Остаюсь учителем

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Категория: Русская школа
Автор: Вячеслав Елатов
Просмотров: 2456

2010-й объявлен Годом учителя

Работа школьного учителя русского языка и литературы принципиально отличается от преподавания этих предметов в вузах своей универсальностью. И дело тут не только в том, что он - или чаще она - едины в двух ликах учителя словесности: с одной стороны - уроки языка, с другой литературы. И даже не в том, что русисту в общеобразовательной школе порой приходится вести иностранный язык и историю. Дело именно в универсальности его познаний в области той же литературы: от древнерусской до современной, от подростковой до литературы для старшего и вполне изрядного возраста. Это оборачивается для учителя жесткой зависимостью от методических разработок, инспекторских установок и занятий на курсах усовершенствования: попробуй сам разобраться в новинках или разработать что-нибудь действительно масштабное, не забросив при этом ни ежедневных проверок тетрадей, ни элементарной работы по самообразованию! И попробуй сохранить тот здоровый консерватизм в своей работе - кто бы и как бы тебя ни пришпоривал! - о котором так кстати напомнили нам сегодня герои «Иронии судьбы» 70-х! - Нет, только на финише, лишь по выходе на заслуженный отдых, ты получишь наконец возможность избавиться от профессионального всезнайства, от умения, вопреки утверждению Козьмы Пруткова, объять необъятное. Теперь ты можешь сосредоточить своё внимание на чём-то одном, либо связанном с твоей основной специальностью, либо вовсе не имеющем к ней никакого отношения, например, на живописи или технике, рукоделии, кулинарии, садоводстве. Теряя в универсальности, обретаешь не мыслимые ранее самостоятельность и смелость творческих решений.

Однако - и это самое удивительное! - ты по-прежнему остаёшься учителем! Чем бы ты ни занимался, в глазах твоих бывших питомцев ты прежде всего - учитель. Тем более, если ты и сам сохранил интерес к своему предмету и если въевшаяся во все поры универсальность учительского сознания не даёт тебе уйти ни в профессиональную критику, ни в область очищенных от земной суеты сует фундаментальных исследований. - Нет, заложника учебных классов и школьных коридоров, тебя так и подмывает - учить! Если не детей, так теперь уже бывших своих учеников, которые и сами давно уже числятся по разряду наставников. Именно адресат и определяет жанр твоих сегодняшних уроков: публицистика, газетная и журнальная публицистика, в которой бывшие дети без труда узнают тебя прежнего, своего учителя и классного руководителя.

Минусы былой всеохватности с лихвой окупаются плюсами универсального мышления. Об этом мы начинаем по-настоящему догадываться, когда школьные уроки уже позади. Любой самый выдающийся узкий специалист уступает здесь учителю. Кем-то была подмечена закономерность: наибольшим числом рационализаторских предложений и изобретений мы обязаны людям со средним специальным образованием, у которых-де и кругозор шире, и зацикленность на каком-то одном отдельном вопросе отсутствует. Целиком и полностью это можно отнести и к учителю: по роду своих занятий -независимо от каких бы то ни было высочайших или просто нормальных уровней полученного образования - он укладывается в разряд специалистов среднего звена, то есть в высшей степени творчески раскованных и готовых к импровизации на любую заданную тему. (Только бы мы сегодня не забывали об этом и перестали усиленно внедрять в школе табель о рангах, равняя педагогов по росту и в затылок друг другу и выясняя при этом, кто выше, а кто еще выше в творческом отношении, кто первый, а кто самый или даже во всех отношениях первый. Как было бы кстати, говоря без устали о неповторимой индивидуальности учителя, вспоминать время от времени о математическом понятии несоизмеримости, которое так удачно выразилось в поговорке об одной гребёнке!) Вот что, например, поведал об оригинальности учительского мышления американский фантаст Айзек Азимов в рассказе «Возьмите спичку».

Во время одного из путешествий по беспредельному мирозданию космический корабль попадает в результате «прыжка», то есть мгновенного перемещения в пространстве на десятки световых лет, в непроницаемое облако, из которого можно выбраться только посредством еще одного «прыжка». Но энергии на корабле для этого недостаточно, а в облаке нет свободного водорода. Положение было критическим. Корабельный специалист по термоядерной реакции выключил систему энергоснабжения из опасения повредить реактор содержащимися в облаке химическими соединениями. Выход из, казалось бы, безвыходного положения был найден одним из пассажиров. Некий Луис Мартанд, предпенсионного возраста учитель, сразу же определил и оценил грозящую опасность, и он же нашёл гениальное в своей простоте решение: чтобы не повредить реактор, надо вместо ядерной воспользоваться обычной химической реакцией для выделения водорода. Как, мол, на уроке: берешь спичку и... Но как подсказать решение всемогущему ядерщику, в работу которого не смел вмешиваться даже капитан корабля? Наш дилетант и тут нашёл способ. Корабль был спасён, но самого спасителя от греха подальше изолировали до конца полёта. «Как вы посмели манипулировать Специалистом?» - объяснил ему капитан причину его заточения. - «Но ведь я с восьмиклассниками сейчас работаю, - простодушно отвечал учитель. - И с другими детьми дело имел».(ScienceFiction. English and American Shot Stories. – Moskow Progress Publishers, 1979)

Дело, мы понимаем, не исключительно в учительской профессии, а в проявляющейся в ней закономерности: непредубежденный, свежий взгляд на вещи всегда и везде помогает прояснить ситуацию. Как, например, это сделал мальчик в сказке Андерсена о голом короле.

Говорят, что времена меняются и мы меняемся вместе с ними. Это так, но смотря в чём меняемся. А ещё говорят, что фигура просветителя сегодня просто смешна. «Есть время просветительства, - утверждал, например, совсем недавно в своей лекции композитор и музыкальный теоретик Владимир Мартынов, - а есть время, когда просветительство невозможно, и тот человек, который будет строить из себя просветителя, будет, по-моему, очень смешон». ( «ПОЛИТ.РУ», 5октября 2007) Ну, вот с этим я согласиться никак не могу и потому, не боясь показаться смешным, приступаю к хорошо и давно знакомому мне делу народного просвещения, не дожидаясь, когда кто-нибудь из очередных теоретиков объявит, что время, дескать, для этого наступило, валяйте!

У выходящего на пенсию учителя на рабочем столе по-прежнему остаются какие-то учебники и пособия, нацеленные на новую, лишенную былого универсализма работу. Кто-то мог удариться в фольклор, интерес к которому сохранил ещё со студенческих лет, а кто-то занялся теоретическими основами стихосложения; а ещё кого-то могла заинтересовать несобственно-прямая речь или состояние современной отечественной литературы... Моё, например, внимание привлёк вопрос о периодизации новейшей литературы, в решении которого сегодня обозначились два подхода: наряду с традиционным со всей определённостью заявило о себе стремление радикально пересмотреть вслед за переосмыслением её идейного содержания и соответствующие хронологические рамки.

Двадцать лет назад наша действующая древняя столица Москва в лице преподавателей университета подготовили для школьного учителя пособие «Современная русская советская литература» (М., Просвещение, 1987), в котором к современным были отнесены произведения 50 - 80-х годов, причём для прозы уже тогда речь шла раздельно о процессах 50 - 60-х и 70 - 80-х. Этой периодизации придерживались и составители школьных программ, и составители программ факультативных курсов, и авторы школьных учебников. Если, например, в учебнике 1978 года период современной литературы укладывался в 50 - 70-е годы, то уже в 1983 году - то есть всего через три года после начала нового десятилетия - эти рамки раздвинулись до 80-х. А в книге для учащихся «Русская литература. Советская литература. Справочные материалы» (1989) мы уже читали и о повестях В. Распутина «Пожар», Д. Гранина «Зубр» и С. Антонова «Овраги», и о романах «Выбор» и «Игра» Ю. Бондарева, «Печальный детектив» В. Астафьева, «Белые одежды» В. Дудинцева и «Кануны» В. Белова. С этими произведениями учителя знакомили старшеклассников на отведённых программой уроках по советской литературе и на факультативах, они же, ещё пахнувшие типографской краской, рекомендовались среди прочих и для ответов на экзамене.

Двадцать лет спустя наша бывшая северная столица Санкт-Петербург в лице репетиторствующей Ивановой Ю. С предложила выпускникам средней школы «Экспресс-курс подготовки к итоговой аттестации» (2007), в котором точкой отсчёта для современной литературы стали, по сути, уже не 50-е, а 70-е годы: для прозы в качестве образца была выбрана повесть В. Распутина «Прощание с Матёрой», для драматургии -пьеса А. Вампилова «Утиная охота», а для поэзии - творчество А. Кушнера. о котором мы тоже могли прочесть в упомянутой книге для учителя двадцатилетней давности. По количественному сдвигу лет это выглядит вполне логично: ушли на двадцать лет вперёд -подтянули на столько же лет и начало современного периода. Такому решению проблемы соответствует и позиция одного из авторов школьного учебника 2007-го: «Спор с шестидесятниками и сейчас продолжается, но сам тот период литературы и нашей жизни завершён». Более того, И. О. Шайтанов идёт дальше даже по сравнению с автором экспресс-курса, говоря о завершённости не только литературного процесса 50 - 60-х, но и 70 - 80-х: «Впрочем, в поэзии завершён не только тот уже отошедший в историю период, но многое из того, что гораздо позднее воспринималось с надеждой - как новое, но слишком скоро исчерпало себя, как бы громко ни начиналось, с какими бы фанфарами ни возвещало о своём пришествии». (Русская литература XXвека. 11 класс. Ч. 2. В. А. Чалмаев и др. - М., Просвещение, 2007) Того же, кстати, мнения и Андрей Немзер, откликнувшийся на недавний выход сборника статей Игоря Шайтанова: «Мы можем сколько угодно записывать «классиков» в «современники», искренне восхищаться их предчувствиями и прорывами в будущее (...), но граница меж теми, кто вошёл в историю, и теми, кто творит её сейчас, всё-таки существует». («Время новостей», 2007, №167). Если, прислушавшись к Ивановой Ю. С, мы могли бы говорить о современном периоде в рамках 70 - 2000-х, то последние суждения фактически подводят черту под периодом советской литературы, то есть приближают нас к традиционной периодизации. Однако ни первый, ни второй варианты оказались не приемлемыми ни в целом для авторского коллектива учебника, ни для тех, кто формулировал вопросы экзаменационных билетов, которые относят к современному периоду то вторую половину XXвека (билет 21, вопрос 2), то весь XXвек (билет 23, вопрос 2), исключая в том и другом случае литературу первого десятилетия XXIвека. Чем объяснить такую непоследовательность?

В основе такой сумятицы, как мне представляется, лежат попытки воскресить сомнительную задачу переосмысления не только советской, но и всей русской классической литературы. «В недрах XIXстолетия, - объясняет в напутственном слове выпускникам средней школы Л. А. Смирнова, - уже рождается следующее, которое открывается так называемым Серебряным веком литературы и искусства и проходит под знаком переосмысления ценностей». (Русская литература XXвека. 11 класс. Ч. 1) По сути, нам предлагают сегодня последовать не лучшим примерам тех серебряных дел мастеров рубежа XIX- XXвеков, которые замахнулись на Золотой век русской литературы, а именно: кардинально переоценить литературное наследие советской эпохи, до неузнаваемости перетрясти и отретушировать, чтобы затем ещё просеять его через сито «новейших», то есть столетней давности, представлений, сметая при этом существующие границы литературных периодов и игнорируя всё, что не укладывается в прокрустово ложе такого неоригинального подхода к решению вопроса о периодизации. Отсюда и все скачки и метания по всему XXвеку в поисках точки отсчёта для современной литературы.

Смотрите, с какой цирковой лёгкостью мы жонглируем сегодня границами, чтоб, не дай бог, не появилась мысль о завершённости, а следовательно, и о самодостаточности литературы 50 - 80-х годов. В. А. Чалмаев в учебнике 2007 года (12-ое издание) устанавливает современный период в рамках 50 - 90-х. Речь идёт не просто о том, что отмеряемые по линейке временные отрезки укрупняются до полувековой протяжённости. Дело в том, что это позволяет игнорировать специфику советской литературы. Внутри этого слоёного пирога можно совершенно произвольно нарезать себе куски по собственному вкусу. Так и поступил, например, в 1997-ом году один из руководителей спецсеминаров на кафедре русской литературы Санкт-Петербургского университета, объявив одновременно с темой «Литературный процесс 50 - 60-х годов» (руководитель Ольга Владимировна Васильева) и свою: «Литературный процесс 50 - 70-х годов». 80-е годы, как видим, Александр Олегович Большое благоразумно исключил. Не уступая ему в подобного рода благоразумии, мы могли бы одновременно с ним объявить набор в спецсеминар по теме «Литературный процесс 80 - 90-х годов» - Чалмаев не видит для этого препятствий! - доводя до абсурда саму идею периодизации и сводя её к манипуляции рядом стоящими десятилетиями.

Решение вопроса, таким образом, сводится к чисто технической задаче на построение, с которой можно справиться с помощью обычной линейки и циркуля: отбираем, учат нас сегодня, круг достойно диссиденствоваших авторов, отсекаем острые углы у менее выхолощенных сочинителей, удаляем как можно дальше к окружности или вовсе за пределы старательно очерченного круга произведения, не достойные нашего очищенного от пережитков советского прошлого внимания - кого в серебристую десятку, кого в гламурную шестёрку, а кого и вовсе в разбавленное молоко ойкумены... И как бы всё прекрасно сошлось, если б не эта треклятая советская литература! Стоит, упёрлась на пути реализации такой чистый рафинад идеальной концепции: да не было никакой советской литературы - потому что её не могло быть! Но что думают по этому поводу наши умники и умницы?

Начать с того, что вопрос о периодизации новейшей отечественной литературы оборачивается для каждого из нас вполне осязаемой реальностью: а к какому времени принадлежим мы с вами? Вопрос не праздный, ибо без ответа на него, без укоренения в своём определённом времени, мы, как перекати-поле, сломя голову понесёмся туда, куда подует ветерок. «Но вот чго важно, - говорит Лев Аннинский, - в отличие от Булата Окуджавы, Коржавин не называет себя «шестидесятником», он упорно считает себя человеком 40-х годов». («День литературы»,2007, №6) А вот автор настоящих строк, например, преодолев рубеж двух столетий, по-прежнему точку опоры для себя находит в 60-х. Очевидно, это определяется временем духовного взросления.

Теперь о том, что границы литературных периодов утратили былую определенность. Борис Дубин, например, полагает, что за последние 15-20 лет полностью изменилась структура литературного поля: «Границы литературы -внутренние и внешние - проводятся теперь по-другому, поскольку их проводят другие люди с другими ориентирами и мысленными партнёрами». («Неприкосновенный запас», 2007, №4) В связи с этим я хотел бы привести примеры, когда люди с другими ориентирами, то есть отрицательно относящиеся к советской литературе, не отрицают тем не менее самого факта существования вполне определённого её периода.

В 1990-ом году в «Литературной газете» была опубликована статья Виктора Ерофеева «Поминки по советской литературе». Тот же погребальный мотив прозвучал в рецензии Евг. Ермолина на роман Ю. Малецкого «Конец иглы»: «И вся эта эпоха ушла наконец в холодную, безнадёжную могилу. В необратимое гниенье и тленье». («Новый мир», 2007, №9) Чуть позже я попытаюсь воскресить в памяти читателя литературу, которую с такой поспешностью хоронят сегодня наши могильщики, а сейчас обратим внимание только на то, что хоронить можно то, что некогда было всё-таки живым. Советская литература БЫЛА, какое бы отвращение она у них ни вызывала. Тот же Ермолин называет её «заисторической древностью», Алла Латынина относит её ущербных героев к «эпохе государственного оптимизма». («Новый мир», 2007, №12). Тему своего вышедшего в 2007-ом году сборника новых работ Мариэтта Чудакова формулирует как исследование литературы советского времени. Характеризуя интересующий нас период как «эпоху социального дарвинизма», Иосиф Бакштейн утверждает, что с падением Берлинской стены в 1989 году и распадом Советского Союза в 1991-ом завершился огромный исторический период Нового времени. («Искусство кино»,2007, №3) Вне контекста своей эпохи не могут представить себе творчество Ю. Казакова ни Лев Аннинский («Литературная газета», 2007, №32), ни тот же Евг. Ермолин. («НГ ЕхНЪш», 2007, №34) И если Алла Латынина., анализируя роман современного фантаста Вяч. Рыбакова «Звезда «Полынь», ещё вспоминает «давно вылинявшую схему советского шпионского романа» («Новый мир»2007, №10), то поэт и переводчик Александр Ревич уже позволяет себе риторически вопрошать: «А кто такой Евтушенко?» («Литературная Россия», 2007, №23) Нельзя в связи с этим не обратить внимания на высказывание Михаила Генделева, считавшего, что в сегодняшней русской поэзии происходит «чудовищное», по его словам, падение ремесла: «Старые поэты -пятидесятники, шестидесятники - ещё владели техникой, современная же поэзия пользуется стандартным набором хорошо если из дюжины приёмов». Он считал, что мы сегодня очень плохо освоили технику русского модерна, не прочли конструктивистов, не осмыслили ни футуризм, ни русский экспрессионизм, не поняли до сих пор, как работала Цветаева. („Вооктк".ш", 2007, 28 августа) Более того, сегодня прорезался скептицизм как по отношению ко всему Серебряному веку, так и к выдающимся его представителям. «Мне, например, кажется, - говорит Всеволод Емелин, - что великий Серебряный век русской литературы во многом был сконструирован и советской, и эмигрантской интеллигенцией в 50 - 60-е годы двадцатого века». («ПОЛИТ. РУ», 2007, 28 мая) А откликаясь на выход в свет книги Тамары Катаевой «Анти-Ахматова», Дм. Быков пишет, что Ахматова, безусловно, первоклассный поэт; но, сетует критик, «её безмерно и многократно преувеличили, восторженно раздули, превратив в святую, в этический эталон, в Анну всея Руси». Этот замечательный, по его мнению, но в основном камерный поэт неправомерно вырастает в мыслителя и пророка. («Огонёк», 2007, №32)

Завершённость советского периода русской литературы по-своему подтверждает и ситуация с антисоветской литературой. Поэт Кирилл Медведев полагает, что, несмотря на то, что многие авторы советской неподцензурной литературы живы и действуют как поэты, историю этого феномена на сегодняшний день можно считать фактически завершённой. (Сайт Кирилла Медведева, 2007) К советскому прошлому относит роман Пастернака о докторе Живаго Борис Парамонов. («Русская жизнь», 2007, №15) То же самое мы могли бы сегодня сказать и о Солженицыне, Войновиче, Аксенове, Довлатове, Бродском... О последнем выразительно высказались в заключительном номере журнала «Новый мир» за 2007-ой год Владимир Забалуев и Алексей Зензинов. Представив нобелевского лауреата в качестве самого изысканного антагониста Советской Империи. они однозначно подвели черту как под советским периодом, так и под его творческим наследием: «Когда СССР провалился в небытие, вместе с ним ушло и Великое Безобразное, эстетика рухнула, «рыжему» стало не о чем писать».

Своеобразно сигнализировали о смене эпох писатели, пережившие метаморфозу своего творческого сознания. Мне доводилось уже писать о скандально известном романе Виктора Астафьева «Прокляты и убиты». Это, разумеется, не было единичным примером. В рецензии на роман Василия Аксёнова «Редкие земли» Александр Агеев вспоминал, что , когда писатель во время горбачёвской перестройки вернулся в Россию, это был уже другой человек, не тот , которого читатель знал по написанным в своё время произведениям. («Новый мир», 2007, №10) То же самое отмечал критик и у В. Маканина. В рецензии на роман «Испуг» он однозначно констатировал: «В начале 90-х Маканин резко меняется». («Новый мир», 2007. №5)

О той же совершенно определённой границе литературных периодов свидетельствует и постсоветская литература, которую не очень-то жалуют штурманы школьного образования. Между тем, в уже упоминавшейся статье Виктора Ерофеева говорилось о том, что в начале 90-х возникает альтернативная литература, которая опирается на опыт русской философии начала XIXвека. Три года назад вышла монография Марии Ремизовой «Постсоветская проза и её отражение в литературной критике» (М., «Совпадение», 2007) О состоянии дел в современной поэзии и прозе пишет Леонид Костюков. («Новый мир», 2007, №7) В Петербурге вышли несколько выпусков антологии прозы 20-летних («Лимбус-Пресс», 2007) Почему же постсоветскую литературу у нас до сих пор не поворачивается язык назвать современной? Могу предположить, что тут срабатывает фактор воспитательного воздействия словесного искусства. В отличие от советской школы, выхватывавшей произведения, что называется, прямо с рабочего стола писателя, сегодня такое делать рискованно: не тот уровень нравственного потенциала. Что ж, мы не возражаем, чтобы сегодняшних школьников продолжали воспитывать на произведениях русской советской литературы; она не подводила нас в прошлом, не подведёт и сегодня. Возражение вызывают в связи с этим два момента: во-первых, не следует относить советскую литературу к современной, смешивая её с постсоветской; и во-вторых, более профессионально подходить к отбору образцов, представляющих минувшую эпоху. Но за современную литературу всё-таки обидно: неужели она до такой степени деградировала, что ничего не может предложить старшекласснику? Понимаю, что конкретный работающий учитель, если он не связан с подготовкой к очередному конкурсу или аттестации, находит выход из этого, казалось бы, безвыходного положения. Но сейчас я говорю об определяющей тенденции, отражённой и в учебнике, и в репетиторском курсе, и в формулировках экзаменационных билетов.

Так что же оставила нам уходящая Советская Русь? Над чем больше всего потешаются, когда речь заходит о советской литературе? 

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.