Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Леонид Кирчик. Странички лесного блокнота

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Люблю, не люблю

 

Школьниками в сентябре мы помогали селянам убирать в поле картофель. Ходили на уборку урожая все ученики, начиная с пятого класса. В восемь часов утра с вёдрами, сумками с едой собирались у школы, а потом, под руководством классных руководителей, шли шумной толпой сначала по улицам города, затем – полевой дорогой.

Ходить приходилось далеко, километров за десять. Вечером возвращались в город, а утром опять шли в поле. Походы такие длились с неделю, а порой и две.

Один раз, чтобы не мотаться взад-вперёд, мы, несколько интернатских пацанов девятого и десятого классов, сговорились ночь провести в поле у костра. И ещё одна причина: надумали вечерком забраться в колхозный сад, поживиться кислыми сибирскими яблочками.

Сад большой, охранялся конными сторожами. В полутьме проще было проникнуть в него незамеченными.

Дождались сумерек, пробрались в сад, набили сумки яблочками величиной с грецкий орех и незаметно смылись.

Расположились на краю картофельного поля у берёзовой рощи, натаскали дров, развели большой костёр. Когда дрова в костре обуглились и сверху подёрнулись пеплом, закопали в горячие угли с ведро картошки.

В ожидании печёных картох заспорили, когда и кем впервые картофель был завезён в Россию. Одни говорили, что картошку завёз Пётр I, другие утверждали, что картофель попал в Россию только в девятнадцатом веке. При этом они ссылались на то, что «картофельные бунты» (крестьяне не хотели сажать «чёртово яблоко», а их принуждали царские чиновники) прошли, как известно из истории, в 1834 и 1840-1844 годах. Кто-то припомнил, что родина картофеля – Южная Америка, что первыми из европейцев картофель отведали испанские моряки, а в Европу он попал в середине шестнадцатого века.

Спор, возможно, и продолжился бы, но поспели картохи. Все дружно принялись выкатывать их палочками из горячей золы, разламывать пополам и, обжигаясь, дуя и перекатывая в ладонях, жадно есть, посыпая солью.

Кто бы ни завёз картофель в Европу, в Россию, – большое им за это спасибо! И как люди без него обходились раньше?! Непонятно!

Насытившись, развалились у костра, подкинули дровишек.

– Звезда упала, – проговорил Яцун. – О, вторая покатилась! Люблю звездопад! Он рождает в моей душе восторг и вдохновение!

– А у меня наоборот – чувство тревоги, – сказал Саня Дмитриев. – Упала звезда – оборвалась чья-то жизнь. Так в народе говорят.

– Вздор! – произнёс Яцун. – Если бы так было, то на землю каждую ночь проливался бы звёздный ливень.

– Может, вздор, а может, и нет, – ответил Саня.

– А ты любишь звездопад? – спросили меня оба разом.

– Я? Я многое люблю.

– А именно?

– Ну, например, люблю сидеть у костра. Тепло и уютно. Огоньки пляшут, дровишки потрескивают… Благодать!

– А что ещё любишь?

– Что ещё? Ну так сразу о всём и не скажешь. Надо подумать.

К разговору подключились остальные. Стали высказываться, кто что любит и не любит.

В полночь всем захотелось спать. Сдвинули костёр в сторону, смели с огнища веничком из полыни горячие угольки, легли на прогретую землю. Привольно и приятно было лежать под открытым звёздным небом. Спину грела, словно печка, горячая земля, а по лицу, навевая негу и крепкий сон, струились волнистые потоки прохладного воздуха.

Я глядел на Большую Медведицу, на яркие метеоры, бесшумно и стремительно скользящие по чёрному небу, и мне почему-то припомнился князь Киевский Святослав, сын князя Игоря и Ольги, живший в десятом веке.

Святослав был воитель, много воевал. Разгромил Хазарский каганат, совершал походы в Волжскую Булгарию. Отправлялся в поход без обоза, шатра не имел, спал у костра, как простой ратник, на конском потнике, подложив седло под голову. Ему светили эти же звёзды. Они вечны.

…Прошло сорок лет,и я вдруг вспомнил ту сентябрьскую звёздную ночь, тот наш юношеский разговор у костра, и мне захотелось поразмышлять, что же я люблю на самом деле и чего не люблю. Я взял два чистых листа бумаги, положил их рядом на стол. На одном листе написал «люблю» и стал записывать всё, что люблю. Надругом написал «не люблю» и стал записывать то, чего не люблю. И вот, что вышло.

Люблю свою Родину, её реки, поля, леса, горы…

Люблю деревню, её людей, крестьянский труд.

Люблю слово «Русь», выражение «Святая Русь» и строчку «…Там русский дух, там Русью пахнет».

До боли в сердце люблю Малую родину, отчий дом и наш маленький садик с яблоньками. Когда я нахожусь на Малой родине, то мне кажется, что я обозреваю мир из центра, когда же я вдали от Малой родины, то вижу мир как бы из-за угла, сбоку. И всё сравниваю, и всё мне у нас лучше, милее.

Люблю Пушкина. Таких очаровательных строк нет ни у одного поэта. В них гармония, завораживающая красота и музыка. Мне кажется, Пушкина я знал ещё до своего рождения и стихи его тоже. С каким восторгом слушал я их в детстве, с каким восторгом, то радостным, то грустным, читаю их сейчас.

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя,

То по кровле обветшалой

Вдруг соломой зашумит,

То, как путник запоздалый,

К нам в окошко застучит.

(«Зимний вечер»)

 

Сквозь волнистые туманы

Пробирается луна,

На печальные поляны

Льёт печально свет она.

(«Зимняя дорога»)

 

Подруга дней моих суровых,

Голубка дряхлая моя!

Одна в глуши лесов сосновых

Давно, давно ты ждёшь меня.

(«Няне»)

 

Люблю нашу историю, наших былинных богатырей: Садко, Святогора, Василия Буслаева, Илью Муромца, Добрыню Никитича, Алёшу Поповича.

Люблю картины художника Фёдора Васильева, картины Левитана «Март» и «Большая вода», Шишкина «Утро в сосновом лесу», Васнецова «Богатыри». Разглядывая «Богатырей», я вижу Русь изначальную, Русь сильную, Русь вечную, бескорыстную. И нет для меня красивей людей, чем эти богатыри – защитники своей земли, своего народа.

Люблю слушать специалистов, рыться в книгах, смотреть, как работают люди.

Люблю скитаться по полям и перелескам с ружьём и без ружья, ночевать у костра под открытым небом, вечером смотреть на утекающее за горизонт солнце, на волшебные розовые облака.

Люблю светлый берёзовый лес, ромашковые и земляничные поляны, синие васильки среди ржи. Жарким летним днём люблю ходить босиком по тёплой земле, собирать клубнику по косогорам и солнцепёкам, колесить на велосипеде или в телеге по солнечным просёлкам, смотреть, развалившись на траве, на золотистые облака, на парящих наравне с ними ястребов.

Люблю в тёплый яркий полдень полежать на боку, подперев голову кулаком, на берегу тихой речки с кувшинками, посмотреть, как плывёт вдаль задумчивая вода, а над ней носятся, шурша прозрачными крылышками, неугомонные стрекозы.

Люблю смотреть на цветущую степь и бегущих по ней лошадей.

Люблю раннее утро, когда солнце встаёт, из-за пашен блестит.

Люблю запах полыни, конопли, талой земли.

Люблю слушать шум и шёпот векового леса, журчание ручья, пение жаворонка в поднебесье, свист иволги в глубине тёмного, разомлевшего под солнцем леса, весеннее бормотание тетеревов натоку, скрипучую песню коростеля в лугах, крик журавлей на болоте, «ку-ку» обманщицы кукушки, страстный перепелиный бой в овсах…

Люблю учиться, творческую работу, культурных, много знающих людей с красивыми манерами и красивым языком.

Люблю осенними ненастными вечерами, лежа за печкой в полутёмной комнате, слушать, как ветер злится на дворе, скребётся и толкается в дверь, стучится в окна, жалобно стонет и скулит в печной трубе.

Люблю бродить по лесу с корзинкой в руках, собирать грибы, особенно жёлтые грузди. Разгребёшь палочкой травку, а там – молодой груздик с золотистой бахромой… Присядешь рядом на корточки, уберёшь прилипшие к шляпке травинки, полюбуешься, а потом аккуратно срежешь его, поднесёшь к носу и дышишь не надышишься чудесным лесным ароматом.

Люблю, когда мои братья и сёстры собираются в родительском доме. Тогда – радость, воспоминания, разговоры до глубокой ночи…

Люблю дорогу, лунную ночь; ходить на лыжах, зимнее поле с запорошенными снегом стогами.

Люблю зимним поздним вечером слушать, как завывает за окном вьюга, железом гремит, грозится…

Люблю русскую баню с жарким паром, берёзовым или дубовым веником.

Люблю копаться в саду, огороде, садить деревья, копать картошку, срезать и обмолачивать жёлтые спелые шляпки подсолнухов.

Люблю умные беседы, спорт, документальное кино, перечитывать любимые книги, рассматривать старые фотографии.

Люблю делать добро.

Люблю золотые купола церквей и далёкий колокольный звон.

Люблю задушевные песни, особенно в исполнении Лидии Андреевны Руслановой.

Люблю предания старины глубокой, наши сказки про Бабу-Ягу, Кощея Бессмертного, Ивана-Царевича, Василису Премудрую…

Радуюсь любой встрече с друзьями.

Исписав первый лист, где значилось слово «Люблю», я отложил его в сторону и перешёл ко второму, где значилась фраза «Не люблю». На нём я записал: не люблю ходить по магазинам; пустых разговоров; бездумного времяпровождения; не люблю шумных компаний, ссор, драк, ругани, вранья;не люблю людей корыстных, беспринципных, готовых захватить, не зная, зачем, весь мир. Страдаю, когда вижу, как стареют красивые люди.

На этом решил остановиться, закончить свои размышления. Может, когда-то я вернусь к ним и добавлю к написанному ещё что-нибудь, но это будет потом.

 

Витя, Витя...

 

Пришел в лес за березовым соком. Выбрал березку потол­ще, проделал в стволе маленькую дырочку, вставил в неё со­ломинку и стал терпеливо ждать, когда в банке наберётся хотя бы несколько глотков драгоценной влаги.

Сижу на пеньке, смотрю, как рядом весело порхает, будто пританцовывает, игривая бабочка-лимонница. Мах-мах... изящными желтыми крылышками, мах-мах... Словно слало­мистка обходит она березки одну за другой. Поднимется до середины ствола и вниз опустится до самой земли. Коснется нежными ножками сухой травинки и опять мах-мах, мах-мах... легко и непринужденно.

Припорхала еще одна желтокрылая красавица, такая же не­угомонная и беззаботная. Ах, какая радостная встреча! Целую зиму не виделись подружки. В разных местах леса: где-то в темных дуплах, а может, в расщелинах коротали они холод­ное время года. Прилепившись одеревеневшими ножками к неровным стенкам, висели, оцепеневшие, бестрепетными тре­угольными флажками, ничего не видя, не слыша и ничего не чувствуя, пока ласковое весеннее солнышко не пробудило их своими благотворными лучами. Зато сейчас можно резвиться сколько угодно. Встретились, скрестили в приветствии шпа­ги-усики и закружились в неописуемом восторге, поднима­ясь все выше и выше ...

Сижу, щурюсь, подставив лицо и грудь яркому солнцу. Ра­дуюсь теплу и голубому, без единого облачка небу.Подкоптиться еще надо.

– Черный какой! – удивляются при встрече городские зна­комые. – Где это ты загореть так успел?

– Ха, где?! В лесу, в поле. Бывайте чаще загородом, и вы загорите.

Кап, кап, кап... – капает сок в стеклянную банку.

Туп, туп... – глухо падают в сухую листву тяжелые капли с веток, поврежденных зайцами.

«Тюрли-ли! Тюрли-ли-ли-ли!» – заливается жаворонок в поднебесье.

«Тррр-та-та!» – рассыпает барабанную дробь дятел.

Ликует все живое: поёт, цветёт, растёт... Кипит жизнь, и ей нет конца.

«Витя! Витя! Витя!» – настойчиво зовёт меня какая-то пичуга.

– Хм, нашла Витю. Не Витя я вовсе, а Лёня. Понимаешь? – Лёня!

«Витя, Витя!» – стоит она на своём.

Вот чудная! Ей говоришь: «Лёня», а она – «Витя, Витя...»

 

Расти, берёзка

 

Оградка у палисадника в одном месте обветшала, потребовался срочный ремонт. Взял топор, пошёл в лес, чтобы срубить берёзку для прясла.

Пришёл, выбрал среди толпившихся на пригорке берёзок самую стройную, подошёл к ней.

Когда шёл, берёзка весело шелестела листочками, о чём-то беззаботно шепталась с подружками. Когда же приблизился к ней и стал примеряться, с какого бока начать рубить, берёзка замерла, перестала шелестеть. Другие шелестят, а она молчит. Это меня удивило. Я глянул вверх и вдруг почувствовал, что деревце испугалось, смотрит на меня умоляюще. Я отошёл в сторону – деревце ожило, вновь зашелестело листочками. Вернулся – оно опять замерло, насторожилось. Это обстоятельство меня сильно взволновало: неужто дерево тоже мыслит? Решил проверить на другой берёзке. Подошёл, замахнулся топором – и эта испугалась, затаила дыхание. Отошёл, и она радостно вздохнула, закачалась, весело залопотала листочками.

Бросил я топор на землю, сел на бугорок под деревьями, глянул вверх. А там, наверху, в шелестящих макушках – солнце, весёлый ветерок, голоса птиц!.. Там свой мир, кипучий, восторженный!.. Мир, который я почему-то раньше не замечал. Видно, привык, как многие, видеть лишь то, что вровень с глазами.

Вот оно как вышло: шёл в лес за берёзкой для прясла, а познал новый мир.

Вернулся я домой с пустыми руками.

– А где жердь? – спросила мать.

– Не смог я срубить берёзку, – сказал я ей. – Она испугалась, и мне стыдно стало.

– Э, – махнул рукой сосед. – Чувствительный!

Пошёл и принёс мне два длинных бруска.

– На, ремонтируй свою ограду!

 

Стебелёк

 

На голом асфальте, на тротуаре, поселилось незнакомое мне растение: изящный стебелёк сантиметров пятнадцать в высоту с мелкими частыми листочками. Я ходил мимо и всё поглядывал на него. Что за растение? Мне страсть как хотелось узнать его название, но у кого спросить? Что-то мне подсказывало, что когда-то я уже видел эту травку, но где? При каких обстоятельствах? Я рылся в памяти, однако припомнить ничего не мог.

Так я ходил с неделю. Ходил и всё поглядывал, поглядывал и думал, что же это за растение?

И вот однажды я получил ответ на свой вопрос.

Утром, как обычно, вышел я на прогулку и вдруг увидел на макушке стебелька синий цветочек. Он только что распустился, был нежен и необычайно красив. Обсыпанный мелкими искристыми росинками, словно бриллиантами, с уснувшим комариком на краю, он сверкал, млея под ласковыми лучами утреннего солнца.

Я остановился. И тут словно прозрел, сразу всё вспомнил. Это же лён!!! Я видел его в поле в детстве. Родители специально взяли меня с собой, чтобы я посмотрел, как красиво он цветёт. Поле было таким синим-синим, как небо! Я бегал по его краю и радовался. А осенью на том же поле я слушал, как на качающихся под лёгким ветерком гибких тонких стеблях (внутри засохших плодов-коробочек) тихонько гремят и позванивают, ударяясь о стенки, созревшие семена.

– Звонец, – говорил отец.

С тех пор мне больше не доводилось видеть растущий лён, потому-то я сразу и не смог распознать его в низкорослом стебельке. Ведь лён в поле рос на доброй земле, был высоким. Да и как я мог подумать, что увижу его растущим в городе на тротуаре?

Каким ветром занесло семечко на асфальт? Как оно умудрилось прорасти на бесплодной почве и как росток не затоптали снующие по тротуару люди? Загадка!

Порадовал меня стебелёк. Заставил вспомнить прошлое и цветущее льняное поле, синее-синее, как небо.

 

 

Гроза

 

Днём в старой берёзовой роще тревожно рюмил зяблик, драной кошкой кричала иволга.

К вечеру небо на западе помутилось, солнце потускнело. Из-за горизонта выполз тёмный край тяжёлой тучи. Он торчал на небе как выступ, как скала, медленно продвигаясь вперёд и всё увеличиваясь в размерах.

К ночи сверкало в трёх местах. Огненные змейки молний метались по небу как бешеные, беспрерывно жалили землю.

Всё живое замерло. В тревожном ожидании застыли деревья. Люди тоже попрятались. Что-то зловещее витало в небесах.

Я укрылся в кладовочке, завесил маленькое оконце толстой тряпкой, лёг на кровать.

Через минуту ко мне заглянула сестра Галина.

– Нам что-то страшно, – сказала она.

– Не бойтесь, – успокоил я её, – окна завесьте одеялами и ложитесь спать.

Сестра ушла. Я повернулся на правый бок и уснул. Но тут же проснулся от страшного удара грома. За стеной дома бушевала стихия. Молнии сверкали беспрерывно, гром бил в тысячу пушек, хлестал ливень. От грохота домик содрогался, глаза слепли от ярких вспышек.

Мать, сестра и шестилетний племянник в страхе забились в угол, прижались друг к другу, вздрагивая от каждого удара грома.

Едва я к ним присоединился, как ослепительная вспышка затопила всю хату дрожащим фосфорическим светом; раздался оглушительный грохот, будто небо лопнуло, и жуткий треск за стеной.

– В угол дома ударила!!! – завопила мать. – Горим!!!

Я, как угорелый, выскочил на крыльцо.

Дом не горел. Кругом – мрак и ливень.

Едва я отошёл от потрясения, как яростная молния со страшной силой полыхнула над самой головой, ослепив меня. Тут же раздался ужасный грохот и жуткий треск рядом.

На миг я отупел, но тут же бросился назад в дом.

Мать дрожала, закрыв глаза руками.

– Дом целый!!! – прокричал я.

– Целый?

– Целый!!! Целый!!! – повторил я.

Мать перекрестилась. И в это мгновение блеснула молния, и бабахнул гром, но уже тише. Гроза медленно отдалялась. Раскаты грома с каждым разом становились всё глуше, блеск молний слабел…

– Ну, кажется, пронесло! – сказала мать и опять перекрестилась.

Наутро мы увидели, что молния расщепила огромную берёзу, стоявшую в ста метрах от дома, и разбила телеграфный столб напротив.

 

Таинственность

 

Август – месяц грибной. Пошёл я за опятами. В нашей округе гриб этот встречается не так часто, в отличие от других грибов. Чтобы набрать корзинку, надо обшарить не один березняк.

Я знаю одно укромное местечко, где опята водятся в изобилии, набрёл на него случайно, но дорога туда неблизкая. Желающих пойти со мной пешком не нашлось, пошёл один. Для меня – это не расстояние. От ходьбы я получаю только удовольствие и километров не замечаю.

Нарвал полную корзинку с верхом и не торопясь шёл домой, наслаждаясь ласковым теплом. В августе уже нет той жары, что в июле, не атакуют кровожадные слепни и оводы. Нет и бурных дней с грозами, ливнями и ветром. Август – месяц задумчивый, тихий. Тишина рождает таинственность. От шума таинственность сразу пропадает. Её можно ощутить только в тишине и в одиночестве. И лучшая пора – вечер, когда смолкает шум работ, стихает ветер, и всё вокруг начинает терять свои очертания, расплываться среди мерцающих сумерек.

Таинственность всегда привлекала меня. Я искал её и находил. Находил среди притихшего поля и молчаливого леса, среди задумчивых подсолнухов, низко склонивших отяжелевшие головы, и на берегу тихой речки с кувшинками; находил при виде алой утренней зари и одинокой вечерней звезды, робко мигающей на бледном небосклоне…

К лесной полянке, открытой с южной стороны солнцу и простору, я подошёл тихо, тихо присел у её края на бугорок. Не шевелясь, стал её осматривать.

В центре полянки рядом с высоким трухлявым пнём красовались широкий куст пижмы с жёлтыми цветками-пуговками и молоденькая пушистая жизнерадостная сосёнка. В траве вокруг пня и по сторонам от него сверкали рубинами крупные спелые ягоды костяники. Полянка была такой уютной, такой таинственной, что я засиделся. Когда же, наконец, надумал её покинуть, из-за пня осторожно высунулся чёрный клюв таинственной птицы. За ним показался настороженный глаз. Глаз осмотрел полянку, выискивая на ней опасность, глянул в небо и спрятался за пнём. Остался торчать только клюв. Потом глаз появился вновь, а с ним – чёрная головка и половина чёрного бока. На миг глаз, клюв и бок замерли, затем качнулись, и из-за пня вышел, осторожно ступая и оглядываясь, краснобровыйкрасавец тетерев. Он что-то склюнул, пересёк полянку и скрылся за стволами деревьев.

Я задержался на полянке ещё на некоторое время, надеясь, что тетерев вернётся и я увижу его ещё раз. Но он не вернулся. Взамен я увидел, как седопёрый охотник – полевой лунь – стремительно ворвавшись на полянку, спикировал, схватил зазевавшуюся мышку когтистыми лапами и, взвившись, исчез за макушками деревьев.

 

На лесной дороге

 

Летним вечером шёл я лесной дорогой. Видно было, что по ней давно уже никто не ездил. Дорога затянулась ползучей травой, а рядом с колеёй вымахал высоченный, метра в два, борщевик. Он был такой мощный, величавый, с огромными белыми душистыми соцветиями-зонтами наверху, что я остановился, стал обходить его вокруг, осматривая со всех сторон.

Любуясь великаном, я зачем-то дёрнул его за самый крупный нижний лист. Из-под листа стремительно выпорхнула маленькая птичка и юркнула в кусты. Она, видно, уже устроилась на ночлег, а я её потревожил.

Я поднял лист и увидел у основания борщевика крошечное гнёздышко, а в нём – четыре пёстреньких яичка. Гнёздышко было свито из сухой травки и конского волоса. В детстве отец говорил мне: «Если в гнезде есть конский волос, то это – гнездо волосянки, трогать его нельзя» Я верил ему. А так как в каждом найденном мной гнезде я находил конский волос, то выходило, что все мелкие птички, гнездящиеся на земле, – волосянки, и трогать их гнёзда нельзя. И я не трогал. Это позже я стал интересоваться, что же за птичка такая, волосянка? Оказалось, что птицы с таким названием нет. Это отец её выдумал, чтобы я не смел разорять гнёзда. Он хорошо знал, что вся птичья мелкота строит их из одного и того же материала, и умело этим воспользовался. Сейчас, увидев гнёздышко, я вспомнил отца и улыбнулся ловко он тогда придумал.

Опустив лист, я ещё раз обошёл борщевик вокруг. Мне было приятно узнать, что здесь, на лесной дороге, под прикрытием листьев борщевика-великана поселилась прелестная семейка и скоро крохотное гнёздышко наполнится нежным писком желторотых птенчиков. Потом они вырастут и улетят на юг. А весной вернутся в родные места, чтобы где-то здесь свить уже своё гнёздышко.

В конце августа я вновь шёл этой лесной дорогой. Борщевик высох, листья его побурели, обвисли. Я стукнул по сухому стеблю палкой, он обсыпал меня жёсткими семенами. Подняв нижний лист, я увидел знакомое мне гнёздышко. Оно хорошо сохранилось. Крепкие широкие листья борщевика всё лето надёжно укрывали его от дождя и ветра.

Гнёздышко опустело, высох красавец борщевик, и мне стало немножко грустно. Жизнь на время покинула этот лесной уголок, но весной она вернётся. Она всегда возвращается…

 

Патриархи леса

 

Бывая в родных местах, я всякий раз навещаю знакомые мне старые деревья. Я знаю их наперечёт и преклоняюсь перед ними. Их возраст, величественная задумчивость, мощь ствола, ветвей, бугристых корней, вышедших на поверхность земли, восхищают и волнуют меня не меньше преданий старины глубокой.

Патриархи леса… Они стоят обычно на виду, отдельно от других деревьев. Молодые деревца если и окружают их, то не теснят, не переходят за невидимую черту их владений. Даже в самом густом лесу патриарх занимает непременно полянку.

Мне помнятся и деревья, которых уже давно нет. Помнятся места, где они стояли, и местность, которая их окружала. Одно такое старое дерево с высохшей обломанной макушкой запечатлелось в памяти особенно. Оно стояло на косогоре у дороги, по которой мы с отцом часто ездили на коне по разным делам: за сеном, в лес за дровами… В его дупле каждый год гнездились галки. Серыми летними сумерками, проезжая мимо дерева, я нередко видел на самом верху дремавшую галку. Потревоженная стуком колёс, она поднимала голову, провожала нас настороженным взглядом и, успокоившись, опять погружалась в свой короткий птичий сон. Даже сейчас, по прошествии многих лет, я помню всю таинственность тех летних вечеров, а порой как наяву вижу лесную дорогу, мерцающую в серых блуждающих сумерках, старое дерево с засохшей макушкой и нахохлившуюся галку наверху.

Патриархи леса… Их в округе – единицы. Они помнят прошлое. Я подолгу стою перед ними. Если бы они могли говорить, то непременно поведали бы мне много диковинных историй, случившихся на их длинном жизненном веку. Они рассказали бы мне о прошумевших годах, бурях и грозах, ливнях и буранах, о диких зверях и птицах, обитавших рядом, о лихих и добрых людях, некогда живших в этих местах…

Я люблю старые деревья. Они всегда вдохновляют меня.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.