Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Западносибирские сны

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Добрый сказочник...

А тогда доставшиеся мне при дележе около двух пудов мяса комсомольцы-добровольцы смели тут же, но поток идущих домой к нам «на медвежатину» не только не иссякал, наоборот - с каждым днем увеличивался. Городская газета «Кузнецкий рабочий» дала крошечную заметку о том, как на охоте повезло молодому писателю: попался не один медведь - сразу два. Доброхоты и пересмешники передавали друг дружке, что идти с одной бутылкой к писателю поэтому неудобно, тоже надо непременно - с двумя, и я, обязательно рассказывая всякому новому гостю, как всё на охоте произошло, не только вскоре охрип, но и еле ворочал языком. Речь мою, начинавшуюся с выразительного: «Значь, так» в конце концов записали на магнитофон, и в ответ на очередную просьбу живописать медвежью охоту я только молча нажимал клавишу... Но что было делать с вожделенной, которой всем так хотелось отпробовать, медвежатиной?

Каждое утро я шел на маленький базарчик в нашем поселке, ещё студентом, приехавшим на преддипломную практику, потрясший меня чисто сибирским изобилием: изжелта-белые круги заледеневшего молока один на другом - пять литров в нижнем круге и всего «поллитерка» в верхнем, - мороженые пельмени в мешке, мерзлые, с негнущимися лапами, непотрошеные зайцы... Но отступала, отступала теперь Сибирь-матушка перед мощными ножами бульдозеров, норовивших отрезать наше светлое будущее от проклятого прошлого.

Случалось, на базаре не было уже и картошки, не то что мяска - приходилось на автобусе полтора часа трястись в город: не станешь каждый день клянчить «козлик» у кого-либо из руководящих дружков. К тому же мероприятие это скрытное, тайная, можно сказать, операция: купить и свинины, и говядины, чтобы к вечеру, будучи через мясорубку пропущенным, и то, и другое превратилось в самую настоящую «медвежатину»...

- Местные-то... кержачки... говорят, что прошлое лето было грибное да ягодное, - расслабленно рассуждал потом за столом кто-нибудь из старых дружков, почему-либо опоздавших с визитом в первые после нашей удачной охоты дни. - А сладости особой... в мясе-то у «хозяина тайги», а?.. У прокурора. Сладости от ягод не чувствуешь... Зато кедра, а?.. Что там ни говори, кедрой-то от котлет сильно потягивает... припахивают кедрой, а?

Но, может, на Новокузнецком базаре мне, и действительно, всякий раз попадались куркули, кормившие свиней либо коров исключительно кедровым орехом?!

А, может, это на нашем ликеро-водочном, нарушая всякие санитарные нормы, её, проклятую, давно уже гнали исключительно из «кедры»?

Но, видно, кончилась для нашей компании полоса удач, наступила пора невезения...

От постоянного перекладывания из кармана в карман лицензия моя уже успела слегка замуслиться, а лось нам все так и не попадался.

- Ходить не умеют, снег под имя больно хробостит, - объясняла «самому» Марья Евстафьевна наши неудачи. - Он-те слышит издаля и бегит, даже на вид не подпускает. Чево его теперь ноги бить? Пока мороз не отпустит - нечева!

И дед соглашался:

- А ить праильна, баушка, трактуешь. И что удивительно? С Лявонтичем суду ясно, он южный человек, на лыжах не ходил отродясь, упадёт с ружьем головой в сугроб - гул с разлома на Монашке слыхать, как потом стволы продувает. Но остальные-то поди с путцами на ногах родились!

Не везло в тот сезон не только нашей компании. Говорили, что лось, чуя жестокую зиму в отрогах Кузнецкого Алатау, задержался в алтайской тайге, кормится пока там, и неизвестно, придет ли потом на юг Кузбасса, в Горную Шорию... Срок отстрела продлили почти на месяц, по пятое февраля, но третьего я должен был уезжать в Кемерово, чтобы оттуда лететь в Москву: в «Спутнике» меня включили в группу, которая впервые отправлялась в Австралию - до этого наши туристы там не бывали.

Конечно же, в те годы жизнь меня баловала.

В специальном номере областной газетки «Даёшь домну!», заменившей в горячие предпусковые дни, накануне раздачи орденов и ценных подарков, «зачуханный» наш «Металлургстрой», бывший всего-то «органом парткома и постройкома», 28 июля 1964 года сообщалось о двух, как, надеюсь, вы понимаете, почти что равнозначных событиях: первая домна Западно-Сибирского металлургического завода дала наконец чугун, а вашего покорного слугу в Союз писателей приняли.

Будто нарочно случилось, что вышедший в Кемерове мой первый роман «Здравствуй, Галочкин!» - конечно же, «ещё пахнущий типографской краской», конечно, так! - сам я тоже впервые увидал в клубе «Комсомолец» на торжественном вечере, посвященном первой плавке.

Ясное дело, книга «про нас» на какое-то время вытеснила в поселке другое чтиво, знакомые и незнакомые приставали ко мне с традиционными, доводившими до белого каления вопросами о прототипах, а некоторые, проявляя инициативу и фантазию куда побогаче авторской, сами прямо-таки назначали себя прототипами и в соответствии с тем, прообразом какого героя он сделался - положительного либо отрицательного - всякий такой самоназначенец либо радостно теперь бросался ко мне, завидев на улице, долго тряс руку и уверял, что «за ним не заржавеет», либо с мрачным лицом, с суровою мордой заранее переходил на другую сторону и отворачивался.

С кем-нибудь из обиженных, бывало, я пробовал объясниться. Буквально отлавливал, когда тот пробовал исчезнуть в толпе и, заранее понимая, в чем дело, в лобешник, что называется, спрашивал: откуда, мол, взял, что я про тебя не так написал? Почему ты решил? И где оно в книге это место, где я тебя «вывел», - ну, покажи!

- Помнишь, у тебя там один ночью кирпичи крал? - испытывающе глядел на меня обиженный.

- Ты-то при чём?

- А за что меня на товарищеском суде разбирали? Кабутто ты не знал...

- Да в самом деле не знал!

- Ты?.. Не знал?!

В автобусе, который ходил в город, народу в любое время суток было тогда битком, но однажды добираться пришлось в такой тесноте, что вдохнуть-выдохнуть в салоне можно было, и в самом деле, лишь по коллективному договору... Но именно тот рейс больше всех остальных запомнился мне ощущением счастья, которого до того не испытывал.

Обеими пятернями вцепившись в верхний поручень, гнулся над читавшим книжку краснорожим толстяком, о крутое плечо которого напиравшие сзади пытались раздавить нижнюю половину моего несчастного тела... Сопротивляться я уже перестал, будь что будет, и с точностью передающего устройства всякий очередной толчок аккуратно перепускал на краснорожего... ишь: девчонки, бедные, давятся, а он устроился с книжечкой!

И вдруг, когда опять наклонился над ним, увидал: читает моего «Галочкина»!

Невольно я как бы подтянулся, потом слегка склонился над ним уже нарочно: ну, точно, точно!..

Да как читает внимательно!

С превеликим усилием мне сперва удалось смягчить в себе действие передающего механизма, свести его работу до минимума, а когда парень, явно откликаясь на происходившее в книжке, недоверчиво нахмурился, но почти тут же расплылся в довольной улыбке, я принялся, напрягаясь до дрожи в руках и ногах, оберегать его, и чем беспощадней становилась давка в автобусе, тем больше «мой читатель» казался мне хрупким интеллектуалом, угнетаемым жестокой равнодушной толпой...

Когда перед остановкой уже в центре поселка он, спохватившись, глянул в окно и торопливо завернул треугольничком край страницы, я положил дрожавшую от напряжения пятерню на обложку и негромко признался:

- Моя книга!

Сбросив мою руку, он уже начал было вклиниваться в толпу, но деловито остановился, с интересом спросил:

- А по морде?..

Через четыре десятка лет я написал маленький рассказик «Гамбургский счет», байку, в которой запоздало предполагал: а не было ли это тогда оценкой художественных достоинств моего «Галочкина»?

Но вроде бы нет, нет: далекий от официальной критики Владимир Николаевич Турбин, во времена студенчества шефствовавший над нами в газете «Московский Университет», где напечатан был когда-то мой первый рассказ, в очередном своем «молодогвардейском» обзоре поставил «Галочкина» выше книг Виля Липатова и Василия Аксенова, оговорившись, правда, при этом: не хватает, мол, автору литературного опыта, в книге как бы видны еще не снятые после создания романа леса - к его бы знанию жизни да писательское мастерство!

Но как, скажите мне, без лесов, если столькое в моей жизни было с ними в то время накрепко связано!

Где же, как не там перекурить с бригадиром каменщиков Володей Ивановым, якобы горлопаном, приехавшим на нашу ударную стройку за длинным, само собою, рублем, на самом деле - с великим правдоискателем?.. Как на них стремительно не взлететь, чтобы не успели разбежаться девчонки, только что отпускавшие сверху шуточки в адрес «прессы» вообще и ответственного секретаря газетенки «Металлургстрой» в частности? Как...

Да что там, что там!

В пятьдесят девятом мы называли себя «деревянными мальчишками», объясню потом, почему. Четверка друзей: комсорг стройки Слава Карижский, бывший секретарь одного из райкомов Москвы, главный механик нашей жилищно-коммунальной конторы, тоже москвич Юра Лейбензон, «главный сдергиватель», как говорил о нем поднимавший сжатую пятерню у плеча и тут же выразительным рывком - ясно, что после этого из сливного бачка над унитазом должна была вода хлынуть! - опускавший её Геннаша Емельянов, редактор многотиражки, мой шеф, и я, многогрешный...

Все мы были до этого женаты и уже как бы нет, у всех у нас - кроме в городе жившего Геннаши, которого и первое, насчет жен, тоже тогда ещё не касалось - была однокомнатная квартира, и часто кто-нибудь на два-на три месяца уступал её кому-то из «остро нуждающихся», какой-нибудь многодетной семье или одинокой, приехавшей в командировку на стройку журналистке, а сам перебирался жить к товарищу... к «товарищу по этому делу », как любил говорить, щелкая пальцем по горлу, легендарный лейбензоновский слесарь Петро Дериглазов, чья жена готовила ну совершенно потрясающую пучеглазку ... Пройдет четыре десятка лет, в августе 91 -го в Москве мне позвонит Карижский, который как раз в это время, по-моему, после долгого пребывания на посту генерального директора Госцирка СССР получит генеральскую должность в Главном таможенном управлении, и я закричу ему в трубку: «Как здорово, что ты позвонил!.. Не сходить ли нам тоже к Белому дому, Слава?.. Я слышал, там всем желающим щедро раздают путчеглазку !..»

«Не телефонный разговор», - сказал он скороговоркой и тут же стал о чем-то другом.

Из «деревянных» мальчишек потихоньку перешли в «тряпошные»? Или все это в нас было уже тогда?

Однажды - из квартиры моей на четвертом этаже только что выехал несколько месяцев проживший в ней экскаваторщик Женя Орлов - все трое собрались пожить у меня, а тут как раз начался ремонт, дом забрали в леса, и мы ударили по рукам: запираем дверь на замок и ключ отдаем соседям. Разве не должны мы делить с остальными общие трудности?.. Должны! Поэтому - всё: из дома и в дом к себе ходим исключительно по лесам, влезаем через окошко. Кто войдет в дверь - тот «ставит».

Довольно долго правило это и днем и ночью соблюдалось неукоснительно, но после того как ранней зарей одного из нас, тяжело подбитого Бахусом на комсомольской свадьбе знатного сварщика, чуть не вся эта свадьба несла домой на руках, и леса затрещали, стали крениться и чуть не рухнули, - правило это пришлось отменить: для коллективных, с тяжелой ношей, походов хлипкие, сооруженные наскоро леса были все-таки не совсем приспособлены...

Тут, пожалуй, самая пора рассказать ещё об одном читателе моего «Галочкина»...

В конце лета шестьдесят четвертого года я спешил на второй этаж «Юности», только что открытого молодежного кафе-стекляшки, и на лестнице носом к носу, что называется, столкнулся с первым секретарем кемеровского обкома партии Афанасием Федоровичем Ештокиным... Теперь-то, через столько лет, можно всякое предположить: может быть, ему понравился обед, которым только что угощало его наверху наше городское руководство, может быть... Но почему не предположить, что ему, и в самом деле, понравился мой роман?

Невысокий и плотный, с насмешливыми в ту минуту глазами - заступил дорогу молодому писателю! - Ештокин деловито протянул мне руку, и я оторопело пожал её, но он не спешил отпускать мою ладонь.

- Хорошо, что увидал тебя, - сказал запросто. - Молодец: отличную книгу написал!

Я что-то такое пробормотал - мол, спасибо! - а он повел головой на окружавший нас на лестнице свой синклит из пяти-шести человек:

- Надеюсь, все уже прочитали?

Как помню, возникло некоторое замешательство, которое Ештокин, поглядывая на молчавших своих соратников, нарочно, как понимаю теперь, продлил, потом, отпуская руку, весело сказал мне:

- Ничего-ничего, теперь они непременно прочтут... Не знаю, что потом скажут, а я тебе повторю: молодец... только знаешь что? - и он посерьезнел. - Сам ты куда торопишься?.. В кафе! Посмотри, какое красивое получилось, какое светлое... тебе почему-то именно тут с дружками посидеть хочется, разве не так?

Чего ж не так, если Геннаша наверху там уже заждался?

Конечно, я разводил руками, кивал, а он будто вовсе не выговаривал мне - он как бы вместе со мною размышлял:

- А где твой Мишка Галочкин, вспомни, пьет? То на стройке... где-то посреди штабелей кирпича. То чуть ли не в подъезде... всё в каких-то мрачных местах. Ты же любишь его, это видно, болеешь за него - ну, так хоть чуть пожалей! Хочу, чтоб ты понял: мы и так тут в Кузбассе живем, бывает, не очень весело, а если это ещё и специально нагнетать да подчеркивать... Если у людей ещё и надежду отобрать? Вот на этот счет, я прошу тебя, ты подумай... он ведь тоже мечтает о красоте, твой Мишка, а ты его знаешь и любишь - вот ты ему первый и помоги!

Разговор этот запомнил почти дословно, с ним все ясно, а вот о последствиях его я потом размышлял годами, и чем старше и опытней становился, тем яснее мне делалось, сколькое он в моей жизни определил, этот доброжелательный, отеческий разговор на виду у всех, от каких бед прикрыл, сколькому потом помог сбыться.

- Скучно живешь, писатель! - сказал мне как-то первый секретарь новокузнецкого горкома комсомола Виталий Вьюшин. - Пьешь там в тепляках со своими монтажниками, в этих собачьих будках... Кроме стройки да поселка, любимой своей Антоновской площадки, почти ничего не видишь. Надо бы тебе на большой мир посмотреть... Решили отправить тебя в Канаду... надеюсь, не будешь возражать?

Конечно, мы с ним дружили, для меня он давно был Витя Пьюшин, но при существовавшем тогда порядке вещей разве бы Витя принял такое решение единолично?

- Да ведь это сумасшедшие деньги! - чистосердечно воскликнул я, узнав, что за путевку мне придется выложить «Спутнику» шесть с половиной тысяч.

- Папа Володя готов за тебя заплатить, - в чуть небрежной своей манере опять сказал Вьюшин. - Надеюсь, тоже не против?

«Папа Володя» - Владимир Григорьевич Толчинский, управляющий трестом «Сибметаллургмонтаж», начальник тех самых «ухорезов», в чьих «собачьих будках», бывало, и правда что... бывало, бывало!

И кабы только в них...

Но я о другом: «Папа» прошел войну танкистом, на Курской дуге участвовал в том страшном сражении под Прохоровкой, был ранен, чудом выжил и, глядя теперь на грохочущую металлом, брызжущую сваркой работу своих орлов-высотников, притворно ворчал: мол, «устроили Прохоровку»!

Был он специалист высокого класса, не ронявший себя на оперативках да рапортах ни перед каким начальством, был строг, когда следовало, и был всегда готовый работяге помочь, добряк, которого за это беззаветно любили, прощая и громкий, бывало, крик, и артистический, на хорошем фольклорном уровне, мат... Папа, Папа! Родной Владимир Григорьич! Как жалею теперь, что слишком поздно взялся говорить прямым текстом - не сразу, отцы, наука ваша дошла до меня, тем более, что дело мое, что там ни говори, все же особое... И заботы ваши с трудами праведными, и неординарные поступки, и черты ваших характеров недюжинных, и даже черты лица раздал я своим «собирательным» героям под другими, под выдуманными фамилиями... Стольких и стольких это касается, но, как говорится, особь-статья, - сибирские наши морозоустойчивые евреи, сибираки наши - и Нухман Абрам Михалыч, первый начальник стройки, и начальник соседней - Казского рудника, Генрих Генриховчи Биншток, и управляющий наш Марк Семенович Неймарк, собиравший нас, молодых спецов, для дружеских бесед в первые, самые тяжелые годы стройки... Сколько чисто русских характеров вылепил потом я из их непростых еврейских судеб, но это оправдано, оправдано: живя среди русаков - да ещё каких, ещё где! - вы делали всё, чтобы перед нами в грязь лицом не ударить, всегда брали на себя самую тяжелую ношу, но ведь так оно, по хорошему-то, и должно быть!

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.