Над безумьем протянут мосток бытия

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Поэзия

Автор: Берязев Владимир Алексеевич

Просмотров: 2698

2009 год, Выпуск № 6

Два инспектора

таёжно-политическая быль

Инспектор Майк, американ,
В Сибирь, на Енисей
Приехал горд и сыт, и пьян,
Чтобы Саддам Хусейн
Не вывез ядерной какой
Заразы нашей вот,
Поскольку над большой рекой
Большой стоял завод.

Но чтобы Майк не собирал
Пустяшные слова,
Его известный генерал,
Губернии глава
Повёз с командой погулять
И рыбки половить.
Два вертолёта, всё «на ять»,
Кто не желает пить,
Того — за борт. Но в этот раз
Никто не подкачал.
И даже Майк смотрел на нас
И радостно мычал.

Уха была из муксуна,
А из пелядки — чушь.
— Россия — щедрая страна!
Американский муж
Почти по-русски говорил…
И тут, без дураков,
К нему подсел, собой не хил,
Инспектор Казаков.
А Майк ему: «Вы супермен!
Ваш кепи — просто класс —
Из ар-рмии амэр-рикэн,
Но сшито — как на вас!».

Ему инспектор Казаков
Угрюмо отвечал:
— Ведь сказано: «люби врагов»,
Кепон я с трупа снял…

Пока партнёр лицом серел,
Наш друг набычил рог
И грустно Майка осмотрел
От головы до ног.
Слова, как медные гроши
Упали на весы:
— Ботинки ваши…
 хороши,
Армейские шузы.

Не выдержал заморский гость,
Струхнул, ядрёна мать,
Я извиняюсь, жопу в горсть
И ринулся бежать
Туда, где возле хладных скал,
Как списанный атлант,
Сидел известный генерал,
Напротив — адъютант.
В закате плавилась река,
Мошка во всю вилась,
Они играли в дурака,
Послав подальше власть.
Брезента полог над столом
От ветра трепетал,
Не надо думать ни о чём…

Но Майк его достал.

Он подданный! Он дипломат!
Он VIP-персона, йес!
Дремал до срока русский мат.
Молчал сибирский лес.
Лениво и, не тратя слов,
Промолвил генерал:
— Кто угрожает? Казаков?
Так он же федерал!

Дрожал под пологом в петле
«Летучей мыши» свет.
— Его начальники в Кремле,
А телефона нет…

Куда бежать? Кругом тайга
Да шутки пьяных морд,
Потенциального врага
Корыстливый расчет.
Лишь вертолёт, как медный таз,
Блестел середь ночи.
И Майк залез в него как раз.
— Мочи его, мочи!
Из камышей кричала выпь,
Как по лбу обухом.
И отзывались даль и глыбь
Сочувственным стихом.

Когда попойка улеглась
И выпь заткнула рот,
Пилот пошёл проверить связь
В казённый вертолёт.
Ушёл… И вот бежит гонец:
— Кино и немцы, босс,
Ваш Майк решил, всему конец
И в самый хвост уполз.

Под сенью трепетных светил
Связной во тьме ночной
Тихонько двери откатил —
Сияли новизной
Ботинки из United States
На входе в вертолёт…

Шумел сурово русский лес.
И ликовал народ.
28 октября 2002 г.
г. Новосибирск

* * *

Не журись, Емеля-дуралей,
Поезжай, Емеля, на Алей!

Заживёшь от мира вдалеке
На Алее — медленной реке.

По степи течёт она, течёт,
Переправы всё наперечёт.

В омутах — то щука, то карась.
А назавтра — тоже, что вчерась.

Там быки гуляют без портов,
Всё хвостами хлещут паутов,

По утрам сороки просто так
Брешут — хуже радио «Маяк».

Каждый житель знает что по чём,
Пузо чешет солнечным лучом,

Мёдом запивает огурец,
Сам себе — натура и творец.

На тебе! Емеля, кочергу,
Чтобы разгонять метель-пургу.

На тебе! — и сани-полоза,
Дабы жить без хода колеса.

По зиме ты проруби руби,
Божие веленье полюби…

И храни, как смертное бельё,
Дуракаваляние своё.
29 августа, 2008,
дорога Змеиногорск-Барнаул
 

Обаман

По итогам интернет опроса в завершившемся 2008 году в русском языке появилось два новых сверх популярных слова   − «обаман» и «пазитифф». 1-е связано с выборами президента США, 2-е – со страусиной реакцией власти на мировой кризис.

Пьяный ёжик зарылся в туман:
«Обаман, − говорит – обаман».

Гробовщик вдохновил коллектив:
«Пазитифф, − говорит – пазитифф!».

Щирый нигер берёт города:
Оптимизму – великое «Да!».

Там, где пафос, террор и дурман –
Впереди обаман, обаман.

Обаман – берегите карман,
Это не голливудский роман.

Где Шапиро? И где Либерман?
Где и наш наказной атаман?

Все давно по доходным домам,
По Газпромам и по закромам,

По норильскам-чукчам-колымам…
Но и там настаёт обаман.

Кто смирён, кто хитёр, кто ретив –
Будет всем: пазитифф, пазитифф!

Будет всем: по рогам, по шарам –
И продвинутым, и лузерам…
29 января 2009,
Новосибирск

* * *

Приближается край... Но не хочется верить.
На краю затоскую о крае родном.
А Потерянный рай кличут именем зверя,
А грядущий Эдем мечен страшным числом.

Я был вдрызг одинок без любви и России.
Неваляшка-болван, обреченный на жизнь.
Но, прозрев, я объят тьмою невыразимой,
Где разор на позоре и злоба на лжи.

А меж тьмою и мной — только крестик нательный,
Только слово прощенья за ради Христа.
А иначе не снесть этой муки артельной,
Этой трассы над бездной, что страхом пуста.

* * *

Под бубенцы цикад в эпоху полнолунья,
Когда стучит в окно засохший абрикос,
Вслепую поведу по черному стеклу я
И вспомню светлый шелк ночных твоих волос.

За Млечным пустырем — родной Сибири дали...
А здесь такой разлив безоблачной луны,
Такая благодать сухой степи миндальной,
Такой безмерный вздох оставленной страны.

И петушиный залп. И пустобрех собачий.
И море фосфорит, забвением дыша.
Я уловлю твой свет! На мой талант рыбачий —
Сокровищем твоя полночная душа.

Родная, трепещи! Ты вся в моих ладонях.
Ты не уйдешь уже из мрежей голубых.
А в ячеях поет, такое молодое,
Сиянье, что сильней превратностей любых.
 

Ореховая девочка

Ореховое дерево,
Ореховый загар,
Дуреха, моя девочка,
Не спи ты на закат.

Морской белесой горечью
Обметан губ овал.
Такую диво-горлинку
Я чуть не прозевал.

Ты треплешься по берегу,
Играешь и поешь.
Ты в профиль — ангел стрелянный,
А спереди — Гаврош.

Орехи с перестуками
Обсыплются на стол.
Подобными поступками
Я уж по горло зол.

Соломенное солнышко.
Гремучий перезвон.
Как ведрышко до донышка:
Дин-дон, дин-дон, дин-дон.

Рябит в прозрачном лепете
Древесная метель.
Коленца любо-летние,
Сквозная канитель.
Мой грех,
Мой Спас ореховый,
Земной и Божий дар...

За морем древнегреческим
Пожар, пожар, пожар.

* * *

Залив Таманский пепелен и нем,
Ржавеют листья, иней на ограде…
Лишь дрожь и мука желтых хризантем,
Как будто плач и просьба Христа ради.

Безотчий…
Отчего это со мной?
Песок серее самых серых буден.
Нам не уйти от жизни жестяной,
Не так ли, землячок Егор Прокудин?

Мир — без любви.
Сапожник — без сапог.
Эринии вопят как на эстраде…
Эвксинский Понт шумит, как римский полк
Периода военных демократий.
 

Брод

Льву Николаевичу Гумилёву

I

По Таманской косе оленуха бежала,
Вдоль по морю — всё уже полоска песка,
Стрел монгольских всё ближе свистящие жала,
И всё чаще биенье в паху у соска.

Пот солёный — как солнце, что в море пылает.
Обложил её лёгкий монгольский разъезд.
Улюлюканье, топот, подобие лая...
Только жёлтая лента и влага окрест.

Настигают добычу, уже настигают,
Бравый сотник хохочет в мальчишьи усы.
И всё реже нагайки по бёдрам стегают,
И уж вот он — конец золотистой косы.

Только что там, нукеры?!
Поводья, как струны!
Весь отряд в удивленье привстал в стременах.
Оленуха шагнула в морские буруны,
Тронув воду копытом, ступила за страх.

Осторожно, на ощупь, сажень за саженью...
Вот уж точкою стала на глади морской.
Словно бог Посейдон помогает движенью.
Вот и крымского берега очерк сухой...

II

Брод открылся, как нить над зыбучею бездной,
Ветер с Дикого Поля в Тавриду проник.
Суховей азиатский лавиной отвесной
Тьму за тьмою несёт на иной материк.

Кровотворных годов быстроногое чудо!
Тень уплывшей Дианы преследую я.
Там, где крошится век за минутой минута,
На безумьем протянут мосток бытия.

Рухнул Корчев и Корсунь. И Сурожа стены
Запылали во тьме на изломе судеб.
Сохранят ли мой дух этих лет перемены?
Пусть разрушится дом, но не выгорит хлеб!

Это половцы гибнут, объятые с тылу,
Это Калка кричит под помостом глухим,
Распадается всё, что постыло и гнило,
Лик Вражды обнажился!
И что же за ним?

Неужели Война?
А за нею — Победа?
Даже если война, даже если она!
Накатило затменье... упала комета...
Только брод, только брод,
что дрожит, как струна.

Я иду за тобой по косе златотканной,
Оленуха младая, мой рок и игра.
Нет дороги пустой, нет и жизни желанной,
Есть лишь долгая песнь кочевого костра.

И когда отзвучит эхо третьего эха,
Через восемь веков,
на обломках страны,
Между двух берегов,
Как последняя веха, —
Брод мой снова возникнет
дрожаньем струны.