Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Николай Ерёмин. Рассказы

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Чучело человека

Позвонил киллер и сказал:

– Завтра буду вас убивать. Для этого вы должны быть в 14 часов на Копыловском мосту. Об остальном я позабочусь.

Сердце моё учащённо забилось… Как! Завтра! Так быстро? Неужели срок настал?

Я позвонил ректору медицинского института, главному врачу скорой медицинской помощи и Виталию Огаркову, художнику-таксидермисту.

Они были уже в курсе.

Всю ночь я не спал.

В окно светила полная луна, чётко освещая мои мысли. Да, прошло ровно 15 лет с того момента, когда я продал душу Дьяволу.

В 1991 году рухнул в стране тоталитарный коммунистический режим, распалась империя СССР – Союз Советских Социалистических Республик, радиозавод, работавший «на оборонку», закрыли, и я остался безработным инженером, никому не нужным, нищим и потому несчастным.

Жена тут же от меня ушла, заявив, что я был, есть и буду неудачником.

Приватизированную квартиру пришлось продать, разделив деньги пополам. И стал я человеком без определённого места жительства.

БОМЖ. И когда правительство неожиданно объявило дефолт, и деньги обесценились, оказался я у церкви, на паперти, на Бога уповающий.

Стою, прошу подаяние. И тут ко мне подходит мой старый школьный друг Виталий Огарков в образе Дьявола и говорит:

– Степан! Какая встреча! Давно не виделись! Что ты здесь делаешь?

– Да вот, христарадничаю.

– Кончай это гнусное дело! Пойдём ко мне в мастерскую. Это недалеко.

– Так ты мастер?

– Мастер! И ещё какой! Художник-таксидермист. Чучельник, если по-русски. Делаю чучела зверей и птиц – орлов, ворон, чаек, волков, рысей, медведей… И Москва, и заграница просто в восторге. В общем, процветаю. Хочешь, твоё чучело сделаю? – засмеялся Виталий. – Ну, не прямо сей момент, а через 15 лет.

– Шутишь?

– Какие могут быть шутки в наше непростое и трудное время? Соглашайся, богатым человеком станешь.

Посидели мы с ним в мастерской среди неподвижных зверей и птиц, водочки попили. Захмелел я с голодухи и согласился.

И составили мы договор, по которому я через 15 лет отдаю своё сердце спонсору, скелет – медицинскому институту, а мышцы и кожу – ему, Виталию таксидермисту.

Подписал договор – и зажил припеваючи.

Вселился в новую квартиру.

Женился на новой молодой жене.

Зарегистрировал свой бизнес по ремонту и продаже сотовых телефонов…

И забыл, счастливый, о времени, в котором живу.

И пролетели 15 лет, как 15 минут.

Луна передвигалась по тёмному безоблачному небу, освещая мои мысли.

Жена, ничего не подозревающая, лопотала что-то детское во сне.

А я слушал биение своего уже не принадлежащего мне сердца и повторял:

– Как же так? Как же так? Как же так?

– Что-то ты сегодня бледный какой-то? – спросила жена утром. – И не поел ничего.

– Да не хочется, – сказал я, – пойду, пройдусь по свежему воздуху, может, аппетит и появится.

– Когда вернёшься? – спросила она.

– Не знаю, – сказал я.

И до 14-ти часов гулял по городу, пока не оказался на Копыловском мосту. Высоко! Посмотришь вниз, на мчащиеся автомобили, – голова кругом идёт.

Стою, держась за перила, гляжу, а ко мне Виталий Огарков с каким-то квадратным мэном направляется и говорит, улыбаясь:

– Без паники! Знакомься, Степан, это твой киллер.

И спустились мы втроем с моста, я в центре, они по бокам, на проезжую часть улицы, и вынул киллер из-за пазухи пистолет с глушителем, и приставил к моему правому лёгкому, и беззвучно выстрелил…

Откуда ни возьмись, подъехала вдруг машина скорой помощи, и меня, истекающего кровью, привезли в БСМП – Больницу скорой медицинской помощи.

Операционная. Два стола. Две бригады хирургов. И на одном столе ждёт уже меня мой незнакомый благодетель, мой спонсор.

Рассекли хирурги лазерными скальпелями его грудь и мою грудь, и вынули из грудной клетки его старое дряблое сердце, и пересадили ему моё молодое, здоровое…

И покинула душа моя, Дьяволу проданная, земную оболочку…

И сделал Виталий Огарков из меня чучело, а скелет мой, скреплённый до мельчайших косточек железными скобками, отдал в медицинский институт, чтобы, как и было договорено, изучали по нему студенты строение человека.

И стал жить спонсор с моим сердцем в коттедже на берегу Средиземного моря.

А перед входом в коттедж, под стеклянным колпаком поставил моё чучело.

– Кто это? – спрашивают его крутые высокопоставленные гости.

– Это? Это мой донор, – отвечает хозяин, радуясь гостям и мягкому средиземноморскому солнечному дню.

А жена моя молодая, вдова соломенная, спиритизмом увлечённая, вызывает каждой ночью меня, без вести пропавшего, сама с собой разговаривает. Узнать всё про меня хочет.

Вот и пришлось мне составить рассказ этот для сеансов столоверчения.

Пусть прочтёт и успокоится, и может, не будет тревожить после этого душу мою грешную.


Амнезия

– Дорогие читатели и почитатели таланта нашего всеми любимого поэта и писателя Сергея Михайловича Халявина! – воскликнула директор литературного музея Маргарита Веселкова. – Мы собрались здесь сегодня, чтобы отметить 80 лет со дня рождения юбиляра и выход в свет книги "Амнезия", приуроченной к юбилею.

Книга содержит 500 чистых страниц и лишь одну фразу "Ничего не помню!", повторённую 500 раз вверху над каждой страницей. В этом, как сейчас принято говорить, её прикол.

Писатель пережил тяжёлую психотравму в связи с революционной ситуацией 1991 года и наступившими переменами в нашей стране и этой фразой как бы обозначает свою нынешнюю гражданскую позицию.

Но мы-то всё помним!

И на сегодняшнем юбилейном вечере устами выступающих попытаемся воскресить славный жизненный путь нашего любимца, лауреата Сталинской премии, полученной за роман "Широка страна моя!", когда автору было всего лишь 25 лет.

Он – также кавалер Золотого знака "Почётный член КПСС", многих орденов и медалей, а также – Почётный житель нашего прекрасного сибирского города Абаканска, дай Бог ему долгих лет!

Давайте же поучаствуем в акте коллективного творчества!

Дело в том, что недавно наш музей получил в подарок от мэрии самую современную электронную издательскую систему, позволяющую всё, что вы скажете в микрофон, пропустить через компьютер, отпечатать и сброшюровать.

Так что к концу нашего литературного вечера каждый из присутствующих получит на память альтернативную "Амнезии" книгу под чудесным названием "Как сейчас помню".

В уютном зале Литературного музея собралось человек 50 пожилых и очень пожилых людей.

Картины Абаканских художников по стенам.

На сцене – старинный инкрустированный столик с гнутыми ножками. Справа – бархатное малиновое кресло, в котором расположился виновато улыбающийся юбиляр.

Тросточка. Очки с толстыми линзами. Слуховой аппарат над левым ухом. В хрустальной вазе – красная гвоздика. Слева – рояль.

Я зашёл в музей случайно, проходил мимо – и зашёл от нечего делать, прочитав объявление, в котором было написано: «Приглашаются все желающие».

Два часа длилось мероприятие.

И действительно, в самом конце, когда все участники высказались и в соседнем фуршетном зальчике напились чаю и коньяку, вкусно закусив праздничным бисквитным тортом, я, как и было обещано, получил шикарно изданный томик под названием "Как сейчас помню". Тираж 50 экз. Библиографическая редкость, которую я всегда спокойно могу перелистать и прочитать самые интересные места.

– Как сейчас помню, – сказал какой-то маленький старичок в мышиного цвета костюме. – Строили мы с Серёжей Халявиным величайшую тогда в мире Абаканскую гидроэлектростанцию. Я был плотником. Он – бетонщиком. Я сколачивал опалубку, а он заливал внутрь бетон и вибратором, вибратором, вручную распределял его равномерно, чтобы не было воздушных ракушек, чтобы стояла плотина века и чтобы светили нам её огни, зажженные нашим всенародным трудом, кстати, незаконно приватизированным сейчас и отданным в частные руки. А тогда…

Романтичное было время! Романтики съезжались на стройку по комсомольским путёвкам. Получали на благоустройство по 700 рублей. Жили в палатках и пели песню, сочинённую Сергеем, мелодия народная:

Ах ты, сука-романтика,

Абаканская ГЭС!

Я приехала с бантиком,

А уехала – без…

К сожалению, многие не выдерживали трудового напора и энтузиазма и, проев или пропив 700 рублей, позорно бежали со стройки… Не такие были мы с Сергеем!

– Не помню. – сказал юбиляр.

– А я помню, помню, как впервые прочитала, а потом перечитывала книгу Сергея Халявина, – сказала какая-то старушка в серой вязанной – до пола – кофте. – Книга называлась "И пошёл бетон!".

Восторгу моему не было предела. Я как бы почувствовала себя членом бригады бетонщиков и всю тяжесть бетона, и всю радость созидательного труда!

А работала я тогда завлитом в театре Юного зрителя.

И предложила главному режиссёру сделать постановку по этой замечательной книге.

Как он тогда загорелся! Как вдохновились моим предложением молодые артисты! С каким триумфом прошла премьера! Как радовались зрители, сопереживая показанному на сцене трудовому порыву!

К сожалению, пьесу вскоре запретил идеологический отдел Абаканского обкома за то, что в ней якобы недостаточно освещена руководящая роль партии в созидательном строительстве.

Зато как там ярко и неповторимо была показана любовь передовика-бетонщика Антона Поддубного и крановщицы Алёны Берёзкиной! Как страстно целовались они над плотиной, перекрывающей могучие сибирские речные просторы!

– Не помню, – сказал юбиляр.

– А я хочу сказать, какой Сергей Михайлович был общественник, активист и жизнелюб.

Много лет возглавлял он нашу Абаканскую писательскую организацию. Соберёмся мы, бывало, группой, три-четыре писателя и поэта, – и едем в писательском микроавтобусе по области, по городам и сёлам, по клубам и дворцам культуры, пропагандируем своё творчество, стихи читаем, рассказы, байки травим, с народом общаемся, о его проблемах узнаём, чтобы, значит, потом, достойно в своих новых нетленных произведениях отразить.

Хорошо жил народ! Как говорится, в нищете да не в обиде. В равенстве и братстве, особенно это было видно в застольях, после выступлений. Все были рады пообщаться с живыми писателями. Почему-то сочетание "живые писатели" у всех вызывало неподдельный восторг.

Ох уж и крепок был Сергей Михайлович! Живее всех живых! На спор мог выпить десять бутылок водки за один вечер!

А уж как женщины его любили, как любили! И так, и за произведения, конечно. Не в одном теперь городе и селе вспоминают о нем его талантливые наследники. Русский корень. Сибирский характер!

А сейчас что?

Вырождается русская нация, падают демографические показатели. И нет таких богатырей, как Сергей, способных возродить Россию!

После этих слов пылкого оратора в зале произошло некоторое замешательство. Поднялась взволнованная старушка, в сером накинутом на голову платке, и сказала:

– Неправда! Сережа всегда был примерным семьянином и однолюбом. Это я могу подтвердить как его законная жена, которая верой и правдой, бок о бок, душа в душу, много лет…

А если кто сейчас и хочет записаться в его наследники, то ничего у него не получится! Пусть так и знают! Ведь правда, Серёженька?

– Не помню, – сказал юбиляр.

– Но гимн прекрасного сибирского города Абаканска, который мы с тобой сочинили, стихи твои, музыка моя, ты не можешь не помнить! – сказал старичок в сером, видавшем виды фраке и в серой манишке, галстук-бабочка на шее. – Ведь за него, собственно, тебе и мне, композитору, было присуждено звание «Почетный житель Абаканска».

Композитор сел за рояль, взмахнул морщинистыми пальцами, покрытыми коричневыми пигментными пятнышками, и запел:

– Абаканск, до чего ж ты красивый!

И дома, и мосты над рекой…

Лучший город земли и России,

Я люблю Абаканск мой родной!

И вдруг старички и старушки, как по команде, встали и подхватили припев:

– Я люблю, я люблю, я люблю,

Я люблю Абаканск мой родной!

У всех на глазах мерцали слёзы радости и восторга.

Юбиляр молчал. Он не помнил слов когда-то сочинённого им по заказу гимна.

Убаюканный пением, он закрыл глаза и словно дремал…

Когда же все захлопали в ладоши, он вздрогнул, приподнялся в полупоклоне с бархатного малинового кресла, опёрся на тросточку, поправил слуховой аппарат и произнёс:

– Я ничего не помню, но сказать могу.

Мне очень симпатичен портрет человека, который вы нарисовали в своих речах. Неужели это я?

– Ты! Ты! – дружно закричали старички и старушки.

– В таком случае приглашаю всех выпить за моё здоровье!

И гости быстренько перешли в фуршетный зальчик, где посреди стола возвышался праздничный бисквитный торт – чудо кулинарного искусства, в виде головы юбиляра в натуральную величину.

Полное портретное сходство.

И директор Литературного музея Маргарита Веселкова, обратившись к юбиляру, сказала:

– Дорогой Сергей Михайлович! Вам предоставляется право самому угостить нас этим чудесным тортом!

И юбиляр взял поданный ему длинный нож и разрезал дрожащей рукой свою голову пополам под громкие продолжительные аплодисменты.


Борьба с алкоголизмом

Когда в мае 1985 года Генеральный секретарь коммунистической партии (чуть было не написал – гениальный) Михаил Сергеевич Горбачёв издал указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом в Советском союзе, к нам в прекрасный сибирский город Абаканск приехал представитель из Москвы, чтобы держать ситуацию под контролем.

И началось!

Водки и вина, в изобилии стоявшие в магазинах, исчезли, будто их никогда и не было.

Горожане стали тайно варить самогон.

Алкоголики перешли на тройной одеколон, лосьон, политуру, тормозную и другие спиртосодержащие жидкости.

Газета "Абаканский комсомолец", которую я читал, работая курьером в книжном издательстве, начала публиковать из номера в номер повесть молодого подающего надежды писателя Бориса Синельникова "Мёртвая вода". Люди пили в ней водку, мёртвую воду то есть, и становились живыми трупами.

Повесть была написана явно по заказу и не отвечала внутреннему состоянию автора, которого я не раз видел пьяненьким в редакционно-издательских коридорах, изрекающего фразу: "Проклятое время! Думаешь одно, говоришь другое, а делаешь третье…"

Москвич Степан Викторович Худоногов, работник идеологического отдела ЦК КПСС, появился в издательстве неожиданно.

Наш директор тут же собрал всех сотрудников и, представив идеолога, сказал: – С завтрашнего дня работники нашего издательства, как и весь советский народ, воодушевлённый Указом, должны включиться в борьбу с пьянством и алкоголизмом! Каждый из вас должен стать добровольно членом общества трезвости и по этому случаю сейчас же внести вступительные взносы в размере один рубль пятьдесят копеек!

Когда взносы были собраны, представитель ЦК сказал:

– Не случайно приехал я в ваш прекрасный город. Не случайно партия и правительство обеспокоились здоровьем нации. А то что же получается? Вся страна пьёт! Пьёт и дома, и на работе. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, из века в век!

Так дальше дело не пойдёт.

Строитель светлого коммунистического общества должен быть трезвым и днём, и ночью, и дома, и на работе!

И Абаканское, государственное, кстати, издательство должно помогать партии и правительству проводить эту политику.

А то что же получается? Вы составили и выпускаете в свет справочник "Как стать здоровым" и там помещаете целую главу "Квас и домашние вина. Популярные рецепты". Изготовляй! Пей – и будешь здоровым! Так не пойдёт, дорогие товарищи.

К сожалению, тираж уже отпечатан. Поэтому завтра вы все, как один, берёте в руки бритвочки, ножницы, ножи, спускаетесь в типографию и вырезаете, вырезаете, вырезаете эту позорную главу!

– Будет сделано. – сказал директор. – Завтра начнём, а пока что давайте-ка по такому случаю устроим вечеринку и всё подробно за чашкой чая и обговорим!

И написал он записку в буфет при обкомовской столовой, и послал меня с огромным списком ликероводочных изделий… Едва уместился заказ в абалаковском рюкзаке. За что расплатился я членскими взносами только что созданного общества.

Хорошо посидели!

Славная была вечеринка!

До часу ночи звучали тосты "За трезвый образ жизни!".

Степан Викторович Худоногов, да простится мне каламбур, был со всеми на короткой ноге, рассказывал столичные анекдоты, делился свежими новостями, давал ценные указания.

А наутро – с больной головой, не выспавшийся, сидел я в типографии за широким метранпажным столом и вырезал злосчастную главу…

Один экземпляр вырезки сохранился у меня как бы случайно, так что если кто не верит моему рассказу, могу показать.

А через несколько лет Ельцин сверг Горбачёва – и началась гласность, свобода слова, перестройка …На каждом углу стали открываться частные типографии и издательства – и наше государственное тут же обанкротилось по причине прекращения финансирования из центра. Работники поувольнялись и перебежали в коммерческие структуры.

Наш директор, махнув на всё рукой, уплыл на севера за длинным рублём, но очень быстро там спился и превратился в типичного бомжа и бича, внешне удивительно похожего на коренного жителя севера цветом кожи и узкими глазами.

Я же не растерялся.

Гласность и свобода слова подули в мои паруса!

Зарегистрировал я частное издательство "Фортуна", взял кредит в "Крутояр-банке" и издал миллионным тиражом "Кама-сутру", один экземпляр которой вывез из Индии, побывав там в туристической поездке, мой друг поэт Михаил Злобин.

Он же её и перевёл на русский язык.

Тираж с цветными картинками разошёлся мгновенно. И стал я миллионером, крутым мэном.

Предчувствуя инфляцию и девальвацию рубля, быстро купил американские доллары, приватизировал Абаканский винный завод, образовав при нем Общество с ограниченной ответственностью "Кедровка".

Михаил Злобин написал по моей просьбе книгу стихов "Кутежи" и стал я в каждый ящик "Кедровки" вкладывать по экземпляру. Пускай читают, как сначала хорошо быть пьяным, а потом плохо!

Инициатива имела потрясающий успех.

"Кедровка" – водка, настоянная на кедровых орешках, стала пользоваться популярностью не только в Абаканске, но и в Москве, где на международной ярмарке была отмечена Золотой медалью, дипломом за первое место и платиновой Кедровой шишкой.

Шишка досталась поэту Михаилу Злобину. Золотая медаль – мне.

И вручал их нам, кто бы вы думали? Степан Викторович Худоногов! Борец с алкоголизмом, бывший работник идеологического отдела Центрального Комитета Коммунистической партии Советского, почившего в бозе, союза. Идеолог, публично сжегший на Красной площади свой партийный билет. Но до этого волнующего момента он, к вашему сведенью, наряду с другими работниками ЦК получил солидный счёт в банке, круглую печать и возглавил свой бизнес под логотипом "Русский квас", а ныне стал Президентом алкогольно-патриотической корпорации. Одноимённый журнал, который подарил мне С. В. Худоногов, пропагандировал народные рецепты приготовления кваса, вина и самогонки в домашних условиях, а также фирменную водку "Худоногов".

Вечер мы провели вместе.

Степан Викторович, изрядно выпив и мало-мало закусив, рассказывал мне свежие столичные анекдоты и вспоминал свою давнишнюю поездку в Абаканск, то и дело восклицая: "Славное было времечко! Славное! Думай одно, говори другое, а делай третье!"

И, уже окончательно захмелев, запел песню:

– Не повторяется, не повторяется,

Не повторяется такое никогда.


Ландшафтный дизайн

На последнем курсе Универа влюбился я в студентку филфака поэтессу Веронику Петрову, или просто Нику. И стали мы жить в гражданском браке, сначала тайком, а потом и с вынужденного благословения её папы и моей мамы.

Папа Вероники Иван Иванович, крутой перец, держал контрольный пакет акций всей ликероводочной промышленности прекрасного нашего любящего выпить сибирского города Абаканска, был любвеобильным и богатым многожёнцем.

Мой папа бросил меня и маму, когда мне не было и годика, поэтому я его не помню.

Мама моя заведовала департаментом образования в областной администрации.

Естественно, рос я маменькиным сынком, точно связанный с нею неразрезанной пуповиной. Она дышала надо мной и надышаться не могла. Мечтала, чтобы стал я ландшафтным дизайнером, и сделала меня им, потому что все дороги для меня к высшему образованию были открыты. И, в конце концов, я получил диплом с отличием.

По этому случаю решили мы с Никой и с моим приятелем Максом пойти потанцевать в ночной клуб «Планета Абаканск».

Я надел модные джинсы и свитер, Макс обрядился во фрак. Наряд Ники представлял нечто воздушно-поэтическое. Муза во плоти. Так что на неё оглядывались, когда мы шли к «Планете» от машины.

Охранники при входе расшаркались перед Максом и Никой, а меня остановили со словами: – Вам нельзя!

– Почему? – возмутился я.

– Сходите переоденьтесь, как ваш друг, тогда будет можно.

– Да у меня самый модный прикид в Абаканске! Даже в Москве меня в нём везде пропускали!

– В Москве пропускали, а здесь нужно выглядеть прилично.

Охранник загородил рукой проход, я откинул его руку, рука охранника изогнулась и, скользнув по моей груди, обвилась вокруг шеи.

Я начал вырываться, извиваться. Подбежал Максим. Завязалась потасовка, перешедшая в драку.

Приём. Контрприем. Удар. Ещё удар.

Ника визжит. Толпа вокруг улюлюкает.

Из глаз у меня летят искры, из носа льётся кровь…

Как нас развели – не помню.

На следующий день мама, осмотрев меня, ужаснулась и сказала:

– Едем в судмедэкспертизу, составлять акт! Они ответят за каждый твой синяк, за каждую ссадину!

Папа Ники, посмотрев на меня, сказал:

– Молодец! Боевое крещение принял. Никуда ходить не надо. Никому ничего не докажешь. А с охранниками я сам разберусь.

Готовьтесь лучше с Никой к переезду в Москву. Куплю вам квартиру, подучишься в аспирантуре, а потом и к бизнесу моему подтянешься. Идёт?

И я согласился, как ни плакала моя мама, как ни возражала.

И вот в один прекрасный вечер заснули мы с Никой в самолёте в Абаканске, а проснулись в Москве, на Калининском проспекте, в шикарной двухкомнатной квартире после евроремонта, на 12-м этаже.

Красота! Вся Москва – как на ладони!

И стали мы вести московский богемный образ жизни.

Я учился в аспирантуре, повышал свою квалификацию и писал диссертацию на тему "Ландшафтный дизайн и совраменные коттеджи. "

Ника сочиняла стихи и ходила по злачным местам.

Она была не только поэтессой, но и красавицей, и очень скоро покорила все гламурные круги столицы.

Её фотография появилась на обложке журнала "Караван"

Пьеса в стихах "Танатос и эрос" вдруг пошла на малой сцене театра "Колизей", а сама она стала сниматься в бесконечном телесериале "Ник и Ника", изображая молодую продвинутую бизнесменку, патриотку, страстно мечтающую о возрождении России и о собственном ребенке.

От серии к серии кинематографическая мечта ее героини сбывалась.

А в жизни, сколько я ни предлагал Нике, все время получал отказ. – Давай поживем для себя! – возражала она. – Мы же еще молодые, а ребёнок, он от нас никуда не убежит!

Убежал. И счастье семейное, о котором мы мечтали, убежало, как вода из-под крана между пальцев.

Я и не заметил, как Ника увлеклась сначала алкоголем, потом курением всяких травок, а потом и одноразовыми шприцами, наполненными какой-то очень дорогой дурью.

Вечеринки, которые она устраивала на нашей квартире, я было пытался запретить, но безуспешно. Через салон "У Ники" прошел весь сочиняющий и играющий на гитарах авангард и андеграунд…

И когда Иван Иванович, Никин папа, крутой перец, навестил нас через год, вместо сверкающей чистотой после евроремонта квартиры обнаружил он ободранные, разрисованные губной помадой стены и горы немытой посуды на кухне и на балконе.

– Да, не справился ты, дорогой мой зять, с поставленной перед тобой задачей. – грустно сказал Иван Иванович. – А поэтому срочно все трое, мы садимся в машину и возвращаемся в Абаканск, на свежий сибирский воздух, мозги ваши от столичного угара проветрить.

Услышав эти слова, Ника закатила истерику.

– Никуда я не поеду! Мне и здесь хорошо! Видала я в гробу ваш прекрасный Абаканск!

Но делать было нечего. Папа, я и шофер скрутили её по рукам и ногам, посадили на заднее сиденье джипа и поехали восвояси на дикой скорости.

Прощай, столица! Прощай, аспирантура! Прощай, богемная жизнь!

Мчались мы день, мчались мы ночь, а наутро где-то под Омском, возник вдруг перед нами КАМаЗ, груженный гравием, помигал фарами да и выехал на нашу полосу движения… И врезался в наш прекрасный лимузин, только железки и кости затрещали…

Как потом мне сказали, шофер наш погиб на месте. А нас спасатели МЧС вырезали из разбитого автомобиля автогеном…

Ивана Ивановича, живого, но сильно покалеченного, транспортировали сначала в Омск, потом на самолете в Москву, а потом – в Лондон, где его буквально сшили по частям и вернули с Того света.

После лечения в травматологии Нику по приказанию папы увезли в Италию, где она проходит курс реабилитации и лечения от наркотической зависимости.

Я, слава Богу, отделался несколькими царапинами и легким испугом и живу сейчас в Абаканске с мамой, как маменькин сынок, связанный с нею неразрезанной пуповиной.

Она буквально ни на шаг не отпускает меня от себя, так как предполагает, что столкновение с КАМаЗом не случайно, и советует мне порвать всяческие отношения с Никой и ее папой. «Добром это не кончится», – сокрушаясь, говорит она.

Иногда ко мне заходит Макс, и я откладываю работу над диссертацией: жалуюсь ему на судьбу и говорю, что мечтаю о встрече с Никой, потому что, нeсмотря ни на что, очень-очень-очень её люблю и хочу, чтобы у нас родился маленький мальчик или дочурка, мне без разницы, лишь бы она захотела. А уж я-то никогда не брошу, ни ее, ни своих детей.


Чёрный пояс, первый дан

Чтобы получить Чёрный пояс, первый дан, нужно сначала поносить Красный, Оранжевый, Жёлтый, Зелёный, два Синих, три Коричневых, и только тогда – Чёрный пояс, первый дан.

В посёлке 16-ти борцов под Абаканском жили два брата, Степан и Иван.

Степан с отличием окончил школу, офицерское училище и стал командиром воинской части, которая располагалась рядом с посёлком. Днём он командовал частью, выполняя секретную боевую задачу, а по ночам писая стихи о любви к жене, к сибирской земле и Родине, которая его воспитала. И всё у него было – и государственная четырёхкомнатная квартира, и дети, а потом и внуки.

У Ивана же ничего не было.

Жил он на краю посёлка в избушке на курьих ножках, об одном окошке, печка посередине, кровать, стул, стол да старенькая пишущая машинка, на которой он днём и ночью печатал стихи, так как тоже был поэтом.

Родился Иван на два года позже Степана, рос болезненным, и все мальчишки обижали его ни за что ни про что… Одна ножка была у него короче другой, поэтому был он признан врачами инвалидом с детства и получал пенсию. Окончил всего четыре класса и, занимаясь самообразованием, кроме как пастухом нигде и никем не работал.

И вот, когда ему исполнилось шестнадцать лет, поклонился он отцу и матери и отправился путешествовать в Китай и в Японию, чтобы научиться там искусству рукопашного боя и стать в посёлке семнадцатым борцом.

Десять лет не было его дома, а когда вернулся к родителям и брату, был на нём Чёрный пояс, первый дан.

– Никто теперь не сможет обидеть меня! – сказал он.

Так и оказалось.

Устроил старший брат показательные соревнования среди военнослужащих – и все, как один, оказались на лопатках.

Зауважали Ивана в посёлке 16-ти борцов, погибших когда-то во время гражданской войны между белыми и красными. Потянулись к нему в избушку на курьих ножках парни из посёлка и близлежащих деревень, научи да научи, покажи да покажи приёмы, сейчас, мол, время такое, за себя постоять уметь нужно.

И собрал он команду из 16-ти человек и стал обучать, возрождая, так сказать, историческую традицию.

А те и рады стараться. Днем учатся, а вечером – за бутылкой в магазин бегут.

Воздерживался Иван от употребления спиртных напитков. Но когда неожиданно, в один день, умерли его престарелые родители, напился на поминках – и понеслось, и пошло, и поехало…

А тут ещё влюбился нежданно-негаданно.

Приехал как-то в районный центр Балобаново и зашёл в редакцию районной газеты, стихи свои показать.

Встретила его редактор газеты Маргарита Семёнова, разведённая красавица, похвалила стихи и напечатала целую полосу под рубрикой "Рождение таланта". И зачастил к ней Иван. А вскоре стал не только признанным 17-м борцом, но и поэтом районного масштаба. Гитару купил шестиструнную и запел:

«Маргарита ты моя, Маргарита,

Для тебя моя душа вся открыта!

И поэтому, когда захочу,

Горы с нашего пути сворочу!»

Но когда предложил он Маргарите пожениться, заупрямилась она и ответила отказом: "Хватит, – сказала, – побывала я уже в цепях Гименея, едва освободилась. Свободная жизнь дороже. Чего тебе? Мы друг друга любим, никто нам не мешает. Ты приходишь и уходишь, когда хочешь. Я зову тебя, когда хочу…"

Расстроился Иван, уединился в своей избушке и запил по-чёрному. Никто его утешить не может. Ни брат, который "Возьмись за ум!" говорит. Ни 16 учеников, которые без присмотра остались.

А Иван как напьётся, так и куражится над ними. Я, говорит, если будете учить меня, как жить, руки-ноги вам переломаю.

И действительно, поломал-таки, одному – руку, другому – ногу, когда разбуянился, а они скрутить его попытались.

И остался в одиночестве. Все его покинули в одночасье.

И вот однажды просыпается он утром с тяжкого похмелья, а встать не может. Паралич. Кондратий разбил, как говорят в народе.

– И до чего же ты, Ваня, себя довёл! – Степан его упрекает. – Главное, почему? Зачем?

А Иван ответить не может, язык у него во рту не поворачивается.

Что тут поделаешь?

Нанял старший брат медсестру пожилую, опытную, за весьма приличное вознаграждение.

Кое-как та Ивана выходила. Лишь через полтора года стал он подниматься с постели, по избушке передвигаться, за пишущую машинку садиться.

И мне, автору этих строк, письмо однажды напечатал. Хочу, мол, книгу стихов издать да с книгой этой предстать перед Маргаритой, пусть прочтёт и поймёт, какого поэта отвергла, какого богатыря сгубила ни за что ни про что.

А к письму огромную пачку стихов приложил.

Отобрал я лучшие и под названием "Мечты поэта" издал. 300 экз. Твёрдый переплёт. На века!

И приехал ко мне старший его брат Степан за тиражом, и привезли мы книгу в избушку на курьих ножках. Обрадовался Иван. Ходит по избушке, левую ногу волочит, на костыль опирается, Чёрный пояс и книжку стихов к груди прижимает. А у самого из глаз две скупые мужские слезинки катятся…


Призрак коммунизма

– Это скорая помощь? Срочно приезжайте! У меня белая горячка! – чуть не плача закричал художник Степан Симоненко, прижимая к щеке сотовый телефон.

И всю дорогу до психобольницы тревожно оглядывался, приговаривая:

– Доктор, спасите! Доктор, помогите!

– Да успокойтесь вы, Степан Тимофеевич! – сказал дежурный врач приёмного покоя. – Вам уже ничто не грозит. Расскажите, что с вами случилось?

– Представляете, доктор, – сказал Степан Симоненко. – Сижу я у себя в мастерской, смотрю в окно на прохожих с высоты двенадцатого этажа, коньячок попиваю, а створки окна вдруг как распахнутся – и в мастерскую Ленин влетает! Да, Владимир Ильич, вождь мирового пролетариата – весь в белых одеждах и крылышки ангельские за спиной.

Влетает и говорит:

– Можно я с вами, дорогой господин-товарищ, рядышком на диванчике присяду?

– Садитесь, Владимир Ильич, – говорю, – только вы ведь умерли давно и в Москве в мавзолее на Красной площади лежите?

– Да не умер я, не умер! Я до сих пор живее всех живых! И специально к вам телепортировался, в ваш прекрасный сибирский город Абаканск, чтобы с вами, Степан, на диванчике посидеть. Для меня это большая честь, ведь вы мне, можно сказать, неоценимую услугу оказали. Ну, наливайте, а не то улечу!

Только мы по стопочке опрокинули, а в дверь – тук-тук:

– Можно войти? – И входит Надежда Константиновна Крупская.

– Здравствуй, Володенька! Здравствуйте, Степан Тимофеевич! Можно я у вас тут немножко на столе приберу, поухаживаю, а потом и полы заодно помою?

– Приберись, Наденька! – Владимир Ильич отвечает. – А мы тут пока бутылочку до конца уговорим, за наше здоровье…

Испугался я, доктор, понял, что у меня крыша поехала, и по О-З позвонил.

– И правильно сделали! У вас, без сомнения, белая горячка, «делириум тременс», если по-научному, по латыни. Но ничего, назначу я вам курс дезинтоксикационной терапии, галоперидол, седуксен – и через три дня вы будете, ну, как огурчик, и сможете опять заниматься вашим любимым делом. Да нет, не коньячком, а творчеством!

И действительно, через три дня и три ночи художник Симоненко почувствовал себя совершенно здоровым и стал проситься на приём к заведующему отделением, чтобы решить вопрос о выписке домой.

– Ну, расскажите ещё раз, что с вами случилось? И мы решим, что с вами делать, – попросил его завотделением.

– Ах, доктор, поверьте мне, я совершенно здоров! Всё позади! И не попал бы я к вам никогда, если бы не Ленин и не угрызения совести.

– То есть?

– Знаете, была у меня вместе с художником Иваном Бондарчуком, одна мастерская на двоих. Друзья мы со времён художественного училища. Вместе в Союз художников вступили. Вместе звания заслуженных получили. И всегда у нас всё было пополам.

Но вот стали мы популярными и преуспевающими и стало нам тесновато вместе. И купил я себе новую мастерскую. Помещение большое, типа мансарды между двенадцатым этажом и крышей в новом доме, в новом микрорайоне.

Погрузил я в машину свои картины, мольберты, краски, холсты и всякую мелочь да со своими полотнами случайно картину «Ленин в Октябре» прихватил.

Ничего особенного, картина как картина. Ильич в кепочке, пальто распахнуто. Идёт он против ветра над Невой, вдоль гранитного парапета, на фоне Петропавловской крепости. Она – за спиной, а впереди, значит, великие свершения.

Много таких картин во времена застойного социализма по заказу Худфонда было нарисовано по всему СССР.

Давным-давно Иван забрёл как-то в красный уголок вагонного депо станции Абаканск, и партийный секретарь предложил ему картину реставрировать. А потом позабыл про неё. А после вообще не до того стало. Идеи Ленина обесценились. Империя СССР развалилась, и пошла по стране перестройка. Много лет пылилась картина в нашей общей мастерской, пока случайно не оказалась у меня.

– Ваня, забери Ильича! – не раз напоминал я своему другу.

– Да пускай у тебя ещё побудет. Что, тебе места мало?

И вот читаю я в газете «Вечерний Абаканск» за 1 апреля текущего 2ОО7 года объявление: «Скупаю картины Ленинской тематики по одной тысяче за полотно» И телефон.

Что это, думаю, шутка, не шутка?

Позвонил.

И приходит ко мне в мастерскую, кто бы мог подумать, настоящий американец! Смотрит на «Ленина в Октябре», – Гуд! Вери гуд! – улыбается и сотенными купюрами отсчитывает за картину тысячу долларов…

Таким образом я нежданно-негаданно обогатился.

А вечером звонит Иван и ту же заметку из газеты зачитывает. И спрашивает, можно ли Ильича приехать забрать?

Вот тут-то меня, каюсь, бес и попутал, жаба жадности задавила.

– Да я давно эту мазню на свалку выкинул, ещё когда ремонт делал, вместе со строительным мусором1

Соврал, а через некоторое время подумал: зачем?

Но слово – не воробей, вылетит – не поймаешь.

И чтобы хоть как-то загладить свою вину, купил я на всю тысячу долларов коньяку и пригласил Ивана и других близких мне художников по духу. И устроил вечеринку И как начал квасить с тех пор! Сначала – чтобы заглушить угрызения совести. А потом по инерции…

Квасил, пока не увидел Ленина, влетевшего ко мне в окно в виде ангела в белых одеждах.

Влетел он, присел рядышком на диванчик и говорит:

– Спасибо тебе, Степан Тимофеевич!

– За что? – спрашиваю.

– Как за что? За то, что картина с моим изображением висит теперь в Америке, в актовом зале библиотеки Конгресса и напоминает всем её посетителям обо мне и об Октябрьском перевороте в России.

Выпил он со мною коньяку и прощаться начал. Пора, дескать, мне и в другие города лететь, другие картины из небытия выручать, пока не захоронили в землю согласно моего письменного желания.

«Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма» – это ведь про меня было сказано. Пророческие слова! Жаль, говорит, не удалось установить Рай на земле, то есть, воплотить мечту всего человечества. А ведь как славно всё начиналось!


Маленькие трагедии

1. Автопортрет

Художник написал портрет своего дедушки – и через месяц дедушка умер.

– Это я виноват! – сказал художник своей жене. – Я свел его в могилу своим портретом.

– Что за чушь? – сказала жена. – Дедушка просто был стареньким, и ему пришло время помирать.

Но если ты так считаешь, не пиши больше портреты, пиши пейзажи.

Художник написал пейзаж. Чудесная березовая роща на краю деревни, где у него была дача. За рощей – речка.

Через месяц рощу вырубили, и на ее месте новый русский стал строить себе дачу из красного кирпича.

Его примеру последовали знакомые. И через год по обеим сторонам речки один за другим были выстроены коттеджи – до самого горизонта.

– Это я виноват! – сказал художник своей жене. – Мой пейзаж привлек внимание к этим местам. И зачем я только тебя послушался?

– Что за чушь! – сказала жена. – Просто время наступило такое. У людей появились деньги, вот они и стали строиться рядом с нами, и от города не далеко, и природа рядом!

Загрустил художник. Поглядел в зеркало, вздохнул – и нарисовал, от нечего делать, автопортрет.

А через месяц умер.

И организовала жена выставку, посвященную памяти художника. Но в день открытия выставки в городе давала концерт Алла Пугачева, и никто на выставку не пришел. Все были на концерте.

2. Сапропель

Модест Шендерович, кандидат медицинских наук, встретил развал империи СССР и начало перестройки с воодушевлением.

Едва объявили о начале приватизации, решил он приватизировать озеро Н. в трех часах езды от прекрасного нашего сибирского города Абаканска. Озеро было богато сапропелью, то есть донным илом, который обладал целебными свойствами и, по мнению Модеста, мог излечить жителей Абаканска от всех болезней, а главное – от вредного воздействия завода РТ-2, на котором перерабатывались ядерные отходы, привозимые из всех западных стран. Это воздействие вызывало импотенцию у мужчин и фригидность у женщин. Что это такое, никому, я думаю, объяснять не надо.

Модест Шендерович подал заявку на приватизацию и стал оформлять документы. А пока ездил на собственном «Москвиче» на озеро, черпал со дна сапропель, фасовал в баночки из-под майонеза и продавал по договорной цене желающим.

Продажа сапропели шла успешно, а вот оформление документов очень и очень медленно. Папка с документами набухала, а необходимого результата все не было.

Чиновники намекали, что им нужна материальная поддержка, тогда все подписи появятся – и называли очень большие суммы, да не в рублях, а в долларах.

Поэтому деньги, вырученные от излечившихся пациентов, уходили в карманы чиновников. А тут еще появились конкуренты, которые сначала, заинтересовавшись его проектом, предлагали войти в долю, а потом стали угрожать и требовать, чтобы он оставил свою идею по приватизации.

Но не такой был Модест Шендерович. Он, наконец, собрал необходимую очень большую сумму для самого ответственного чиновника и уже предвкушал радость победы. Документы – в папке. Деньги – в портфеле.

Перед ответственным визитом он решил отоспаться, приехал к себе на дачу, накормил любимого дога мясной вырезкой, выпил коньяку и лег спать, крепко заперев окна и двери.

А ночью кто-то облил его дачу с четырех сторон бензином и поджег.

Дача горела минут тридцать. И когда приехали из города пожарные машины, тушить уже было нечего.

3. Соседка

К моей жене пришла соседка и сказала:

– Ой, Маша, посоветуй, что делать, что делать?

Моя жена провела ее на кухню, я заварил свежего чаю, и соседка рассказала, что ее сын Ваня встретил на танцах в ночном клубе «Нирвана» девушку Таню и влюбился.

Таня сказала, что она искусствовед и приехала из Москва, чтобы написать статью о молодых Абаканских художниках для престижного Московского журнала «Аполлон».

Ваня проводил Таню до общежития художников да там и переночевал.

– Представляете ситуацию? Мой сын влюбился! Да не в кого-нибудь, а в девушку из высшего общества! Папа у нее в Москве миллионер, дядя в Германии. У них там с папой общий бизнес.

Сняла я молодым квартиру на Предмостной площади, пусть поживут, что им по общежитиям мотаться? Сыну работу в своем бизнесе предложила. А Танечка: Что вы, – говорит, – какая работа? – мы скоро в Москву переедем, а потом в Германию. –

И звонит, каждый раз при мне, по мобильному телефону сына, разговаривает с папой.

– Папа очень рад, что я нашла в Абаканске свою половину! Он высылает в подарок «Мерседес» – Ване и «Тойоту» – мне.

– Зачем? – говорю, – вам две машины? Пусть лучше квартиру вам купит, вы и водить-то не умеете.

– Научимся! – отвечает. – Не проблема.

Потом звонит, говорит, папин брат из Германии прилетает, чтобы на нас посмотреть и деньги на переезд передать. Папа, мол, сам бы прилетел, но он попал в ДТП и сейчас лежит в больнице Склифосовского с тяжелыми травмами.

Полгода прошло в ожидании машин и приезда дяди. Я уже извелась вся. А вчера, представляете, разговаривает Танечка с папой в присутствии меня и Вани, когда же ты, папочка, сам к нам приедешь? Поговорила, а Ванечка мой возьми да и посмотри по мобильнику, скоро ли деньги кончатся, а там, на счету, как было 300 рублей, которые он по карточке экспресс оплаты загнал, так они и есть.

– Что это значит? – спрашивает мой Ванечка, удивленный: – выходит, ты никуда не звонила? Выходит, никакого папы-миллионера в Москве и дяди в Германии у тебя нет? Выходит, ты нас дурачила, и разговаривала сама с собою? – спрашивает мой Ванечка, а губы у него трясутся, вот-вот заплачет. Я-то знаю, что у него с детства была мечта уехать и жить за границей, и встречу с Танечкой он рассматривал, как перст судьбы.

– И что мне, точнее, нам с Ванечкой, делать? – спросила соседка мою жену. – Ума не приложу, ведь совсем она не из Москвы, а из Миндерлы какой-то, и ничего у нее нет, кроме снимка «УЗИ», который она вчера нам показала. Беременность двадцать недель!

-Успокойся, – сказала моя жена, – выпей чаю, все образуется. У нее ничего нет, зато у вас теперь все есть.

Каждый по-своему с ума сходит. 

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.