дома у нас всегда висел на видном месте папин солдатский ремень с медной пряжкой – стимул для послушания...
ПОДАРКИ
Дарили мне книги и игрушки нечасто, но сколько было радости! Очень я любила книжки-раскраски и новенькие цветные карандаши. Большие подарки были ко дню рождения. Запомнился синий патефон. Он был меньше, чем обычные патефоны, и выглядел детским, но это никак не отражалось на его работе. Пластинки на нем крутили те же самые. Теперь по праздникам под этот патефон взрослые танцевали фокстрот «Рио-Рита» или танго «Брызги шампанского», кружились в вальсе «Дунайские волны». Сейчас меня удивляет, что в ту пору все умели танцевать вальс.
Мне разрешали самостоятельно проигрывать пластинки. Я усердно крутила ручку патефона и осторожно опускала иголку на пластинку. Не всегда удачно. Иголка издавала противный звук, и приходилось выслушивать нотацию о бережном отношении к вещам вообще и к пластинкам в частности.
Последним подарком от родителей стал велосипед. Мне исполнилось семь лет, и немыслимо щедрый подарок был вручен со словами: «Нынче ты пойдешь в школу, и поэтому мы дарим тебе этот велосипед, он называется «Школьник». Я уже умела читать и с восторгом несколько раз прочла такое многозначительное название, красовавшееся на раме. Хотелось тут же вскочить на велосипед и помчаться куда-нибудь, но за окном еще белели сугробы (день рождения у меня в марте). Мне не разрешили даже дотронуться до подарка из-за опасения, что я вымажусь смазкой, толстым слоем покрывавшей «Школьник». Папа, видя мое нетерпение, сжалился и разрешил позвонить в блестящий звоночек на руле, на этом радость и закончилась. Я была обескуражена, но папа невозмутимо убрал велосипед подальше с глаз, до лучших времен.
Надо ли рассказывать, с каким нетерпением я ждала, когда растает снег и высохнут дороги... Зато потом «Школьник» служил мне верой и правдой много лет. Гоняла я на нем по улицам «43-го пикета» до той поры, пока колени не стали упираться в руль. Велосипед перешел по наследству сестре, и она не слезала с него еще несколько лет.
ТОРТ И РЫБИЙ ЖИР
Первый торт в моей жизни был в виде большой шоколадной звезды. Меня поставили на стул перед гостями. Я торжественно, с выражением продекламировала стихотворение, выученное с мамой накануне. Когда родители открыли коробку, я увидела что-то сказочно невероятное, в кремовых завитках и шоколадной глазури. Разве можно есть такую красоту! Хорошо запомнилось: торт был пятиконечный, и мне исполнилось пять лет. Мне отрезали от звездного торта один луч и налили чай в новую, только что подаренную чашку. Но вкуса того торта я не помню.
Зато хорошо помню вкус рыбьего жира. Нет ничего более отвратительного, чем эта полезная мерзость. Что заставляло родителей поить меня этим снадобьем? Я не была болезненной и хилой, совсем даже наоборот: в меру упитанный, здоровый ребенок. Но каждое утро папа доставал из шкафчика ненавистный пузырек и подзывал меня. Я смотрела, как льется в ложку вязкая струйка, и мой организм содрогался от отвращения. Папа просил открыть рот... Зажмурившись, я проглатывала как можно быстрее содержимое ложки. «Молодец!» – объявлял папа, и я убегала.
ГАСТРОНОМИЧЕСКИЙ РАЙ
Выход в город с родителями – это был для меня праздник. До сих пор помню роскошный магазин № 13, его еще называли «Нижний гастроном». Он мне казался настоящим дворцом – с витиеватой лепниной и бронзовыми люстрами. Никогда больше за всю свою жизнь я не встречала такого изобилия конфет. А какой аромат настоящего шоколада стоял в бакалейном отделе! Я любовалась разнообразием сластей, пока родители делали покупки. Потом они спрашивали, что я выбрала, но выбрать было невозможно! Тогда они на свой вкус покупали по несколько штук разных сортов, и я ликовала: моя коллекция пополнится новыми фантиками!
Затем мы шли в отдел «Соки, воды». Там, наслаждаясь лимонадом с шипучими пузырьками, я разглядывала огромного медведя под потолком. Медведь тоже пил из своего стакана. Он, как живой, то запрокидывал голову назад, то наклонял ее вперед. Его стакан то пустел, то снова наполнялся, и я не могла оторвать глаз от этого чуда!
В отдельных будках сидели кассирши в белых кружевных наколках на голове. Наблюдая за тем, как уверенно они крутят ручку кассы, я тоже хотела стать кассиром. Впрочем, глядя на пролетающие над нашим домом самолеты, я мечтала стать летчиком...
По магазинам мы ходили нечасто. В основном все продукты были свои, домашние: овощи, мясо, молоко. Всегда говорили так: «Картошку с капустой вырастили, значит, с голоду не помрем». Ну, а если есть корова, то совсем сытная жизнь. В магазин ходили за хлебом, сахаром, крупой. Только с получки покупались какие-нибудь вкусности, но в ограниченном количестве, лишь попробовать: конфеты, колбаса, шоколадное масло, ломтик красной рыбы. Причем бабушка от своей порции отмахивалась – баловство, а не еда!
Не помню, чтобы нам покупали яблоки. Конфеты помню, а яблоки – нет. Но в пакете с новогодним подарком яблоко было всегда. Представьте мое изумление, когда я вдруг узнала, что яблоки растут на дереве! Ну, не растут же на дереве конфеты или пряники! Почти как у Корнея Чуковского про чудо-дерево, только там росли чулки да башмаки...
Пакетов с новогодними подарками всегда было два. Один выдавали на утреннике в школе, и мы на него заранее сдавали по рублю. Другой подарок был бесплатный: папа приносил с работы пригласительный билет от профсоюза на елку в ДК «Победа», и по этому билету выдавали подарок. Подарки были щедрые: много разных шоколадных конфет, яблоко или мандарин, маленькая шоколадка и большущая вафельная конфетина «Гулливер». Обычно родители конфеты прятали и выдавали потом по одной штуке, но новогодние подарки не забирали. Сначала я с ними играла: пересчитывала конфеты, сортировала, высыпала из пакета и снова складывала. Как кошка с мышкой. Изо всех сил я старалась конфеты не есть, но их почему-то становилось все меньше и меньше. И наконец оставалось только несколько карамелек...
Но конфеты и яблоки – это все экзотика. Самым желанным лакомством для меня был сахар. Не такой, как сейчас, а колотый большими кусками или пиленый. Пиленный неровными кубиками, он был завернут в синюю оберточную бумагу и перевязан золотистым шпагатом. Теперь такой почему-то не производят, а жаль. Сахар от меня прятали, закрывали под замок, но я его находила и потом получала нещадную трепку, потому что одним кусочком ограничиться никак не могла.
Последний раз такой сахар я видела в 1998 году, мы его покупали в городе Болотное. Там сахар продавали на колхозном рынке из больших мешков, как моем в далеком детстве.
СОСЕДИ
Вся округа у нас жила очень дружно, люди всегда помогали друг другу. Сегодня кому-то колодец роют, а завтра у другого крышу чинят. Нам соседи помогали пристраивать дом, метать стог, когда привозили сено. Отец со всеми был в хороших отношениях, его уважали, но близко он дружил только с одним соседом – Кормушаковым дядей Геной, так все его звали, хотя настоящее, татарское имя у него было Халиулла.
Папа его называл Бабай – то есть дедушка. Интересный был человек – другой национальности, с другими повадками и привычками. Дома ходил в диковинном полосатом татарском халате и тюбетейке, расшитой затейливыми узорами. Курил он папиросы, но не магазинные, а сам набивал их с помощью пинцета. Достанет с полки сундучок с пустыми папиросными гильзами, коробку с ароматным табаком и священнодействует. Не спеша, как будто колдует...
В Юрге вообще проживало много татар. Рядом с городом были деревни, где жили одни татары: Улус, Шалай, Зимник, Сар-Саз и другие. Многие татары не знали русского языка, особенно пожилые. Теперь молодежь из этих деревень не знает своего родного, татарского языка.
Неподалеку от нас жили Халиковы. Их дедушка никогда не снимал с головы тюбетейку, а бабушка ходила, позвякивая монистами. Пытались мы у них покупать молоко, но пришлось отказаться. Бабушка русского языка не понимала. Общались с ней через сыновей, их было шестеро, и все взрослые. Но если их не оказывалось дома, объясняться с бабушкой было трудно.
Немцев тоже было много – пленных и депортированных. Наш «43-й пикет», например, построили немцы. В школе, в пятом классе, когда начинали изучать иностранные языки, класс делили на две группы: половина учит немецкий, другая половина – английский. И в «немецкой» половине большинство действительно были немцы. В девяностых годах многие семьи навсегда выехали в Германию, на свою историческую родину.
В Юрге есть улица Интернациональная. Вот и «43-й пикет» по своему составу был многонациональным. Нашими соседями были татары Кормушаковы, белорусы Шульга, украинцы Маляко, немцы Шох. Про межнациональные конфликты никто тогда и не подозревал. Даже если пацаны в уличной потасовке вдруг кого-то обзывали «фашистом», это сразу пресекалось. Хотя за глаза и взрослые могли про кого-нибудь сказать: «вредный хохол», «хитрый татарин».
Немцы отличались невероятной чистоплотностью. Если во дворе идеальный порядок, а в доме – чистота, значит, здесь живут немцы. Среди них тоже не все знали русский язык и многие говорили с сильным акцентом.
НА ДНЕ КОЛОДЦА
Зима. Мы с Галкой все в снегу. По сугробам лазить надоело, и я зову подругу к себе домой погреться. Она колеблется: то ли к нам пойти, то ли уже домой пора... Чтобы заманить ее, я хвастаюсь новенькой коробкой пластилина. Но и это ее не соблазняет. Она заявляет, что у нее этого добра горы. Горы? А у меня вон – полный колодец пластилина!
Встав на занесенную снегом горловину колодца, я начинаю прыгать. Снег обрушивается, и я, не успев ничего понять, оказываюсь на дне колодца. Далеко вверху, в светлом квадрате, торчит Галкина голова. Осознав всю серьезность происшедшего и посовещавшись, мы понимаем, что без родителей мне не выбраться. Галка рванула к нам домой. Когда ее голова наверху исчезла, мне слегка взгрустнулось в предчувствии взбучки...
Тем временем мама, стоя на стуле, складывала на шкафу журналы ровными стопками. Вдруг с грохотом распахивается дверь, влетает Галка и орет: «Тетя Тася, ваша Людка в колодец провалилась!» Веером полетели в разные стороны журналы, стул и мама. Схватив на ходу фуфайку, мама выскочила на улицу. За ней вприпрыжку неслась Галка.
В светлом квадрате надо мной возникло две головы. Убедившись, что я не утонула и ничего себе не сломала, мама побежала к соседям за помощью. Вытащил меня из колодца на вожжах Валера Кормушаков, мой спаситель. Очень мне повезло, что в колодце не оказалось воды.
ПАПИНЫ ДРУЗЬЯ
Самыми большими друзьями у папы были коллеги по работе. Начальник мартеновского цеха Манохин Федор Иванович, бригадир сталеваров Шушляев Николай Николаевич и мастер участка Фильченков Иван Семенович. С его дочерью Светланой Ивановной мы и сейчас общаемся.
Семья Манохиных жила в большом пятиэтажном доме № 40 на улице Московской. Мы часто бывали у них в гостях в просторной трехкомнатной квартире. У Федора Ивановича была жена тетя Галя и трое детей. Старшая дочь Люда (на год или два старше меня), младшая Женя (на год младше меня) и сын Витька. Люда и Женя – отличницы, аккуратистки – моей маме очень нравились, и она хотела, чтобы мы дружили. А мне нравились их куклы и книги. Книги были большие и красочные, это были сказки с яркими иллюстрациями.
Нравился мне и городской уют их квартиры. На теплом полу можно было сидеть и даже лежать. У них я впервые мылась в огромной белой ванне. А туалет и вовсе поразил меня своей невероятной чистотой, и был он прямо в квартире! У нас на «43-м пикете» удобства находились на улице в дощатой будке, и называлось это – уборная. Зимой пользоваться таким туалетом было то еще удовольствие, особенно в сорокаградусный мороз... Как же я завидовала их городской жизни!
Уже тогда я поняла разницу между городским комфортом и неудобствами частного дома. Не надо носить воду на коромысле и греть ее. Вода льется сама из крана – и холодная, и горячая. Можно мыться в большой ванне когда угодно и сколько угодно. Посуду мыть под струей горячей воды – неописуемый восторг! Наш дом к утру выстывал, и вылезти из-под теплого одеяла не было никаких сил, а в городской квартире тепло круглосуточно. Не надо топить печку и таскать бесконечные ведра с углем, золой и помоями...
В 1986 году я наконец-то получила трехкомнатную квартиру и была на седьмом небе от счастья! Какое же это блаженство – умываться по утрам теплой водой из-под крана, а не ледяной водой из рукомойника! То, что в своем доме было неприятной необходимостью (мытье полов, посуды и стирка белья), в городской квартире вдруг стало довольно приятным занятием.
СТОЛИЧНАЯ КОМАНДИРОВКА
Однажды папу отправили в командировку в Москву. Было это примерно в 1957 году. Наверное, он пробыл там долго. Помню, как приходили от него письма. Внизу странички одного из писем он нарисовал девочку на трехколесном велосипеде, чем привел меня в неописуемый восторг! До сих пор помню эту милую картинку.
Помню подарки, привезенные им из Москвы: целлулоидный заяц, солидные настольные часы в деревянном корпусе, ковровая дорожка (все ее почему-то называли персидской) и китайские шелковые нитки мулине невероятных расцветок – для мамы.
А еще ошеломительно красивые мамины лаковые туфли на высоком каблуке запомнились надолго, наверное, не только мне одной. Приходили к маме приятельницы, разглядывали восхищенно столичные подарки. Мама прохаживалась перед ними по ковровой дорожке, как по подиуму, поблескивая лаком новых туфель...
В Москву папу посылали на повышение квалификации. Работу свою он любил. На лацкане пиджака у него красовался знак «Ударник коммунистического труда». Помню, как он с гордостью показывал нам свой партийный билет, когда его приняли в ряды партии: теперь он коммунист! Даже в праздничных застольях папа с друзьями говорили увлеченно о работе, иногда начинали яростно спорить. Возмущенные женщины прерывали их и предлагали спеть. Папа с Федором Ивановичем вставали из-за стола и громко запевали «По диким степям Забайкалья...». Потом пела мама: «Куда ведешь, тропинка милая, куда ведешь, куда зовешь...» Хором затягивали: «Горе горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело...» Когда дело доходило до «Ой, мороз, моро-о-оз...», гости начинали собираться домой. Долго прощались у порога, обнимались, выпивали «на посошок» и снова обнимались...
АНЮТИНЫ ГЛАЗКИ
Случалось, что к маме забегали подруги или приятельницы с работы. Она тоже к ним иногда ходила и меня с собой брала.
По гостям я ходить любила. В незнакомых домах было интересно смотреть, как живут люди, как у них все обустроено. Встречалось много чудных вещей, которые я видела впервые. Больше всего меня поражала детская мебель. Например, диванчик для трехлетнего ребенка произвел на меня неизгладимое впечатление. Детские стульчики в те времена были в любом доме; деревянные, резные и крашеные, с подлокотниками и без, они были привычным атрибутом. Но диванчик с пружинным сиденьем, обитый бархатом, как и затейливый комодик с настоящим зеркалом, повергли меня в шок. Впрочем, и совсем не детские вещи я разглядывала с разинутым ртом. Вычурные вазы в буфетах, настенные часы, изящные статуэтки на комодах, салфетки на полках замысловатых этажерок, слоники на диванных полочках...
В Юрге много было эвакуированных из Москвы, Ленинграда, Сталинграда, Краматорска. Люди везли с собой дорогие сердцу вещицы, диковинные для глухого городка в далекой Сибири. Я готова была разглядывать все эти несметные богатства часами. Никто мне и не мешал. Мама со своими приятельницами были заняты обсуждением нарядов, но главной темой, конечно, были вышивки. Вышиванием в то время занимались абсолютно все. Вышитые крестиком салфетки лежали на всех полках. Вышитыми «дорожками» украшали спинки диванов, их стелили на стол поверх вышитых скатертей. На вышитых покрывалах высились пирамиды подушек в вышитых наволочках. На окнах висели «выбитые» занавески, с ажурной вышивкой ришелье. В простенках между окнами – рушники с вышитыми красными петухами. На диванах красовались мягкие «думочки» – маленькие вышитые подушечки.
Все поголовно вышивали крестиком. А вот гладью вышивать редко кто мог. Из всех знакомых и родственников гладью вышивала только мама. И нитки у нее были не обычные, как у всех, а китайские шелковые мулине, привезенные папой из Москвы. Вышитые крестиком розы были очень красивые, но они меркли рядом с анютиными глазками, вышитыми мамой гладью, китайским шелком. Мама иногда даже вышивала на заказ, ее произведениями все восхищались.
Никто не мог повторить мамины анютины глазки. Недавно где-то вычитала, что анютины глазки традиционно считаются кладбищенским цветком... После маминых похорон все вышивки разом куда-то исчезли.
КИЛЬКА В ТОМАТНОМ СОУСЕ
Гулянки праздничные у нас бывали не только в компании папиных друзей. Праздновали и с мамиными родственниками, нашими любимыми и дорогими тетями. С родней встречали Новый год и собирались за столом на Пасху. Мне такие гулянки нравились гораздо больше. Стол ломился от бесхитростных вкусностей: винегрет, холодец с горчичкой, квашеная капуста с лучком, политая подсолнечным маслом, и хрустящие, пахнущие укропом огурчики. Ломтики соленого сала с прослойками источали восхитительный чесночный аромат. На середину стола ставили шкворчащую чугунную сковороду с яичницей, жаренной с кусками сала или домашней колбасой. Рядом дымилась тушеная картошка с мясом. На печке уже закипала в кастрюле вода под пельмени. Не было тогда на столах никаких мудреных салатов, но летом всегда появлялась окрошка. А мое внимание среди этого домашнего изобилия всегда привлекал только один деликатес, магазинный – банка кильки в томатном соусе!
На таких гулянках собирались все свои, родные. Нам, детям, позволялось вертеться среди взрослых, что категорически запрещалось в других застольях. Мы с двоюродной сестрой Тамарой развлекались от души! Папа уже не пел, он вел умные беседы в мужской компании. Пел дядя Саша Гончаров: «А годы летят, наши годы, как птицы, летят, и некогда нам оглянуться назад...» Мужчины говорили об охоте и мотоциклах. Дядя Дима был заядлым охотником, а у папы был мотоцикл ИЖ-49, очень популярный в то время. Так что им было что обсудить.
Даже меня однажды папа с дядей Димой взяли на охоту. Недалеко от нас начинались лога. На дне логов были болота и небольшие озерца. Уток там водилось много разных. Уже вечерело, когда мы подъехали к ближайшему логу. Оставили мотоцикл наверху, а сами спустились к озерцу. Стрелял дядя Дима и папе дал выстрелить. Подстрелили несколько уток и очень сокрушались, что одну из них так и не смогли добыть из топкого болота.
ПОБЕЛКА
Но праздники бывали редко. Жизнь в основном состояла из будней, наполненных событиями, не очень любимых мною. Не любила я, например, когда белили. А белили часто. Осенью после уборки огорода, к 7 Ноября. Обязательно и к Пасхе или к 1 Мая затеют побелку. Как же я ее терпеть не могла! Запах известки до сих пор мне неприятен. Беспорядочно сваленные в кучу вещи, мебель, сдвинутая со своих мест, оголенные окна – все это меня раздражало. Я и сейчас не переношу дискомфорта. А тогда мне вручали тряпку и я усердно терла забрызганный известью шкаф.
Зато потом как все сияло чистотой! Мама с довольной улыбкой стелила на полочки накрахмаленные салфетки и вешала на окна белоснежные тюлевые занавески. Оконные рамы на зиму заклеивались бумажными полосками, чтобы не дуло. Между рамами укладывалась белая вата, а на нее – елочные украшения. В зимнюю стужу на оконных стеклах мороз рисовал сказочные узоры.
С улицы на всех окнах были деревянные крашеные ставни. На ночь и во время сильных буранов их закрывали. После очередного бурана папа шел откапывать лопатой занесенные снегом окна и распахивал ставни. В дом врывались лучи яркого солнца, и становилось весело.
КАРТОШКА
Не любила и день, когда копали картошку. Все грязные, в земле. Уже спина устала, и рыть надоело, а поле все не кончается. Помогать взрослым приходилось с малолетства. Мне выделяли рядок и требовали не отставать и не оставлять клубни в земле. Картошки сажали много – себе на еду и на корм скоту. Дома опять грязь и беспорядок, на полу земля. Картошку ссыпали в подпол в комнате и в погреб на улице.
Но вот картошка выкопана. Еще стоит сухая и теплая погода. Из опустевших огородов тянет дымом осенних костров: жгут ботву и опавшие листья. Пора чудесного бабьего лета. В прозрачном воздухе плывут паутинки и пахнет грибами, как в лесу. Но уже совсем скоро начнется пора дождей, а там и первые снежинки закружат...
В школе нам тоже приходилось копать картошку. Каждую осень нас посылали на помощь колхозникам. Когда начиналась массовая копка, нас собирали на школьную линейку и объявляли: «Завтра едем на картошку!» Школьные стены содрогались от дружного вопля: «Ура!» Учителя сокрушенно качали головами: «Вот ведь! Готовы выполнять тяжелую, грязную работу, лишь бы не учиться...» Но на картошку ездить было гораздо веселее, чем сидеть на уроках. В автобусе мы дружно горланили песни хором и гоготали, подшучивая друг над другом.
КАПУСТА
Полетели белые мухи, лужи покрылись ледком – пришла пора солить капусту. В кухне ставили две кадки. Сначала их мыли, потом бучили. Накроют кадку деревянной круглой крышкой, а сверху – старым одеялом и фуфайками. Нальют воды немного и бросают туда раскаленные в печке булыжники. Горячий пар распарит бочку, и она не будет протекать. Заодно и микробы сдохнут. Потом эти булыжники положат на крышку как гнет. Стояли кадки поперек кухни не один день, проход загораживали. Папа доставал оселок и долго точил ножи.
В начале октября наступал день, когда начинали рубить капусту. С утра папа таскал кочаны с огорода. На полу опять грязь от сапог, но никто не разувался, не до того. Капуста, прихваченная морозом, в тепле отходила. Мама снимала с вилков верхние листья и кидала их в кучу. Бабушка начинала шинковать капусту тонкой соломкой. Тем временем мама уже терла на терке морковку. На столе росла гора нашинкованной капусты, ее посыпали тертой морковкой, ароматными семенами укропа и щедрой горстью соли. Перемешав все это, укладывали в кадку и плотно утрамбовывали кулаками. Между делом папа очистит пару сладких кочерыжек, и мы с ним весело хрустим. Тетя Нина тоже пыталась помогать, но только бестолково толклась у всех под ногами. Наконец кадки доверху наполнены. Верхние листья и кочерыжки вынесли скотине. Пол отмыли, отскоблили, но кадки еще несколько дней простоят на кухне. Время от времени бабушка будет протыкать капусту острой палкой – чтобы горечь вышла.
Наконец одну кадку опускают в подпол, это капуста для еды. Зимой наберут хрустящей капустки в миску, добавят лучку, польют постным маслицем – вкуснотища! Главная закуска на праздничном столе! Вторую кадку выкатывали в сени, это на щи. В сильные морозы капуста замерзнет, бабушка выйдет с миской в сени и нарубит сечкой на щи сколько надо.
СЕМЕЙНЫЕ ОБЕДЫ
По утрам бабушка поднималась раньше всех. Проснувшись, я лежала и прислушивалась к знакомым звукам. Вот бабушка гремит подойником и уходит в стайку доить корову. Хлопают двери, и кот начинает назойливо мяукать: это бабушка вернулась с парным молоком. Сейчас она будет цедить молоко по кринкам и коту плеснет. Слышно, как бабушка строгает лучины для растопки. Наконец в печке весело затрещали дрова и дом наполняется приятным теплом. Можно вставать.
Щи бабушка варила каждый день. Остатки вчерашних щей вываливала собаке. Мыла кастрюлю, заносила из сеней кусок говядины на мозговой косточке и ставила вариться новые щи. Моей обязанностью было начистить картошку. И так каждый день. Кроме щей будет еще толченная с маслом или жаренная на сале картошка, а может быть, молочная каша. Но щи были в обязательном порядке. Варили их в каждом доме и вроде из одинаковых продуктов, но у каждой хозяйки они получались разные на вкус. Все наши родственники хвалили щи, приготовленные тетей Изой: неповторимый вкус!
До сих пор частенько вспоминаю аромат и вкус тех щей. Бульон на сахарной косточке получался наваристый (папа меня научил, как выбить из этой косточки вкусные мозги), капуста квашеная с укропчиком и картошечка. Зажарка на свином сале, а не на растительном масле. Запах жареного сала с луком вызывал приступ голода... Варились щи на открытом огне, на печи, а не на электричестве, и оттого были ароматные и такие вкусные.
Я и сейчас помню те семейные обеды. По воскресеньям все садились за большой стол, мама перед каждым ставила тарелку щей. На середину стола водружалась сковорода с жареной картошкой. Картошка тоже жарилась на свином сале с лучком. Нарезанная тонкими пластиками, слегка подрумяненная. Ее можно было есть после щей на второе, но я предпочитала уплетать все вместе: ложку картошки, ложку щей. Так меня папа научил. На дне сковороды картошка была особенно вкусная, с румяными поджарками. И все это запивалось холодным молоком или простоквашей. Ах, как вкусно! Поэтому я и была как колобок...
Мама любила делать разные запеканки, особенно картофельную. Делать запеканки в печке – дело непростое. Там духовка прогревается неравномерно: с одной стороны пригорает, с другой вообще не греется. Маме приходилось изощряться, поворачивать противень то одной стороной, то другой. На нужный режим не переключишь.
Зная о ее пристрастии к запеканкам, друзья подарили ей электрическую духовку. Кажется, это были Батранины. Иван Семенович с женой тетей Ниной. Они случайно наткнулись в магазине на это чудо кухонной техники и купили для мамы. Тогда это была большая редкость. Вот только пользоваться маме этим чудом пришлось совсем недолго...
МОЙДОДЫР
Походы в баню меня тоже не очень радовали. Экзекуция была еще та...
Мама собирала чистое белье, брала меня за руку, и мы шли пешком на первый участок. В городе было две бани: на первом участке и на втором. Обе очень далеко от нас. По пути мы заходили к Кравцам. Тетя Иза собирала Тамару, брала узелок с бельем, и мы продолжали путь вчетвером.
В бане всегда был народ, и приходилось ожидать в очереди, когда освободятся кабинки для одежды. Наконец подходит наша очередь и мы попадаем в предбанник. Здесь довольно тесно, кто-то раздевается, а кто-то уже вышел из мойки и пытается пробраться к своей кабинке, чтобы одеться. Сердитая банщица указывает нам на пустые кабинки, и мы раздеваемся. Раздеваться догола при незнакомых тетьках почему-то не очень хочется. Я ежусь, кажется, что в предбаннике довольно прохладно. Мама меня торопит, помогает стаскивать с меня одежки, и у меня все тело покрывается пупырышками. Мы берем шайки и ныряем в пар...
В мойке шумно, гремят тазы, льется вода, громко переговариваются женщины. Мама окатывает скамью кипятком и усаживает меня. Рядом ставит таз с горячей водой, вручает мочалку – мойся! Я плюхаюсь в тазу, взбиваю белую пушистую пену. Руки отмываются до невиданной чистоты, и почему-то от воды сморщиваются подушечки пальцев. Но наслаждаюсь я недолго. Мама помылась и подступает ко мне с большим куском банного мыла, приговаривая: «Моем, моем трубочиста чисто, чисто, чисто, чисто...» Я стойко терплю, когда она трет меня жесткой рогожной мочалкой. Потом зажмуриваюсь, когда мама намыливает мне голову, но мыло ест глаза, и я начинаю вопить. Рядом в шапке из белой пены пищит Тамара. Мама промывает мне глаза, льет воду на голову, мне нечем дышать, кажется, я сейчас захлебнусь, ослепну, оглохну, сварюсь и умру! Но чудесным образом я остаюсь жива, и процедура повторяется...
Наконец меня окатывают горячей водой из шайки и мы идем одеваться. Теперь мне совсем не кажется, что в предбаннике прохладно, совсем даже наоборот. Мама вытирает меня мохнатым полотенцем, но на распаренное тело одежда никак не натягивается. Мама даже слышать не хочет, что мне жарко, она укутывает меня в шаль и туго затягивает узел на спине. Скорее на улицу, мне нужен глоток свежего воздуха! Но не тут-то было, рот и нос закрыты шерстяной шалью, чтобы ребенок не простудился...
На этом мои страдания не заканчивались. По возвращении домой меня ждала еще одна пытка. Мама брала гребень, долго расчесывала мои спутанные волосы и туго заплетала их в косу.
После бани домашние встречали нас радостными улыбками: «С легким паром!» Но мне были более понятны другие выражения про баню, не предвещавшие ничего доброго: «зададут тебе пару», «устроят головомойку», «будет тебе баня».
СТИРКА
Еще я не любила, когда затевали большую стирку. Опять беспорядок и грязный пол. На печке греются ведра с водой или кипятится бак с бельем, от него поднимаются клубы пара. В доме стоит неприятный запах хозяйственного мыла. У мамы руки по локоть в белой пене. В корыте, на стиральной доске мама трет белье. Тетя Нина или бабушка носят ведра с водой на коромысле из колонки. И опять лужи на полу, кучи грязного белья и тазы с уже выстиранным, а через всю комнату натянуты веревки с простынями.
Постельное белье все было белое, стирала его мама с особым тщанием. Перед стиркой замачивала белье в корыте с мыльной стружкой, а потом еще и кипятила с содой в большом баке на печке. Прополоскать белье надо было в двух водах. Для пущей белизны добавлялась капля синьки. Зимой белье вывешивали на мороз, и оно было белее снега, перед соседями не стыдно. Когда замерзшее белье заносили досушиваться домой, от него восхитительно пахло морозной свежестью.
ВЕЧЕРНЕЕ ЧТЕНИЕ
Наконец белье постирано, полы помыты, в стайке у скотины управились. Наступил вечер. Дома чисто, тихо, в печке потрескивает огонь, играя бликами на полу. Бабушка садится прясть или вязать. Мама достает книгу и начинает читать вслух. Я еще в школу не ходила, а уже знала «Тихий Дон», «Поднятую целину», «Строговых».
За окном мороз или метель, но дома тепло и уютно. Поднимется буран – свету белого не видать. Ураганный ветер оборвет провода. Вдруг станет темно и страшно. Зажжет мама керосиновую лампу и дальше читает. Мигает в лампе фитиль, по стенам двигаются таинственные тени, в трубе завывает на разные голоса вьюга, и в моей голове всплывают строки поэта: «Вьюга мглою небо кроет, вихри снежные крутя...»
В те вечера, когда папа был не на работе, он тоже читал вслух. После ужина присаживался у печки и, закурив папиросу, разворачивал газету «Правда». Газетные статьи были совсем неинтересными, но папа считал нужным вести политпросветбеседы в семейном кругу. Зачитывал вслух выдержки из статей и высказывал свое мнение. Бабушке, пережившей репрессии, это категорически не нравилось. Она панически боялась «властей» в любом их проявлении. Любой чиновник ей казался всемогущим начальником. Главным правилом по жизни для нее было: «Знаешь – молчи, не знаешь – помалкивай». Странное дело: бабушка никогда ни с кем не спорила, мнение свое держала при себе, но всегда оказывалась права.
ЗАПАХИ
С началом холодов, когда снег уже не таял, ближе к ноябрьским праздникам, наступало время колоть свиней. Из соседских дворов слышался шум паяльной лампы. В морозном воздухе плыл вкусный запах паленой шкуры.
Папа звал на помощь кого-нибудь из соседских мужиков, одному никак было не управиться с большой свиньей. Все суетились, старались скорей разделать тушу. Гудела паяльная лампа. На плите стояли ведра с горячей водой, чтобы начисто отмыть паленую шкуру. Свиную голову и ноги откладывали на холодец. Отдельно в тазу лежал ливер – зимой будут вкусные пирожки. Срезанные толстые пласты сала порежут на большие куски и уложат в ящики, пересыпая крупной солью с чесноком и тмином. Нутряной жир перетопят и потом всю зиму будут на нем жарить. Вкусные шкварки мы будем таскать и грызть с горбушкой хлеба. Много еще всяких вкусностей наделают: рулетов, колбас, пельменей, котлет. А пока, на закуску уставшим мужикам, бабушка жарит на большой чугунной сковороде аппетитные куски свеженины. Аромат жареного мяса чувствуется даже на улице.
Запахи. Они таятся где-то в закоулках человеческой памяти. Разотрешь в ладонях веточку полыни, и перед тобой всплывают отголоски воспоминаний из далекого детства. Открываешь новый журнал – и запах типографской краски напоминает свежий номер «Огонька» из почтового ящика на заборе. А в конце зимы ветер вдруг приносит пьянящий запах весны. Еще сугробы и морозы, но ты отчетливо ощущаешь: запахло весной!
От папы пахло «Беломором», от тети Нины – карболкой, от бабушкиного фартука – луком. От мамы пахло пудрой. Круглая маленькая коробочка с пудрой стояла на этажерке. Ее нежный аромат и завораживающее название «Лебяжий пух» манили меня к себе. Но как мама узнавала, что я опять нарушила запрет и открывала коробочку?
Запах дыма из печных труб в морозный день навевает мне воспоминания о детстве, о «43-м пикете». А запах дыма в осенний день от костров из опавших листьев навевает грусть. Ностальгия о давно минувшей юности.
ЗИМА
Зимы были морозные и очень снежные. Если поднимался буран, то это дня на три. Ураганный ветер нес тучи снега, и среди белого дня в доме вдруг становилось темно. Посмотришь в окно, а там только белая круговерть и больше ничего не видно. Занесет снегом все тропинки и заборы, и в этой снежной сумятице непонятно, куда идти. Так что без нужды из дома не выходили. Собьешься с дороги – и все, пропал человек. Самолеты, сменив колеса на лыжи, продолжали летать и зимой, но в буран полеты отменяли.
Наконец буран стихал, и папа шел откапываться. Заносило по самую крышу. Нужно было прокопать тоннели к двери и окнам. Потом вырубить в снегу ступеньки на верх сугроба. После урагана снег был каменной твердости. Освобождая от него дворы, мужики вырубали в сугробе лопатой большие снежные кубы и увозили на салазках в огород. Бежишь по гребню сугроба, а за тобой даже следов не остается, такой он плотный.
Когда я шла гулять, бабушка наказывала: «Под проводами пониже нагибайся!» Собиралась орава соседских ребятишек, и мы обследовали новые снежные горы и рыли пещеры. Из снежных кубов строили крепости. Катались с этих гор без всяких санок: упал на пятую точку и летишь вниз с высоченного крутого обрыва!
Потом бабушка у порога с причитаниями пыталась добыть меня из ледяного панциря: рукавицы примерзли к рукавам, шаровары – к валенкам, и никак не развязать смерзшийся узел шарфа...
В сильные морозы бабушка укладывала под порог свернутую в рулон старую фуфайку, чтобы не тянуло холодом из-под двери. Когда кто-нибудь входил с улицы, в открытую дверь врывались белые клубы морозного воздуха. Они катились через всю кухню, постепенно растворяясь. Я заскакивала в это белое облако, но бабушка пресекала такие ныряния, опасаясь, что я простужусь.
К Новому году начинали готовиться заранее. Клеили с мамой самодельные гирлянды и игрушки из бумаги. Из бумажных салфеток вырезали замысловатые снежинки. Пока занимались поделками, учили новогодние стихи. Наконец папа заносил домой заснеженную елку. Она оттаивала, расправляла колючие лапы, и дом наполнялся смолистым ароматом хвои, леса и праздника. Откуда-то появлялась картонная коробка с игрушками, и волшебство начиналось. Доставая очередную игрушку, я передавала ее маме, и вместе мы выбирали, на какую елочную лапу ее повесить. Наряжать елку с родителями – это такое счастье. Дома царила предпраздничная суета, все скребли и мыли. Что-то стряпали, пахло вкусностями.
Я приставала ко всем с вопросом: «Когда придет Дед Мороз?» И вот он на пороге! Грозно стучит палкой, совсем не похожей на посох. И сквозь ватную бороду папиным голосом спрашивает девочку Люду. Меня ставят на табурет возле наряженной елки, и я громко, без запинки рассказываю ему выученный стих. Дед Мороз долго шарит рукой в своем полупустом мешке в поисках вожделенного подарка и наконец вытаскивает коробку с куклой или плюшевого медведя.
Как-то зима выдалась с особенно лютыми морозами, и у нас на кухне поселили кур. Папа сколотил небольшой курятник – на радость нам с Галкой. На курятник мама постелила домотканый половик, и мы на нем расположились со своими куклами. Петуху наше близкое присутствие явно не нравилось. Он косил на нас глазом и сквозь прутья норовил клюнуть в руку. Было весело его дразнить, но бабушка сердилась. В полной уверенности, что ничего плохого не совершаем, мы с подругой продолжали издеваться над петухом незаметно от бабушки.
Морозы кончились, кур выдворили в стайку. Про петуха мы забыли. Но, как потом выяснилось, он про нас не забыл. Весной выпущенный на волю петух стал мстить. Он клевал всех, кто попадался ему на глаза. Даже взрослые не могли отбиться от воинственной птицы, петух набрасывался снова и снова. Почтальонка и та его боялась. Настоящий бойцовский петух получился! Надо ли говорить, что мне путь на улицу был отрезан напрочь. Только после того как обнаглевшая птица догнала папу и, взлетев ему на плечи, стала клевать в голову, из петуха сварили суп.
ВЕСНА
Снег начинал таять в конце марта. Мы долго ждали, когда же наконец из-под сугробов покажется забор. Пройти по подтаявшим тропинкам становилось невозможно: провалишься по пояс и наберешь полные сапоги мокрого снега. Казалось, огромные сугробы не растают до лета. Но под ярким весенним солнцем они быстро оседали. Снег сходил, появлялись проталины, и всю округу заливали лывы с прозрачной талой водой. И опять было не пройти. Но зато можно было поплавать на плоту из снятых ворот!
Наступал момент, когда следовало отломить с тополя красивую веточку. Ее помещали в бутылку с водой и ставили на солнечный подоконник. Там ветка постепенно оживала. Почки становились блестящими, потом начинали набухать. С каждым днем они делались все толще и толще. И вот наконец лопались, и из них проклевывались малюсенькие зелененькие носики. К 1 Мая должны были развернуться на веточке клейкие зеленые листочки.
В школе на уроках труда мы делали из бумаги и проволоки много маленьких беленьких цветочков. Их прикручивали к распустившейся веточке, а веточку торжественно несли на демонстрацию. Когда толпа школьников двигалась в общем потоке с этими ветками, казалось, что в Сибири
1 мая вдруг расцвели сады. Было очень красиво и празднично. Гордо шагая мимо трибуны с ветками в руках, мы слышали голос из репродуктора: «Проходит колонна учащихся школы номер три! Ура, товарищи!..» И мы радостно орали в ответ со всей дури: «Ура-а-а-а!!!»
Самой необходимой обувью были резиновые сапоги. В них ходили всю весну и всю осень. Асфальта на «43-м пикете» не было, и без сапог просто не пролезешь по улицам. Летом тоже сапоги выручали – в дождливую погоду в них пасли корову. Еще некоторые носили калоши, их надевали на валенки или на ботинки, чтобы те не промокли. Но самыми популярными были боты. Они выпускались и для мужчин, и для женщин, и для детей. У папы были боты «прощай, молодость» – с войлочным верхом и резиновой подошвой. У мамы были ботики с гнездом для каблука, они надевались на туфельки. Я свои боты почти не носила, они мне быстро стали тесными. К тому же они оказались непрактичными в наших полевых условиях, через верх зачерпывалась вода из глубоких поселковых луж. Другое дело сапоги. Впрочем, у меня часто и в сапоги вода заливалась и мокрый весенний снег набивался из подтаявших сугробов.
При первой же оттепели наша тетя Нина лезла на чердак. Спешила достать свои резиновые сапоги и спрятать до следующей зимы фетровые бурки. Но как только ее сапоги появлялись у порога, на следующий же день погода резко портилась. Холодало, и мела метель, а то и буран. Так было каждую весну, и уже стало приметой: если тетя Нина достала сапоги – жди бурана.
ДЬЯВОЛ
Наступал новый день. Мы с бабушкой опять дома одни. Управившись с делами, она усаживалась на свою койку, застеленную стеганым лоскутным одеялом. На стене над кроватью висел клеенчатый коврик, на нем пышногрудая красавица расчесывала длинные черные волосы. На заднем плане по озеру плыли лебеди. Такие живописные коврики висели почти в каждом доме.
Я пристраивалась поудобней рядом с бабушкой и начинала расспрашивать ее, от чего остался тот или иной лоскуток на одеяле. Что было из них когда-то сшито. Если бабушка была чем-то расстроена, она никак не могла вспомнить, от чего они остались. В хорошем же настроении, поглаживая сухонькой рукой одеяло, бабушка легко припоминала, что этот лоскут от ее юбки остался, а вот этот, в цветочек, от Нинкиной кофты. А тот, полосатый, от наволочек...
Когда все лоскутки были перечислены, я начинала приставать с просьбой рассказать «про раньше». Бабушка наотрез отказывалась, и тогда я шла на уловки. С невинным лицом спрашивала: «Ба-аб, а раньше таким же веретеном пряли? А суп в такой же кастрюле варили? Баб, а диван у вас был?» И включатель срабатывал! Веретено было другое, прялку крутили ногой. Прясть учили чуть ли не с младенчества. Щи варили в русской печи в чугунке. Не было никаких диванов, а были лавки да полати. И пошло-поехало, только слушай. И я слушала, а бабушка говорила и говорила...
Как-то, увлекшись воспоминаниями, она не заметила, как искрошила чуть не всю булку себе в тарелку с супом! Хоть она и сделала вид, что рассердилась на меня, но потом мы с ней долго смеялись.
Помню один рассказ из ее молодости. Как-то после жатвы возвращались девки полями домой. Шли усталые, тихо переговариваясь, и вдруг разом умокли. Переглянулись – глаза у всех круглые от испуга! Что это?! Несется по-над житом человек, а может, и не человек вовсе! На голове башлык, лица не видно. Попадали девки на колени, крестятся. Летит дьявол над рожью, ногами земли не касаясь, и руки перед собой выставил. Наверное, упасть боится. Взмолились: «Спаси, Господи!» И пронесся дьявол мимо, не заметил вроде. Страх не дает девкам с колен подняться: а ну как возвернется? Но нет, кажется, улетел. Подхватились – и ну бегом в деревню!
Так моя бабушка впервые увидела велосипедиста. Из-за высоких хлебов не разглядеть было, на чем он едет. Диковинный велосипед уже потом рассмотрели, когда в деревню прибежали.
ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ ИЗ ТАМБОВСКОЙ ГУБЕРНИИ
От бабушки Поли я узнала, что родом она из Тамбовской губернии, из села Дмитриевщина. В Сибирь их семью переселили в начале 1920-х. Бабушка рассказывала, как ее отец Михаил Дементьевич Гордеев усадил всех детей на подводу и ей, как самой старшей, сунули на колени самого младшего.
Родилась бабушка Пелагея еще в позапрошлом веке – 15 октября 1894 года. Потом в семье появились Прасковья, Николай, Матрена, Павел, Авдотья – этих помню даже я, но были и те, кто не вынес долгого пути в Сибирь. «Была весна. Ехали в теплушках, дети шибко хворые были. Кто был справный, тот оклемался, а квелые померли», – рассказывала бабушка. Переселенцев из Тамбовской губернии было много. Братья Гордеевы – Михаил и Павел со своими семьями, Севостьяновы, Мясниковы и другие.
В Сибирь поезд шел долго. Наконец приехали. Вылезли из теплушек, а вокруг глухая тайга и три барака... Людей поселили в этих бараках. Отлучаться никуда не разрешалось. Всех переселенцев заставили работать на железной дороге. Это уж потом большая семья Гордеевых переселится на станцию Хопкино. Здесь бабушка выйдет замуж и здесь родится наш отец. Со временем все бабушкины родственники разъедутся по ближайшим городам – в Юргу, Яшкино, Тайгу. На сегодняшний день в Хопкине из родни никого не осталось. Только те, что лежат на погосте. В том числе наш прадед Михаил Дементьевич Гордеев и дед Винидикт Яковлевич Ракузо.
Нелегко пришлось крестьянам Тамбовской губернии. После установления советской властью продразверстки случился Антоновский бунт против большевиков. Крестьянское восстание жестоко подавили, репрессиям подверглись
50 тысяч человек. В Сибирь потянулись составы из теплушек, переполненных вынужденными переселенцами.
У меня комок в горле стоял, когда бабушка рассказывала о продотрядах. Очень они смахивали на бандитов. Выгребали все подчистую, уводили со двора последний скот. Тех, кто пытался сопротивляться или прятать зерно и скот, могли расстрелять на месте.
С детства бабушке Поле приходилось нянчиться со своими младшими братьями и сестрами. Иногда ее даже отправляли на заработки – нянчиться с младенцами у чужих людей. А с
16 лет она работала на суконной фабрике купцов Асеевых. Эта фабрика Арженка была в соседнем селе Рассказово. Бабушка вспоминала, как они, совсем молоденькие девчонки, закатывали по лестнице на второй этаж тяжеленные тюки с овечьей шерстью. Это еще когда в Расее жили, а в Сибири она «кайлом на железке махала, хрип гнула».
Всю жизнь бабушка держала корову. В старости, когда осталась без коровы, та ей снилась каждую ночь. Просыпаясь утром, бабушка тяжело вздыхала: «Опять корова приснилась, это к болезни». Померла бабушка 9 декабря 1990 года в 96 лет, прожив на этом свете долгую и очень непростую жизнь. В последние годы она часто приговаривала: «Когда же меня Бог к себе приберет?..»
Вспоминаю, как хоронили мою прабабушку Наташу. Бабушкина мама Наталья Евдокимовна Гордеева померла в возрасте 92 лет. Была весна, последние числа марта 1961 года. Солнышко вдруг резко стало пригревать, и снег начал дружно таять. Все дороги залила вода. Мы с папой поехали в Яшкино на похороны. Он переносил меня через огромные лужи, хотя я уже была не маленькая, училась в первом классе. Бабушка уехала днем раньше, а мама с маленькой Олей остались дома.
Хоронили прабабушку от бабы Дуси. Гроб везли на санях, я даже помню, что коня звали Маркел. Папа вел его под уздцы, конь проваливался в глубокий мокрый снег. Когда приехали на кладбище, Маркела выпрягли, и сани с гробом потащили по сугробам к могиле мужики. Через одиннадцать лет все повторится один в один, когда будут хоронить папу...
Бабушкиного отца мы, конечно, не видели. Наш прадедушка Михаил Дементьевич Гордеев родился в 1868 году. Прожил 84 года и умер
4 февраля 1952 года в день рождения своей внучки и нашей тети Нины. Ей в этот день исполнилось уже 24 года. Похоронили его на кладбище разъезда Хопкино.
БАБА ВАРЯ
Другая наша бабушка, мамина мама Третьякова Варвара Леонтьевна, родилась 17 декабря 1892 года в деревне Опляк Тюменской области. Муж бабы Вари и наш дед Гончаров Иван Дементьевич, 1898 года рождения, был из деревни Бердюгино Тюменской области. Деда Ивана мы никогда не видели. Он умер задолго до нашего рождения, 31 декабря 1945 года, прожив всего 47 лет. Дед Иван любил приложиться к рюмочке и в канун Нового года возвращался домой под хмельком. Шел по железнодорожной ветке на «43-й пикет», где и попал под паровоз. Баба Варя прожила 76 лет, ее похоронили 28 ноября 1968 года. Нам с Тамарой тогда было по пятнадцать лет.
В мамином детстве и семья Гончаровых тоже жила в Хопкине, но недолго. Потом всю жизнь, до самой старости тетя Руфа с тетей Изой будут ездить в те места по грибы и ягоды. Изначально деревня называлась Малиновка (малина вокруг росла в изобилии), а Хопкино – это был железнодорожный разъезд. Со временем деревня с разъездом объединились, а название осталось железнодорожное – станция Хопкино.
Бабушки у меня были словно из какой-то другой жизни – доисторической. Даже одевались на старинный манер, ходили в двух широких длинных юбках на завязках. Под верхней юбкой была юбка исподняя и рубаха тоже исподняя. На голове платочек (с непокрытой головой их никто не видел). С простой головой на люди покажешься – опростоволосишься... Постоянно в домашних заботах, обе не снимали фартука, причем бабушка Поля называла его «хвартук». Многие ее слова мне вообще казались безграмотными: «давеча», «пособлять», «встрену», «беремя», «покамест». А баба Варя говорила «оболокаться» – одеваться.
Под кроватью у бабы Вари хранился потемневший от времени сундучок. Лежали в нем свои ценности. Например, сверток «на смерть» с похоронными принадлежностями и новым бельем. А еще огромная шерстяная шаль в крупную клетку, тонкие восковые свечки, связанные пучком, и кулек из серой оберточной бумаги с черствыми мятными пряниками. Когда мы с мамой приходили к Кравцам, баба Варя считала своим долгом осчастливить меня гостинцем. Она опускалась на колени, вытягивала из-под кровати сундучок и доставала помятый кулек. Я не любила пряники, а мятные и вовсе ненавидела. Но отказываться от угощения было запрещено. Я брала пряник, говорила «спасибо» и не знала, куда его деть. Меня мучил вопрос: почему надо непременно отказаться от вкусной шоколадной конфеты, если угощает мамина знакомая, и нельзя отказаться от противного пряника бабы Вари?!
Какими древними мне казались наши бабушки, ведь они жили еще в царские времена! И в их детстве не было таких простых вещей, как радио, даже лампочки не было! А теперь и я ощущаю себя древней. Я родилась в то далекое время, когда еще не смотрели телевизор, – мы читали книги. Не было стиральных машин и стирального порошка – стирали руками на стиральной доске куском хозяйственного мыла. Этим же мылом мыли голову, даже слова такого не знали – «шампунь». И колготок еще не носили – надевали чулки, пристегивая их пажами, это такие резинки с застежками. Мы ничего не слышали про жевательную резинку – жевали серу из сосновой живицы. Вместо чупа-чупс у нас были петушки из растопленного сахара на деревянных палочках. И в тетрадках писали мы не шариковыми авторучками, а пером, макая его в чернильницу с чернилами.
И еще тогда все писали друг другу «бумажные» письма – на двойном листке в клеточку. На почте покупали конверт, простой или авиа. Конверт с письмом опускали в синий почтовый ящик. Такие ящики висели не только у почты, но и у каждого магазина. Потом ждали ответа. Ах, сколько было радости, когда наконец долгожданный конверт с ответом приносил почтальон! А школьные записки! Это же настоящий ритуал! Написать. Передать. Получить ответ. Развернуть дрожащими от нетерпения руками туго свернутый клочок бумажки. Прочитать. Треснуть написавшего учебником по башке! А сейчас СМС – и никакой романтики...
С каждым поколением меняется уклад жизни. Вещи, которые окружают людей, тоже меняются до неузнаваемости. Взять, к примеру, привычные всем носки. У нас они были не из магазина. Тогда с овец огромными ножницами стригли шерсть, бабушка ее пряла при помощи прялки и веретена и из получившихся ниток спицами вязала носки и варежки.
Или, скажем, масло сбивали в деревянной маслобойке. Молоко разливали по кринкам. Воду приносили из колонки в ведрах, цепляя их на коромысло. На печке стоял чугунок, в нем варили щи. Возле печки стояла кочерга, ею шуровали горячие угли.
ТЕТЯ НИНА
С расспросами я приставала не только к бабушке, доставала всех своими «почему», «зачем», «как», «откуда». Папа с мамой старательно мне все объясняли, удовлетворяя мою любознательность и расширяя кругозор. Тетя Нина ничего толком объяснить не могла и кричала: «Не приставай!» Тогда я стала расспрашивать ее о работе, и она с удовольствием рассказывала о том, что происходило в больнице. Про врачей, про больных – рассказы на уровне сплетен. Помню, как я смеялась до слез, услышав от нее немыслимое: «Врач заболел...» Только тетя Нина могла такое сказануть! Как может врач заболеть, он же врач!
Тетя Нина была хоть и малограмотной и бестолковой, но зато веселой и общительной. Любила петь частушки, часто невпопад. В бабушкином сундуке она хранила заветную коробочку с наградами за добросовестный труд и даже какие-то «военные» награды. Папа насмешливо называл тетю Нину «ворошиловский стрелок».
С тетей Ниной мне было весело проводить время. Иногда она доставала потрепанную колоду карт. Раскладывала карты елочкой, приговаривая: «Что было... Что будет... Чем дело кончится... Чем сердце успокоится...» Выпадали ей сердечные хлопоты в виде червонного валета и дальняя дорога – шестерка пик. Карты не врали про дальнюю дорогу. Тетя Нина была непоседа, часто ездила в Яшкино и каждый отпуск проводила в домах отдыха Анжеро-Судженска или в Тутальском.
Сердечные хлопоты тоже увенчались успехом. Лет в сорок тетя Нина вышла-таки замуж – за Гуляева Сергея Семеновича. Это был добродушный мужичок очень небольшого роста. Его умелые руки всегда были чем-то заняты. Он искусно плел разнообразные корзины и корзиночки на продажу. Вязал неимоверное количество березовых веников и сдавал их в городскую баню. Работал он конюхом в городской больнице, там их с тетей Ниной и познакомили.
У нас с тетей Ниной была своя традиция. Каждый год 4 июня мы с ней шли в лога собирать букеты цветов к дню рождения папы. В основном это были огоньки. Если же весна была поздняя и холодная, то цвела черемуха. Мы в околках ломали ветки черемух и приносили в дом восхитительный аромат весны.
СЕМЕЙНЫЙ УКЛАД
Семья наша была дружная, жили по укладу и традициям, без скандалов и ругани. Обедали за одним большим столом. У каждого было свое место и свои обязанности. Мама с бабушкой были как подружки, хотя сноха и свекровь редко дружат. Если кого и ругали, то только меня за мои проделки. Наказывали даже стоянием в углу и отлучением от любимой подруги Галки. Никогда я не слышала в доме бранных слов, мат был недопустим. Папа вообще боролся за грамотную речь: когда мы с сестрой произносили неправильно какие-то слова, он нас тут же поправлял. Жаргон тем более не приветствовался. Можно было запросто схлопотать за какое-нибудь блатное словечко.
Воспитывали ненавязчиво, но основательно. Бабушка поучала не брать чужого: обман всегда откроется и тогда стыда не оберешься! Держать свое слово и не оправдываться – этому учил отец. Чистота, порядок, пунктуальность и прилежность – мамина школа. «Никогда не вступай в перебранку, не опускайся до уровня базарной бабы», «Выбирай друзей: с кем поведешься, от того и наберешься» – так поучали родители.
У бабушки было много запретов: не ешь перед зеркалом, не пришивай на себе пуговицу, не оставляй нож на столе, не вытирай стол рукой, не выноси мусор после захода солнца, не сиди скрестив ноги. И еще много всяких «нельзя». На все мои расспросы: «Почему?» – был один короткий ответ: «Грех!» И мы слушались. Категорически запрещалось спрашивать: «Куда?» Дорогу «не закудыкивай»! Лучше спроси: «Далеко собрался?» По утрам неумытой за стол не садись. Поэтому выражение «кофе в постель» у меня не вызывает положительных эмоций...
Нас всех воспитывали в строгости и послушании. Никто из детей не отважился бы перечить старшим. Запрещалось перебивать их во время разговора. А взрослые при детях не ругались и не сквернословили. Родители свято дорожили внешними приличиями. Не было принято рассказывать о неприятностях в семье соседям, ныть, жаловаться. «Как дела?» – «Спасибо, хорошо!» И ведь, действительно, все было хорошо.
Не было в нашем доме громких ссор или перебранок. Порой было заметно, что мама с папой сердятся друг на друга, но при мне оба делали вид, что все нормально. Понимая, что лучше не лезть под горячую руку, я старалась сидеть тихо. Меня с детства учили не выносить сор из избы, держать язык за зубами и не позориться. Люди с уважением относятся к семье, где все благополучно. Приходилось помалкивать, изображая, что ничего не замечаю.
СКАНДАЛ
И вдруг однажды произошло ужасное. Вроде небольшая ссора закончилась дракой. Как гром среди ясного неба! Мама была женщиной не слабой, с железным характером. Драка получилась нешуточной. Папа повалил маму на диван и схватил за горло. Мама захрипела и стала отбиваться ногами. В ужасе я ринулась ей на помощь. Вцепилась сзади в папу и заорала так, что от моего истошного вопля все содрогнулись! Прибежала бабушка, растащила всех. Папа обронил: «Только ребенка из-за тебя напугал». И вышел...
Мы с мамой перебрались жить к тете Руфе. Та жила вдвоем с сыном Борисом недалеко от нас. Домик у них был такой же, как у нас, через несколько улиц на «43-м пикете». Папа в наше отсутствие даже приводил домой свою ухажерку Любу. Чем поверг бабушку в шок. А мама вроде и не очень расстроилась. Во всяком случае, я не видела ее грустной или плачущей. Мне казалось, что им с тетей Руфой было очень даже весело. Они примеряли наряды, ходили в гости и в кино. Однажды мама стала мерить бурки тети Руфы, очень модные по тем временам. Надеть надела, а снять не может. Тетя Руфа ухватилась и тянет со всей силы, а бурка не снимается. Я очень испугалась, что бурка теперь не снимется с маминой ноги никогда, и в отчаянии заревела. Они так смеялись надо мной, что сил уже не было стягивать с ноги застрявшую обувь, а я в панике цеплялась за проклятую бурку, спасая мамину ногу...
...Синие зимние сумерки. Громко тикают ходики на стене. Я жду маму, мне тоскливо без бабушки и папы. С двоюродным братом Борисом мы остались дома одни, и от скуки я решаю развлечься. Придумываю всякие страсти-мордасти, дескать, под кроватью у Бориса кто-то сидит. Слышишь, как дышит?! И на чердаке кто-то ходит, доски скрипят! Борис в ужасе забился в угол на кровати, выл и просил не пугать его, а то он боится и будет плакать. И это пацан, да еще и старше меня, как низко он пал в моих глазах... Я придумывала, как бы еще сильнее его напугать, и он наябедничал на меня тете Руфе. Досталось и мне, и маме. Я думала, мама с меня шкуру спустит. Как ни странно, шкура осталась при мне, хотя и с предупреждением...
Глубокой ночью я вдруг проснулась от непонятного шума. В комнате было темно. Мама с тетей Руфой выглядывали сквозь занавески в окно и горячо о чем-то перешептывались. Мое неукротимое любопытство толкнуло меня туда же, и я высунулась поверх их голов по самый пояс, без всяких предосторожностей. По дороге мимо окна, сильно пригнувшись, бежали мужчина и женщина. Тут же я получила хорошего шлепка и очутилась в кровати. Оказывается, после второй смены папа вел домой свою ухажерку. Мама с тетей Руфой выглядывали в щелочку между занавесок, чтобы папа не мог даже подумать, что они следят за ним, а я всю конспирацию испортила...
Как долго мы жили у тети Руфы, я сказать не могу, но думаю, не очень долго. Папины друзья возмутились и быстро его вразумили. Ведь жены папиных друзей, все без исключения, были мамиными хорошими подругами, и они приняли меры к восстановлению семьи. Тогда по радио часто звучала песня: «Еду, еду, еду к ней, еду к любушке своей!» Как только раздавалась эта песня, папа отключал радиоприемник.
Сейчас я поражаюсь, как мама успевала переделывать столько всего. Ведь у нас было довольно много скота: корова, телка, поросенок, овцы, куры. Большой огород. Сенокос. Дом. И этим всем занималась мама. И это не считая работы и детей. А она еще находила время наряжаться, вышивать, общаться с подругами, читать, ходить в кино.
Мама неплохо рисовала. Срисовывала на ткань цветы с открыток и вышивала. Меня учила рисовать. Делала бумажных кукол нам с Галкой и наряды к ним. Мы потом уже и сами рисовали, вырезали, наряжали. Учились «моделировать». Папа тоже хорошо рисовал, но по-другому. Попрошу нарисовать, как он работает; всего несколько штрихов – и пожалуйста: подручный сталевара у мартеновской печи. Из командировки он слал письма с рисунками. Такие же мне потом сын из армии присылал, и я их храню.
Поздно я поняла, что не все старые вещи надо выбрасывать. Особенно письма, фотографии и документы. Сейчас у меня есть большой сундук, в котором я храню семейный архив. Но подозреваю, что нужен он только мне, потом он окажется на свалке. Со временем, может быть, кто-нибудь из детей и спохватится, что не сохранили архив... А я больше всего сожалею, что не забрала старинные бабушкины фотографии у тети Нины.
В шесть лет я уже бегло читала. Мама и бабушку научила читать. Та уже не носки вязала, а надевала очки и бралась за книгу. Водила пальцем по строчкам и монотонно читала вслух по слогам, при этом раскачиваясь. Мы с Галкой играли в своем углу, и если вдруг расшалимся сверх меры, она пристально смотрела на нас поверх очков, висевших на кончике носа. И мы без слов затихали.
ТЕЛЕВИЗОР
В конце пятидесятых в домах стали появляться телевизоры. И первый в округе, конечно же, у Изоткиных. Тетя Валя, мать моей любимой подруги Галки, была завмаг. Это вам не должность или профессия, это звание и доступ к дефициту. Хотя в тот момент в магазинах имелось все, что душа пожелает, были бы деньги. Но дефицит должен был быть, иначе скучно жить. И у Изоткиных было то, чего не было ни у кого. Бархатные скатерти и шторы. Шелковые, пуховые, невесомые китайские одеяла и подушки. Китайские же термосы, расписанные диковинными драконами и яркими цветами (в то время китайский импорт был высочайшего качества). На тумбочке у трюмо стояли неведомые безделушки необычайной красоты. В буфете, забитом сервизами и хрустальными бокалами, красовались изящные фарфоровые балерины. Но из-за штор в доме было сумрачно и никогда не выветривался отвратительный запах помойного ведра.
Вслед за Изоткиными купили телевизор и мы. Мама взахлеб всем рассказывала, как совершенно случайно папа зашел в магазин и вышел с большой коробкой. А она никак не могла догадаться, что же это такое он несет! Причем наш телевизор был лучше, чем у Изоткиных. Больше размер экрана и на вид более современный. Появился он у нас в 1959 году.
«Лебединое озеро» – первое, что мы увидели в нашем телевизоре. Изображение было плохого качества, поскольку еще не было антенны, но мы смотрели на экран не отрывая глаз. А самый первый мультик, который я увидела, – «Снежная королева». И стала та Снежная королева для меня эталоном женской красоты на всю оставшуюся жизнь. В первом классе на новогодний утренник мама сшила для меня из накрахмаленной марли костюм Снежной королевы. На голове блестела сказочная корона. Это было произведение искусства – вырезанное из картона, обклеенное ватой и посыпанное блестками из толченых елочных игрушек. Три луча короны мама украсила бусинами от елочных украшений. Я была в неописуемом восторге! А во втором классе костюмы снежинок для меня и Тамары уже пришлось шить тете Изе...
Бабушка не могла сидеть перед телевизором просто сложа руки. Она брала деревянную маслобойку, и к концу фильма масло было сбито. Или придумывала себе другое заделье – вязала крючком из разрезанных полосками тряпочек круглые половички.
Балет по телевизору показывали довольно часто. Выпросив у мамы ее платье, я напяливала его на себя. Подвязав покрепче пояском, изображала изящную балерину, летящую в прыжке. Мама еле сдерживала смех и вытирала выступившие слезы, глядя, как перед ней подпрыгивает толстый колобок, замотанный в тряпки. Это было мое любимое занятие – наряжаться в мамины платья и танцевать.
Мамины платья мне казались совершенно роскошными. Сшитые на заказ из шелка, крепдешина, креп-жоржета, креп-атласа. Хоть и разного фасона, все заужены в талии и с пышными юбками солнце-клеш, как у Гурченко в «Карнавальной ночи». Если в них кружиться, юбка парашютом заполняла комнату, но этот мой трюк почему-то всегда пресекали: «Сядь! Хватит! Уймись!» Приходилось слушаться, иначе могли конфисковать балетные атрибуты, а доступ к ним и так был ограничен. Разрешалось пользоваться лишь двумя-тремя, далеко не самыми нарядными. Надо признать, у тети Руфы в те годы платья были более элегантными. А у тети Изы – попроще, так как «дресс-код» дяди Димы предполагал только скромность.
В ту пору очень модными считались маленькие фетровые шляпки. Я разделяла женщин на две группы: дамы в шляпках и тетеньки в платках. Папины родственницы поголовно носили платки, мамины – все были в шляпках.
Три сестры – они были такие разные. Тетя Руфа, старшая из сестер, приветливо-заботливая, но какая-то неискренняя. Мама была строга, рассудительна, ее все уважали, прислушивались к ее мнению. Тетя Иза – младшая, с тонким чувством юмора и обостренным чувством справедливости – была любима всеми. Все три жили на «43-м пикете». Дома тети Руфы и тети Изы вообще стояли рядом, наш – немного дальше. Мы с Тамарой росли вместе и были не только сестрами, но и подругами.
Еще я чувствовала, что мама как-то сдержанно относится к Борису. Нет, ничего плохого про него она ни разу не сказала. Никак его не выделяла, но и не игнорировала. Однако что-то было не так. Потом мне стало известно, что Борис – приемный. Тем не менее он всегда был и остается нашим братом и ближайшим родственником по сей день.
ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ
Как только меня научили читать, я стала читать все, что читалось: этикетки, плакаты, ценники. Книги для меня стали лучше всяких игрушек. Смотришь на обложку, а за ней другой, неизведанный мир... Какой восхитительный запах типографской краски был у новых книг! Да и старую, потрепанную – даже просто держать в руках уже огромное наслаждение.
Я читала все подряд, что стояло на нашей этажерке. Мама это пресекла и начала покупать мне детские книги и сказки. Читала я взахлеб днем и ночью. За обедом ставила книгу на столе перед тарелкой. Во время уроков читала, положив книжку на колени. Глубокой ночью папа заходил к нам в комнату и просто выключал свет, иначе я могла читать до утра. Ругать меня было бесполезно. Когда иссякла школьная библиотека, я записалась в городскую.
Любознательность моя распространялась не только на книги, но и вообще на все, что видели глаза. Все закоулки дома, шкафы и ящики были мной обследованы. Изучив их содержимое, не предназначенное для меня, я нашла у мамы в шкафу запрятанный учебник гинекологии и акушерства. В нем было много страшных картинок и непонятных схем. Когда родители уходили на работу, я тайком доставала этот учебник, разглядывала картинки, читала пояснения. Очень полезная книга оказалась. Потом я не раз удивляла подруг своими познаниями в гинекологии.
Раньше в школу шли учиться читать, писать, считать. Я пришла уже грамотной, и на уроках мне было скучно. Напрасно я тянула руку, чтобы ответить старательно выученный урок. Пока Мариванна пыталась втолковать кому-нибудь прописные истины, я с тоской смотрела в окно. Порой, надеясь подловить меня на невнимательности, учительница подступала ко мне: «А ну-ка, повтори, о чем это мы тут?» И я, довольная, что наконец-то и на меня обратили внимание, подхватывалась и с чувством, с толком, с расстановкой отвечала громко (как папа учил). Так повторялось несколько раз. Мариванна не могла вынести такого издевательства и вызвала маму в школу. Мама выслушала возмущенные жалобы, что, дескать, я нарочно прикидываюсь, что не слушаю учителя. Пришлось объяснять, какая я сообразительная, прилежная. И не издеваюсь я, а просто скучно мне слушать то, что давно знаю. Маму выбрали в родительский комитет, и пока она была жива, я была круглой отличницей.
После похорон мамы меня вызвали на родительский комитет. Поставили передо мной коробку, в ней лежали туфли и чулки. Оказывается, мне полагалась материальная помощь. Я отказалась ее брать. Слишком уж унизительным все это мне показалось. Не догадывалась я, что теперь у меня будет другой статус. Сказки ведь бывают не только про Снежную королеву, но и про Золушку...
Мариванну возмутила моя неблагодарность, и до окончания школы больше никто и никогда мне никакой помощи не предлагал. Некоторым полагались бесплатные обеды, но не мне. Кому было интересно, что я приходила в школу голодная и на завтрак мне мачеха не давала десяти копеек? На перемене я вместе со всеми шла в буфет только для того, чтобы хоть посмотреть на еду. Украдкой я посматривала и на пол – вдруг найду десять копеек. Я знала, что и когда вернусь из школы, мне дома опять нечего будет есть. Удивительно было видеть недоеденные булки и котлеты, брошенные в школьном буфете. Как можно не хотеть есть? Есть хотелось постоянно. Жизнь у меня только тогда была сытой и благополучной, пока была жива мама.
И все же сейчас я вспоминаю школьные годы с теплом. Хорошие были времена. Мы с одноклассниками шумной гурьбой ходили по улицам «43-го пикета» в поисках металлолома. Каждый знал, где валяется самая лучшая железяка. Обычно это происходило в сентябре. Зимой же строили неприступные снежные крепости и устраивали нешуточную войнушку, играя в «Зарницу». Весной ходили в походы. Ловили пескарей на Искитимке или собирали подснежники на Змеиных скалах. Могли всем классом сбежать с последнего урока математики и на следующий день получить взбучку от Галины Петровны, нашего классного руководителя.
В школе был собственный ВИА – вокально-инструментальный ансамбль. Музыкальные инструменты для него смогли купить на деньги, заработанные школьниками на колхозных полях. Играли в ансамбле старшеклассники, окончившие музыкальную школу. Были и свои певцы. Каждую субботу устраивались танцевальные вечера. Большой популярностью пользовалась игра «Третий лишний». Сейчас смешно вспоминать, но тогда это являлось гвоздем вечера. Вечера вообще проходили чинно и благородно, без происшествий, под неусыпным контролем учителей. Правда, до восьмого класса попасть на такой вечер было невозможно.
ОЛЯ
15 мая 1960 года мне сообщили, что у меня родилась сестра. Кажется, мне об этом сказала тетя Нина. Она работала в больнице и беспрепятственно навещала маму в роддоме. Я не помню, как туда увозили маму, может, она и пешком ушла. Не помню, чтобы мы навещали ее. Помню, как сажали картошку в огороде и тетя Валя Изоткина через забор подшучивала над папой: дескать, не смог сына сделать, дамский мастер! Папа смущенно улыбался, и я видела, как злится бабушка на тетю Валю.
Майский солнечный день. Дядя Коля, Галкин отец, прокатил нас с Галкой на своем грузовике. Когда машина остановилась, я вдруг увидела у нас во дворе маму. Меня как ветром сдуло с машины, и я понеслась домой. Я очень соскучилась. Мы с мамой обнялись, и она повела меня смотреть сестру. В кроватке лежал маленький сверточек с бледным личиком. На следующий день пришла медсестра. Заполняя медицинскую карту, спросила имя ребенка, чем застала маму врасплох. Не было имени. Почему-то никому и в голову не пришло, что у сверточка уже должно быть имя. Мы стали в спешке перебирать имена, но вспомнить ничего стоящего не могли. Никакая Света, Марина, Лена сестре не подходили. Я предложила назвать Олей. Мама возражала: и так пол-улицы – Оли. А над душой стояла медсестра. Как мы ни крутили, снова и снова возвращались к Оле. Ну, пусть будет Оля...
Потом мама спохватится: ведь уже есть Ольга Гончарова, наша двоюродная сестра. Но не имя красит человека! Гончарова – Ольга, а у нас – Оля. Мне всегда казалось, что это разные имена. Но как получилось, что моей сестре не придумали имя заранее? У мамы все всегда было по правилам, все на своих местах, порядок во всем – и вдруг такое. Потом из разговоров взрослых я поняла, почему так вышло. Папа ждал сына. Родилась дочь, и он изобразил глубоко оскорбленного мужа. Маму в больнице навещал редко. Он был совсем не глуп и поступил так в отместку. После истории с Любой он чувствовал себя виноватым. Нет ничего более полезного в хозяйстве, чем виноватый муж, и мама этим пользовалась. А тут такой шанс – мол, и ты виновата. Теперь квиты.
Оле было наплевать на разборки родителей. Она орала днем и ночью не умолкая. Спала только на руках. Папа, быстро забыв про свой выпендреж, укачивал ребенка, расхаживая с ним по комнате из угла в угол. Уложить Олю в кроватку не было никакой возможности. Мама пыталась укачивать на подушке, чтобы потом положить потихоньку. Но куда там! Стоило уменьшить амплитуду раскачивания, как тут же раздавался истошный плач. Иногда Оля орала так, что не могла набрать в грудь воздуха, задыхалась, синела и теряла сознание. «Закатывалась», как говорила бабушка. Начиналась паника, ребенка каким-то чудом приводили в чувство, и Оля опять начинала орать. Ее голова от крика покрывалась испариной, как росой. Если вдруг она засыпала, судорожно всхлипывая во сне, то все переставали двигаться, разговаривать и вообще дышать. Мы уже не смотрели телевизор, не читали книги и не садились всей семьей за обеденный стол.
У нас поселился маленький монстр в ангельском обличии. Бледно-розовые нежные щечки, голубые невинные глазки, белые пушистые волосики... Тетя Нина называла Олю беляночкой, но маму это сердило, ведь соседскую корову звали Беляна. В доме воцарился беспорядок. Стало тесно, везде висели пеленки, на печке грелись ведра с водой. В центре комнаты поставили кроватку-качалку, и мне приходилось подолгу раскачивать ее, убаюкивая сестру. Мама тем временем стирала пеленки и пыталась успеть сделать хоть что-то по дому.
СТРОЙКА
Надо было приспосабливаться к такой жизни. Оля занимала все время и пространство, поэтому родители решили пристроить еще две комнаты. На следующий год, когда у папы на работе разбирали старую мартеновскую печь, он выписал огнеупорный кирпич б/у. Теперь во дворе громоздились штабеля разных досок, кучи песка, гравия и шлака. Все в семье были заняты на строительстве, а я нянчилась с сестрой. Стояло лето, на улице носились соседские ребятишки, а я все нянчилась. Прибегала Галка, всегда с одним вопросом: «Когда Людка выйдет?» И, мелькая за забором голыми пятками, уносилась на свободу. А Людка нянчилась все лето... Из той поры сохранилось фото, где я держу маленькую сестру на руках.
К концу лета строительство закончили. Дом получился большой, просторный. У мамы с папой теперь была отдельная спальня, там же поставили Олину кроватку. У бабушки с тетей Ниной тоже появилась отдельная комната. Я осталась на старом месте, на своем родном диване. Теперь в моей комнате стоял телевизор, и я была этому несказанно рада.
Мама прожила в просторном доме месяца три. Она даже не успела как следует все обустроить...
УРОКИ СТОЙКОСТИ
Года в три или четыре мне подарили трехколесный велосипед. Сначала я на нем каталась по гладкому полу комнаты. Весной, как только подсохло, меня выпустили на пересеченную местность нашего двора. С трудом преодолев несколько метров, я опрокинулась вместе с велосипедом и с наслаждением заревела, ожидая, что кто-нибудь подойдет и пожалеет меня. Подошел папа. Вернул меня в исходное положение, присел рядом и спросил: «Ты ушиблась? Тебе больно? Почему ты ревешь?» Я не ушиблась, больно мне не было, и я озадаченно замолчала: действительно, чего я реву? А папа продолжал: «Запомни, никогда не реви, даже если очень больно. Терпи из последних сил, но не показывай вида. Дай мне слово, что ты не будешь больше реветь ни-ког-да!» Я дала слово и с того дня держу его изо всех сил...
Никогда не видела маминых слез. Мама не была слабохарактерной, у нее были свои твердые жизненные принципы. Она мне внушила, что люди не должны видеть твою слабость. Не распускай нюни, гордо улыбайся, несмотря ни на что. Улыбаться не всегда получается, но при людях нюни распускать я до сих пор считаю неприличным.
СИРОТЫ
Раннее серое утро 31 октября 1961 года. Из-за закрытой двери слышится топот чужих шагов и встревоженные голоса. Прислушавшись, узнаю голоса тети Руфы, дяди Гены, дяди Димы. Недоумеваю: что это они так рано все к нам пришли? Кто-то не то стонал, не то тихонько выл. Стало страшно. Встать или сделать вид, что еще сплю?
Вошел папа. Присел около меня на корточки: «Наша мама умерла...» Закрыл лицо руками и вышел. Я оцепенела. Мама умерла? Как может мама умереть? Потом мне скажут, что мама погибла от удара током...
Голова моя стала пустой. Я никак не могла придумать, что теперь делать. Главное – не реветь. Поднялась, оделась, убрала постель, вышла на кухню. При виде меня заплакала-запричитала тетя Иза. Дом стал наполняться людьми. Они шли и шли. Родственники и соседи. Свои и чужие. Дома было уже не протолкнуться. Народ толпился в сенях и во дворе. Я видела, как незнакомые люди указывали друг другу на меня и сокрушенно качали головами. А знакомые и родственники обнимали, обливая горькими слезами.
На второй день привезли гроб. В ужасе я уперлась и ни в какую не соглашалась войти в комнату. Никакие уговоры не могли сдвинуть меня с места. Тогда Тамара взяла меня за руку, и я послушно пошла за ней... Ничего страшного я не увидела. Спящая мама.
После похорон я осталась ночевать у тети Изы. Как-то так получилось, что не одну ночь. Рядом была Тамара, и о доме я старалась не думать. С тетей Изой жила другая наша бабушка – Варвара Леонтьевна, мамина мама. По нашему детскому разумению, баба Варя больше считалась Тамариной бабушкой, ведь они жили вместе.
За мной пришел папа. Я не желала возвращаться от тети Изы домой. Папа не очень настойчиво уговаривал. Тогда вмешалась тетя Иза и решительно отправила нас восвояси. Дома царил хаос. В комнате друг на друге стояли чужие столы, видимо, их оставили до поминок, на девять дней. И запах – чужой, неприятный. Он преследовал меня потом очень долго, пока не снесли дом. Запах смерти. Этот запах чувствовался, когда никого не было дома и печь была не топлена.
Смерть мамы стала потрясением не только для близких родственников. Все были в шоке от случившегося. Погибла совсем молодая женщина (маме только исполнилось 33 года). Остались сиротами маленькие дети: Оле было полтора года, а мне восемь лет. Все считали своим долгом сообщить мне, что я уже взрослая и должна заботиться о сестре: она ведь сиротинка. Я про себя удивлялась: а я кто? Но при этом ощущала себя взрослой и самостоятельной.
Детство закончилось. Никто особо уже не контролировал, когда я прихожу из школы и где бываю. Как-то в одночасье разрушился весь уклад нашей жизни. Я пыталась поддерживать заведенный мамой порядок, ставила вещи на свои места, поправляла салфетки, ровняла книги на этажерке. Но из отлаженного механизма нашей жизни выпал главный винтик, и весь механизм рассыпался.
МАЧЕХА
Через полгода папа женился. Мачеха оказалась дамой сугубо городской. С накрашенными ногтями, губами, химической завивкой и стойким ароматом «Красной Москвы». Работала она в нарсуде секретарем-машинисткой. Своих детей у нее не было. Она была полновата, и платья у нее были совсем не такие, как у мамы, а прямого покроя, и место талии обозначал поясок.
Бабушке новая сноха не глянулась. Она поглядывала на нее исподлобья, сердито ухмыляясь. Звали мачеху Анастасия Ефимовна Клочкова, но все называли ее Тася, как маму. Меня мачеха сразу невзлюбила. Требовала к месту и не к месту, чтобы я ее называла мамой. Но я упрямо молчала. А она жаловалась на меня всем подряд, даже малознакомым соседям: «Вот ведь какая вредная, глупая, ленивая грязнуля. Никак не хочет сказать «мама». Но как назвать чужую женщину мамой? У меня язык не поворачивался.
Для Оли мачеха принесла от кого-то почти не ношенные, очень нарядные платьица. Хранила она их у себя в спальне, только иногда наряжая Олю в какое-нибудь платье. Потом сажала ее к себе на колени и расчесывала белый пушок на голове. На этом уход за маленьким ребенком заканчивался.
Вскоре, 17 февраля 1963 года, у нас родилась сестра Ира. Мачеха у нас на «43-м пикете» почти перестала появляться. Ире требовались городские условия: вода, отопление. Как-то почтальонка принесла нам большой и толстый конверт. Бабушка его вскрыла. Это было решение суда об алиментах на Иру. Бабушка долго сокрушалась: «Пришла и обобрала бедных сирот!» Забирая свои вещи, мачеха не забыла прихватить и Олины роскошные платьица, ведь подрастала Ира. С той поры мы с Ирой не виделись. Встретились спустя полвека. Ира очень нас удивила, назвав мать женщиной деспотичной. Ире даже пришлось рано выйти замуж, чтобы только уйти от матери.
ПЕНКА
Папа запил. Его исключили из партии и уволили с работы. Он стал брать деньги взаймы у друзей и знакомых. Сначала давали, но папа долги не возвращал, и занимать ему перестали. Тогда он стал брать с собой маленькую сестру. Это срабатывало. Никто не мог оставаться равнодушным, глядя на сиротку с таким грустным личиком. Но потом и этот трюк перестал помогать.
Папа продал корову. Да и бабушке уже стало тяжело справляться с хозяйством и детьми. Сено корове никто не косил, другой скотины давно не было. Продали корову соседке тете Ане Ливанской задешево. С тех денег мы ничего не увидели – ни еды, ни одежды. Бабушка напрасно пыталась папу вразумить, призвать к совести. Он ничего не слышал. С его лица не сходила горькая ухмылка обиженного на судьбу человека.
После смерти мамы он получал на нас с сестрой весьма скромную пенсию по потере кормильца. Немного из этих денег давал бабушке на наше пропитание. Однажды почтальонка принесла нашу пенсию в папино отсутствие. Бабушка кинулась в магазин – купила муки, масла, сахару. Был скандал. И когда папа завел разговор о продаже дома, тихая бабушка встала стеной. Дом она отстояла.
Бедная наша бабушка, какие испытания ей пришлось вынести на своих худеньких плечах! Она никогда никому не перечила. Когда тетя Нина пыталась с кем-нибудь спорить, бабушка ее одергивала: «Нишкни! Не встревай!» Сама она ни с кем не ругалась, ничего не требовала. Посмотрит на тебя молча поверх очков, и никаких слов уже не требовалось.
Чтобы как-то нас прокормить, бабушка договорилась с соседкой, и та каждый день приносила нам литровую баночку молока. Рассчитывались раз в месяц, когда почтальонка приносила нашу пенсию. Бабушка это молоко обязательно кипятила, ведь оно было из чужих рук (только от своей коровы пили некипяченое). Когда молоко остывало, на нем образовывалась пенка – желтая, толстая, ароматная. Какая она была вкусная!
Вы не любите пенку? А вы вообще ее пробовали? Нужно кусок пенки подцепить вилкой, подождать, когда стечет молоко, и положить на кусок хлеба, желательно на горбушку, посыпать сахаром и наслаждаться непередаваемым вкусом! Только не пробуйте кипятить магазинное молоко, такой пенки не будет...
ОЧЕРЕДИ
Наше бедственное положение усугублялось отсутствием элементарных продуктов в магазине. Тогда, во времена хрущевской «оттепели», приходилось выстаивать очереди за самым необходимым, даже за сахаром и хлебом.
Я брала с собой маленькую сестру, ведь в одни руки продавали только одну буханку хлеба. Каждый день мы выстаивали в утомительно длинной очереди. Зато хлеб был не просто свежим, а еще горячим. Мы покупали булку белого за 18 копеек и булку серого, с отрубями, за
14 копеек. Бабушка наказывала не грызть буханку, но как было устоять и не куснуть хрустящий уголок корочки?! Аромат горячего хлеба заполнял все вокруг, и не было возможности удержаться. Все юргинцы помнят, какой восхитительный аромат горячего хлеба источал хлебозавод. Сейчас в городе полно пекарен, но они ничем не пахнут и хлеб невкусный...
Мы изнывали в очередях от долгого ожидания и молили, чтобы нам хоть что-то досталось. Однажды стояли за сахаром. Это был кусковой рафинад, привезли всего несколько мешков. Я с ужасом понимала, что сахару на всех не хватит. В одни руки давали по полкило, но очередь продвигалась медленно, а мешки с сахаром пустели быстро. Когда подошла наша очередь, весь рафинад был уже продан. Осталась только сахарная пыль с отдельными комочками. Но этой пыли набралось довольно много: уборщица вытряхивала опустевшие мешки в большую алюминиевую кастрюлю. Сердобольная продавщица сжалилась и взвесила нам такой пыли аж два кэгэ на двоих. Мы с сестрой, довольные и счастливые, потопали домой. И только бабушка была не очень рада. Просеивая через сито сахарную пыль, она тяжело вздыхала: «Денег с сирот взяли, как за хороший сахар».
ЛОШАДИ
Машины в то время были большой редкостью. Всё возили на лошадях, запряженных летом в телегу, а зимой в сани. Иногда по улицам «43-го пикета» не спеша ехал старьевщик, его все называли «тряпошник». За телегой двигалась ватага вездесущих пацанов. Тряпошник останавливал лошадь на каждой улице, и тут же вокруг него собиралась толпа. Счастливчики, которым повезло найти дома ненужное тряпье, спешили обменять его на ценности из заветного сундука, стоявшего на телеге. Пацаны в обмен получали ленту пистонов или рыболовные крючки. Бабы – синьку для побелки и булавки.
Огороды весной тоже пахали лошадью, запряженной плугом. На лошадь была очередь. Нужно было следить, чтобы кто-нибудь не перехватил пахаря. Наконец лошадь у нас в огороде. Пахарь – мужик с деревянной ногой – сначала садился перекурить. Доставал кисет с махоркой, отрывал клок газеты и желтыми, прокуренными пальцами сворачивал козью ногу. После перекура рявкал матом на лошадь и начинал пахать. Был он весь потрепанный и какой-то замызганный, от него несло конским потом и махоркой. Но ждали этого пахаря с нетерпением, встречали радушной улыбкой и согласно кивали головой, даже когда он матерился. Я недоумевала: почему родители так приветливы с таким страшным дядькой?
Муж нашей тети Нины, дядя Сережа, тоже работал конюхом в городской больнице. На лошади, запряженной в телегу, развозили большие термосы с обедами из больничной кухни по всем отделениям для больных. Возили огромные узлы белья в больничную прачечную. Лошадь всегда была в распоряжении дяди Сережи, и иногда он использовал ее в личных целях. Привозил из леса копну березовых веток для банных веников или кучу ивовых прутьев для корзин.
Не менее популярными были лошади для детей. А именно – игрушечные лошадки-качалки. Мне такого коня почему-то не покупали. Родители ссылались на то, что я уже не маленькая или что это игрушка для мальчиков. Что не мешало им дарить мне велосипеды и даже большой синий самосвал – игрушку явно не для девочки.
ЗАБАВЫ
В 1957 году в Юрге заложили парк Пушкина. Для этого привезли много саженцев. И на «43-м пикете» они появились, наверное, у каждого дома. Каким образом попадали саженцы к хозяевам, я не знаю. Наверное, тырили их или покупали.
Мои родители тоже привезли на тележке тоненькие прутики и высадили их вокруг дома. Это были тополя, акация и ранетки-дички. Неприхотливые деревья росли быстро. Весной ранетки покрывались белыми цветами и благоухали на всю округу. Из стручков акации мы делали свистульки. Тополя вымахали в огромные деревья. Мощные стволы с густой кроной стояли у каждого дома по всему «43-му пикету». Я лазила на деревья по толстым веткам, вызывая недовольство бабушки. Была бы жива мама, ей бы это тоже вряд ли понравилось. Она мечтала вырастить из меня изящную леди, а не пацанку, лазающую по деревьям и заборам!
Была у нас игра под кодовым названием «вокруг дома». Играли мы в нее долго и азартно. А началось все как-то само собой. Назойливая Оля меня постоянно преследовала. Мне ее компания порядком надоела, и я мечтала от нее сбежать. Оле тогда было года четыре, мне – лет одиннадцать. Но скрыться от нее было крайне непросто. Оля не отставала ни на шаг. Исчезнуть надо было незаметно, и пока она на секунду отвернулась, я шагнула за угол дома. Оля ринулась за мной. Я побежала от нее за следующий угол дома и под навесом спряталась за какую-то дверь. Оля пару раз пробежала мимо. Мне стало любопытно, и, покинув свое укрытие, я осторожно побежала за Олей. Но она вдруг резко развернулась и рванула в обратную сторону! Увидев меня, издала ликующий вопль, и я помчалась от нее скачками. К нам подключилась Галка, и мы уже вдвоем бегали от Оли вокруг дома. Прятались от нее по углам или сидя высоко на дереве. Очень трудно было сдержать смех, наблюдая, как внизу нарезает круги вокруг дома моя сестра.
Игра эта нас всех увлекла. Нам с Галкой было очень весело. Оля радовалась, что мы с ней играем. Бабушка была довольна, что мы дома, а не носимся неизвестно где. Да и за Олей присматриваем, причем очень пристально. Играли мы довольно тихо. Старались бежать бесшумно, чтобы Оля не обнаружила нас. И только иногда тишину нарушал ее ликующий вопль или наш с Галкой неудержимый хохот!
Перед домом Изоткиных на поляне была карусель. Соорудил ее дядя Коля, Галкин отец, из автомобильной балки. Одним концом балка была вкопана в землю, к другому прикреплена деревянная круглая площадка без всяких ограждений. Если сильно раскрутить площадку, центробежная сила сбрасывала нас с нее в разные стороны. Удержаться было невозможно!
По вечерам около карусели собиралась толпа детворы, стоял визг и хохот. Именно там я поколотила соседского пацана Вовку Рузайкина. А потом, опасаясь получить сдачу, долго обходила его стороной.
АГИТПЛОЩАДКА
В летнюю пору раз в неделю, по четвергам, весь «43-й пикет» собирался на агитплощадке. На просторной поляне стояли ряды деревянных скамеек, вкопанных в землю. Перед ними располагалась трибуна для лектора и большой деревянный щит, на который натягивали белое полотно экрана. Нам привозили кино. Бесплатно.
Заканчивался день, солнце клонилось к закату. На агитплощадке включали проигрыватель, и на всю округу звучали модные хиты тех лет: «По переулкам бродит лето», «Хмуриться не надо, Лада», «Опять от меня сбежала последняя электричка». Первыми сбегались пацаны и малышня. Они носились и шумели, как стая воробьев. Мы старались от пацанов держаться подальше. Эти придурки могли жука за шиворот посадить или репьев на подол прицепить – не отдерешь. Взрослые спешили управиться с домашними делами и тоже начинали подтягиваться к площадке, занимая места на лавочках. Те, кто жил рядом, шли со своими табуретками и скамеечками. Народу собиралось много. Кому мест не хватало, усаживались прямо на лужайке. Соседи раскланивались, здороваясь. Мужики пожимали друг другу руки и закуривали. Прикрикивали на расшалившуюся ребятню. А над толпой плыл голос Майи Кристалинской: «На тебе сошелся клином белый свет...»
Наконец музыку отключали, к притихшей толпе выходил лектор и вещал о международном положении. Мужики слушали с большим вниманием. Женщины стояли кучками поодаль и судачили о своем. Солнце пряталось за горизонт, быстро темнело, и наконец киномеханик включал свой аппарат. Сначала демонстрировался документальный фильм о достижениях нашей страны в науке и технике. О передовиках производства, о героях труда. Завершалось все показом художественного фильма. Расходились по домам в кромешной тьме. Два тусклых фонаря на всю улицу почти ничего не освещали. Наш дом стоял на самом краю, и пока народ разбредался не спеша, я срывалась с места и неслась без оглядки до самого дома.
ШАНЬГА
Отец привел новую мачеху. Звали ее тетя Шура – Александра Михайловна Филонова. Мы за глаза прозвали ее Шаньгой. Любила она шаньги. Принесет из магазина и спрячет в шкаф, чтобы мы не сожрали. Работала она заведующей гастрономическим отделом в магазине «Стеклянный». У нее была малограмотная речь, но железная хватка торгашки. Родом тетя Шура была из деревни Лебяжье-Асаново, из раскулаченной семьи. Жадной была. Продукты, принесенные с работы, закрывала от нас под замок.
Знаете, что такое голод? Когда вы проголодались – это не голод, это аппетит разыгрался. Сытый голодного не разумеет... Голод – это когда очень хочется есть, но знаешь, что еды нет и не будет, даже хлеба. Соседи теперь постоянно спрашивали, как мы живем, и я безудержно хвасталась хорошей, сытной, просто замечательной домашней жизнью, потихоньку сглатывая голодную слюну при виде еды.
Но и с голоду мы не померли, выкручивались как могли. Иногда вдвоем с сестрой ходили в гости к нашим тетям. Там всегда посадят за стол и нальют щей, но мы их гостеприимством не зло-употребляли. В основном тырили еду у мачехи, которую та тырила на работе. Притащит сумки с продуктами и прячет от нас. Главное – тырить надо было незаметно и аккуратно! Холодильников тогда еще не было, летом продукты быстро портились, и Шаньга их выбрасывала, но нам не давала.
Соседка рассказывала, как однажды она забежала к нам и застала врасплох тетю Шуру, поедающую абрикосовый компот из жестяной банки. Быстрым движением руки банка была спрятана под стол. «Фу, напугала! Я уж думала, девчонки приперлись».
После появления в нашем доме Шаньги бабушка ушла жить к тете Нине. Работу по дому надо было выполнять мне. Мыть полы и посуду, наводить порядок в доме – это само собой. А еще полоть огород, окучивать картошку, топить печь и таскать на коромысле воду из колонки. Ведра были большие, по 15 литров, колонка находилась далеко. Идешь по улице, а на лавочках сидят соседи и смотрят на тебя. Ведра надо было нести так, чтобы ни одна капля не расплескалась. При этом улыбаться и делать вид, что тебе совсем не тяжело.
Мне еще повезло, что при Шаньге не надо было стирать дома постельное белье. Она его сдавала в прачечную. В городе открылись пункты по приему белья в стирку. На уголки простыней и пододеяльников пришивались метки-номерки, и можно было пользоваться услугами прачечной. Очень удобно: сдаешь грязное белье, а получаешь чистое и выглаженное. Я потом тоже долго пользовалась этой услугой. Предпочитая заплатить копейки, чем таскать ведра с водой.
На «43-м пикете» в каждом дворе имелся колодец, но вода из него была мутная, будто молока плеснули, и невкусная, с неприятным запахом. К стирке она тоже не годилась – очень жесткая, мыло не мылилось и свертывалось. Колодцы нужны были только для полива. Зимой вода в них замерзала, и с наступлением тепла колодцы использовались как холодильники. Складывали в ведро продукты и на веревке опускали на лед. Хоть какая-то польза.
КОНЕЦ УЧЕБЕ
Я уже не была круглой отличницей и кое-как тянулась на тройки. Даже по физкультуре. Часто к урокам была не готова: не было у меня физкультурной формы и никто мне не покупал кеды. А без формы на урок не пускали, и в журнале появлялась очередная двойка. Надо было как-то выкручиваться. На перемене я разыскивала то подругу Галку, то сестру Тамару и просила у них на один урок кеды и трико. Мои двойки уравновешивались пятерками, в результате за четверть выводили тройку.
На географии у меня не было атласа и контурных карт. Как я мечтала о контурных картах! Ах, как бы я их раскрасила, если бы мне их купили! Учебников у меня тоже не хватало. Приходилось на перемене брать чей-нибудь и быстро фотографировать глазами нужный параграф. Дома делать уроки было невозможно. Подходил пьяный папа: «А ну, покажи дневник!» И начинался пьяный бред до поздней ночи. В журнале у меня не было троек и четверок, в основном двойки и пятерки. Рисуя в журнале пятерку, учитель возмущался: «Ведь можешь учиться на отлично, в чем дело?!» А что я могла ответить?
Как-то в конце ноября ко мне вдруг явились два одноклассника (мы тогда уже учились в восьмом). Мальчишки звали меня в кино. Мне идти совершенно не хотелось. Фильм был не настолько интересный, чтобы в метель тащиться через весь город. Они пытались меня уговорить, но я отказалась. Пацаны ушли, а я про себя удивлялась: с чего это они вдруг приперлись? Я и мысли не могла допустить, что это потенциальные кавалеры. Была я плохо одета, а ухаживают только за нарядными девушками. Своего вида я стыдилась и была уверена, что никому понравиться не могу. И это не заниженная самооценка, это – факт. Зато потом я всю жизнь старалась стать хоть чуточку лучше, чем была.
У нас на «43-м пикете» жила портниха Рита, женщина пьющая, но с золотыми руками. Вот ей я и унесла оставшиеся от мамы пальто. За небольшую плату Рита замечательно их переделала на современный лад и по моей фигуре. Наконец-то я стала выглядеть вполне прилично. Но это было уже позже, когда я пошла работать. Спасибо, Рита. Спасибо, мама...
Благодарна я и тете Изе, она выручала нас как могла! Всегда можно было к ней прийти, помыться в городской ванне. Она и тарелку супа нальет, а то и рубль даст. Тогда это было целое богатство! Школьный завтрак стоил 10 копеек. А еще на 10 копеек я покупала 100 граммов подушечек «Дунькина радость» в нашем магазине. На «43-м пикете» его так и называли – «наш магазин». До сих пор люблю подушечки с хлебом и чаем.
Я с радостью донашивала Тамарину одежду. На выпускной вечер после 8-го класса я тоже пошла в ее платье. Тамара тогда уже училась в другой школе, и, на мое счастье, у них выпускной прошел днем раньше. Туфли мне дала тетя Руфа, а Шаньга благодушно разрешила взять свое колье.
ЛИДА
Избавила меня от школьных мучений наша дорогая мачеха Шаньга: «Хочешь жрать – иди работай, нечего по школам шляться!» Я и сама давно уже мечтала самостоятельно зарабатывать себе на еду и одежду. Так после девятого класса я пошла работать. С 11 сентября 1969 года начался мой трудовой стаж. Первое мое рабочее место было в магазине «Заря», в молочном отделе.
Попала я туда за компанию со своей новой подругой Лидой. Свалилась Лида к нашим соседям Галкиным как снег на голову. Была она дочерью дяди Пети Галкина от первого брака. Тетя Оля Галкина ее появлению в доме не возрадовалась. Приехала Лида из города Кузнецка Пензенской области. Неудачно выскочив замуж, подалась в бега в Сибирь.
Мы на Лиду смотрели, не скрывая восхищения. Еще бы: блондинка в элегантном пальто,
изящных туфлях и с полным чемоданом модных платьев! Королева красоты с обложки журнала вдруг шагнула на улицы «43-го пикета»!
Пятилетняя разница в возрасте не помешала нам подружиться, и мы вместе пошли устраиваться на работу в Юргинторг. Правда, уже через несколько месяцев Лида вернулась к матери в Кузнецк. Несмотря на то что в Юрге она пробыла совсем недолго, наша дружба продолжилась в письмах. Сейчас мы с Лидой общаемся в «Одноклассниках».
ЯШКИНО
Вскоре и я ушла из дома. Слоняясь по родственникам, уехала в Яшкино. Поселок этот был необычный. Нигде больше я не встречала такого: по высоко подвешенным на опорах тросам безостановочно двигались вагонетки. Они везли куски породы из карьера на цементный завод. Погромыхивая, вагонетки ползли прямо над улицами поселка, и этот звук заполнял все вокруг. Задрав голову, я разглядывала это чудо.
На цемзаводе работали все наши многочисленные яшкинские родственники. Кто бы мог подумать, что и я буду здесь трудиться в шиферном цехе? Завод был большой, производил много разных стройматериалов на протяжении девяноста лет. Но, как и большинство заводов в нашей стране, он прекратил свое существование в начале нынешнего века.
Я работала на заводе, училась в десятом классе в вечерней школе рабочей молодежи и посещала драмкружок при клубе. Этот драмкружок мне очень нравился. Все в нем были люди взрослые, даже одна пожилая женщина участвовала в постановках. Я с радостью бегала на репетиции, меня хвалили. Спектакль ставили на сцене яшкинского клуба и потом ездили с ним по району. В деревенских клубах народу набивалось полные залы. Мы очень волновались и старались изо всех сил. Наградой нам были дружные аплодисменты. Да еще за кулисы нам приносили угощение – банку молока и горячий деревенский хлеб. Погрузив в автобус декорации, мы возвращались домой довольные, всю дорогу распевая песни.
В Яшкине я пожила по очереди у всех двоюродных бабушек и в 18 лет вышла замуж, потому что больше идти уже было некуда. Мачеха хвалилась соседям: двоих выжила (имея в виду меня и бабу Полю), еще одна осталась (это про Олю).
ЖИЗНЬ У ТЕТУШЕК
Вскоре мачеха избавилась и от Оли. Сестру забрали тетки, и она жила у них по очереди. Сначала – у тети Руфы. Голодать ей уже не приходилось. Каждый день на подоконнике стояла полулитровая баночка молока и две вареные картофелины в подсолнечном масле. Хочешь – сразу съешь, хочешь – растягивай на весь день. У Оли растягивать никак не получалось... Надо отдать тете Руфе должное: на школьные завтраки она всегда давала Оле деньги. Кроме того, с чердака извлекли старое пальто Бориса и перелицевали на Олю. В школе из-за этого пальто Оле приходилось терпеть насмешки, но это уже мелочи.
На следующий год наступила очередь тети Изы и Оля перешла жить к Кравцам. Это был для нее райский период. В городской квартире всегда тепло и чисто, а у тети Изы еще и сытно, и весело. Все здесь постоянно шутили и смеялись. Саша с Олей хохотали до слез, даже делая уроки. Но тем не менее Оля всегда помнила, что она здесь в гостях.
К весне тетя Иза пообещала купить Оле пальто. Обновки для Оли были большой редкостью, и это стало невероятным событием. Наконец наступил долгожданный день. В магазин отправились втроем: тетя Иза, Тамара и Оля. Пальто выглядело модным, уже не детсадовским. Синее, с оригинальным воротником, оно вызывало восхищение даже у Тамары с тетей Изой. Оля ликовала, но пальто поначалу повесили в шкаф, а для первого выхода назначили дату – 1 апреля.
В этот день солнце уже сияло изо всех сил. Оглушительно чирикали воробьи и журчали ручьи. Занятия в школе были во вторую смену. Оля шла в школу в новом пальто! Счастливая и гордая, она отошла от подъезда совсем недалеко, поскользнулась и шлепнулась в лужу...
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО ПЕТУХА
Папу похоронили в марте 1972-го, было ему 44 года. В Юргу из Яшкино я вернулась уже не одна, а с мужем и ребенком. Моей дочери Веронике к тому времени исполнилось шесть месяцев. Я забрала к себе сестру и бабушку, и снова мы стали жить вместе в нашем доме!
Как могли, начали устраивать свою жизнь. Даже кур завели и петуха красоты необыкновенной. Большой гребень он нес гордо, как корону. Темно-красные перья блестящими косами свисали из хвоста до земли. Куры млели. Да мало их было, всего-то три штуки. А за забором, в соседнем дворе, кудахтал большой курятник. Петух, вытянув шею и скосив глаз, прислушивался к этому многоголосому базару. Волновался. И вдруг пропал. Искали его несколько дней. У соседей спрашивали – никто не видел. Все, нет петуха!
...Солнечное весеннее утро. Мы на кухне с сестрой домовничаем. В печи гудит огонь. Я чищу картошку, обед готовить собираюсь. Сестра моет посуду после завтрака. И меня вдруг охватывает странное чувство: все это уже происходило. Сегодня. Светило солнце, топилась печь. Я картошку чистила, сестра посуду мыла... Точно, сон! Это все мне сегодня снилось!
Рассказываю сон сестре, удивляясь, как точно все совпало. Но главное, что сон был цветным. А заканчивался он тем, что в окно я увидела нашего петуха, бегущего домой по огороду. Выглядываю в окно и... изумленно замолкаю. По огороду, действительно, бежит домой наш петух!
От нереальности происходящего мы долго не могли прийти в себя. Да и до сих пор удивляемся, хотя прошло уже более сорока лет. А такие яркие цветные сны мне с той поры больше не снились.
ДОСТИЖЕНИЯ
Началась новая эра в нашей жизни. Как в сказке про бедных сирот. Злая мачеха выгнала их из дома, и они, разутые, раздетые, голодные, пошли куда глаза глядят. Но добро побеждает зло, и у этой сказки счастливый конец.
В 1972 году пошла я работать на машзавод. В 1978-м за добросовестный труд удостоилась звания ударника коммунистического труда. В 1980 году была избрана депутатом городского Совета народных депутатов. В 1996-м мне выдали свидетельство ветерана труда объединения.
Оля окончила техникум и работала на заводе инженером в отделе ИПР. Надо было видеть изумление на лицах наших старых знакомых, когда они узнавали о наших успехах.
После смерти мамы, когда жизнь наша стала скатываться на дно, я никогда никому не жаловалась и ни о чем не просила. Хотя окружающие, конечно, видели, в каком мы положении. Многие сочувствовали, но некоторые стали относиться с презрением. Это было так унизительно!
Но я выкарабкалась из этой ситуации. Наградой мне были изумленные лица: «Ты депутат городского совета?!» Не оправдала я чьих-то ожиданий, уж извините. По логике вещей должна была стать бомжом или бродяжкой. Но наставления родителей – держаться стойко – не пропали даром.
Слоняясь по родственникам в поисках ночлега, мечтала я о собственной квартире и машине. Чувствуя себя одинокой и неприкаянной, мечтала о большой дружной семье. Работая на штамповке слесарем, в мазутной робе и брезентовых верхонках, мечтала работать секретарем в красивой блузке и с маникюром. А еще мы с сестрой Тамарой мечтали работать медрегистраторами. И, как ни странно, все мечты сбылись! После многолетней тяжелой работы штамповщицей мне вдруг предложили должность секретаря. Пришлось в срочном порядке самостоятельно осваивать печатную машинку. Удивляя при этом начальников грамотно напечатанными документами.
На зависть дамам из бухгалтерии и других отделов ИТР, я с упоением стала демонстрировать свои наряды, пошитые для меня старшей дочерью. Но как непросто все досталось! Изнурительная, неженская работа на штамповке подорвала здоровье. К тому же по возвращении домой мне еще приходилось брать коромысло, ведра и идти по воду. Потом ведра с углем, золой, помоями... Уставала так, что уже не понимала – это просто нет сил или я заболела?
Пришлось поработать не только секретарем и медрегистратором. Для пивзавода пустую тару принимала, стояла целыми днями зимой на морозе. Грузила в машину ящики с пустыми бутылками и разгружала. В ларьке на автобусной остановке торговала. Одновременно на двух работах работала – днем в детской поликлинике полы мыла, а ночью в салоне красоты. Никакая работа меня не пугала.
Во времена перестройки крутились как могли! А уж сколько мы с подругой Тамарой Коноваловой ложек изготовили из отходов импортной нержавейки – и не сосчитать. Приходилось работать тайком от всех, по ночам, в пустом цехе. Вот где страху натерпелись! Потом возили неподъемные сумки в Новосибирск, сдавали ложки в магазин «1000 мелочей». На вырученные деньги покупали еду и обновки для всей семьи, везли все это домой. Сколько всяких приключений было!
На заводе начался развал. Закончилась германская нержавейка, и ложки не из чего стало делать. Нашли другой выход – стали гнать самогон. Тогда это был источник дохода для многих. А вам слабо глухой ночью открыть двери пьяным мужикам, желающим «догнаться»? Но отстреливаться пришлось не от бандитов, а от пьяных ментов. Надеялись они на халяву самогону выпить. Пусть у нас пистолет был всего лишь газовый, мы тогда победили, хотя их было трое. Спасибо зятю Сереге – вовремя на помощь подоспел! И такое было в лихие девяностые...
Как-то раз, когда я уже жила в квартире на Фестивальной, ко мне явились бывшие соседки по «43-му пикету», Люда Айзенберг и Таня Рузайкина: «Люда, можно посмотреть, как ты живешь?» Провела я им экскурсию и с чувством глубокого удовлетворения слушала восторженные восклицания. Позже, уже в разгар перестройки, пришла ко мне и тетя Маруся Рузайкина. Дрожащим голосом попросила горсточку сахара и кусочек хлеба... Я ей собрала в пакет сахара, хлеба, еще чего-то, и она пошла, опустив голову, горестно вздыхая и вытирая слезы. Вот уж не думала она, что жизнь заставит просить кусок хлеба у сирот.
С 2003 года наступил следующий жизненный этап – предпринимательский. Диспетчерская такси и грузоперевозок. Про это надо отдельный роман писать. Приключенческий. Но и эта история давно позади.
Из моей большой семьи рождаются новые семьи: Мякишевы, Климентьевы, Шпаковские. Горжусь своими детьми: они выросли трудолюбивыми и порядочными. Только бы у них в жизни все складывалось благополучно!
ЭПИЛОГ
В благоустроенной квартире я мечтала жить с детства. Мечта сбылась в 1986 году, и почти
25 лет я наслаждалась городским комфортом. Как вдруг мне опять захотелось в частный дом. Родительский, тот, где мы жили на «43-м пикете», снесли еще в 1987 году. Долго я искала подходящий дом и нашла опять на окраине. Мы продали квартиру и поселились ближе к природе.
Город далек от туманных рассветов, от крика петухов и пьянящего аромата ночных фиалок. Богатый жизненный опыт помог мне совместить комфорт городской квартиры с деревенскими прелестями природы. Уже не надо самой топить печь (здесь центральное отопление), но можно смотреть морозными вечерами, как на соседней улице вьется дымок из печных труб, и чувствовать такой знакомый с детства запах... Можно гулять по траве среди цветов или тихим вечером выйти с кружечкой чая на любимое крыльцо и любоваться закатом. Летом по ночам в открытое окно слышны трели соловья, а по утрам орут соседские петухи. Дом охраняет миниатюрная, но свирепая собачка Лиза. Ее многие боятся, а мне смешно: вы Арапа не видели...
Теперь нет таких буранов, как в моем детстве. Метели и те случаются нечасто. Не заносит дома и даже заборы. Сугробы малы и в снежные зимы. Все меняется – в том числе и природа.
Уходят из жизни близкие люди. Давно нет родителей и бабушек. Ушли тети и даже сестра Тамара. И подруги Галки уже нет на этом свете.
Коромысло стало экзотикой, как и стиральная доска. Вместо кадок с капустой и огурцами стоят в погребе рядами стеклянные банки. Когда топим баню, я слушаю треск поленьев в печи и вспоминаю «43-й пикет». Как сейчас перед глазами: наша любимая баба Поля строгает лучины, чтобы растопить печь...
Вспоминаются не только ушедшие люди, родной дом снится нам с сестрой до сих пор. На том месте давно многоэтажные дома. Огромный машиностроительный завод, когда-то орденоносный, стал банкротом. Да что там завод! Нет даже страны, в которой родились, выросли и жили счастливо, несмотря ни на что, наши родители и мы.
г. Юрга