Деду

Лукьянову 

Александру Трофимовичу

посвящаю

Дымок от затушенного костра поднимался тонкой струйкой, еле видной в сумерках. Шумели сосны, покачиваясь на ветру, гуляющему высоко. Кряхтела груша-дичка посреди поляны скошенной травы, как старуха, что через боль в костях ещё старается что-то сделать – прибрать, подмести. Так и груша вот-вот согнётся и прикроет голыми от старости ветвями флягу с холодной питьевой водой.

Вячеслав Андрианович Мироненко варил холодец. Приготовление этого блюда он жене не доверял и вообще относился к процессу как к священнодейству. Он заранее выбирал свиные рульки с копытцами, причём каждую осматривал внимательно и придирчиво, отбраковывая жилистые куски интуитивно. Благо выбирать было из чего: Вячеслав Андрианович работал рубщиком мяса в гастрономе. Рульки он замачивал на ночь в огромной щербатой кастрюле, а с утра, поскоблив копытца и шкуру маленьким овощным ножом, приступал к действу. Соседи по коммуналке старались в такие дни лишний раз на кухню не заходить. А у Мироненко уже горели глаза, мясистое его лицо удивительным образом подтягивалось, а тучное тело становилось лёгким и послушным, как у атлета на беговой дорожке.

Кормильцы

В последнее военное лето маму отправили на заготовку сена. Сенокосные угодья находились километрах в двадцати пяти от посёлка. В бригаде работали шестнадцать женщин, почти все – солдатки или вдовы. Направили их от швейной мастерской. В мастерской они шили нижнее солдатское бельё. Маму назначили бригадиром в этой непростой команде не потому, что у неё были способности, а потому, что была она партийной. Бригадиром из-за слабохарактерности она была плохим. Не умела ни приказать, ни наказать. Звали маму Надежда Сергеевна, только бабы в бригаде уважения к ней не проявляли и называли Надей, а то и Надькой. 

И то надо сказать: родного отца он не помнил.

В какой-то пасмурный летний день принесли повестку, кто-то (кого он потом вспомнил как отца) брал Женю на руки, мать плакала, и мальчик запомнил, как неловко и стыдно было ему оттого, что вокруг него плачут, а он не может, он не понимает, зачем плачут, зачем эти сборы и проводы и зачем прощаются.

«Повестку прислали, а он был на работе, – часто рассказывала мать. – Думаю: «Придёт, поужинает, тогда скажу». Он промаялся за день, кашу с молоком с такой охотой намолачивает, а я что-то не вытерпела, заплакала и говорю: «Чё тебе снилось?». Он и ложку отложил сразу.

Бабушкин аттестат

Резкий и глухой удар о лобовую броню танка метнул в лицо заряжающему частицы сухой краски. Ватной тишиной заложило уши. Мотнув головой, Василий открыл глаза. Смотреть было больно. Глаза запорошило, и, похоже, микроскопические осколки отслоённого ударом металла посекли кожу лица в кровь: то, что он увидел перед собою, было затянуто розовой плёнкой. Несколько осколков покрупнее впились ему в грудь и в живот. Он телом ощутил их колючее жжение. В броне танка зияло сквозное отверстие величиной с хороший кулак, через которое в наполненную пороховой гарью башню стал проникать свежий воздух.

ПТИЦА

(Быль первая: муниципальная)

История, которую я хочу вам сегодня рассказать, произошла в две тысячи пятнадцатом году в одном из небольших сибирских городков. Слышал я её из уст свидетелей и участников этих драматических событий.

Итак, однажды в городе Н. случился юбилей у градоначальника. На юбилей, как и положено, градоначальника засыпали подарками. Равно дорогими, но не равно полезными. Одним из таких дорогущих, но бесполезных в быту подарков юбиляру была преподнесена деревянная птица. Три пуда весом. Каждое крыло по метру. Между крыльями – тушка примерно полметра. Ну и в длину тоже не слабая.

От автора

Произведение посвящено матери моего друга Владимира Петровича Ширяева.

Многим известны слова белорусской писательницы Светланы Алексиевич: «У войны не женское лицо…». Но сколько женщин воевало во время Великой Отечественной вой-

ны, сколько их делило невзгоды с мужчинами? По официальным данным, около миллиона. Санинструкторы, зенитчицы, лётчицы, снайперы, разведчицы, связистки… и танкисты. Да, танкисты! В танковых войсках представительниц прекрасной половины человечества было немного. Всего тринадцать. Их судьбы и истории необычны и по-своему уникальны.

И ВЕЧНЫЙ БОЙ… 
 

Он лежал, вжавшись в борозду. Хотелось сплющиться и совсем провалиться под землю, чтобы не видеть творившегося ада, не слышать звуков смерти, какофонией звучавших и слева, и справа, и над головой. «Неужели это конец? Обидно, повоевать не успел, ни одного фрица еще не уничтожил… И вот на тебе, гибнуть в первом бою. Черт, – ругнулся про себя, – хотя бы чуть позже…» 

Пули, как горох, брошенный с размаху, сыпались вокруг, впиваясь в землю. И самолеты над головой чуть не на бреющем полете стригли землю пулеметными очередями. 

А ведь все началось так обнадеживающе.