Михаил Кривошеин. Иванов сад. Рассказ

Рейтинг:   / 1

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Кривошеин Михаил Александрович

Просмотров: 5447

2007 год, Выпуск № 3

У Ивана был слабый характер. Так как отец погиб на фронте, мать воспитывала его одна. Сгребутся, бывало, ребятня во дворе что-нибудь делить – и до драки. А мать Ваньке:

- Отступись, отдай, не дерись.

Вот он и привык уступать, да так и вырос. Женился Иван на корявой Фене. Была она лицом корява, но душой чиста, и жили они в мире да согласии. Как-то так незаметно появились у них два парнишки, которые росли-тянулись к солнышку.

Работали Иван с женой на пекарне. Феня была знатная стряпуха, а Иван кочегарил. Так что хлебушек в их доме был всегда, не голодали. Зарплата, правда, низкая, и материальный прогресс отставал от соседских. По улице уже тут и там закачались, высясь, телевизионные антенны, затрещали «ижаки», а Иван кое-как велосипед себе справил. Люди начали приобретать стиральные машины, холодильники, а Феня всё вручную стирала. И, видимо, Бог их наконец-то заметил.

А началось это с того, что Иван по весне пошел на озеро порыбачить и натакался на выводок утят. Весна стояла холодная, и утка выщипала из себя все перья, утепляя гнездо. Иван изловчился и поймал её, потому как летать без перьев она уже не могла. А затем и утят всех переловил. Сложил утят в садок, который брал под рыбу, утку за пазуху, и – домой. Дома запустил утку с утятами в сарай, отдельно от кур, и стал их терпеливо растить.

Сначала утка сильно дичилась: - забьётся в угол и утят всех под крылья упрячет, но голод не тётка, своё возьмёт. Стала она выходить кормиться и выводить утят, когда на дворе никого не было, а потом пообвыклась. Иван, бывало, сыпанёт дроблёнки в корытце, в старую кастрюлю нальёт воды, к ней кирпичи ступеньками положит, выйдет из денника, усядется на чурку посреди ограды и поглядывает на уток.

Высунется утка раз, другой, потом заковыляет к кормушке, поклюёт-поклюёт сама да и даст сигнал своим утятам. Тогда уже и утята один за другим выбираться из укрытия начинают, да поклёвывают зёрнышки, что помельче. Затем по кирпичикам и – в кастрюлю, прыгают, как десантники. И шустрые, словно стригунки.

Иван сидит на чурке, не шелохнётся, наблюдает за утиной семьёй, и на душе у него восторг. С одной стороны, - вроде забава, а с другой – десяток кряковых зимой к столу – привар немалый.

Шло время, утята подрастали. Стали оперяться. Самочки в серенькое с блеском оделись, носики, будто пластмассовые, а селезни украсились цветным оперением – глаз не оторвать. И мама утка – тоже облагородилась новыми перьями, но оставалась всё такой же строгой и осторожной. По утрам, да и среди дня, они разминали свои крылья. Утка крякнет, и давай все остальные, привстав на лапках, крыльями махать, мышцы накачивать.

Наблюдал Иван за этими упражнениями и думал: «Надо бы сетку над денничком натянуть», а руки всё не доходили до этого. Однажды Иван ушёл на работу. Птицу выпускали ребятишки. Как всегда, утка-мама крякнула, чтобы молодняк приступил к зарядке, а сама принялась делать сильные взмахи. Затем крякнула дважды, и все утки поднялись в воздух, дали круг над домом, который приютил их, и улетели на озеро. Вернулся Иван с работы, а сыновья наперебой принялись рассказывать отцу, как утки совершили бегство. Иван молча уселся на чурку и долго-долго сидел, опустив плечи. И, наверное, в первый раз, как он принёс уток домой, посетило его чувство глубокого огорчения. Ему вспомнились слова матери: «Отступись, Ванька, махни на всё рукой».

Приблизилась зима. По селу разнёсся слух, что с фермы сбежало много свиней. Ну, сбежали – и сбежали, Ивану-то какое до них дело. Но вот, как-то утром, он вышел во двор, а у стенки сарая, удобно устроившись, лежит боров. Иван начал, было, его прогонять, но тот, ловко прошмыгнул в сарай и там затих. Ивана аж пот прошиб. Он поозирался по сторонам: никого из соседей не заметил, закрыл сарай на засов и вошёл в избу – совет держать с женой. Думали-думали и порешили оставить его у себя: дескать, это им компенсация за улетевших уток вышла. Боров смирным оказался, и Иван перегнал его втихаря в тёплый хлев. Детям строго-настрого наказали: держать язык за зубами. А самих ещё несколько дней било, как в ознобе: в жизни ведь ничего чужого не брали, а тут чёрт, видать, попутал.

Колхозный бригадир Митяй-длинный ездил по улицам верхом на коне и всё выспрашивал:

- Можа к кому свинья забежала?

Но односельчане, как в рот воды набрали. Не любили Митяя в колхозе, потому никто его и не пожалел. Недостача у него получилась более двадцати голов. Сняли его с бригадиров, перевели в скотники. Судить не стали, а за сбежавших свиней удерживали регулярно из зарплаты.

Так и дожил боров у Ивана в хлеву до морозов. А на ноябрьские праздники позвал Иван своего дружка Филиппа с мелкашкой, на том дело и было закончено. Зиму всю ели мясо свиное, хоть и с опаской, зато вволю. Иван к весне раздался вширь – стал на мужика походить, а у Фени даже корявины на лице разгладились.

А Бог-то, если уж щедр, то на одном не остановится.

Нежданно-негаданно из-за границы весть пришла: у Ивана Серых родственница за рубежом объявилась. И перед смертью своей оставила Ивану большое наследство.

Ванька от такой новости чумной ходил, будто ему притолока на башку упала. Люди у него что спросят, а он глазами вращает – ну, никак ему вопрос в мозги не впитывается. Пошёл даже слушок, мол, Ванька-то – офонарел, вольтанулся от счастья.

А вскоре вызвали Ивана куда следует. Идёт он, трусится, что собачий хвост, боится: вдруг там вместо наследства у него про мясо съеденное выпытывать станут. Короче, идёт, не чуя под собою ног. Не знал он прежде, что у отца была какая-то тётка, и что до революции ещё служила она домоуправительницей у купца Минусова в городе Томске. А когда Колчак отступал, тётка, прихватив драгоценности купца, сбежала с конюхом на паре породистых лошадей в Минусинск. А Минусинск-то и был, будто бы, назван в честь того купеческого рода. И стоял там приёмный пункт, где от старателей золото принимали. Тётушка ловкой и здесь оказалась: всех общелкала. Поболее пуда золотишка в слитках, да пуда четыре песком хапнула. Наняла проводников бывалых, и на конях да с ружьишками люди те их в Китай и переправили.

За годы скитаний подрастрясла она мошну, но не всю. Осела в Австрии, с немалым капиталом. Да с тем самым конюхом и прожила всю жизнь. Крепка тётка оказалась. Одно беда: детей своих у неё с тем конюхом не случилось. Стукнуло ей девяносто. Тут она и призадумалась: кому добро своё передать. И вспомнила, что ещё до революции приезжала к ней сноха в гости с племянником Павликом. Парнишка крепеньким рос. Полюбился ей племянник, своих-то детей Бог не дал. Когда гостей провожала, все глаза исплакала. После посылки слала, а вот встретиться так и не привелось. Отец Павлика рано умер, и мать в голодуху чахотку подхватила. Вместе с младшей дочерью Полинкой истаяли. Приютили Павлушку чужие люди. А когда парень возмужал – женился и появился у него сынок – Ванька. Стало быть, наш герой Иван Павлович. Второй годок лишь пошел ему, когда Отечественная война началась. Пришел Павел домой, показал жене повестку, поцеловал Ванятку в пупок, пощекотал жесткими усами и ушел с вещмешком на фронт. А к зиме уже и похоронку прислали.

Досталось матери Ивана в войну лиха. Работала она в ремесленном училище, там и угол с сыном снимала, там и столовались. Рос парнишка в этой вечной суете незаметным, тихим, слабохарактерным. После войны уже переселили их в барак. Как ни рос Иван, а вырос, сам женился да детей с Феней нарожали.

Сидит Иван в коридоре областного КГБ, трясётся, а сам думает: «Где же ему и какими деньгами наследство выдавать станут? А, может, вынесут узел с бабкиными обносками – глядишь: что и жене подойдёт ещё». Пригласили в кабинет. За большим столом сидит человек в гражданском – виски седые, глаза умные. На столе перед ним какие-то бумаги, поверх них – очки. Сбоку, за приставным столом ещё один, помоложе, в форме майора, лицо злое, угрюмое. Разговор начал старший:

- Ну, что, Иван Павлович, вы уже знаете, что вам из-за границы наследство пришло?

Иван кивнул головой, кашлянул в кулак.

- И как вы относитесь к этому?

- Да, как? Оно, может, и ненужное чего. А ежели деньжонки – дак они завсегда нужные…

Старший насупился, а майор неодобрительно покачал головой:

- А вы знаете, какие это деньги? Это – деньги империалистов, наших врагов. Они на нашей крови и поте трудового народа заработаны. А вы – «завсегда нужные». Где она взяла эти деньги, ваша бабушка? Наверняка, из России ещё вывезла. Стало быть, деньги эти – народные. Мы предлагаем вам, как честному человеку, отказаться от них в пользу государства.

Ивана покинула дрожь. Лицо вытянулось, как у борзой, перед охотой:

- А что, государство никакими деньгами не гребует? И сколько же их там, если ими можно поднять государство? – спросил Иван и сменил выражение лица. Теперь это уже был прищур дуэлянта-победителя.

Начальники переглянулись. « А не так он прост, как с виду кажется, надо бы с ним пожестче», - подумал старший и произнёс вслух:

- Вам Советская власть дала всё, а вы здесь Ваньку валять вздумали.

Ваньку понесло:

- И что же это она мне дала? Голодное детство? Да у меня отец в войну погиб. И что я видел? Только вечно больную и полуголодную мать? Я и есть тот Ванька, и это вы меня валяете. Если что положено – так отдайте мне, а писать я ничего не стану и отказываться тоже.

В глазах начальства заплясали злые огоньки. Разговор получался тяжелым, изнурительно длинным, не по их задумкам и сценарию.

Вышел Иван из кабинета, слегка покачиваясь, и ещё не осознавая – с какой ломающей силой ему довелось только что столкнуться. Дома молчал. Феня сочувственно поглядывала на него, стараясь угодить во всём, и с лишними расспросами не лезла. Не бередила душу Ивана.

На другой день поднялся Иван раным-рано, побродил по двору, чего-то постучал, вошел обратно в избу. Феня ещё спала. Открыв глаза, она увидела перед собой лицо мужа и не поняла: то ли он хотел её поцеловать, то ли что-то на ухо прошептать. У него светились глаза:

- А ведь хрен я им денежки отдам! Не на того напали. Вот им,- он отмерил левой рукой по локоть правой,- должны ведь и мы по-человечески пожить.

Через неделю Ивана снова вызвали в то же учреждение. И если в первый раз шёл он и не догадывался, как дело обернётся, то теперь знал, что ему следует ожидать и как себя нужно держать. Твёрдой походкой он вошел в кабинет. В кабинете сидели всё те же хмурые и сосредоточенные лица. Иван поздоровался и присел поодаль, приняв смиренный вид. Его пригласили за приставной стол. Он придурнулся и, махнув, я, мол, здесь – решил остаться на прежнем месте, выиграв, как ему показалось, первый ход.

- Ну, что, Иван Павлович, что вы надумали за это время?- начал старший.

- Да ничего нового, - ответил Иван и, смахнув фуражкой с лица простоту, поджал губы, приготовясь к следующей атаке. Часа три ломали его эти два профессионала, однако он закалялся прямо на глазах. Проснулся-таки в нём русский характер, веками пытанный огнём и лихолетьями.

Гебисты нервничали, курили, а Иван всё нёс околесицу: то про барак с клопами, то как с молодой женой в деревню переезжал, то как мать хоронил. Одним словом, они ему про Фому, а он им про Ерёму. И ничего не поделаешь: семидесятые годы уже стояли, не сталинские времена. Отпустили его начальники, а промеж собой говорят, что придётся, видимо, из Австрийского посольства представителя вызывать, да нотариуса приглашать, чтобы оформить, как положено, наследство, а то уже все сроки поджимают. На том и порешили.

Через несколько дней к Ивановой избе подкатила обкомовская «Волга», из которой вышли мужчина и женщина. Нарядные такие, и духами дорогими пахнут. Спросили разрешения войти в дом. Вошли, осмотрелись. Иван дома один оказался: жена на работе, ребятня где-то заигралась.

Хозяин смахнул со стола полотенцем, усадил гостей, предложил на выбор – молоко или чай. Первой заговорила дама:

- Видите ли, Иван Павлович, вам досталось большое наследство. Как вы им распорядитесь?

Иван, помедлив, ответил:

- А вы видите, какая у меня хата? Дом себе просторный построю. Сыновья, опять же подрастают, думаю дать им хорошее образование. Пусть в люди выйдут. На море с женой съездим, в санаторию. А люди сейчас и без наследств живут – будь здоров, особенно начальство! А мы в деревне в дерьме кувыркаемся…

Гости переглянулись, им явно не понравился ответ Ивана.

- А вы не выпиваете, Иван Павлович?

Иван стукнул себя по лбу:

- Э, да вы вон о чём печётесь, боитесь, что я наследство пропью. Ха-ха! Да я пить не люблю, у меня ж от этой отравы все кишки сводит. Я, ить, даже и не курю. Так что будьте спокойны, денежки не профукаем. А сколько их там есть-то? Вы бы хоть сказали. А то получается – много пены и мелких брызг!

- Капитал у вашей бабушки был немалый – девятьсот тысяч австрийских марок, да особняк двухэтажный. А это ещё тысяч пятьсот-шестьсот! В целом, миллиона полтора получается. А в переводе на наши рубли – тысяч четыреста выходит.

У Ивана от названной суммы аж глаза округлились. Он присвистнул:

- Ничего себе! Да таких денег нам и всей деревней не пропить. А вы: «Пьёте, не пьёте»… Нет, столько денег нам не надо, на что они нам?

- Ну, это вы будете решать со своей женой. В понедельник приедете в областную нотариальную контору. Да оденьтесь поприличней – вас придётся иностранцам представлять.

Вихрь мыслей у Ивана заколобродил: никак не мог представит себе он такого свалившегося вдруг счастья. А, может, и несчастья. Он стоял и моргал, как фонарь на светофоре, переводя взгляд с одного гостя на другого. Гости, так и не испив чаю, упылили в город. А Иван всё ещё закидывал руку за голову и скрёб затылок. Когда пришла с работы Феня, он рассказал ей о необычном визите гостей, а когда она спросила: «Сколько же будет денег», - ответил ей: «Чёртова уйма!»

У иных людей, при ощущении приближения денег, начинают появляться порочные мысли. Никаких таких мыслей у Ивана не было. Кроме тревоги: не нарушит ли всё это их устоявшегося быта, того уклада жизни, который его вполне устраивал. Но больше всего он страшился зависти людской. А это – похуже болезни, она разъедает человека, отрицая все нормы морали. Завистливые люди способны на всё. Два опытных гебешника рвали его, как троекуровские псы, но делали они это по заданию. А в деревне наверняка могут найтись недоброжелатели, и они будут поопаснее тех, из казённого кабинета. Он потерял сон и желал одного: поскорее бы всё это закончилось.

Собираться в город начали за три дня до назначенного времени: купили Ивану новые туфли, а Фене – кофточку с брошью. В город поехали всей семьёй. Нашли нужное здание. Уже в вестибюле их встретили и проводили в кабинет, где собралось несколько человек. Тут же была установлена и видеокамера с местного телевидения. Потом женщина хлопнула ладонями и скомандовала:

- Можно начинать.

Заговорил рыжий высокий человек, на непонятном языке. А другой, переводчик, спросил:

- Правда ли, что вы являетесь сыном Серых Павла Романовича, 1909 года рождения, который погиб на фронте?

Иван кивнул, достав паспорт и метрики. Маленький толстый человек начал объяснять наследнику: что и сколько ему причитается. Выходило так, что им оставалось после всех налогов и вычетов двести сорок тысяч нашими рублями. В придачу – особняк в Вене.

У Ивана вспотели ладони, и он залепетал:

- Какой особняк? Не нужен нам особняк, мы никуда из своей деревне не поедем. Нас гоняли как-то уже сдавать кровь из вены – приятного мало… Не, я уж лучше дома…

Все заулыбались, а рыжий, склоняясь к переводчику, слушал и даже хохотал. Маленький толстяк тут же зацепился за слова Ивана:

- Может, вы откажетесь от особняка в пользу государства? Нашему министерству иностранных дел по зарез нужны за границей здания – для посольских нужд.

Иван с радостью закивал головой. Переводчик перевёл рыжему, и тот одобрительно похлопал наследника по плечу. Бумаги составляли долго и тщательно. Затем зачитали на двух языках и предложили Ивану несколько раз расписаться.

В итоге Ивану Павловичу Серых положили на книжку двадцать пять тысяч рублей, а остальные – перевели на бессрочный депозит, снять с которого можно было только по особому распоряжению Правления Сбербанка – на особые нужды.

Толком Иван так ничего и не понял, но то, что теперь у него на руках была сберкнижка и денег в ней – на пять новеньких «Жигулей», этот факт он уразумел. Он расхрабрился и даже для всей страны сказал в видеокамеру, чтобы граждане хранили деньги в сберкассе, поскольку это выгодно, удобно и надёжно!

Провожали их с поклонами и рукопожатиями, навеличивая счастливчиков Иваном Павловичем и Фёклой Петровной. Вышла семья Серых, как стайка тех утят, и не знали от волнения, куда им податься дальше.

- Давайте для начала найдём какую-нибудь столовку, есть ужасно хочется, - предложил Иван.

И уже сидя за столом, спланировали свои дальнейшие действия. Кружили по городу целый день. Сняли с книжки тысячу рублей. Купили телевизор и разного шмутья набрали в универмагах. В деревню вернулись к ночи. И закрутилась уже иная жизнь.

В колхозе организовали газовое хозяйство и предложили Ивану его возглавить. Направили в город на трёхмесячные курсы. А вскоре по деревенским хатам стали развозить и устанавливать газовые плиты. А Иван наш, с папкою под мышкой, только успевал регистрировать установку печей да инструктажи проводить по пользованию газом.

А личные дела, вроде как шли параллельно. Какой-то мужик поставил на пустыре, над рекой, добротный сруб. Да на этом стройка его по каким-то причинам и заглохла. Стоял тот сруб одиноко уже который год, высохнув брёвнами аж до звона. Иван нашел хозяина, выкупил сруб и нанял бригаду – достраивать. И закипела работа. Дом получился на славу – светлый, просторный, с резными наличниками и под жестяной крышей. И уже через год семья справила в нём новоселье. Зажили в нём справно, в достатке.

В селе построили новый клуб, а сбоку и позади клуба оставалось много свободной земли. Стал Иван хаживать вокруг того клуба, что-то вымеряя шагами и даже вычисляя, шепча губами. Потом встретил колхозного прораба, завели с ним разговор. Предложил Иван прорабу: как бы на этом месте построить парк – с танцплощадкой, качелями и хоккейной коробкой. Вдоль дорожек – лавочки и даже скульптуры. И всё это – под фонарями! Вопрос этот жарко обсуждался на сессии местного сельсовета. На строительство парка дали добро.

Иван Павлович написал заявление на имя Правления сбербанком, чтобы депозитные деньги его, все двести тысяч, перевели на сельский совет – на общественное дело - для строительства парка культуры и отдыха. И тут решился вопрос положительно. И уже за один год были выполнены все строительные работы. Открытие парка получилось шумным, опять приехало телевидение. Играл духовой оркестр.

Иван боялся повышенного внимания к своей персоне, а потому спрятался. Попросил жену запереть его в доме на замок, а всем отвечать, что он куда-то уехал из села.

Отгремели фанфары открытия парка, и заработал он, как и положено. Днём ребятня качалась на качелях, вечерами на танцплощадке играла музыка, собирая всю сельскую молодёжь. Те, что постарше, на лавочках сидят, беседы промеж собой ведут.

Подойдёт Иван незаметно к парку, положит руки на изгородь, и стоит, любуясь на всё это. Однажды шёл он по своей улице, а навстречу ему попалась стайка ребятишек, энергичные такие, живые. Переговариваются между собой. Тут кто-то и предложил: «Идём в Иванов сад!»

Подумал Иван: «Это кто ж так придумал – его именем парк назвать? Вот ведь как получается: не хотел я, сам не навяливался. Люди догадались…»

Поднял Иван к небу глаза и увидел, как пролетала над ним стайка уток. «Может, это мои летят?! Да! Добро-то ведь добром же и обернулось. Красота…»

2006 г.