Редколлегия журнала

40 ЛЕТ ПРИТОМЬЮ

Рейтинг:   / 1

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Uncategorised

Автор: ---

Просмотров: 2284

2019 год, Выпуск № 5

В октябре 1979 года прошло первое занятие литературной студии «Притомье». За прошедшие годы на занятиях студии побывали сотни и сотни пишущих. Кто-то промелькнул, но запомнился, кто-то остался надолго, для кого-то это – приятное место, чтобы скоротать вечер четверга, для кого-то школа мастерства. Но и для первых, и для вторых, для третьих и четвёртых двери студии открыты уже сорок лет. Менялись поколения студийцев, менялись руководители. В разные годы студией руководили Геннадий Юров, Валентин Махалов, Геннадий Естамонов, Сергей Донбай, Дмитрий Мурзин. Эпохи проходили. Страна изменилась. Но даже в самые тяжкие девяностые студия продолжалась. Да будет так и впредь.

Дмитрий Мурзин

 
Андрей Пятак
МАРШ-БРОСОК
 
Это было давно, лет двадцать назад. Я служил ещё тогда в Советской армии. И не где-нибудь на периферии, а в центре Европы – в Германии, в той её части, которая называлась ГДР. Берлинская стена ещё была нерушима,  Эрих Хонеккер белозубо улыбался из чёрно-белых экранов допотопных «Рекордов» и «Изумрудов». Стояло жаркое лето 1989 года.
Наш особый батальон связи располагался где-то в центре Дрездена. Из окон спальных кубриков были видны полуразрушенный костёл и трамвайные столбы, между которыми, похожие на игрушечные, проскакивали составы, – когда из двух, когда из трёх вагонов. 
Выйдя за ворота КПП и перейдя улицу, можно было наткнуться на ещё одни железные ворота со звёздами дивизионного полка связи. Со стороны стадиона был низкий забор, наполовину каменный, наполовину деревянный, а за ним, пустырь…Там, где кончалось поросшее неизвестной травой поле, виднелась недостроенная, с десяток этажей, высотка.
 В части, я особыми качествами не выделялся и, как большинство механиков-радиорелейщиков, раз в три дня заступал в суточные наряды, – то по роте, то по столовой. Иногда со мною происходили невероятные казусы. Очередной мой наряд по столовой подходил к концу, и тут меня вызывает к себе начальник гарнизонной столовой прапорщик Малышев и просит помочь убрать посуду со свадебного стола в ДОС-е[1], и унести всё в офицерскую столовую.
 Я был, конечно, рад стараться, в надежде перехватить лишний кусок колбасы, или сыра. Но, когда я увидел белые шёлковые скатерти, заставленные грязными тарелками, настроения как-то поубавилось. Единственное, что я нашёл из съестного в холодильнике, была нарезка шикарного свадебного торта и две бутылки тёмного саксонского пива. 
И тут я, что называется, добрался до бесплатного… Торт был бисквитно-кремовым с коньячной пропиткой. Но пиво оказалось слишком плотным и горьким. Поэтому торта я съел два куска, а пиво выпил только одно.Когда я с хозяйственной сумкой, полной чисто вымытых тарелок и шёлковых штор вышел из подъезда, меня окрикнул сослуживец Вовка Кравцов:
- Признавайся, Андрюха, что стибрил?
- Да ничего я, Вова, не тибрил, видишь, посуду несу в столовую.
- А – а… Тогда живей, а то ужин скоро.
 Я пулей проскочил мимо тучной Вовкиной фигуры. И только тут до меня дошло, что я немного подшофе. В голове шумело, ноги заплетались. А если прямо сейчас экстренное построение по тревоге? Нет, нет, нет, я отмёл эти бредовые мысли. И неспешным шагом направился к столовой. Солдатская и офицерская столовые находились в одном здании, слепленном из дерева и проф-настила. Их отделяла друг от друга, лишь тонкая фанерная перегородка. Я без труда нашёл кабинет с табличкой на двери «Начальник столовой» и молча передал хозяйственную сумку Александру Сергеевичу.
 На этом, как я думал, моя эпопея закончилась… Но по прибытию в казарму, я узнал, что все свободные от нарядов военнослужащие, должны пройти 3-х километровый марш-бросок, в ОЗК (общевойсковом защитном костюме), на время. И тут мне стало дурно…
Немецкое солнце в тот год светило неимоверно зло, 25 градусов в тени. В каптёрке нам выдали эти самые ненавистные костюмы химзащиты и противогазы. Командир взвода лейтенант Зайченко приказал строиться в колонну по двое, на улице. Затем, наш взвод - 15 душ, в линялых х/б и пыльных кирзовых сапогах, неровным строем направился в сторону стадиона. По бедру било сразу два подсумка, один противогазный другой с ОЗК. Стадион представлял из себя что-то типа школьного двора, беговая дорожка, футбольные ворота и полоса препятствий.
 А у меня тем временем в животе началась «настоящая революция», жирный, сладкий торт никак не хотел мирно сосуществовать с пенным, горьким пивом в одном желудке. Была дана команда надеть ОЗК и противогазы. Я слышал её, как бы в полусне. Но всё -таки кое-как напялил поверх гимнастёрки и сапог комбинезон «Радость рыбака», (резиновый плащ, резиновые сапоги и даже рукавицы резиновые).
И это всё в такую жарищу. Пробежав один круг, я почувствовал, что меня сейчас стошнит прямо в противогаз. Перед глазами поплыли белые круги. А до финишных 3-х километров, оставалось ещё целых пять кругов «ада».
И тут я, некрещённый и неверующий человек, начал (про себя) просить Бога о помощи: что, если доберусь до финиша живым, никогда не буду совать в рот что попало. Потом моё сознание выключилось. Я не помню, как
преодолел последний круг и упал на траву. Помню только, что когда снимал эту ненавистную «резиновую кожу», в ней что-то по-лягушачьи хлюпало, а капли стекали за воротник гимнастёрки. Вот так, с помощью молитв и хорошего потоотделения, я избавился от хмеля в голове, и от неминуемой физиологической катастрофы. И я, в тот день, впервые в жизни задумался о возможном существовании Бога. И мне вдруг стало страшно…


Надежда Дубровская
 
 
Порча
Точно сглазили. Все есть: и деньги, и работа, и муж, все блага цивилизации, а тоска гложет. Тоскища. Зеленая.
– Зеленая? – переспросила подруга. – Порча у тебя. Хочешь, адрес дам? Молодая, образованная, насквозь всех видит. Тоску снимет, защиту поставит. И как заново на свет народишься.
– Ой, милая, не много тебе осталось такой жизни. Срочно лечиться надо. Подруги завидуют, подлые, – тараторила ведунья. – Как пойдешь к ним в гости, прямо под порог или под коврик соль или перец подсыпь. Делай это в течение месяца по нечетным числам.
Уже через неделю все подруги от меня отказались. Дверь мне не открывают, в дом не пускают.
– Полегчало?
– Нет.
– Сослуживцы завидуют, – уточнила колдунья. – Мы и их обезвредим. Купи маку, перемешай с мышиным пометом, положи в спичечный коробок и носи с собой за пазухой. А как сядут чай пить, ты им сыпани в чайник вместо заварки. Порчу как рукой снимет.
Сняли... меня с работы.
После всех этих неприятностей улыбаться я стала чаще. Даже без какой-либо причины.
– Вот, вам уже веселей? Улучшение налицо, – не унимается целительница. – Муж остался. Если в нем причина, так я с ним по фотографии поработаю. Наведу порядок в его голове.
Навела быстро. Он собрал вещи и ушел.
Как в воду глядела эта экстрасенша. Порча развеялась. Тоска отпустила. Сижу одна дома, без мужа, работы, денег. В желудке пусто, а на душе легко. Сил много появилось. Энергия кипит.
Теперь пора на работу устраиваться, замуж выходить, по подругам бегать. Тосковать некогда. Вот что значит вовремя от знающего человека совет получить.
А то бы до сих пор мучилась: муж, работа, подруги, дом – полная чаша, одно слово – тоска зеленая!
 
Дождались
Вся деревня ждала. Ждала: ну когда же он ее начнет бить? Когда?
Вот и год прошел, и другой, как вернулся Ленкин муж из мест не столь отдаленных.
Попал туда из-за гордыни своей непомерной. Вернулся притихшим, но полным энтузиазма, взявшись благоустраивать свое гнездышко. Вопросов «Как ты меня ждала?», «Как честь мужнюю берегла?» не задавал. Себя, видно, берег. Или не спешил порадовать сельчан, оттягивая удовольствие.
А побить хотелось давно... Ведь два последних года, пока он отсиживал, куролесила Ленка с молодыми парнями, желая наверстать упущенное да на будущее прихватить. Знала: если не прибьет, то веселые деньки закончатся раз и навсегда.
Как в воду глядела: батрачила на него с утра до ночи. Угождала как могла. Но от мужа доставались ей лишь упреки и вечно недовольный взгляд.
Работы было непочатый край: то хозяйство разводили, то сад садили, то дом взялись перестраивать.
Вот со строящегося дома Ленка и свалилась нечаянно. Долго лежала в больнице. И всем приходившим рассказывала, как она, неловко повернувшись, плюхнулась – и об угол.
Только чем больше она рассказывала-доказывала, что сама упала, что муж здесь ни с какого бока, тем сильнее согласно кивали головами односельчане. И, сделав вывод: «Побил наконец!», деревня успокоилась. От сердца отлегло у всех.
– Ну, все по-человечески, как у людей...
А то об угол... Сама... Чего только жена не придумает, чтобы честь мужнюю сберечь!
 
 
Юлия Сычёва

***
 
Если пахнет палый лист
терпко,
и неясная тоска
гложет,
значит, время убирать
репку,
и вершки, и корешки
тоже.
 
Время сосчитать цыплят
стайку,
журавлиному махнув
клину,
лету подвести черту
тайно
и загадывать себе
зиму.
 
 
***
 
Не хуже многих: кров есть, хлеб есть,
но упрекнуть не премину:
по временам впадаю в ересь
и прежде чтимое кляну.
 
Как рыба, что идет на нерест
не по теченью — противу,
еще дышу, люблю, надеюсь -
живу!
 
 
***
 
между полем, между лесом,
между ангелом и бесом,
между Сциллой и Харибдой,
между правдой, между кривдой,
междометий, междустрочий,
многоточий, между прочим,
где-то меж душой и телом
мухой Муза пролетела!
 
Борис Устинов           

В  ПАРКЕ  КУЛЬТУРЫ
А  нынче  парк  уже в   снегу,
Шуга  шуршит  на  берегу,
И  пары  бродят  спозаранку.
Обзора   колесо  скрипит,
И  дятел  важное  стучит,
А  на  катке - примёрзли  санки.
 
Аттракционам  вышел  срок,
А   детворе  и  невдомёк,
Что  сани мастерятся  летом,
И   ёлка  ёжится  в  лесу,
Под  стать обзора  Колесу,
С  непредсказуемым  сюжетом.
 
Таких  красавиц - не  найдёшь:
Топор,  пила,  и  ствол - под  нож,
А  на  полянах  -  пни-колоды,
И  лишь  смолистая  слеза,
Сверкнёт,  как   чудо  в  образах,
Под  шум  весёлых  хороводов!
 
 Туман  над  Томью - поредел,
 Базар  вороний  погалдел,
 Свет,  в  гололёде,  отразился,
 И  сквозь  небесное  окно
 Уже  чуть-чуть сквозит весной.
 И  день   как  будто  бы приснился!
                
 
СЕДОЙ  ПОЭТ
Я,  убелённый  сединой,
На  склоне  лет  пошёл в поэты:
Вдруг  потянуло  на  куплеты.
А  мне пора  бы  в мир  иной.
 
Но  я  упрямо  гну  своё,
Мараю  белую бумагу,
Как  будто снова  дал присягу,
Сжимая  хладное цевьё!
 
Я  понимаю  молодых
И  все  их  творческие  планы, 
И  поэтические  раны:
Какие  планы  у  седых?
 
Идти  вперёд,  заре навстречу,
Всё,  что  успею, то – моё,
Я  не  спешу – ещё  не  вечер.
Что возраст? Ерунда! Враньё!
 
Анатолий Касаткин
 
* * *
Телевизор замолчал,
Время первобытно.
Тишиною дом скучал,
Под Луною сытно.
Тишиною разлеглось
Время.
Щиплет капля.
За секундой погналась
Маятника цапля.
Величава тишина,
Ах, её величество!
В темноте квадрат окна…
Час без электричества.
 
* * *
К перекрёстку на колёсиках,
Меж машин, что в три ряда,
Инвалид спешит с вопросиком:
Не найдётся ль три рубля?
 
Меж рядами, меж «колёсиков»,
Рёв машин – стоять нельзя,
Здесь с наездами вопросики:
Не найдётся ль три рубля?
 
Нефтепроводы по просекам,
Банки, биржи – злоба дня…
И к России есть вопросики:
Не найдётся ль три рубля?
 
Григорий Романов
 
Земля Инская
 
Рубится, крошится кровельно
Мир безоглядно живой.
Берег касательный профильно,
Топот коней столбовой.
 
Жгучие кисти рябины,
Клён стороной – молодой,
Гривы – овражные спины,
Лебедя крик над водой.
 
Небо нет-нет, да уронит
Дождь переспелый, грибной,
Лес под завязку наполнен
Сонной калиной хмельной.
 
Скоро кончается месяц –
Долгие вёрсты домой.
Вот уж колёса и рельсы,
Поезд, разъезд грузовой...
 
Грамотеино
 
Ветер в тучах вихрастый, задиристый
Иву клонит и клёна листву,
Петуха будит вновь голосистого,
Чтобы небу вознёс он хвалу.
 
Здравствуй, здравствуй, моё Грамотеино,
Принимай вновь меня на постой!
Отдохну я душой незатейливо,
Сладких ягод пригубив настой.
 
Над порогом крыльца хороводится
Равнодушная в небе луна –
Серебристая линия сходится
На комоде сквозь стёкла окна.
 
Отгорают зарницы заветные,
За мостом гром вечерний в дали,
В небесах зажигаются летние
Звёзды нашей таёжной земли.
 
 
Максим Веремейчик
 
 
ВОЛКИ
 
Что вы, волки, так жалобно воете,
В снег колючий роняя слюну.
Словно Бога о милости молите,
За икону принявши луну.
 
К небу морды задрали унылые,
Растревожили звуками ночь.
Костерите морозы постылые,
Да судьбу, что нельзя превозмочь.
 
Ваша боль, ваша скорбь и отчаянье
Стылым ветром разносятся в даль,
Возбуждая собачее лаянье
И рождая на сердце печаль.
 
Знаю, вы по натуре бесстрашные,
Но порой к вам приходит тоска.
И слезятся глаза ваши влажные.
Снег картечью сечёт вдоль виска.
 
На рассвете замолкнете, скроетесь,
Уведут вас тропинки в леса.
Только чудилось мне, что вы молитесь,
Надрывая во мгле голоса.
 
В детство
 
В летний, жаркий и солнечный день
Я решил заглянуть в своё детство.
Путь мой шёл между двух деревень
К лесу, соснам, реке по соседству.
 
А в лесу запах хвойный, трава,
Вдоль деревьев кусты и коряги.
Лентой вьётся меж сосен тропа
В пионерский заброшенный лагерь.
 
Я к центральному входу пришёл,
Приминая зелёные стебли.
А вокруг лишь кустов частокол,
Непролазно-ветвистые дебри.
 
Впереди лес враждебный, густой,
Будто не было в лагерь здесь входа.
Заросло всё по пояс травой,
Потрудилась на славу природа.
 
Я пробрался сквозь чащу вперёд,
А вот тут был когда-то бассейн.
Нынче густо крапива растёт,
Да ветрами шиповник посеян.
 
Где забор, турники, корпуса?
Всему срок свой - так было и будет.
Рыжей тенью мелькнула лиса.
Потрудились ударно здесь люди.
 
Там гоняли до ужина мяч
И играли азартно в «Зарницу».
А теперь белки носятся вскачь,
Напугав задремавшую птицу.
 
В моей памяти лагерь ожил.
Здесь я с вами, ребята, со всеми:
Лёха, Саня, Серёга, Кирилл…
Хорошо потрудилось тут время.
 
 
 
Екатерина Краснова

Прошлогодний лист

Оттаял прошлогодний лист,
И на тропинке перелеска,
Не зелен и не золотист,
Весну встречает с интересом.
 
Он воздух пьет и ветру рад,
Ручью, что дарит неизвестность,
И ощущает дождь и град,
Пытаясь заново воскреснуть.
 
В снегу изношен, волокнист
Его наряд неповторимый,
И принимает старый лист
Как дар судьбы неотвратимой
 
И вербы цвет, и синеву,
И солнца луч неукротимый,
И прошлогоднюю листву -
В ней видит свет неугасимый.
 
 
Сегодня 
                                               
Нам утро нарисует облака,
Летящее небесное пространство,
И лета разноцветное убранство
В густом тумане цвета молока.
 
Кофейной пены терпкий аромат
На кухню манит прикоснуться к счастью,
Оставьте режиссерам теле-страсти,
Про завтра сериал еще не снят.
 
Сегодня слушай птичьи голоса,
Сегодня оглянись на быстротечность,
Сегодня превратится завтра в вечность,
Сегодня посмотри на небеса.                               
                                                 
 
Владимир Коньков

Он пришёл
 
Трёхлинейной винтовки истлевший приклад,
Каска острым осколком пробита...
Вот и всё, с чем пришёл неизвестный солдат
На поверку ребят-следопытов.
 
Кем он был в том далёком, жестоком  бою,
Почему до сих пор не схоронен?
Что за взвод выполнял здесь задачу свою:
Шёл  в атаку иль был в обороне?
 
По останкам, изъеденным влажной землёй,
Молодое представилось тело,
И почудилось, будто бежит рядовой,  
Пригибаясь от взрывов умело!
 
И как будто бы снова в одной из атак
Вдруг его взрывом мины скосило,
И от этого  взрыва припомнить никак
Даже имя своё он не в силах!..
 
Потому, знать, в краю неизвестных солдат,
Где уже не убить и не ранить,
Ни имён, ни фамилий, ни званий, ни дат,
А лишь взрывом затёртая память.
 
Там лежит трёхлинейки истлевший приклад,
Рядом каска осколком пробита,
Там ведёт разговор безымянный солдат
С группой юных ребят-следопытов!
 
Юрий Дубатов
 
Отец Дмитрий
 
Курит Митрич, глаз тоскливый синий
Смотрит из подлобья на меня.
А другой на площади, в Берлине,
Выбит до Победы за два дня.
Батины военные рассказы
Наизусть я выучил давно.
Не одернул я его ни разу
И гляжу задумчиво в окно.
Пусть он травит байки фронтовые
Глаз скосив в пустеющий стакан
Знаю точно, если б не такие
До Урала б шел Гудериан.
 
***
Владивосток от нас далеко, но ведь это город-то нашенский
В.И. Ленин
 
На окраине русской державы,
Там, где флот наготове стоит.
Там, где слезы смешались со славой.
Там, где сопки и серый гранит.
 
Где дорога сползает великая
Анакондой в седой океан,
И природы тоска полудикая
Льётся в душу как водки стакан.
 
За Андреевский флаг наш военный!
На закуску - муссона глоток...
Здравствуй город ты мой незабвенный.
Город нашенский - Владивосток!
 
Виктор Киселёв
 
***
А искусство для нас было светлым началом.
Только вот по сегодняшним чётким каналам
Не увидите умных и чистых актрис…
Вам покажут ту сторону ярких кулис,
Что никто, никогда не показывал залу:
Ту изнанку – простите! – чужого белья,
Мол, смотрите -  не ангелы! – ходим помалу…
Восхищаемся мы приблатнённым вокалом
И все принципы жизни берём у зверья.
…Жаль, гуманность не стала для вас идеалом,
Пустоту воспеваете ради рубля.
 Я из тех, кто не видит одежд короля
И я тихо живу в общежитии старом.
…Будет вечер. И дочь мне приткнётся в плечо:
«Что ж ты, папа, замолк?
                   Почитай мне ещё!»
Улыбнётся…
                Не всё стало в мире товаром!
И я снова читаю ей Гоголя.
                                             Даром.
 
 
Ире, девушке из Мариинской тайги,
приехавшей жить в большой город
 
Тебя погубит, Ира, город –
Здесь башню сносит не шутя.
Не надо даже лить за ворот,
«Чтоб сбиться с верного путя»,
Как говорит Дубатов Юра…
Тебе же нет и тридцати.
С твоей красивою фигурой,
С твоей доверчивой натурой –
Тебе здесь счастья не найти.
 
Тебе бы на завод пойти.
Там есть к тому же кавалеры,
Но ты не хочешь на галеры,
Другого ищешь ты пути.
А по- другому как?  Гетерой?
Без чести, без любви, без веры,
И мотыльком лети, лети…
 
С тобой мы из одной тайги,
Но возраст мой диктует темы.
 Решение иной проблемы
Выносит старые мозги.
Нет инсулина третий месяц,
За всё плати, плати, плати…
Льют бесконечные дожди.
Как выжить – Господи, прости! –
От безнадёги не повесясь?!
…Как Ирку, дурочку, спасти?
 
Юрий Климанов
 
 
***
 
Как жизнь крута! Как пахнет керосином!
Как весело у спички на краю
Танцует огонёчек арлекином,
Как чудно прожигает жизнь свою!
 
С тобой пылаю, воздух ртом хватаю
И дёргаюсь в такт звону бубенца,
Я зажигаю, кислород сжигаю,
У спички не предчувствую конца.
 
Чуди, чади, насмешник, нюхай серу,
Кривляйся пожелтевшим языком.
Как жить ещё на погорелье сером,
Не замечая пустоты кругом?
 
И кажется, что жизнь взята в кавычки,
А может, я за скобкой – не пойму.
Танцует арлекин по краю спички,
И умирать не хочется ему.
 
***
 
Когда ты не чувствуешь, кто ты такой,
И не понимаешь, что делать,
И нужен болезненной мысли покой,
В покое нуждается тело
– но нет, не уходит расплывчатость слов,
Сумбурность, бездейственность мыслей,
Бездумные образы слов – как ослов,
Бредущих одной вереницей
– бредущих на бойню – баранов, коров! –
И мысль – мертвецами заполненный ров
– тогда не отделишь
                                    будней от снов.
 
НО – станут действительны вдруг миражи,
И преобразуется тление,
И точно, и явственно видится жизнь
В ритмичности стихотворения.
 
Михаил Стрельцов
 
 
АНКА
 
Растоптав навсегда Ростроповича виолончель,
Завывает январь, перевязанный лентой пихтовой.
Мне милее забава: на Волге уселся на мель
Полукатамаран, возглавляемый смелой Орловой.
 
Воздвижение храма достойно восторженных од,
Если не замечать куполов однобокого злата.
И как весело, бойко, ритмично стучит пулемет –
По-стахановски Анка работает не за зарплату.
 
Это постреализм, это пьяный январь СНГ,
Полоумный стажер перепутал, спеша, киноленты.
Сотрясение храма и ангел, висящий в петле,
В повторенье своем отчего-то уже неприметны.
 
Все хороним кухарок рядком у кремлевской стены.
Надо меньше ломать или строить побольше и выше.
Анке хватит патронов в загашнике вплоть до весны
И она только ждет, когда
подойдем мы
поближе…
 
 
ПАМЯТИ АНДРЕЯ ХАЛЕВИНСКОГО
 
Забирают ветерана пьяного
Мальчики безмозглые, менты.
Что он сделал? Просто пел Фатьянова
Да из Бийска ехал до Инты.
 
За Победу честно выпив стопочку,
В честь ребят, не взявших высоту,
Умолял: «Отдайте, парни, «соточку»,
Мне же надо ехать на Инту.
 
Там дружочек, выбрались с которым мы
Под обстрелом к стынущей реке.
Написали: увозили «скорыми»,
Он полвека вкалывал в Инте».
 
Автоматно матом в спину – практика;
Стопку засчитали за вину.
Вытрезвитель ожидал солдатика,
Грудью защитившего страну.
 
Галина Червова
 

Листочек клена

Смотрю в окно, саднит простуда,
С погодой мне не повезло.
Листочек клёна, ты откуда,
Прилип на мокрое стекло?

И вижу, как в осеннем свете,
С лучами солнца в вышине,
Тебя сорвал залётный ветер
И преподнёс в подарок мне.

Кружатся в парке листьев стаи,
Верша стремительный полёт.
Мы все куда-то улетаем,
Когда приходит наш черёд.

Ах, листик мой! Целебной силой
Пошли мне радости подъём.
Побудь со мной, не в луже стылой,
А на стекле, в окне моём!
 
 
Елена Елистратова
 
*  *  *
Птицы живут под крышей.
Птицам под крышей слышно,
Как завывает ветер
Полночью в феврале,
Как разбудить берёзы
Тщётно стремится ветер,
И до утра берёзы
Мечутся в страшном сне.
 
Птицы живут под крышей,
И с высоты им видно,
Как замирает город
Полночью в феврале,
Только метель угрюмо
Свищет по переулкам,
Рыщет по подворотням,
Взяв одинокий след.
 
Птицам тепло под крышей
Мчаться в тоннеле ночи,
Птицы под крышей знают:
Скоро забрезжит свет,
И на балкон хозяйка
Выйдет, платок набросив,
Будет опять в кормушке
Птицам насущный хлеб.
 
*  *  *
…И вижу, что кончается зима,
И впавшие в беспамятство деревья
Уже не так зловеще проступают
На фоне замороженных небес.
 
И город, отложив свои дела,
Рябиной кормит шумных свиристелей,
Как прогулявший физику подросток,
Скитающийся по чужим дворам.
 
И где-то за пределами всего,
На грани помутнения рассудка,
Звучит определённей с каждым часом
Предчувствие прозрений и начал.
 
Лети, душа, как бабочка на свет,
На этот звук легко и безмятежно –
Ещё одна весна в твою копилку,
Ещё один в гербарий первоцвет.
 
Виктор Кальсин
 
***
Провинция, сто жизней до Москвы,
мостов, вокзалов, перелетов...
Накачиваем спины шеи, морщим лбы,
но дешев этот труд и фиолетов.
 
С кем, бабушка, живешь? Как, дедушка, табак?
Скажите штатному разине
про кислую капусту в погребах,
китайские матрешки в магазине.
 
Вдогон слова и семечки хрустят,
идет футбол в пыли за гаражами,
и с нежностью утопленных котят
глазеют с подоконников герани.
 
 
***
Осень в озябшем К.
Видимость перспективы.
Однообразная, как река,
жизнь течёт без мотива.
Полдень катится под уклон,
редок суетный ряд калашный,
кто-то брякает за углом
старомодный танец, сухой, как кашель.
Чебуреками пахнет парк,
дождь накапал на полстакана.
Вышел из дому Пастернак,
крошки вытрусил из кармана.
Отплясал балаган-мангал,
послесловие после свадьбы.
Наскакавшийся, как монгол,
город спешился – где поспать бы.
Успокоилась карусель,
перекрыли фонтану краник,
в листьях рыскает спаниель
чуя косточку или пряник.
Пробирает, скребёт тоска,
обернешься, как будто звали.
Показалось. Зима близка,
что синоптики ни сказали б.
 
Алексей Бурко
 
* * *
 
Усталый зной отыгрывал назад,
Циклон сменял наскучившее вёдро,
Под страшный дождь, точнее, дождепад
Я подставлял пластмассовые ведра.
 
Напор воды к бесчинствам призывал,
Манил фантомом праздничного буйства,
Катил огромный, как девятый вал,
Бурлящий ком неслыханного чувства.
 
Но этот монстр был непосилен нам,
И эта служба втрое непосильна:
Нести любовь, в тот час, когда она
Вдруг снизойдет с небес дождем обильным.
 
Порывы ветра тайну унесли,
Наплыв безумства прекратился скоро.
Я прочитал по радуге вдали,
Что солнце убивает сизый морок.
 
И понял вдруг, увидев влажный луч,
Что, бессердечной совестью ограблен,
Начну стыдиться уходящих туч
И собирать оставшиеся капли.

* * *
 
Вен. Ерофееву
 
Я резво шел, я смело мыслил,
я супермаркет покорил,
я под сияньем летней выси
над всеми дерзко воспарил.
Пускай умолкнут злые толки,
меня в объятьях крепких вин
ждут поцелуи комсомолки
и вечнопахнущий жасмин.
Поэт - звенящей предан лире,
доисторический реликт.
Пребудет с нами в тряском мире
свободный гений Венедикт.
Как ни крути как ни планируй –
тот был таким, тот был таков –
мы в равной мере пассажиры
до лучших, горних Петушков.
Под перестук колес вагонный
вольготно чувству и уму.
Таланту автора покорный,
я уподобился ему.
Я так же спорил вдохновенно,
я так же закадычно пел,
на полустанке вожделенном
я так же выйти не успел.
 
 
Сергей Чернопятов
 
***
У небесных судов крылья рвёт,
А от водных скрывает фарватер.
Где-то рядом он с нами живёт,
Людоед – человеческий фактор.
 
Этот новый серийный кощей,
Ни в какое яйцо смерть не прячет.
Добры молодцы, видит злодей,
Нынче, кажется, вымерли напрочь.
 
Потому кровь пустив у высот,
В предвкушеньи спускается в шахту.
Порождающий вдов и сирот,
Душегуб – человеческий фактор.  
 
Встреча одноклассников
 
В прошлом веке, в столетье великом
Наш учитель любил задавать
Сочинение после каникул,
Как легко его было писать.
 
Вот и ныне голов поседелых,
Не спасёт юбилейный обед.
На доске педагог вывел мелом –
Тема: « Как я провёл сорок лет».
 
 
 
В лифте
 
Гладких  стен, с нетерпением, снова дождусь,
Гладких  стен, что в автографах звучных
И в объятии их, как всегда прокачусь -
Ездить грамотным  в лифте не скучно.
 
Благо,  времени воз - так высок мой этаж
И как будто филолог капризный,
Изучаю соседей словарный багаж,
Весь их минимум, нужный для жизни.
 
И казалось,  что фразам мертвящим, пустым
Ни конца уже нет, и ни края…
Этажом перед пятым,  а может шестым
Строчка в самом углу оживает…
 
Словно в знойной пустыне глоток ключевой
Предложили испить мне  водицы -
Нацарапан призыв чьей-то детской рукой:
«Мух не бейте, они ведь как птицы!»
 
Ирина Тюнина
 
***
А весну я люблю всякую! –
Даже если по лужам хлябаю,
Даже если в носу хлюпает,
И гудит голова глупая!
 
Я готова болеть гриппом,
В мутных лужах удить рыбу,
С малышами играть в песочнице –
Пусть только зима кончится!
 
Баллада о семейном доме
 
Чай незаметно становится облачно-серым,
Втиснутым в чашку, дрожащим осенним солнцем.
Пахнет заварка вениками и сеном,
Чем-то промозгло-горклым – в общем, не пьется.
Чайник шипит, но ссора еще не вызрела.
В темном нутре не грозища, а так – брожение.
Каждый на что-то уставился в телевизоре –
Видно, давно уже ищет свое отражение.
Дом осыпается пылью, бьется в конвульсиях.
И раздает привычно многоэтажность
Роли влюбленных, но разница наших пульсов -
Может, ударов сто или больше даже.
Время стекает заученно с телеэкрана –
Помер сосед, и мы так нежданно – невечны:
Сначала уходит любовь, потом – тараканы,
А после и люди начнут собирать вещи.
Будет слоняться ветер запойным пьяницей,
Чайник пропьет, телевизор и прочую рухлядь,
Взвоет с тоски и сгинет, а пыль останется,
Даже, когда стены вокруг рухнут.
Сумрачный рай для оглохших ушных перепонок –
Старый семейный дом, где дышать нечем;
До исступления тесный, и наш ребенок
Пальцем в пыли рисует знак «бесконечность».
 
Дмитрий Мурзин

***
 
Снимается наш Афоня на фоне Левиафана
То трезвый, то в шлемофоне, то, извините, пьяный.
 
Снимается наш Афоня, да там этих снимков – с горкой,
В Берлине и на Афоне, да в Пальма-де-блин-Мальорке.
 
Афоня дерзит – но в меру, Афоня наш меру знает,
Терпеть не может премьера, но Путина – уважает.
 
Афоня такой спокойный, Афоня такой понятный,
Откроет окно Овертона, потом закроет обратно.
 
Афоня будильник вертит, ему на работу рано…
Пройдут и Левиофаны, Афоня и не заметит.
 
***
Накосячил наш конь с бороздой.
Накосячил со щукой Емеля.
Поманило нас небо звездой –
Вот и цель. Ну а кто мы без цели?

А куда нам без цели? Куда?
Лишь на кладбище, либо к острогу…
Путеводная светит звезда,
Освещая, к примеру, дорогу,
 
По которой – ни славы, ни мзды,
По которой шагаем повзводно
Мы на свет путеводной звезды.
Биполярной звезды путеводной.
 
 
«…И СЧАСТЛИВЫХ ТВОРЧЕСКИХ… ВИБРАЦИЙ!»
 
(заметки пародиста о стихах, опубликованных в журнале «Огни Кузбасса» в 2017 г.)
          
           Наш известный кузбасский поэт и литератор Валерий Зубарев когда-то лукаво-озорно написал:
           …Пусть поэт почешется,
               Пусть народ потешится.   («Огни Кузбасса», 2012г., №1)
 
            И, словно выполняя пожелания Валерия Федоровича, в 2017 году журнал «Огни Кузбасса» опубликовал интересные пародии (также стихи и басни) Николая Башева.
 
           А, кроме того, строчками для пародий порадовали и некоторые авторы журнала.
 
           В первом номере опубликованы стихи Игоря Тюленева (г.Пермь):
          …Схожу с ума от русской речи,
              Взвалив ум с разумом на плечи,
              Под мышкой – классиков тома…
            «Ты гений?» - «Нет!» Ещё не вечер.
              Хотя бы чтивом обеспечен…
 
          От обиды за классиков, чьи тома, сошедший с ума от русской речи, автор назвал чтивом, и появилась эта пародия:
 
           Пишу стихи, а думать нечем, -
           весь разум выпал мне на плечи
           и гениальности дал крен.
           Безумье столь красноречиво,
           что классиков назвал я чтивом, -
           я ж в русской речи нихт ферштейн.
          
    
          Также в первом номере журнала есть подборка стихов кемеровчанки Елены Елистратовой, которая пишет:
 
          …И мысли на квадратики крою,
              Чтоб с ними примириться и ужиться…»
 
          Как было не спародировать данные строчки?!
 
 
           Я целой мысли хода не даю,
           иначе за нее не зацепиться, 
           я мысли на квадратики крою, -
           им в клетках мозга легче угнездиться.
 
          Читатель, знай, поэт не виноват,
           коль сплёлся стих заумно-непонятно,
           ведь автор вместо мысли брал квадрат,
           а с ним на всё, и на стихи, - вообще квадратно!
 
           Также Елена провозглашает следующее:
 
           …И радостно, свободно, просто жить,
               Как будто до конца одна минута.
 
          Столь непонятный оптимизм перед собственным концом дал повод для следующей пародии:
 
          Обрадуйся тому, что до конца
           осталась у тебя одна минута,
           не прячь от вечности счастливого лица, -
           не суицидник ты, - твоё веселье круто.
 
           Кончаясь, очень радостно живи,
           в агонии будь счастлив и свободен,
           но только стих мой бредом не зови, -
           для мазохистов он вполне себе пригоден…
          
 
           В этом же номере журнала представлены стихотворения Елены Берсенёвой из Новосибирска, одно из которых смело называется «Ода русскому языку», однако больше похоже на насмешку над оным:
 
          …Когда застукан мужем
              С подругой в уголке –
              Оправдываться нужно
              На русском языке!
 
           На что Елене Берсенёвой хочется ответить так:
 
          Да будь ты хоть немым арабом,
           не в свой проникнувшим гарем,
           когда с чужой застукан бабой, -
           болтай на русском без проблем!
 
           И вмиг закрыта будет тема,
           и ты спасёшься невредим:
           шок свалит с ног хозяина гарема, -
           наш русский ведь и здесь непобедим!
 
          
            Также в первом номере журнала опубликована подборка стихов новосибирчанкиЮлии Федорищевой, где встретились такие строчки:
 
           …Я верю в то, что солнце греет землю…
           …Я верю в мёд и яблочную мякоть…
 
  А это пародия:
  
  Я верю в то, что есть зима, и даже лето,
  я верю в ломтик помидора и в бульон,
  мне также верится, что вертится планета,
  и что крупнейшее из всех животных – слон.
 
  Я помню, в школьные года имела веру
   в экватор, суффиксы и правила сложения.
   и даже сделала отличницы карьеру,
   уверовав в таблицу умножения.
 
   Ещё я удивляла всех нередко
   своею верой в знаки препинания,
   но, … детям ставили за знания отметки,
   а мне - за истовую веру в эти знания…
 
 
            В этом же номере опубликована подборка стихов Тамары Сагатовой из Междуреченска, у которой в прекрасном стихотворении есть очень неожиданная концовка:
 
            Ах, какое утро роскошное!
            Синее небо. Жаркое солнце пустыни.
            И повсюду розовый свет
            От розовых перьев фламинго,
            Как всё это сберечь…
            «Надо сберечь», - утверждает с неба Сенкевич.
 
            Этот глас в пустыне не мог остаться без ответа:
 
            Грядку сажала, - со мною общался Мичурин,
           а поливала, - Колумб бороздил воду в бочке.
 
          Жучку погладила, - Павлов пришёл ставить опыт,
           рук не помыла, - Чуковский привёл Мойдодыра.
 
           К дому пошла, - архитектор Растрелли со мною,
           мне бы в пустыню, - а там с неба вторит Сенкевич…
          
 
              В четвёртом номере журнала обилием строчек для пародий потряс петербуржец Виктор Тихомиров-Тихвинский, хотя он и подчёркивает своё стихотворное трудолюбие:
 
            …Этот стих пишу. Стараюсь!
               Жду похвал, а не хулы!
 
               Но как не откликнуться пародией на следующие строки этого автора:
 
           …А рядом лес таинственно молчит,
               Как будто бы снотворным накачали…
 
           Пародия:
 
            Был тихий лес вполне здоров на вид:
           с хорошим сном и жизнью без печали,
           но как-то он болезненно молчит, -
           всё ясно: клофелином накачали.
 
           Лишь дятел нарушает тишину
           (забыл про отдых – жертва амнезии), -
           так бьётся головёнкой о сосну,
           видать, под местной он анестезией.
 
           Ослаблено бредёт бедняга ёж, -
           как будто витаминок не додали.
           Спрошу его: «ЗдорОво ли живёшь?»,
           ответит хмуро: «Здоровей видали…»
 
           В кустах лиса листочком шебуршит,
           от диареи ищет пятый угол,
           от съеденных мышей живот болит, -
           плутовке нужен активированный уголь.
 
           А волку бы помог валокардин, -
           за сердце держится своей когтистой лапой, -
           недавно посетил в селе овин,
           но после вил уже не станет папой…
 
           Стоп. Я допил из фляжки свой нарзан,
           поправил тёплый шарфик от бронхита,
           от колик принял внутрь эспумизан
           и сел под ёлку дочитать про Айболита.
 
           
           Удивил Виктор и странной для него тишиной на кладбище:
 
           …На кладбище кладбищенский сторож не спит,
               И такая стоит тишина,
               Будто нет здесь людей, будто каждый убит,
               И осталась лишь память одна.
 
          На что хочется коротенько ответить:
 
           На кладбИще обычно галдёж и гульбище,
           я не раз принимал в них участие сам.
           Непривычна мне лишь тишина на кладбище,
           и… она так мешает дремать сторожам.
 
 
           В пятом номере опубликованы стихи нашего известного поэта Сергея Донбая. У Сергея Лаврентьевича заинтересовали следующие строки:
 
           …Мысль выступает в голове
               Без всякого порядка…
           …Гуляли мысли в голове.
               Как клёны, в два обхвата…
           И, наконец:
               Какое хрупкое занятие – думать…
 
           А это пародия:
 
           Я хрупко думать не рождён,
           в том мысли виноваты, -
           все прут толстенные, как клён,
           кто – в два, кто – в три обхвата.
 
           Пытался их нумеровать,
           чтоб шло мышленье гладко,
           но мысли лезут выступать
           без всякого порядка.
 
           От наглой мощи их ослаб,
           жду музу, как награду,
           она пришла – как баобаб,
           и…всё срослось, как надо!
         
           На этой высокой ноте хотелось бы закончить пародийный обзор, но в шестом номере журнала нельзя не обратить внимание на подборку стихов известного поэта Светланы Кековой. Меня заинтересовали следующие строчки Светланы:
 
           В Саратове по улице Советской
           я шла в толпе, орех сжимая грецкий
           в своей руке, и думала о том,
           что вот - вокруг меня - чужие люди…
 
           А это пародия, в которой, подражая автору, хочется развить тему простого рифмования  названий орехов и улиц, например:
 
           Когда иду по улице Советской,
           в руке орех сжимаю только грецкий.
           Когда бреду по улице Центральной,
           в руке уже зажат орех  миндальный.
           Когда бегу по улице Садовой,
           орешек в кулаке держу кедровый.
           Когда спешу по улице Матросова,
           потяжелей беру орех - кокосовый.
           Когда ж сверну я в переулок вдруг,
           вообще в руке окажется фундук.
         
           Также в шестом номере есть публикация стихов Александра Паксиваткина, у которого нашлись инженерно-новаторские строчки:
 
       …Я кричу высоким журавлям:
         «В добрый путь! Счастливых вам инерций.
           Через степи, горы и моря!...» …
 
           Чего только не желали поэты улетающим журавлям, но, думаю, ещё никто не пожелал им счастливых инерций. И потому пародия:
 
           Очень я механику люблю,
           термины её ласкают сердце,
           даже вслед желаю журавлю
           счастья в виде множества… инерций.
 
           Через реки, горы и поля –
           путь его вдоль разных территорий.
           Я б ещё желал для журавля
           счастья в смысле чётких траекторий.
 
           Я себе хотел бы пожелать
           (ведь и физик я, и лирик, братцы!):
           строки поладнее выверять
           и счастливых творческих… вибраций!