Конь без масти (главы из повести)

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Естамонов Геннадий Акепсимович

Просмотров: 5241

2007 год, Выпуск № 4

Зимняя рыбалка

Уговорил я как-то соседа, у которого была своя машина, податься в Ильинку на рыбалку. И порыбачить хотелось, и матушку навестить. Рвалось сердце туда, где под невеселым холмиком нашла вечный покой моя родная хлопотунья. Василь Васильевич поехал без большой радости, рыбалку летнюю не любил, а тут на зимнюю...

А когда я попросил его положить на крышу автомобиля оградку, легкую конструкцию, которую смастерил Геннадий с друзьями на заводе, он смягчился.

- Дело это святое, - сказал Василий, когда укрепил сборную конструкцию на место, - только не надо было, Тихон, хитрить. Сказал бы прямо: надо оградку на могилку матери отвезти. Кто бы возражал, а то рыбалку придумал.

- Ну, извини Василий Васильевич! А рыбалка все-таки будет.

За рулем сидел серый и молчаливый, как зимние сумерки, сосед, позже признался, что материл себя почем зря за авантюру, а потом успокоился: туда и обратно. Мы с сыном тихо разговаривали на заднем сиденье, боясь нарушить безмолвие нашего благодетеля.

Черная лента асфальта то выбегала из предрассветной синевы, то опускалась в низину полузастывшей ночи, где оранжевые мотыльки дорожных знаков разлетались в стороны от света фар.

Незаметно для себя мы перешли на воспоминания о прежних рыбацких удачах. Многое я подзабыл, и Генка искренне удивлялся этому. Ему сейчас, как и мне когда-то, казалось, что в рыбацкой жизни ничего не может забыться. Вообще, шептал Генка безапелляционно, любые успехи не забываются. Я улыбался и согласно кивал головой. А спроси меня сейчас, в каком городе я стал чемпионом Сибири и Дальнего Востока по боксу, хоть убей, - не скажу. Помню бесконечную усталость, напряжение боя, одеревенелость ног, ватные мышцы рук, удары соперника, после которых, кажется, наступает вечная темнота, и только одна мысль: вперед, вперед, как маленький огонек мелькает в оглушенной голове. Помню быстро тающую радость победы. Победа эта - превозмочь себя... Помню, как огонек погас. Это было в Хабаровске. Второе место для меня тогда было равнозначно поражению.

- Слушай, Гена, а бывает, и поражение не забывается.

- Ну, батя. Это ты брось! Кому хочется помнить плохое?

- Тяжелая болезнь, например?

- Болезнь разве поражение?

- Поражение организма.

- Аргументированно. И все-таки, не знаю...

Дорога меж тем покатила по перелескам. Медленно и осторожно взошло солнце, еще холодное и грустное, как первый подсолнух, но снег искрился уже радостным блеском, отражаясь в счастливых глазах моего сына.

Озябшие березы робко сбрасывали с себя иней, и он большими белыми гусеницами плавно падал на твердый наст и, будто вползая в него, делался невидимым.

У дороги, на высоких стеблях лебеды, молчаливо завтракали красноголовые чечетки, похожие на воробьев, особенно самочки, совсем серые; чуть подальше на репейнике расположились шумные щеглы. Птицы, вспугнутые шумом мотора, летели вдоль дороги, то удаляясь, то приближаясь к ней, и трудно было понять, то ли это одна и та же стая, то ли их множество здесь столуется.

Я молча смотрел в окно, зачарованный сиянием синего снега, быстрой ездой и суровой легкостью маленьких пушистых комочков в цветном оперении.

Генка говорил уже громко, совсем забыв о сердитом водителе. Я кивал головой и улыбался.

- Вас послушать, так и самому захочется поймать горбача, если только в реке еще что-нибудь после вас осталось, - вдруг сказал Василь Васильич, молчавший до сей поры.

- Захочется, дядя Вася, вот увидите, - заверил Генка, шлепнув ладошками о колени в знак большего доказательства.

Сын окончил институт, считался серьезным и способным инженером, женился уже, а когда дело касалось рыбалки, по-прежнему оставался заядлым пацаном, самая крупная рыба которого еще впереди...

Так оно и случилось, только рыбацкая удача пришла к нему без меня...

Когда прокопали тропинку к дому и открыли промерзший насквозь домишко, я занялся печкой. Генка, сказав: «Хо! Здесь холодней, чем на улице», полез по глубокому снегу ломать чернобыльник, а Василь Васильевич остался возиться у машины. Он говорил, что за машиной нужен глаз да глаз, пуще, чем за женой. Как оказалось потом, он сильно ошибался, пуще все-таки надо было следить за женой. Она ушла к другому, вернее, он покинул квартиру, осознав случившееся. Любил, наверное, все-таки жену, а скорее всего, дочку, которая осталась с матерью. С того времени он стал женоненавистником. Не знаю, как это проявлялось на деле, но на словах он женщин ни во что не ставил. Хотя в дочке души не чаял. Любил ее. Баловал, научил на машине ездить.

Я уже разделся, разморенный теплотой, вскипятил чай, сварил сосиски и, усевшись на отогревшийся диван, блаженно попивал чай, когда явился Генка с большим пучком чернобыльника. Бросив его за печку, он сказал:

- Ух! - А потом добавил: - Эту печку могла топить только бабушка да ты. Какое ты слово знаешь? Я с ней и так, и эдак, час вожусь, она пыхтит, дымит, как паровоз, а греть и не думает.

- Потому и не греет, что дымит.

- Ну, как же ты умудрился за час затопить, приготовить и дом нагреть?

- Не за час, если уж быть точным, а за час двадцать. Потом мы с твоей бабушкой столько лет здесь прожили, что смешно было бы печь не затопить.

- Ну и я же здесь не первый день. И летом жил, и зимой на каникулах, пока бабушка была жива. Каждый угол здесь знаю как свои пять пальцев.

- Не ломай голову, Гена: летом, когда печь ремонтировали, убрал перегородку, тяга стала сильнее. Знал, что приезжать будем редко, вот и сделал широкий дымоход. Слышишь, гудит? Туда теперь хоть черта суй, все равно сгорит. Но ее и выдует быстро, поэтому не забудь, когда прогорит, напомнить, чтобы вьюшку закрыть.

- Какую вьюшку?

- Ну, заслонку.

- А-а.

В клубах пара в дом влился Василь Васильевич. Захлопнул дверь, осмотрелся и удивленно воскликнул.

- Теплынь-то, как в Ташкенте! Правда, братцы, я в Ташкенте не бывал, - потянул носом, - а чем так вкусно пахнет?

- А папа уже сосиски сварил.

- Да кроме сосисок. Здесь чем-то горьковатым или горелым пахнет. Но приятно, навроде кофе.

Генка потянул носом:

- Э-э, чернобыльник оттаял и дух пустил.

- Эти самые червячки, на которых вы рыбу ловите? Приятный у них запах, полевой. Рыба не дура.

Мы засмеялись. А Генка авторитетно объяснил, как первокласснику:

- Василь Васильевич, чернобыльник - это растение, а проще говоря полынь обыкновенная.

- Огородная полынь, - поправил я.

- Папа, не спорь. Чернобыльник, чернобыль, чернобыл - полынь обыкновенная.

- Я не спорю, сынок. Просто сравниваю. В огороде чернобыльник выше головы бывает, а в поле полынь маленькая, низкая травка, от которой молочко у коровы горьким становится. Бывало, мама говорит: «У-у, коровка опять полынки нажевалась, молочко горчит». А мне нравилось.

- Понесло папу в воспоминания.

Я пожал плечами.

- Доживешь...

- Дай папа, я доскажу. А в чернобыльнике, Василь Васильевич, белые червячки, личинки какого-то жучка долгоносика? Вот их и зовут чернобыльником. В самые страшные морозы червячки эти не замерзают. Кстати, самая дефицитная наживка для зимней рыбалки: опарыш, червяк, мотыль, тесто - хорошо, но чернобыльник - универсальная наживка, берет всякая рыба...

Смотрел я на Генку снизу вверх, а он, высокий, стройный, красивый, размахивая сильными руками, говорил ясно и убедительно, с мальчишеским запалом, с красноречием трибуна (а говорил-то всего о рыбалке). Он был сейчас для меня роднее родного не только потому, что он мой сын и повторил меня во многом, но и потому еще, что вернул мне далекое, полузабытое время, когда вместе с дипломом техника я получил заветный значок мастера спорта.

Василь Васильевич, раскрыв рот, не перебивая, слушал моего сына внимательно. И то ли красноречие Генки, то ли страстная убежденность рыбака, а скорее всего, изумительный и случайный клёв на вечерней зорьке до самой темноты, заразили Василь Васильевича подледной рыбалкой. С того времени он каждый выходной пропадал на ней. Сам мастерил мормышки, кивочки-сторожки, удочки; стал непререкаемым авторитетом среди подледников, которые вечно ошивались возле него, стараясь на халяву заполучить какую-нибудь новую, особо уловистую мормышку. Домотался до того, что жена нашла себе другого, но даже и горе не остудило его горячую привязанность к зимней рыбалке. За удовольствие надо, как всегда, расплачиваться. Это случилось намного позже, а пока он прохаживался возле нас с ледорубом и подзуживал:

- Ну где же ваши горбачи по килограмму? Кому еще дырочку просверлить?

Василь Васильевич дурачился, острил, крутил дырки по своему усмотрению и это, видимо, приносило ему удовольствие...

Чем бы дитя не тешилось, лишь бы в город не просилось.

Не громкий, но напряженный голос Геннадия заставил нас замереть.

- Папа! У меня сильная поклёвка, просто рвет леску...

- Не торопись! Пускай измотается, - сказал я как можно спокойнее. - Василий, а ты что на одной ноге, как цапля затаился?

- Боюсь испугать вашу рыбу, - ответил он серьезно, не меняя позы.

- Возьми лучше удочку, - тоном, не терпящим возражения, приказал я, - и, подергивая, опускай и поднимай сантиметров на тридцать-сорок...

Василь Васильевич, как загипнотизированный, взял удочку, присел на подстилку, повторяя за мной движения, и вдруг заорал, напугав нас:

- У меня что-то поймалось! Честное слово! Дергает!

- Ну и тащи, перебирай леску, как закидушку.

Это был крупный окунь! Не на килограмм, но всё же.

Василий выкинул его из лунки и стал хватать в азарте голыми руками, а поймав рыбину, вдруг радостно взмолился.

- Смотрите, это же горбун, горбач, горбуша! Килограмма на два будет. Не меньше! Я поймал самолично! Вот чудеса! Прямо из-под себя вытащил такую рыбину...

Когда Василий выудил второго окуня, а восторгов, восхищений, самовосхвалений было еще больше, я понял, что он заразился окончательно, неизлечимо и со спокойной совестью оставил их с Генкой мерзнуть возле лунок, пока терпения хватит...

А сам пошел навестить матушку. Могилка её оказалось обнесена деревянной аккуратной оградкой.

Меня опередили, и я понял, кто это сделал. Подошел и потрогал оградку. Каждая штакетинка была обработана вручную с какой-то трогательной заботой...

Теперь я очень хотел бы встретить деда Трофима, чтобы поклониться ему в ноги...