Надежда Усольцева. Рассказы.

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 
Категория: Проза
Автор: Усольцева Надежда Александровна
Просмотров: 740

УСОЛЬЦЕВА Надежда Александровна родилась в 1950 году в городе Анжеро-Судженске Кемеровской области в семье фронтовика, дошедшего до Берлина. Поэтому военная тема для автора святая. Окончила Иркутский государственный университет по специальности «журналистика». Работала в районной газете «Дзержинец» Красноярского края. Позже приехала в родной город и всю жизнь проработала в городской газете (ранее называлась «Борьба за уголь», сейчас – «Наш город») корреспондентом, заведующей отделом, в настоящее время – ответственный секретарь. Член Союза журналистов с 1972 года, член Союза писателей России с 2012 года. Издала шесть сборников прозы и стихов: «Подари нам, судьба, прощение», «Дрозд – птица неяркая», «Дневник киборгов», «По стерне босыми ногами», «Путь пилигрима», «Они дышали воздухом войны». Лауреат премии Кузбасса.

 

НЕЛЮБИМЫЕ

– Ой, Марусенька, что же ваш папка наделал! – Евдокия подбежала к девушке. – Что наделал-то, ирод проклятый, что наделал-то!

Маруся остолбенела:

– Теть Дуся, что случилось? Горе, что ли, какое?

– Ой, горе, да еще какое! Нет уже вашего папки!

– Как нет, что вы такое говорите?

– А он пьяный лежал там, на повороте у Сивкова переулка, в траве-то его тракторист и не заметил. И наехал прямо на него. Горе-то матери какое! – Евдокия все причитала и причитала вслед бегущей домой Марусе.

Во дворе мать передавала ведро Катьке, младшей сестре:

– Сходи принеси из колодца воды, а то дома и попить нечего.

Катька столкнулась у калитки с Марусей, рыдающей на всю улицу.

– Доча, что случилось? – беременная мать подхватила руками живот.

– Нашего папку задавило насмерть!

Мать тяжело плюхнулась на скамейку:

– Как это задавило?

– Трактором.

– Божечки, что же я делать буду с вами, кто ж вас поднимать будет? А тут еще один! – она глянула на свой живот: подходил срок рожать. – Что же мне делать? Пьяница проклятый!

О том, почему Иван запил и стал пьяницей, знала вся деревня. В парнях-то он был непьющим. Уж где-где, а в деревне всего в три улицы никакой тайны не утаишь.

С Галиной он сошелся через год после войны. Она была видной, умной девушкой. Хотя к тому времени, когда он пришел свататься, у нее уже росла Машенька, дочка двух лет. И все знали, от кого она.

Любила Галка Григория – их же деревенского парня. Да так любила, что даже мать предостерегала ее:

– Дочка, смотри не вешайся ему на шею. Мужики этого не любят.

– Мам, я его так люблю, так люблю, что скажи он: «Иди утопись» – пойду и утоплюсь.

– Бог с тобой, дочка, что это ты такое городишь, с ума сошла, что ли?

– Нет, мам, я еще совсем маленькой была – прямо дар речи теряла, когда он рядом стоял. Он с девчонками заигрывал, а у меня сердце перехватывало.

Григорий был на восемь лет старше Галины. Он подтрунивал над ней маленькой:

– Ну что, невеста, жениха ждешь уже?

Она краснела и убегала.

А он шутил, шутил да и не заметил, как эта соплюшка выросла в красавицу. Однажды поглядел на нее и обмер: вот тебе и невеста, какая бабенка выросла ладная!

Они стали встречаться. А тут война грянула. Горе накрыло и их деревню. Похоронки стали приходить в семьи. Ушел на фронт и Григорий.

– Галка, – сказал он девушке однажды, когда в кармане уже лежала повестка, – приходи вечером, как стемнеет, к нам на сеновал, попрощаемся. Мало ли что, война как-никак, не погремушки, а пушки…

Не задумываясь она прибежала вечером ко двору Гриши. Домашние его уже спали. А влюбленные забрались по шаткой лестнице на сеновал. Пахло дурманящим настоем разнотравья: шло как раз время покосов.

В этом густом аромате порыв неуправляемого чувства словно отключил Галке разум, осталось одно желание слиться с любимым человеком. Она впервые узнала, что это такое, особенно с тем, кого любишь до самозабвения, до ненормальности.

Григорию это испытывать было не впервой. Деревенских девчат он многих соблазнил. И вот эта девчушка доросла до любви.

Они встречались и на второй, и на третий день. Галка была даже не на седьмом, а на сто седьмом небе от счастья.

– Что с тобой, доча, прямо летаешь, светишься, как ангел на иконе! Григория-то скоро провожать надо на войну, печалиться бы надо…

Проводили любимого Гришеньку на четвертый день их горячей любви. Она, ухватившись за его руку, шла до самой околицы.

– Ну ладно, будет, иди уж домой…

– Я еще маленечко провожу…

– Не надо, иди…

Григорий и еще трое новобранцев из деревни с вещмешками за спиной шли по пыльной дороге в районный центр.

«Пусть оглянется, пусть оглянется, – молила Галина. – Тогда все будет хорошо».

Григорий не оглянулся. Сердце ее заныло. И лишь когда они свернули на повороте дороги и скрылись за деревьями, она, опустив голову, побрела домой. Упала на кровать и зарыдала.

– Доченька, все будет хорошо, не плачь! – Мать села рядом, стала гладить Галю, успокаивать.

Наконец та отошла, села на кровать, глаза смотрели из-под опухших век тоскливо, будто она уже похоронила своего любимого.

Григорий писал редко. Получив треугольничек, Галя обцеловывала его со всех сторон и лишь потом вскрывала.

«Воюем, – писал он коротко, – бьем фашистов. Страшные дела они тут творят в городах и деревнях. Сволочи настоящие, по-другому не назовешь. Часто о своей Покровке вспоминаю, о тебе. Мало мы с тобой налюбились. Завтра предстоит бой сильный. Молюсь, чтобы живым остаться. Целую».

И она молилась до исступления. Когда матери не было дома, она падала перед иконой на колени: «Боженька, спаси Гришу, не дай ему погибнуть! Не дай злой пуле достать его. Господи, ты всесилен, ты знаешь все обо всех. Ты можешь все. Не оставляй моего милого Гришеньку в беде. Охраняй его, милосердный!»

Галина была уже на пятом месяце. Еще не родившегося ребенка она любила больше всего на свете: больше себя, больше матери и даже, может быть, больше Григория. Хотя между ними, скорее всего, был знак равенства. Ее ребенок – это его ребенок, плоть от плоти. О своей беременности она ему не писала, не хотела, чтобы Григорий там, в этой кровавой жути, отвлекался своими мыслями. «Приедет, увидит своего ребенка. Это будет ему подарок», – думала Галина.

Родила девочку. Назвала Машенькой. «Если Гриша не согласится, переименуем, еще маленькая, не привыкнет к первому имени. А может, и это имя ему понравится».

С какого-то момента перестали приходить письма. Потом пришло короткое, из госпиталя. Григория ранило, лечился долго. А тут и победа подоспела. Галина, когда услышала, что война окончилась, выбежала на улицу с Машей на руках. Все в деревне стали обниматься, стол посреди улицы сообразили. Принесли кто что мог и гуляли до ночи. Гармонист Васятка, сменивший ушедшего на фронт, любимого всей деревней Ивана, играл так, что казалось, меха порвутся.

– Вот и папка твой скоро приедет, – тиская дочь, приговаривала Галина. – Папку увидишь, а он – тебя. Вот обрадуется!

А папка задерживался. Письма совсем перестали приходить. А ее послания оставались без ответа.

– Что случилось, Кать? – спросила она как-то у сестры Григория. – Пишу, пишу, а ответов не получаю.

– Да не пиши, Галка, больше не ответит он тебе…

– Почему? – Сердце у Галины остановилось. – Как не ответит?

– Мы ему писали, что у него дочь растет. А он, мол, не его это дочь, что набегала ты Машку. Написал, что переспали-то три раза – и откуда бы ребенок взялся? Не мой, говорит, и все. И пишет, что нашел он в тех краях свое счастье.

Пожалела Катя Галину, не до конца передала содержание письма, где ее брат приписал еще так обидно, что, наверное, постарела Галка, страшной стала.

– Ну, такой вот он у нас бабник, что сделаешь…

Галина не помнила, как дошла до дома. И не зарыдала громко, как тогда, после проводов любимого на фронт, а обхватила дочку и словно окаменела.

Мать испугалась.

– С Гришей что-то случилось? Ну, отвечай же! – тормошила она дочь.

– С каким Гришей? – холодно ответила та. – Со мной случилось… Бросил он нас! – И она сжала в объятиях дочь так сильно, что Маша заплакала.

После этого Галина замкнулась, стала раздражительной, злой. Испарилась куда-то она прежняя – нежная, добрая и ласковая девушка.

...А вот сейчас это горе с Иваном, которого она не любила. Но сошлась с ним не задумываясь. «Хорошо еще, что сосватал, – считала она. – Мужиков-то война покосила». А у нее еще и довесок остался от прежнего мужика...

Оттого-то и спился Иван – поняв, что никогда не будет жена с ним ласкова. Даже после того, как родилась общая дочь – Катя. Но и ее Галина не любила так, как Машеньку. А сейчас вот еще один ребенок будет.

Галина сидит на скамейке и подвывает:

– Лучше бы я одна осталась, чем с этим пьяницей! Кто теперь этого выродка воспитывать будет? – смотрит она на свой живот с ненавистью.

– Мам, – резко обрывает ее Мария, – ты так грешно говоришь. Остынь. Это же и твой ребенок. Он еще не родился, а ты уже его грязью поливаешь. Он в чем виноват?!

Мать успокаивается, встает и как может быстро, поддерживая живот, идет к месту трагедии.

У Ивана раздавлен живот, правые нога и рука. Собралась вся деревня. Ждут милицию. Галина смотрит на мужа без слез, холодно, равнодушно, будто лежит здесь чужой ей человек.

И вдруг хватается за живот и кричит дико на всю улицу. Начались схватки. Женщины уводят ее в сторону. Бегут за лошадью, кладут на телегу, и Василий, деревенский конюх, рысью везет роженицу в районную больницу, благо районный центр всего в семи километрах от их дере-вни.

Хоронили Ивана без жены. Он так и не узнал, что у него родилась еще одна дочь. Такая же огненно-рыжая, голубоглазая, как и отец.

Удивительное дело: старшая была похожа на Григория, Катеринка – вылитая мать, а младшая – вся в отца, Ивана.

Галина ее невзлюбила с первого крика. Да нет, даже раньше – с того момента, как забеременела. Не хотела она этого ребенка, но аборт побоялась делать.

– А теперь вот как растить? – тоскливо стенала она. – Как одной троих тянуть? Правда, Мария уже большенькая. Еще год-два – и пойдет работать в колхоз. А это отродье отцовское (иначе она и не называла родившуюся дочь) еще долго на ноги ставить…

Она даже имя ей долго не давала. Мария назвала сестру Дашенькой.

– Хоть бы кто забрал ее, что ли, – как-то в порыве злости бросила Галина соседке. – Не люблю я эту рыжуху. Подарил мне папаша подарок, а сам теперь там, – показала она пальцем на небо, – отдыхает.

– Да что ты, Галина, говоришь? Как не любить родное дитя? У тебя и так в семье нелюбимых воз и маленькая тележка. Тебя Григорий бросил, потому что не любил. Ты терпеть не могла Ивана. А сейчас не любишь Дашутку. Она же у тебя такая ласковая, ты только посмотри на нее!

Дашенька и впрямь росла спокойным и добрым ребенком – в отца. Будто не передалась ей материнская нелюбовь еще тогда, когда она находилась в ее чреве. Рыжую, с беленькими ресничками вокруг голубых, как летнее небо, глаз любила вся деревня.

– Солнышко к нам пришло! – встречали ее люди.

А она в гости ходила чуть ли не в каждый дом. В своем она не видела ласки и тепла. Вот и тянуло к другим.

– И что же, ты действительно отдала бы чужим людям Дашеньку? – как-то при встрече напомнила соседка Галине ее же слова.

– Отдала бы!

– Я в городе знаю одних. Хорошая семья, добрые, без детей. Поговорила я с ними. С большим желанием удочерили бы девочку. Дашеньке всего пять лет. Привыкнет.

– Так пусть приезжают.

…Женщина с мужчиной вошли во двор в сопровождении соседки.

– Ну вот, Галина, приехали на Дашеньку посмотреть.

– Дарья! – крикнула Галина. – Выйди во двор.

– Что, мам? – девочка выбежала на крыльцо.

Гости обомлели. Их сердца сразу пронзила любовь к этому солнечному существу.

– Вот, хоть сейчас забирайте. Даша, иди к тете с дядей. Они тебя заберут к себе.

Девчушка, с улыбкой направившаяся к новым людям, услышав слово «заберут», резко остановилась, развернулась и бросилась к матери. Обхватила ее ноги и закричала:

– Мамочка, миленькая, не отдавай меня, не отдавай! Я люблю тебя! Не отдавай меня!

Она так не по-детски молила, громко, с плачем, что пришедшие растерялись и вскоре ушли со двора.

Деревня мигом узнала про эту историю. Девчонки прибежали домой и набросились на мать:

– Если тебя не любили, ты-то почему дошла до того, что родную дочь готова за порог выбросить? Не отдадим! – категорично, по-взрослому заявили они.

– Сами ее и воспитывайте.

– Не бойся, воспитаем.

...Жизнь течет. Течет, как быстрый ручей. Выросли, обзавелись семьями Мария и Катерина. Да и младшенькая Дарья вскоре уехала в город, поступила в институт. Она стала привлекательной девушкой с редким ярко-каштановым цветом волос. Закончила учебу и осталась в городе. Вышла замуж за хорошего, надежного парня, родила сына. Все у нее в жизни сложилось хорошо.

В деревню она приезжала очень-очень редко. Помнила прощальные слова матери, когда уезжала учиться:

– Ну вот, езжай свой хлеб зарабатывать. Можешь не приезжать. Вырастила тебя, выкормила – и с глаз долой.

Даша словно проглотила какой-то нерастворяемый комок. Взрослея, она все больше понимала, насколько мать не любила ее. Но так и не смогла найти причину ненависти к себе. Ведь она любила мать. Всегда старалась угодить ей, стремилась помочь в любом деле. А в ответ одни упреки и тычки.

Вчера позвонила Катерина, сказала, что мать слегла, не встает. Да и время, наверное, пришло, все-таки за девятый десяток ей перевалило.

– Я через день приеду, – сразу отозвалась Дарья. – Вы-то ходите к ней?

– Да часто не получается. Сама понимаешь: хозяйство, внуки... Да и наш возраст уже далеко не юный. Прямо не знаем, куда мать девать…

 

Дарья тихо вошла в уже обветшавший родной дом. Мать лежала мумией на постели. Только глаза были живыми.

– Мамочка, я за тобой приехала. Поедешь в город? С нами жить будешь. Не расстраивайся, родная. Я ведь тебя люблю.

Галина прошептала:

– Сядь рядом, доченька.

Дарья поставила у кровати табурет, села, погладила лицо матери. И вдруг увидела, что по ее щекам побежали тонюсенькие ручейки слез.

– Доченька, родная моя, – дрожащим голосом произнесла мать слова, которые Дарья всю жизнь хотела услышать от нее. – Прости меня, прости за все. За то, что всю жизнь гнобила тебя, прости, бога ради!

Дарья обняла мать, прижалась к ее морщинистому лицу. Тоже первый раз в жизни. И долго сидела так, боясь пошевелиться.

Душа матери освобождалась от оков зла. Душа дочери широко открылась для прощения.

 

 

РУКАВИЧКИ ДЛЯ ВАНЕЧКИ

В Доме милосердия готовятся к празднику. В холле жильцы репетируют песню. А она сидит на своей кровати в комнате на двух человек. На спевки не ходит и вообще редко покидает комнату: всегда занята вязаньем. Анна Филипповна Шелехова будто торопится успеть сделать то, что задумала. А вяжет она носки, маленькие совсем, сантиметров десять – пятнадцать в длину. Вяжет и отдает в Дом ребенка. И эти, что она с любовью вяжет сейчас, тоже передадут туда.

«А глядишь, и сама попроведую детишек, – думает между делом. – Соскучилась. С ними-то душе легче. Ванечку своего увижу».

Вот такая необычная связь поколений – почти столетней женщины и двух-трехлетних сирот. Что объединяет их? Стремление Анны Филипповны в последние свои годы погреть душу детской безгрешностью, чистотой? Может быть. Но еще тянет ее к ребятишкам память. Всю жизнь терзает женщину давнишнее воспоминание о четырехлетнем мальчике. И сама она не может объяснить, почему именно это событие так потрясло ее…

В годы Великой Отечественной войны она, молодая, красивая, работала в почтовом отделении поселка. Сюда люди приходили за письмами с фронта. Шли с замиранием сердца: а вдруг?.. Вдруг вручат им не письмо с хорошими известиями, а официальный конверт – похо-

ронку?

Почтовый работник в таких случаях опускал глаза, будто это он виноват в трагедии. Передавал письмо робко, еле слышно произнося:

– Это вам…

И начиналось страшное. Адресат сразу понимал, что это за письмо, рвал кромку конверта и дрожащими руками вытаскивал бланк. И, казалось, крик раздавался не только на весь поселок, а разлетался по всей земле… Человек захлебывался рыданиями. Некоторые теряли сознание. И тогда почтовый работник Анна выбегала им помочь.

Таких страшных конвертов приходило немало даже после Победы. Ведь письма добирались из дальних мест не как сегодня – в считанные дни, а шли порой месяцами, заблудившись в военной неразберихе. Семьи дома уже с нетерпением ждали своих победителей, и вдруг – извещение о гибели близкого человека…

В маленькое здание поселковой почты часто приходила бабушка с внуком. Женщина ждала писем от своего сына, отца этого мальчонки. И когда случалась такая радость, оба прямо на почте читали весточку от него. Но однажды получили тот самый страшный конверт. Женщина осела на землю. А мальчонка закричал, почуяв своим детским сердечком, что беда пришла.

Он дергал бабушку за кофту:

– Почему папка погиб, а письмо мне не написал?!

В голосе ребенка звучала настоящая боль. Он все требовал и требовал:

– Дайте письмо от папки!

Анна побежала к мужу, который заведовал почтой:

– Что делать? Пацаненок так ведь и с ума сойдет.

Муж обнял ребенка и стал успокаивать:

– Не плачь, никуда твой папка не делся. Он без вести пропал. А потом появится и письмо напишет.

– Правда, появится?

– Да появится, появится, иди домой.

Но мальчик не уходил. Бабушку, обессилевшую от горя, отвели домой. А внук не захотел уходить, сидел и ждал письма от папки. Анна с мужем напоили его молоком, уложили спать. Только вечером, когда мальчонка проснулся, отвели его домой. А утром он уже опять был на почте. И на второй день, и на третий, четвертый… И еще много дней он ходил и все спрашивал:

– Письма от папки из безвести нет? Почему папка из безвести не появляется?

Вскоре после этого случая семья Анны Филипповны уехала из поселка. И того мальчонку она больше не видела. Но сердце женщины всю жизнь терзалось: почему не сходила к нему домой, не узнала, что с мальчиком? Уже столько лет прошло, а она все вспоминает те дни в мельчайших деталях. Большие голубые глаза ребенка, глядящие с надеждой и верой, что папка его вернется оттуда, из непонятного «безвести». И его недетский тяжелый вздох после отрицательного ответа. И малюсенькую сгорбившуюся фигурку с опущенной головой, идущую по улице.

Невозможно забыть такое. И еще многое помнит Анна Филипповна, с чем сталкивалась на жизненном пути длиною в девяносто шесть лет. К сожалению, больше воспоминаний тяжелых. Они, как маленькие летучие мышки, обвесили ее сердце, вцепившись в него острыми коготками.

Но не может жить человек и без согревающих душу воспоминаний о добрых, светлых днях. Вот и Анна Филипповна никогда не забудет, как совсем молодой познакомилась в клубе с парнем. Всего два дня они встречались, а потом его отправили в армию на переподготовку. В это время и грянула война, Николай ушел на фронт. Ждала ли Анна от него писем? Обещаний друг другу они не давали, но где-то в глубине души все же была надежда: вдруг после войны судьба опять их сведет?

Вместе с другими женщинами она работала на лесоповале. Мужчин-то всех забрали на фронт. Вот и пришлось за них выполнять тяжелейшую работу. Возвращалась домой без рук, без ног и сразу падала на кровать, чтобы хотя бы немного отдохнуть. Зимой жутко мерзли, погреться удавалось только у костров, где сжигали обрубленные ветки. Летом заедал гнус, стояла сильная жара… Они должны были заготавливать болванки, из которых потом делали лыжи для фронта. Старались норму выполнить, помочь своим трудом мужчинам-солдатам.

Ее подруга Мария Силантьева ушла на фронт. Захотелось и Анне уничтожать фашистов там, на передовой. Написала заявление в военкомат. Но ей четко ответили: «У вас 38-я статья, с таким документом путь на фронт заказан… Работайте, здесь будет не легче, чем на фронте!» А потом пригласили ее в политотдел и передали письмо от Николая. Он писал, что был ранен под Сталинградом, что отняли ногу, поэтому переживает очень. Мол, если я тебе такой нужен, напиши. И вскоре он вернулся, встретился с Анной. Правда, ее родители были против их брака. 

Мать сказала:

– Теперь что ни дальше – иди, что ни тяжелее – неси и не жалуйся.

Эти слова запали Анне в душу навсегда. А с Николаем они стали жить в любви, дочь и сына родили. Мужа сразу определили начальником почтового отделения, куда он и забрал Аню с лесоповала. И жили они здесь же, при почте.

Сразу было нелегко, денег не хватало. Продуктов в магазинах не было. Позже построили свой дом, завели хозяйство. Легче стало.

…Из коридора доносится пение. Распелись жильцы Дома милосердия. Когда-то и Анна любила петь. В послевоенные годы люди бедненько жили, но на праздники собирались у кого-нибудь из родных или друзей, приносили кто что мог на стол и гуляли. Пели песни под гармошку, плясали. Мужики-фронтовики, куря самокрутки, где-нибудь на скамейке о боях, боевых товарищах рассказывали... Непросто жилось, но как-то хорошо было, дружно. Вспоминает все это Анна Филипповна, и сердце понемногу успокаивается. И все же от грустных дум тоже никуда не деться. Вспоминаются те, кто не дожил, недолюбил, не видел, как растут дети, не обнял внуков да много чего «не»…

Еще до войны прокатились клубком колючей проволоки по людям репрессии. Впились они и в жизнь десятилетней девочки Ани. Их многодетную семью – мать, отца и шестерых детей – из-под Уфы долго везли в далекую Сибирь.

Выгрузили в поле, дали лопаты:

– Копайте землянки, устраивайтесь.

Хорошо, хоть летом привезли, легче было копать. Эти земляные ямы и спасали в первое время. Правда, не всех: в их семье двое детей выжить не смогли. А двух дочерей, в том числе и Аню, родители решили отдать в деревенские семьи, в работницы. Там они хотя бы не умерли с голоду (это отец перед их отъездом уже начал пухнуть от вечного недоедания). Но об учебе тогда, конечно, и думать не приходилось.

Хозяин, у которого жила Аня, оказался человеком хорошим. Он знал, что девушка хочет уехать на родину, в Уфу, и через четыре года помог исполнить ее мечту. Благо ехать ей было к кому – к старшим братьям (от первого мужа матери, его засекли плетками белогвардейцы еще в лихие революционные времена). Однако совсем недолго пожила Анна на родине. Задержали ее и посадили в тюрьму, как беглянку. А потом вновь по этапу в Сибирь. И опять каторжный труд на лесоповале.

…Иногда бывает: вяжет, вяжет, а потом руки с вязаньем упадут как плети… Снова замрет Анна Филипповна, задумавшись, смотрит в окно и возвращается мыслями в прошлое. Разве выкинешь из памяти, как похоронила тридцатипятилетнего сына-шахтера, заболевшего раком? Как везла его из больницы домой, зная, что везет умирать. Как дошли до крыльца, а он подняться не может и говорит матери:

– Мам, а у тебя завтра день рождения.

А она ему с горечью:

– Не будет у меня, сынок, больше дней рождения…

Через двадцать дней сына не стало. А мужа она еще раньше, в сорок пять лет, похоронила. Вроде и жилось уже лучше, на ноги крепче встали. Но случилось несчастье: начал муж пить. Потом она узнала, что у него на работе растрата – огромная по тем временам сумма в одиннадцать тысяч рублей. Это когда автомобиль вдвое меньше стоил... Как узнала Анна Филипповна о такой беде, сердце оборвалось. Но взяла себя в руки.

– Выберемся как-нибудь, – сказала мужу спокойно. – Что-нибудь придумаем.

Но думай не думай, а денег-то нет. Пришлось дом продать, новый сруб, корову. Выкрутились. Муж позже взялся новый дом строить. В нем-то она потом и доживала.

А перед тем как в Дом милосердия переселиться, продала этот дом и внучке помогла комнату в коммуналке выкупить, стать хозяйкой всей квартиры. Поставила хорошие надгробия на могилах отца, мужа и сына. Вроде бы все обязательства в этой жизни выполнила. Но и сейчас иногда ночью, когда бессонница мучит, все передумает, не на один раз перевспоминает детали судьбы своей. Хорошо ее жизнь покрутила. И ничего не вернешь, не переделаешь...

Женщины в холле поют песню. А она сидит на своей кровати в комнате на двух человек. И вспоминает…

И почему-то больше всего думает о детях. Наверное, потому, что детские боли – самые больные. Другому знакомому мальчику из военного времени было тогда всего десять лет. Мать его часто уходила к своему кавалеру, а мальчонка оставался в доме за хозяина. И еще корову ходил кормить. Но вдруг дверь в сарай перестала открываться. Он бегал, бегал вокруг, потом залез на крышу, сделал в ней дыру и стал туда сено бросать.

Как-то пришел на почту к Анне Филипповне:

– Теть Аня, а корова почему-то не мычит давно.

Они пошли, соседей позвали, кое-как дверь открыли, а корова-то уже издохла.

Да мало ли подобного было. Одни женщины детей изо всех сил тянули, пока мужья на фронте воевали, а другие… Не понимает таких матерей Анна Филипповна. Она никогда бы и ни за что не оставила своего ребенка.

Она добрейшей души человек. Вот зачем ей надо эти рукавички да носочки вязать, зрение садить? Государство обеспечивает детей-сирот. Но она все-таки вяжет: жалко детишек, они без матерей растут, тепла самого родного человека не знают. И когда она посещает Дом ребенка, не может без боли смотреть в их полные ожидания глазенки.

– В младшей группе как снопики стоят в кроватках. И мой Ванюша там.

Этого мальчика она сразу выделила для себя. Эх, если бы не возраст, взяла бы его…

Дети в Доме ребенка ждут не игрушек, не лакомств. Они ждут тепла родных. Как и те, кто живет в Доме милосердия. Эти старые люди тоже хотят чувствовать не только тепло и заботу близких, но и свою хоть маленькую нужность родным, хотят жить рядом с ними, наглядеться на них в оставшееся время. Ведь жить-то осталось немного. В Доме милосердия комфортно, чистота, вкусно кормят, досуг организуют, но…

Анна Филипповна жила просто, как говорится, звезд с неба не хватала. Но всегда старалась жить честно и по-доброму. Дарить свою сердечность людям. Может, за это и Господь подарил ей долголетие.

Рядом с ее кроватью тумбочка. На ней старая библия, икона… А под кроватью сумка с пряжей, купленной на свои деньги, и несколько пар маленьких носочков. Анна Филипповна еще нужна на этой земле.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.