Иерусалим, Иерусалим… (рассказ)

Рейтинг:   / 5

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Адодин Сергей Сергеевич

Просмотров: 7633

2009 год, Выпуск № 6

 Остальные спокойно взирали на меня со своих верблюдов. Видимо, считали, что человека, путешествующего в одиночку, которого они встретили у пастушьего колодца, бояться не стоит.

– Да пребудет мир и с тобой, – наконец промолвил человечек, – я охотно назвал бы и тебя добрым человеком, не будь ты разбойником.

Эти слова, произвели смятение у всех его спутников. Здоровяк, озираясь по сторонам, потащил откуда-то из-под одежд пращу. Тоже, мне, царь Давид. Четверо обнажили узкие короткие мечи, еще один направил своего верблюда прямо на меня.

Мой насмешливый взгляд остановил рабов, и те вопросительно уставились на своего господина. Тот поднял руку вверх, предостерегая своих спутников от каких-либо действий.

– Похоже, ты не один, и число твоих товарищей велико. Не станем проливать кровь. Земля и так настолько пропитана ей, что вместо хлеба производит одни только терния на корм верблюдам. Мы отдадим всё имущество, что принадлежит лично нам, но оставим то, что предназначено Храму. Мы должны исполнить волю моего господина, который, будучи немощен телом и стар годами, послал меня с благодарственными подношениями в Иерусалим. В противном случае мы будем вынуждены защищаться. Бетрехав управляется с пращей не хуже благословенного Давида, и первой его жертвой будешь ты. Возможно, мы все здесь погибнем, но зато избежим проклятья за нарушение данного Всевышнему и нашему господину обета.

Бетрехав, значит? Я вскинул бровь. Знаменитое имя, ничего не скажешь. Облокотившись на посох, я вперил свой взгляд в собеседника.

– Что ж, в твоих словах есть смысл, но как ты узнал о моем ремесле, мудрец?

Человечек пригладил свою редкую, уже седеющую бородку.

– Как в воде отражается лицо человека, так в лице человека отражается его сердце. Ты злодей, но в глазах твоих светится разум. Думаю, мы договоримся.

– Ты смел и мудр. Откуда у тебя такое знание?

– Я не обладаю знанием, я лишь сливаюсь с ним, как капля дождя сливается с другой каплей. Знание также не обладает мной. Мы становимся одной большой каплей. Разделить нас невозможно.

Я задумчиво тронул колокольчик из коринфской меди на сбруе верблюдицы, равнодушно жующей фиолетовые цветы мордовника.

– Скажи, что за дар ты везешь, и почему он так важен для твоего господина?

– Мы везем драгоценные камни. Создатель благословил моего славного господина наследником в преклонных годах. Это великое чудо, за которое он хочет принять участие в благоукрашении Храма, которое, как он верно слышал, продолжается поныне. Итак, разойдемся же!

Я задумчиво переводил взгляд с одного на другого. Бетрехав вызывал у меня самые большие опасения. Похоже, что человечек был прав. Этот успеет умертвить двоих-троих перед тем, как сам отправится к праотцам. Да и остальные, видимо, не впервые держат в руках мечи.

Тут я заметил движение за холмом. Пауза затянулась, и мои люди могли неверно истолковать заминку. Подняв руку вверх в условном сигнале ожидания, я издал резкий гортанный звук.

Но, к сожалению, у одного из рабов не хватило выдержки. Скорее всего, он решил, что я вызвал подмогу. Направив на меня верблюда, несчастный, свесившись, сделал прямой выпад мечом. Слегка уйдя в сторону, я резко ударил посохом по тыльной стороне ладони нападавшего. Клинок вылетел из его руки, а я, выхватив из ножен, скрытых за пазухой, персидский кинжал, ударил им прямо в грудь противника. Раб обмяк и выпал из седла, будучи притянутым моей рукой за одежду. Я продолжал держать в поле зрения кинеянина. Тому потребовалось лишь мгновение, чтобы зарядить пращу заранее заготовленным камнем. Не желая попасть под камень Бетрехава, я воспользовался телом поверженного врага как щитом. В этот момент несколько стрел, просвистев в воздухе, поразили еще двоих из небольшого каравана.

Поднявшись из-за холма, мои люди напали на оставшихся в живых. Бой был недолгим. Кинеянину, все же, удалось убить лучника Мелега, а также Бунима, неосмотрительно бросившегося на него с мечом. Возможно, ему удалось бы гораздо больше, если бы он не надеялся поразить меня. Я же продолжал прикрываться телом его мертвого товарища до тех пор, пока он не упал, сраженный стрелой в спину.

Жаль. Я надеялся обойтись без потерь со своей стороны.

Увидев, что мудрец еще шевелится, я приблизился к нему. Он был ранен мечом в живот, и теперь угасал.

– Благословен Судья Праведный, – прошептал он, озирая убитых.

Я молчал, задумчиво созерцая его пульсирующую рану. Тут были бы бессильны и египетские лекари.

Взор умирающего остановился на мне. Губы беззвучно шевельнулись, и он затих.

Практичные биньяминитяне уже отвязывали льняные тетивы с луков, снимали нарукавники и напальчники. Ко мне подошел Горион – мой давний друг и помощник.

– Как сегодня делим добычу, господин? – его глаза улыбались.

– Друг, ты ли называешь меня господином? Не тебе ли я обязан жизнью? – я обнял Гориона за плечи.

– Но и моя жизнь продолжается благодаря тебе, – осклабился он, понижая голос, – ты долго разговаривал о чем-то с этим стариком. Правильно ли я думаю, что всю его поклажу следует оставить для тебя?

– Да, Горион, ты правильно рассуждаешь, впрочем, как и всегда.

Я оглядел место недавнего сражения. Верблюдов уже держали под уздцы, оружие и поклажу собирали в отдельную кучу. Я встрепенулся:

– Оставим убитым ту их поклажу, которую пеший человек может нести на себе. За исключением ценных вещей, конечно. Они не должны выглядеть так, как будто их ограбили. Также им необходимо оставить какое-нибудь оружие поплоше. И пусть Малах принесет сюда свой гладиус.

Когда мое приказание было выполнено, я положил короткий римский меч на россыпь камней при дороге и наступил на рукоять ногой. Жестом я указал Малаху на меч, выпавший из руки одного из рабов.

– Руби!

Тот досадливо почесал грязную шею, но выбора не было. Взревев, он широко размахнулся и одним ударом сломал свой любимый клинок. Зазубрившийся от такого испытания меч раба был брошен рядом с его телом. Под дружный хохот товарищей Малах понуро вернулся к прерванному занятию – обыску трупов.

Сломанный гладиус я бросил рядом с телами. Первое впечатление того, кто наткнется на них, будет таким, как если бы это было делом рук римских солдат. Богобоязненный иудей ни за что не осквернит себя ношением языческого оружия, а видимость сохранности имущества убитых не даст заподозрить разбойничьего нападения. Люди особенно разбираться не станут – поднимут скандал, что воины опять обижают народ. А лишняя смута будет нам только на руку. Горион одобрительно крякнул – видимо, понял мой замысел.

Разделив добычу, мы с верблюдами отправились за пересохший поток Хораф, где погребли Мелега и Бунима под грудой камней, сотворив несколько положенных на этот случай молитв. Меч Бунима я отдал недовольному Малаху.

– То было лучшее оружие из того, что я держал в руках, – бурчал он, – а это просто никчемная вещь. Сойдет, разве что, овец стричь! Газезу будет в самый раз.

Раздался громкий хохот, заглушивший протесты самого Газеза. Имя мечника обозначало, что он был рожден во время стрижки.

Налетевший пыльный ветер заставил людей замолчать, и нагнуть головы. Вскоре, созерцая только пыль под своими сандалиями, я предался своим мыслям. Начинал я свое ремесло еще безусым юнцом. Покинув родительский дом, примкнул к шайке Элеазара и был верен ему много лет – до самой его смерти. На тот момент я пользовался наибольшим уважением после атамана, так что место Элеазара занял с общего молчаливого согласия. Уже более десяти лет я был для этих людей всем – и предводителем, и отцом. Мы никогда не пребывали на одном месте более семи дней, меняли одежды, разбивались на группы. Практически никто из народа не знал никого из нас в лицо. Да что там говорить – никто даже и не подозревал о нашем существовании. Благодаря этому каждый из нас беспрепятственно проникал в любой из городов, не таясь и не боясь ничего.

Приближался праздник деревьев, и мы пришли к окрестностям Вифании, где и расположились, приняв все меры предосторожности. Я и Горион отправились в Иерусалим, взяв из оружия только кинжалы, которые скрыли под богатой одеждой. Мечи брать не стали, чтобы не привлекать к себе внимания. Остальные группами по два-три человека в разное время могут по своему желанию подняться в Иерусалим, а собраться вместе уже ближе к ночи в Гефсимании – по эту сторону Кедронского потока.

Дорога много времени не заняла – каких-то пятнадцать стадий, и мы вскоре пришли в великий город. В глазах пестрело от обилия народа. Что же тогда будет на Пасху? Вот уж где можно будет поживиться – одних только чужеземцев хватит, чтобы нам поправить свои дела.

Практически не разговаривая, мы подошли к Овечьим воротам, осматриваясь и отмечая подробности вроде большого количества римских солдат. Да и среди простого народа то и дело попадались люди, вроде как праздно проводящие время, но уж слишком внимательно оглядывающие окружающих. Люди прокуратора, не иначе. Хотя, кто их разберет сейчас – кто чей соглядатай? Успешно миновав бдительную стражу у ворот, мы подошли к одному из крытых ходов купальни. Тут было почти безлюдно, если не считать нескольких блудниц, ожидающих путников. Мы уселись на ступенях, изображая усталость. Преломили вымокшую пресную лепешку, завели неспешную беседу. Вскоре к нам приблизился хромой нищий, закутанный в дырявую шкуру, которая не очень-то спасала его от моросящего дождя.

– Господин, – обратился он ко мне дрожащим голосом, бросив мимолетный взгляд на массивный золотой перстень, украшающий мою правую руку. – Не проявишь ли немного милости к несчастному калеке? Всего один кодрант [1] …

За меня отвечал Горион, задумчиво ковыряя посохом дорожную жижу:

– Просить-то всякий может. Но не всякий имеет мудрость заработать.

– Мудрость кроется не в заработке, а в знаниях, – продолжал хромой.

– А есть ли у тебя знание, нужное нам? – поднял взор мой товарищ.

– Нужное вам кроется в доме Шимона горшечника, – понизив голос, промолвил нищий. – Вас будут ждать после захода солнца.

– Какого еще солнца? Где ты его видишь? Затянуло тучами все небо, словно кожей, – буркнул я, бросая калеке ассарий [2] , так как на нас уже обратил внимание один из стражников.

– Да благословит вас рука Господня! – громко запричитал нищий. Он тоже уловил на себе внимательный взгляд римлянина.

– Давай, веди нас, негодный, – важно рявкнул Горион, – и смотри, чтобы в этой гостинице хорошо кормили!

– Конечно, господин, – закивал хромой и увел нас вверх по улице. Завернув за угол, он избавился от хромоты и скрылся в лавке, где торговали различными ароматами.

Мы проследовали дальше.

– Уж не обманул ли нас этот Пасеах [3] ? – хмыкнул Горион. – Что за важность – горшечник?

– Думаю, горшечник здесь ни при чем. Успокойся, друг мой.

Справившись у торговца пряными травами, где живет горшечник по имени Шимон, мы немного поплутали по городу, прежде чем найти это место, бывшее в некотором удалении от улицы царских горшечников. Горион волновался напрасно. Уже смеркалось. Дожидаться самого заката ввиду отсутствия светила на небосклоне можно было еще дней пять-шесть, и я трижды ударил посохом в дверь. Сказав что меня прислал хромой, я получил от неведомого собеседника задание – умертвить начальника синагоги по имени Факей.

– При успешном завершении этого дела вас будет ждать другое – возможно, более сложное, но щедро оплачиваемое, – заверил голос. – Цена жизни Факея – под камнем у двери.

Под камнем оказались две серебряные мины [4] .

– Не так уж и высоко ценится жизнь этого Факея, – недовольно проворчал Горион.

– Не все так плохо, как тебе кажется, друг мой, – произнес я вполголоса. – За эти деньги дюжине землекопов придется работать дней десять.

– Но мы же не землекопы, и нас больше дюжины.

Я поморщился, словно выпил уксусу, не разведенного маслом [5] .

– Ну что ты как несмысленное дитя, Горион? Припомни, мудрость не в заработке, а в знаниях. Сделаем так. Узнаем, где живет несчастный, убьем его днем перед синагогой, смешавшись с толпой. А в условленный час Омри начнет кричать у дома этого Факея, что его в синагоге убивают римляне. Домашние его и все слуги побегут туда, а Тиншемет тем временем проникнет в дом и унесет самое ценное, что найдет. Малах же и Завад будут у дверей дома, чтобы не дать застать Тиншемета врасплох.

– Звучит хорошо, господин мой. Идем же искать этот дом, становится весьма прохладно, на ходу согреемся.

Поздно вечером, встретившись с остальными в Гефсиманском саду, мы обсудили подробности завтрашнего дела и, просушив одежду у костра, легли спать, благо, тут не шел дождь. Начальник синагоги, значит. Помню я одного…

Некоторое время я не спал, вспоминая события трехлетней давности. Я тогда был в Иерусалиме, надеясь найти какое-нибудь стоящее дело, которым можно было бы заниматься регулярно, приходя на праздники. Заодно я присмотрел потенциальную жертву – богато одетого человека, который, судя по всему, был вне себя от горя. Он шел быстрым шагом по направлению к конским вратам. «Уж не в Вифанию ли направляется?», – подумалось тогда мне. Решив ограбить его по дороге, я двинулся за ним.

– Вот идет Яир, начальник синагоги, – услышал я, проходя мимо двоих юношей, не обремененные каким-либо занятием. Я остановился чуть поодаль, повернувшись к молодым людям спиной. Догнать жертву труда не составит, а вот узнать побольше об этом Яире не помешает.

– Куда это он в такой час?

– Дочка у него умирает. Мой отец сегодня приглашен вместе с другими свирельщиками играть погребальные песни.

– Взрослая?

– Двенадцати лет еще. Несчастный отец повредился в рассудке. Услышал про какого-то Йешуа – пророка из Назарета, думает, что Он поможет ему обмануть смерть. Лекари говорят, что она не переживет этот день.

Дальше я не слушал. Мне почему-то расхотелось грабить этого человека. С досады я ограбил в тот день какого-то мытаря, возвращавшегося в город из Иерихона, оглушив его ударом посоха по затылку.

По утру, когда солнце должно было озарять верхушки масличных деревьев, но вместо этого снова пряталось за хмурыми облаками, протянувших несколько дождевых хвостов к земле, мы разделились и отправились на заранее обговоренные позиции.

Вот, из дома Факея вышел человек, одетый в белый шелковый плащ с длинными воскрилиями. Степенной походкой тот направился вверх по улице в сторону синагоги. Я проследовал за ним. В каких-то десяти шагах позади меня вразвалку шествовал Горион. У дома напротив уже сидел Тиншемет. Замотавшись в какие-то тряпки, он просил милостыню. Малаха с Завадом видно не было, но я не беспокоился. Они должны быть где-то рядом.

На площади перед синагогой было полно народа. Отлично, это будет на руку. Внезапно я заметил впереди вора. Нет, воров, конечно, было хоть отбавляй, но этот явно был новичком. Юноша бегающим взором оглядывал пояса проходящих мимо людей. Сунув руку под верхнюю рубашку, я быстро снял с внутреннего пояса кошелек, оставил в нем несколько ассариев. Остальное ссыпал за пазуху. Задрав голову к храмовой горе, я принялся вертеть кошелек, держа его за кожаный ремешок. Я надеялся, что золотой перстень на моем пальце привлечет внимание вора, равно как и мое небрежение кошельком.

Так оно и вышло. Выхватив из моей руки мнимое богатство, юноша бросился бежать. Безумец! Кто же так поступает?

– Вор! – завопил я что есть мочи, вытянув руку в сторону беглеца.

Люди вокруг встрепенулись, невольно потянувшись руками к своим поясам и кошелькам.

– Держи вора! – заорал Горион, делая вид, что преследует юношу. Внимание толпы теперь было приковано к беглецу. Повернулся и тот, кого я преследовал.

– Факей, – потихоньку позвал я, проходя мимо. Рука скользнула к ножнам за пазухой.

– Что? – растерянно отозвался человек, но тут же захлебнулся, будучи пронзен кинжалом, который вернулся в ножны так же молниеносно, как и покинул их.

– Помогите! – истошно закричал я, обхватив руками обмякшего Факея. – Он убил его! Тот вор!

Мой палец вновь показал на юношу, который все еще бежал по прямой. Вот глупец!

– Убийство! – подхватил растрепанный Йишмаэл, один из моих лучников, который вынырнул откуда-то из зашумевшей толпы. – Я все видел! Убийца побежал в ту сторону!

Два человека из толпы бросились бежать в указанном направлении.

– Надо позвать солдат! – крикнул я и оставил Факея лежать на мокрых камнях. От него протянулся вниз по улице кровавый ручеек. Я смешался с толпой и свернул в проулок. Теперь надо было идти к дому Факея и проверить, как там Тиншемет.

– Лекаря! – кричал Йишмаэл.

– Нападение на прокуратора! – раздался взволнованный голос Газеза.

– Римляне подожгли синагогу! – старался вовсю Горион.

Да, в такой суматохе можно обвинить даже египетского фараона.

Народ зашумел. К голосам моих людей стали добавляться и другие. Вот уже раздались первые команды, обращенные к римским солдатам. Воины начинали наводить порядок.

– Римский воин заколол начальника синагоги! – раздался чей-то голос.

– Святотатство!

– Хула на Израиля!

– Пилату мало нашей крови!

– Он еще ответит за свой водопровод! – это опять Горион. Надо же, Пилатов водопровод вспомнил. Много тогда погибло иудеев, недовольных тем, что деньги из храмовой сокровищницы идут на оплату его строительства. А ведь пора бы Гориону уже уходить, пока кто-нибудь не запомнил его лица. С мятежниками солдаты могут расправиться и на месте.

У дома Факея дежурил Завад. Прислонившись к стене, он сидел у дверей, подобно рабу, ожидающему своего господина. Вот Омри. А где же Малах? А вот и он – спускается по улице, придерживая нечто под одеждой. Мной овладело нехорошее подозрение. Я коротко кивнул Заваду. Тот дважды стукнул в дверь камнем, который вертел в руках. Вскоре из дверей вышел Тиншемет с двумя водоносами в руках. Один он отдал Заваду, второй взгромоздил на плечо. Никто из проходивших мимо людей даже не взглянул на двух рабов, которых отправили за водой.

Когда все собрались в Гефсимании, выяснилось, что Малах отлучался к площади перед синагогой, где, рискуя быть схваченным, напал на замешкавшегося солдата, охранявшего ворота внутреннего дворика синагоги. Ввиду праздника солдаты были расставлены по всему городу. Вонзив в шею несчастного кинжал, он перерезал ремень, на котором держались ножны с мечом, и уже на бегу сунул их под плащ. За то, что нарушил мое повеление и оставил Омри и Завада у дома одних, а также подверг всех нас риску, Малах получил от Гориона кулаком в лицо.

– Друг, если тебе безразличны твои товарищи, – обратился я к поднимающемуся на ноги Малаху, – ступай к Бар-Аббе или Шалуму. Они принимают всякий сброд.

Малах отвернулся, сплюнул кровавую слюну в сторону, потом, приблизившись, упал на колени.

– Господин, прости меня, старого глупца. Я польстился на римский клинок, ты же знаешь, как я привык к гладиусу. Если хочешь – накажи меня. Только не гони меня никуда. Я больше никогда тебя не подведу.

– Встань, Малах, – вздохнул я после краткого раздумья, – знаю, что не подведешь.

К дому горшечника отправился уже я один, несмотря на протесты Гориона. Но я сказал, что убийство римского солдата должно было вызвать ответные меры со стороны властей. А один человек, к тому же, богато одетый, не вызовет подозрений.

Три удара посохом в дверь. Условные слова. Человек за дверью был доволен результатом. Теперь он хотел жизнь первосвященника Йосефа Каиафы.

– А не задумал ли ты предать меня в руки кесаря? Это верная погибель. Первосвященник имеет большую охрану. К тому же, его жилище постоянно охраняет римская стража.

– Десять талантов, – был краткий ответ.

У меня пересохло во рту. Тридцать тысяч сиклей. Сто двадцать тысяч динариев. Что за люди хотят смерти первосвященника? Я огляделся кругом. Что-то мне неспокойно. Если не соглашусь – живым не уйду. Вокруг наверняка засада. И талантами мне тогда уже не воспользоваться. Мертвые не наследуют ничего. Тесно мне! Что же делать? Мое молчание было истолковано как сомнение:

– Шестьдесят мин ты получишь прямо сейчас. Если выполнишь то, что тебе сказано – получишь остальные девять талантов.

– Как я могу быть уверен, что ты не обманываешь меня?

– Хорошо, ты получишь три таланта сразу. Это уже целое состояние. Твое дело стоит этих денег. Потом получишь и остальную часть, если не побоишься вернуться обратно, конечно. Решай, незнакомец. Ты и твои люди хорошо потрудились у синагоги. Уверен, ты справишься. Деньги под камнем.

Что ж? Получается, эти люди все просчитали заранее. Но чего я боюсь? Три таланта уже мои. Я взял три увесистые золотые монеты.

– Я согласен. И за остальными деньгами я вернусь.

Покидая город, я долго не мог отделаться от навязчивого ощущения слежки за собой, несмотря на то, что долго плутал по узким улочкам Иерусалима.

У самого Кедронского ручья на меня напали четыре человека, вооруженных мечами. Разбойники! Как было бы глупо самому погибнуть от руки разбойника. С одним ножом против них я подобен младенцу. Я бросился бежать вдоль потока, задрав полы верхней рубашки, надеясь увести их подальше от места возможной засады. Над моей головой просвистела стрела. Плохо дело. Одна надежда – ночью из меня мишень негодная. Обернувшись на бегу, я швырнул посох в ближайшего преследователя. Тот, получив удар по ногам, растянулся во весь рост. Я продолжал бег, когда услышал сзади вопли и звуки сражения. Я еще раз обернулся. Увиденное заставило меня не только остановиться, но и броситься назад, вынимая на бегу кинжал из ножен. Один из разбойников лежал на земле лицом вниз, получив смертельный удар в спину. Второй уже бился в судорогах, зажимая живот. Малах яростно отбивался от двоих оставшихся в живых противников. Вот он пропустил колющий удар в правый бок. Упал на одно колено. В два прыжка я оказался за спиной одного из врагов. Мой кинжал вошел как раз под лопатку и пронзил сердце того, кто ранил Малаха. Проклятье! Откуда он здесь взялся? Видимо, следовал за мной все это время. Его гладиус немедленно вонзился в горло последнего разбойника, не ожидавшего моего возвращения.

Малах быстро терял кровь. Он упал на второе колено. Вонзив меч в землю, оперся на него.

– Господин, я не подвел тебя! – он тяжело дышал.

– Друг мой, какой я тебе господин? Я обязан тебе жизнью, – опустился я в свою очередь перед ним на колени. Послышались крики. К нам стремительно приближалось, по меньшей мере, человек десять.

– Беги, господин, только сперва возьми мою жизнь! – торопливо заговорил Малах. – Не хочу погибать от рук людей Бар-Аббы, да будет труп его пищей свиней. Не медли, они сейчас будут здесь.

Я колебался. Малах крепко ухватил меня за одежду и посмотрел в глаза.

Я ударил точно в сердце. Малах, не издав ни звука, рухнул к моим ногам. Выдернув его меч из земли, я подхватил еще один и с разбегу бросился в воду. Набрав в грудь побольше воздуху, я погрузился с головой и, используя мечи как груз, перебрался по дну на другой берег. Впереди меня была ограда Гефсиманского сада, в глубине которого был наш лагерь. Разбойники преследовать меня не решились, лишь выпустили вдогонку несколько стрел, к счастью, пролетевших мимо благодаря темноте.

Узнав о случившемся, мои люди выразили готовность немедленно выступить и напасть на Бар-Аббу. Я остановил их.

– Кровь Малаха отомщена. Все четверо из нападавших мертвы. С рассветом заберем его тело. Остальные не должны помешать нам в нашем деле, – я коротко передал им разговор с заказчиком убийства.

– Это невозможно! – вырвалось у лучника Баши. Горион коротко взглянул на него, и тот осекся. Остальные молчали, но было видно, что они согласны с Башей.

– Если мы убьем Каиафу, то заработаем еще семь талантов. А если схватим посредника заказчиков, то избегнем необходимости рисковать своими жизнями и возьмем все его деньги.

Мое предложение было встречено всеобщим одобрением.

Оставив всех биньяминитян в нашем временном лагере, так как от лучников сейчас толку было мало, мы в количестве восьми человек прошли немного вниз вдоль непривычно полноводного от обильных дождей черного ручья, чтобы не наткнуться на Бар-Аббу и его людей.

Разделившись на две группы, мы успешно миновали стражу, заплатив ей. К дому горшечника подошли, проникнув в сад. Дом оказался пустым. По всей видимости, в нем вообще никто не жил последнее время. Да и гончарный круг под навесом был совсем сухим. Рядом не было видно ни воды, ни глины.

– Проклятье! – выругался Горион. Остальные озирались, ожидая внезапного нападения. Однако ничего такого не происходило. Возвращались мы другим путем. Было решено не рисковать жизнями и тотчас покинуть город.

Тело Малаха было на месте. На месте были и тела тех, кто напал на меня. Стало быть, так Бар-Абба относится к своим людям. Их мы бросили в мутный ручей. Возможно, тела унесет к Восточному морю. Горион сходил в соседнее селение и привел какого-то бедняка. Вручив трясущемуся от страха старику шесть сиклей, он указал на тело Малаха:

– Сегодня же погребешь его как своего родного отца. Я вернусь через четыре дня и обязательно проверю.

Несчастный закивал, опасаясь даже и глаза поднять на нас.

Оставив его, мы перешли поток, соединились со своими товарищами и оставили Иерусалимские пределы, предавшись на время каждый своим личным делам.

Вскоре сезон дождей окончился, приближалась Пасха – великий праздник. Каждый иудей старался посетить Иерусалим. Отправились и мы, так как к этому времени изрядно истощили свои денежные запасы.

В Вифании творилось нечто невообразимое. Народ шумел как много лет назад, когда стоял всенародный плач о тех, кого Ирод казнил за уничтожение золотого римского орла, висевшего некогда над храмовыми воротами. Сначала я решил, что назревает какой-нибудь бунт. Однако все дело было в том, что некто воскресил некоего Элеазара, вроде как умершего четыре дня назад. Видимо, этот человек был весьма уважаем в городе, а иначе не собралось бы столько знатного народа. Потеряв всякий интерес к бабьим басням, я по своему обыкновению отпустил людей и направился к Иерусалиму в неизменном сопровождении Гориона. На этот раз я решил местом общего сбора назначить гору Гарив – к северу от храмовой горы. В Иерусалиме также было неспокойно. Много говорили про Йешуа из Назарета. Кто-то приписывал Ему великие чудеса, другие говорили, что Он обольщает народ, чтобы стать царем.

Мы поднялись к Храму. Еще издали он поражал всякий взор своим великолепием. Блистающий безукоризненной белизной на солнце, он возвышался на сотню локтей в вышину. Вблизи он вообще завораживал. Над входом свешивалась массивная золотая виноградная лоза. На входных дверях были пестрые занавески с цветами. Вокруг всего здания храма тянулись прибитые к стенам доспехи варваров и арабов – знак былого могущества Израиля. Великая масса народа толпилась здесь весь день напролет.

Я запустил руку за пазуху. Мешочек с драгоценными камнями, которые убитый мудрец вез от своего господина, был при мне.

– Что ты хочешь делать, господин? – спросил меня Горион.

– Я собираюсь вернуть долг.

– Но кому?

– Богу.

Горион пытливо посмотрел на меня, но, увидев, что я не шучу, более не спрашивал ни о чем. Мы зашли в Храм, перейдя обширный дворик. Здесь было не менее шумно, чем снаружи. К людским разговорам примешивались громкие звуки, издаваемые многочисленными жертвенными животными и птицами.

– Народ лишен пророка, на которого можно было бы взвалить свое бремя и возложить свои надежды, – доказывал какой-то фарисей слушающим его людям.

– Нет ни заступника, ни какого-либо посредника между Господом и народом. Моисей ушел в горы и там умер, и никто не знает, где он погребен, и никто никогда не молился ему и не призывал его перекинуть мост через ту пропасть, что разделяет людей и их Создателя, – продолжал он.

– Итак, мы лишены всего, кроме слова Божьего, записанного на священном свитке…

Устав его слушать, я приблизился к корвану [6] и высыпал в него все содержимое мешочка. Горион молча смотрел, как в сокровищнице исчезают изумруды, яхонт, топазы, рубины и сапфиры.

– Эти фарисеи подобны собакам, спящим на кормушке быков, – негромко сказал один человек другому, задумчиво почесав свою бороду, когда мы с Горионом уже пробирались к выходу. Тот также вполголоса согласился со своим собеседником, подозрительно покосившись на нас.

Мы провели в окрестностях Иерусалима достаточно времени, грабя, преимущественно, чужеземцев – они имели при себе гораздо больше денег и драгоценностей. В один из дней в городе случилась смута, произведенная Бар-Аббой и его людьми. Во время беспорядков, вызванных убийством священника, разбойники подожгли здание архива, напав на надзирателей. Те бежали, так что Бар-Абба смог беспрепятственно предать все здание огню. Все долговые документы были уничтожены. В результате все должники встали на сторону поджигателей. Бедные поднялись против людей состоятельных. Воспользовавшись всеобщим смятением, некоторые обратились против своих врагов, чтобы убить их. Многие начальники и первосвященники были вынуждены скрываться в подземных ходах.

В городе воцарилась паника. Никто не был уверен в собственной безопасности. Издали опасались врагов, не верили даже друзьям. Каждый ожидал смерти. К царским отрядам, которые были не в состоянии противостоять бунтовщикам, вскоре присоединились римские воины, посланные Пилатом. Мои люди держались в стороне, ничем не выдавая себя, в результате никто из нас не пострадал, кроме несчастного Газеза, которого по ошибке пронзил мечом переодетый римский солдат, скрывавшийся в толпе. Тот решил, что Газез имеет прямое отношение к мятежу, так как заметил у него под верхней одеждой меч. Быстро отступив к своим, воин избежал смерти, так как к нему немедленно двинулись, было, Омри и Завад. Римляне быстро организовали наступление. Много людей было убито, остальные обратились в бегство, устроив смертельную давку на узких улочках города. Сам Бар-Абба был схвачен живым, многие из его людей были обезглавлены принародно. Бунт был подавлен. Нескоро люди успокоились.

Наступали праздничные дни. Мы хотели дождаться Пасхи, прежде чем покинем пределы Иерусалима. Вдвоем с Горионом мы продолжали наведываться в дом горшечника, все еще надеясь застать там того, кто предлагал огромные деньги за жизнь первосвященника. Однако это место все также пустовало. Решив, что ищущие смерти Каиафы могут наблюдать за его домом, мы ночью отправились туда. У дома размещалась римская стража. Первосвященника охраняли всегда. Внутри было светло. Притаившись под развесистым кипарисом, я послал Гориона вниз по улице разведать, нет ли кого-либо подозрительного. Тут я увидел, что из дома вышел человек. Стража его пропустила, и он направился в мою сторону, время от времени озираясь, и держа руку за пазухой. Пропустил его и я, затем потихоньку двинулся за ним. Навстречу поднимался Горион. Он перегородил дорогу незнакомцу. Тот, испугавшись, бросился обратно. Налетев на меня, он остановился. Судя по всему, он собирался закричать на всю улицу.

– Не бойся, добрый человек, я не причиню тебе вреда, – сказал я мягко, демонстрируя ему свои раскрытые ладони. Мой спокойный голос, очевидно, подействовал. Человек немного успокоился.

– Однако я не смогу поручиться за него, – я кивнул головой в сторону своего друга, который постарался скорчить свирепую рожу, – если ты не ответишь на мои вопросы. Думаю, мы обойдемся без крови. Я даже не возьму у тебя деньги, которые ты прячешь за пазухой.

Человек вздрогнул, отдернул руку от пояса, кивнул и осторожно откашлялся, прочищая не совсем послушное горло:

– Что вам нужно?

– Скажи мне, кто ты, и что за дело у тебя было к первосвященнику?

– Мое имя Йехуда. Я любимый ученик Йешуа из Назарета. Первосвященник Йосеф желает пригласить Учителя в свой дом, поэтому я здесь.

– Постой, добрый Йехуда. Это не Тот ли Человек, что три дня тому назад был встречен всем Иерусалимом так, как если бы Он был царем?

– Истинно так, – человек то и дело посматривал в ту сторону, откуда пришел.

Я немного помолчал.

– И давно ты знаешь Его?

– С юных лет, – был ответ.

– Хорошо, ступай. Тебя никто не тронет.

Йехуда повернулся и осторожно пошел, обойдя Гориона, и стараясь не выпускать его из поля зрения.

– Подожди!

Я догнал его и, понизив голос так, чтобы меня не расслышал мой друг, спросил:

– Три года тому назад некий человек по имени Яир, начальник синагоги, хотел звать твоего Учителя, чтобы Он исцелил его малолетнюю дочь. Так вот, ответь, осталась ли она живой?

Йехуда опустил голову и негромко ответил:

– Да, девица здорова. Я могу… идти?

– Да, можешь.

– Думаешь, этот человек сказал правду? – задумчиво протянул Горион, глядя вслед Йехуде, – почему тогда его – лучшего друга желанного гостя – не проводили рабы Каиафы? И что за деньги ему дал первосвященник?

– Может, пожертвование? – пожал я плечами, – хватит об этом. Смотри!

Несколько неясных теней отделились от темноты в начале улицы и скользнули в нашем направлении. Переглянувшись, мы не спеша, свернули в проулок, затем кинулись бежать со всех ног. Тут мы хозяевами положения не были, и при желании нас могли перебить как куропаток. Почти добежав до Старых ворот, мы сбавили темп. Погони вроде бы не было. Избавившись от слишком уж бдительной стражи в обмен на четыре динария, мы вышли за стены города и направились к горе Гарив. Месяц то и дело прятался за тучи, что вовсе не делало наш путь легким.

Вскоре мы пришли к нашему маленькому лагерю. Недавно разведенный костер трещал и бросался в небо искорками. Каждый, кто сидел у огня, слегка привстал, приветствуя меня. Нам дали наше оружие и поднесли по куску жареной козлятины с хлебом. Есть почти не хотелось. Где-то по городу ходят люди, готовые расстаться с целым состоянием ради жизни Каиафы. И они должны быть недовольны напрасной потерей трех талантов. Следовательно, надо постараться найти их прежде, чем они найдут нас. Лже-хромой знает нас с Горионом в лицо. Также кто-то из них наблюдал за Факеем в момент его убийства и видел все наши действия. Найти хромого? А если он поднимет шум и сдаст нас властям?

Мои затрапезные размышления внезапно были прерваны криком Тиншемета, который первым заметил приближение римского отряда. Враг сумел окружить нас и теперь атаковал одновременно со всех сторон. Я обнажил гладиус Малаха, левая рука уже сжимала верный персидский нож. Лучники Эшек и Йишмаэл уже выпустили каждый по стреле, которые нашли свои цели. Не знающий себе равных в стрельбе из лука Киш успел убить двоих римлян, прежде чем пал, раненый в шею дротиком. Затем все смешалось. Я увернулся от копья, рубанул его владельца с разворота. Ранил в плечо. Парировал прямой выпад меча, направленного в мою грудь, отскочил в сторону, ударил сражавшегося с юным Шевером солдата-ветерана ножом в бок. Биньяминитяне уже лежали мертвые. В ближнем бою лук – не оружие. А эти римляне знали, что такое ближний бой. Вот пал Завад, пронзенный копьем. Рухнул мой дорогой Горион – из его груди торчали сразу два дротика. Меня теснило сразу двое римлян, вооруженных мечами. Чуть поодаль уже примеривался метнуть дротик третий. Сзади кто-то захрипел, изрыгая страшное проклятье. Бесстрашный Омри. Размахнувшись, я, что было сил, швырнул свой меч в одного из нападавших. Кубарем бросился под ноги второго. Ударил его снизу ножом. Выхватил из ослабевшей руки щит. Закрылся от брошенного в меня дротика. Тот скользнул по щиту, не причинив мне вреда. Резко обернулся назад, готовый к нападению. По крайней мере, мне казалось, что я был готов. Обезображенный шрамами немолодой солдат уже с размаху опускал на мою голову свой щит. Мир вокруг возмущенно загудел, и завертелся кружалом.

Очнулся я на холодном каменном полу. Глаза не хотели открываться. В носу стоял приторно-острый запах крови. Казалось, мой череп развалился на части. С трудом перевернувшись на спину, я попытался открыть глаза. Напрасно. Боль пронзила мою голову изнутри, и я снова потерял сознание.

Я был в темнице. Скорее всего, было что-то около полудня. Постепенно я обрел способность двигаться. Кроме нижней рубашки на мне ничего не было. Пояс с деньгами и ножнами, конечно же, исчез. Как и перстень с ониксом. Где-то за стенкой раздавались крики и проклятья. Голос казался незнакомым. Еще один узник.

– Да чтоб тебе подавиться, пустынный шакал! – раздался хриплый голос откуда-то справа от решетки, – завтра вопить будешь – на кресте, а сейчас дай поспать!

Значит, крест? Что же меня не убили тогда – на горе Гарив? Это было бы во сто крат лучше!

– Думаешь, наместник именно тебя выпустит ради Пасхи? – взбесился крикун, – будешь спокойненько спать всю ночь, а мне, значит, места себе не находить? Не выйдет! Сдохнем вместе! – продолжал надрываться он.

– За меня-то народ заступится. Люди почитают меня как борца против римского владычества. Чего только стоит сожженный мной архив, доверху набитый долговыми расписками! Глупец! – усмехнулся в ответ… Бар-Абба! Это был точно он! А самое скверное – он наверняка был прав. Люди забудут, что он уже пятнадцать лет разорял окрестности Иерусалима, притесняя народ. Долговые расписки с легкостью могут перевесить всю его вину перед людьми.

Стражи со мной не разговаривали, еду не принесли даже вечером. Хорошо, хоть была вода. Видимо, прав был Бар-Абба – завтра казнь. Хотя, впрочем, чего еще мне ожидать? В моем-то положении? Но откуда взялся тот отряд, что напал на нас прошлой ночью? Значит, все-таки, нашли нас те, кто искал смерти Каиафы. Опередили.

На утро меня заковали в кандалы, и повели к преторию в сопровождении четверых солдат. На площадке перед резиденцией наместника не было свободного места. Казалось, весь Иерусалим собрался здесь, чтобы посмотреть на приговоренных к казни. Вот огласили мой приговор. Я обвинялся в смерти начальника синагоги, горшечника, двоих римских солдат, а также в разбое. Хм, Шимона, стало быть, я убил? Ну-ну…Еще два приговора, вынесенные римским судом были похожими на мой. А вот последний…

Человека, выведенного на каменный помост перед преторием, обвиняли в развращении народа, хуле на Бога, подстрекательстве людей к мятежу, угрозах разрушить Храм, провозглашении себя царем Израиля, и во всем, что еще только могло придти на ум. Выходило, что опаснее человека еще не было на белом свете. Человек был сильно избит, и с трудом держался на ногах.

– Вот я исследовал все то, в чем обвиняют этого человека! – обратился к народу вышедший на ту же площадку прокуратор. – Ирод также рассмотрел все обвинения и подобно мне, не нашел ничего достойного смерти в этом человеке. Поэтому я отпущу Его.

Реакция всего народа смутила наместника. Сперва из толпы раздались одиночные крики протеста, к ним добавились другие. Вскоре уже вся толпа кричала: «Смерть Ему!»

Пилат хмуро покосился на первосвященников, стоявших отдельно внизу, и возвысил голос:

– Что за зло сотворил Он? По имеющемуся у вас обычаю, ради праздника, я дам свободу Йешуа, Которого вы называете Мессией.

Йешуа? Я встрепенулся, не веря своим ушам. Уж не Тот ли, Кого пять дней назад приветствовал весь Иерусалим? Но как это возможно? Вот и Каиафа стоит перед прокуратором. Наверняка он ходатайствовал об освобождении Того, Кого звал в свой дом. Почему же он не образумит народ?

– Отпусти лучше Бар-Аббу, прокуратор! – закричал кто-то из толпы.

Ага, видимо, кто-то из его подручных.

– Бар-Аббу отпусти нам! – подхватили безумные люди.

Пилат растерялся.

– Что же мне сделать с Йешуа, называемому Мессией?

– Да будет Он распят!

Я в изумлении смотрел то на людей, то на Каиафу. Почему же он молчит?

– Вот ваш Царь, Которому вы еще недавно воздавали великие почести, – воскликнул Пилат, указав на Йешуа, Который не подавал никаких признаков беспокойства или страха. – Как же я предам на распятие вашего Царя?

– Нет у нас никакого царя кроме Тиверия кесаря, а этот самозванец – враг кесарю – отвечал Каиафа. Первосвященник Ханан, стоявший рядом, степенно наклонил голову в знак согласия со своим зятем, после чего сказал, не глядя на наместника:

– Если отпустишь Его, ты уже не друг кесарю. Ибо всякий, кто делает себя царем – противник кесарю.

По лицу прокуратора было видно, что он едва сдерживает себя от того, чтобы убить Ханана голыми руками.

Подозвав жестом слугу, он взял рукомойник и демонстративно омыл руки.

– Смотрите, невиновен я в крови Этого Праведника! Решайте сами!

– Не бойся, прокуратор, Его кровь будет на нас! – тот же голос из толпы.

– Кровь Его на нас и наших детях! – подхватил народ.

Пилат еле заметно кивнул какому-то сотнику, стоявшему неподалеку. Тот коротко поклонился и скрылся. Найдут крикуна.

Что же, получается? Прокуратор был бы рад отпустить Йешуа, но побоялся доноса с обвинением в содействии мятежу, а вот первосвященник – наоборот, всячески старался предать Его на смерть. Народ, вероятно, подговорили. Иначе как объяснить все эти крики?

Бар-Аббу развязали. Тот, нисколько не удивившись своему освобождению, скользнул в сторону. Миг – и он растворился в толпе. Суд был совершен. Я был отведен в сторону. На плечи мне взгромоздили поперечную перекладину. Вот и все. Меня начинала бить крупная дрожь. Я не боялся быть убитым в бою, но теперь все мое естество протестовало против мысли о предстоящих муках и скорой смерти. Почему я не римский гражданин? Ведь мне еще прошлой зимой предлагали купить римское гражданство. Деньги у меня были, но я счел эту затею пустой тратой богатства. Зато сейчас я мог бы требовать суда у кесаря. Меня по закону препроводили бы в Рим. На суд. Даже если бы я не нашел способа освободиться, я был бы казнен всего лишь мечом.

Другой разбойник попытался, было, рвануться в сторону, но быстро был усмирен ударом древка копья в грудь.

– Проклинаю вас всех! – сорвался он на дикий визг, озираясь кругом, за что получил от другого воина удар кулаком в лицо.

Я был благоразумнее, и молча потащил перекладину, стараясь не раздражать и без того нервных римских солдат. Солнце жарило беспощадно, идти с таким грузом было все тяжелее. Вскоре я уже почти ничего не видел, кроме дороги под ногами. Я не слышал ничего, кроме своего тяжелого дыхания и отзвука биения сердца в голове. С каждым ударом голова была готова лопнуть. Пот лил с меня сплошным потоком. Перекладина один раз чуть не выскользнула из моих рук. Вот и судные ворота. Если кто-нибудь оспорит приговор до того, как осужденный пройдет сквозь их, его вернут обратно к претории. Возможно, Йешуа отпустят. Ведь у Него было много учеников, а среди арестованных их не было. Они даже могли бы успешно отбить Его у солдат сейчас. Потом уже будет поздно. Во время сутолоки можно попытаться сбежать. Однако ворота позади, учеников не видно и не слышно.

Меня осенила страшная догадка. Видимо, все ученики были перебиты, как и мои люди. Но неужели вся их вина лишь в том, что они следовали за Учителем, Который исцелял больных и что-то там проповедовал?

Вот и гора Голгофа. Здесь казнят всех преступников. Здесь закончится моя жизнь. Я задышал глубже и чаще. Успокоиться. Надо успокоиться. Но как? Да и зачем? С меня сняли перекладину. Один из солдат обнажил свой меч и стал напротив меня, готовый поразить, если я попробую бежать. Глупец! Умереть от меча гораздо лучше. Может, попробовать напасть на него? Смерть будет быстрой.

Мне поднесли чашу, наполненную какой-то пахучей жидкостью.

– Что это? – спросил я, едва ворочая распухшим от жажды языком, прежде чем попробовать.

– Уксус и смирна. Пей, если не хочешь лишиться разума от боли, – ответил престарелый солдат, распоряжавшийся казнью.

Очевидно, он уже давно не мог нести воинскую службу, но домой возвращаться не хотел. Наверное, приставлен сюда не первый год. Я осушил чашу в три глотка. Жидкость будто бы обожгла мои внутренности. В голове слегка зашумело. С меня сняли одежду. Несколько солдат схватили меня и уложили на крест, к которому уже прикрепили перекладину. Где-то слева раздался отчаянный крик боли. Я дернулся, но мою голову крепко держали чьи-то руки. Мое правое запястье пронзила острая боль от вбитого четырехгранного гвоздя, моментально распространившаяся по всей руке. Пальцы онемели. Захотелось кричать, но я только стиснул зубы. С левой рукой было еще хуже. Казалось, что ее изнутри грызет ехидна. Я судорожно втянул в себя воздух. Ступни милосердно пронзили всего лишь одним гвоздем, поместив правую поверх левой. От безумной боли я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, я уже висел на кресте. С сознанием вернулась и боль. Казалось, под тяжестью моего тела, мои руки разорвутся, и я рухну на землю. Вокруг было очень много народу, но смотрели не на меня. Я повернул непослушную голову, проследив взгляды сотен людей, после чего вновь уронил ее на грудь. Слева от меня был прибит ко кресту Йешуа – Пророк из Назарета. Сейчас Его тело уже не было покрыто хитоном и нижними одеждами, отчего были видны кровавые полосы и глубокие раны, нанесенные римскими плетями. Выходит, Его уже подвергли бичеванию – казни, зачастую завершавшейся смертью осужденного. Но казнить дважды, согласно римскому законодательству, было нельзя. Как же так?

– Что же, разрушающий Храм, и созидающий его в три дня, спаси хотя бы Сам Себя! – с издевкой закричал кто-то из толпы. Я вновь поднял голову. Неподалеку стояла большая группа фарисеев. Среди них был и Йосеф Каиафа. Он насмешливо посмотрел на Йешуа и важно произнес во всеуслышание:

– Царь всего Израиля, Мессия, обетованный Всевышним, да сойдет с креста, чтобы мы, увидев чудо, уверовали в Него!

Раздался дружный смех.

– Как же Он спасал других, а Себя спасти не может? – поддержал Каиафу какой-то законник.

Йешуа молчал, тяжело дыша. На Его лице, распухшем от побоев, запеклась кровь.

– Сойди с креста, Мессия! – раздались крики из-за оцепления, которое выстроили римские воины вокруг места казни.

– На Бога уповал, что же Он не избавит Его от смерти, если Он угоден Ему? Ведь Он Сам свидетельствовал: Я Божий Сын!

Пока раздавались все эти крики, я стал ощущать удушье. С каждым разом делать вдох становилось все труднее. Вскоре я почувствовал, что вся моя грудь как бы стала деревянной. Я не мог уже вздохнуть. Меня охватила паника. Я с усилием оперся на пробитые длинным гвоздем ступни, отчего чуть не взвыл от боли, и выпрямился всем телом. Воздетые кверху руки, от которых уже отлила вся кровь, вновь пронзила резкая боль. В мою грудь вновь влился воздух. Выходить обратно он уже не желал, и мне пришлось вновь повиснуть на руках, чтобы выдохнуть. Каждое мое движение сопровождалось неимоверными муками. Хотелось рычать по-звериному и плеваться на всех, кто собрался поглазеть на казнь. Теперь я уже не висел, а непрестанно двигался на кресте то вверх, то вниз.

Насмешки в сторону Йешуа продолжали раздаваться со всех сторон. Какой-то бред! Все эти люди недавно встречали Этого Человека как своего царя. Он исцелял их больных близких, чему-то учил, они слушали Его, а сейчас ненавидели больше, чем римлян. Иерусалим, Иерусалим, что же ты делаешь?

Мою голову заполнял какой-то туман, но я продолжал слышать и видеть все, что происходило вокруг.

– Если Ты Иудейский Царь, спаси Себя и царствуй! – насмехались уже и воины.

Йешуа медленно поднял голову к небу и с трудом разлепил губы:

– Отец, прости им, ведь они не знают, что они делают! – в тихом голосе я ясно услышал просительные интонации. Этот голос потряс все мое естество. Я на краткое время перестал страдать от жары. Холод пробежал по всему моему телу. Я всегда гордился своим умением разбираться в людях и отличать правду от лжи. Этот Человек обращался к Богу так, как обращается сын к родному любящему отцу, прося напиться, зная, что отец ни за что не откажет. Я был готов, как и мой сосед по темнице, проклинать все на свете, а Йешуа молился за своих доносчиков и палачей!

До моего слуха донесся знакомый истерический голос бывшего соседа по темнице, который висел на втором от меня кресте:

– Разве Ты не Мессия? Спаси Себя и всех нас! Что же Ты молчишь?

Какое-то время он еще продолжал выкрикивать оскорбления и насмешки, пока не вывел меня из себя.

– Уймись, наконец! Разве ты не боишься Бога? Ведь и ты сам осужден на то же! Что же ты злословишь Его? Мы с тобой справедливо осуждены на смерть, а Он не сделал никакого зла!

Я выбился из сил и опустил голову, которая была готова лопнуть, как переспелая смоква. Движение вверх и вниз по кресту было невыносимо. Я задыхался. Меня начинал бить озноб. Хотелось пить. Когда всем надоест, какой-нибудь воин мечом перебьет мои голени, и я задохнусь. В глазах темнело. Что это? Разве уже ночь? В ушах шумело. Я закрыл глаза, но почему-то ясно увидел своего отца, который очень скорбел по поводу моего ухода из родного дома. Я видел мать, братьев. Видел мудреца, который вез драгоценные камни своего господина в Храм. Он уже не лежал в придорожной пыли, зажимая страшную рану в животе, а стоял передо мной, что-то поясняя. Я напряг свой слух:

– Твоя жизнь вся украдена, добрый человек, а украденное время слишком мимолетно. Им не насытиться никогда. Всего какой-то миг, – и вот уже вся жизнь позади, а ты так и не успел ничего ощутить, познать.

– Мне конец, мой добрый мудрец, да будет благословенной твоя память, – обратился я к нему. Тот улыбнулся мне:

– Открыл ли ты начало, чтобы искать конец?

– Начало? – переспросил я, но тот уже пропал куда-то. Затем перед моим взором поочередно появлялись те, кого я лишил жизни, а также мои товарищи. Вот Горион, вот Малах, Завад, Тиншемет, Буним, Газез, Йишмаэл, Мелег, Омри, Киш, Эшек, и прочие – все те, с кем я делил хлеб и воду, богатство и опасности. Вся моя жизнь, наполненная беззакониями, пронеслась перед моим взором. Кровь. Чужая кровь. Жизни. Много жизней. Вдовы и сироты. Калеки. Деньги. Вино. Блудницы у городских ворот. Богатой ли была моя жизнь, которой теперь лишаюсь? Пустота. Мерзость и скверна. О чем учил Своих учеников Тот, Кто с Богом говорит как с родным отцом? Послушать бы! Почему я не из числа Его учеников? Наверное, счастлив был добрый Йехуда, что знал Его! Кто же Он? Не иначе, как Божий Сын. Тогда, в Вифании, когда, по словам народа, восстал из мертвых некто Элеазар, это точно было правдой! И восстал тот не иначе, как по просьбе Йешуа к Своему Отцу. Царь? Только царство Его было точно не среди всей этой земной мерзости! Это было Его собственное Царство.

Я открыл глаза.

Они были полны слез.

Что мне делать? Я оказался обманут и предан самим собой! Я и не начинал жить. Куда мне идти?

Я повернул голову налево и с надеждой посмотрел на Того, против Которого ополчился весь мир.

– Вспомни обо мне, Господи, когда придешь в Свое Царство!

И мой Господь – Тот, Чей Закон я нарушал всю свою жизнь, Тот, о Котором помышлял лишь в минуты крайней скорби, Он поднял Свою окровавленную голову, увенчанную терновником, посмотрел в самое мое сердце ясным взором и произнес надо мной Свой Собственный суд:

– Истинно говорю тебе, сегодня же будешь со Мной в раю.

---

[1] Кодрант – мелкая медная монета, равная 1/60 динария.

[2] Ассарий – мелкая медная монета, равная 1/20 динария.

[3] Пасеах – это имя можно перевести на русский язык как «хромой».

[4] Мина – монета, равная 60 сиклям (серебренникам).

[5] Кислое вино, смешанное с оливковым маслом - обычный прохладительный напиток.

[6] Церковная сокровищница.