В мире много писателей, великих и не очень.  В моем представлении Виктор Чугунов писатель исключительный.  Он создал неповторимо самобытную прозу.  По нынешним меркам, описанная им жизнь может показаться архаической, а воспитанной на коммерческих понятиях молодежи и вовсе неинтересной.  Да и написал он немного, так как прожил всего 36 лет.  При всем притом Чугунов обогатил литературу своеобразными человеческими характерами.  Многие его новеллы можно смело назвать шедеврами.

   По воспоминаниям новокузнецкого прозаика Геннадия  Емельянова, сенсационно прозвучал на семинаре молодых писателей (1966) рассказ «Локомобиль».  

«Да где же вы раньше-то были?» - вымолвил руководитель семинара Сергей Антонов, виртуоз короткого рассказа и теоретик этого жанра.  А где был Чугунов?  В Междуреченске, работал горным инженером (взрывником) и поначалу печатался в городской газете «Знамя шахтера».  С «Локомобиля» началась его внемеждуреченская известность.  

   Сюжет рассказа действительно беспрецедентен.  Локомобиль – паросиловая машина, применявшаяся когда-то в технике. Он позарез необходим там, куда его транспортируют с помощью тягача четыре человека, преодолевая таежное бездорожье. Каждую ночь за время пути жена старшего группы Трофимова проводит с молодым Семеном.  Муж делает вид, что не замечает измены, которая почти и не скрывается.  Все дело в том, что он сдерживает личные эмоции ради достижения цели – ведь локомобиль ждут люди.  Поведение Трофимова – нечто другое, чем подвиг самопожертвования героя в стане врагов. А по нраву он совсем не добряк и не пропитан идейностью. 

   Стилистически В. Чугунов примыкал к той традиции, которая в русской литературе началась с Чехова – Бунина – Куприна. Позже ее представляли Василий Шукшин (обожаемый Чугуновым), Владимир Солоухин, Владимир Маканин и другие. Вместо длинных описаний емкое слово с подтекстом, скрытым внутренним смыслом.  Смысловая нагрузка падает на деталь.  Маленький рассказ может стоить целого романа.   

    В кузбасской литературе советского периода мастерством короткого рассказа хорошо овладел также Владимир Куропатов, но он не выходил из рамок ортодоксальности.  

   Жанр чугуновской прозы тяготеет к новелле.  Когда читаешь эти новеллы с пружинно сжатым словом, вдруг замечаешь что-то шолоховское, что кажется несколько странным для чеховско-бунинской манеры.  И, оказывается, - да.  Междуреченский самородок увлекался автором «Тихого Дона» до такой степени, что однажды, как вспоминала жена, Надежда Чугунова, сказал: «Стану Шолоховым!». 

   В определенной дозировке он и стал Шолоховым, впитав, переварив его и сделав собственным веществом.  Вся проза советского классика напитана так называемым «народным красноречием» - афористичностью речи с колоритом казацкого диалекта.  Вот и некоторые (не все) чугуновские новеллы насыщены говором, но нашим, сибирским.   Все его вещи построены – в ключе драматизма - на острых, прямых диалогах. 

 «Таежина»:

   «- Соседов постоялец, выходит? – спросил меня Сукотин, протягивая стакан самогону.

   Я кивнул.

   - Чего ж к нам-тыть забрел?

   За меня ответила Ага:

   - Мы с ним на рыбалку ходим.

   - Знаю я твою рыбалку: еще от старой не излечилась. – Он повернулся ко мне и отрубил. – Пей, раз рыбак.

   Обжигаясь, я выпил.

   - Где жа рыбалите? – Сукотин толкнул пустой стакан.

   - На реке.

   - Знамо, что не в лыве…  И много рыбы нарыбалили?

   - Мы же так… отдыхали…

   - Отдыхали, выходит?

   Снова вмешалась Ага:

   - Ты, папка, злых вопросов не задавай.  С гостем разговариваешь, а не с Гришкой Преваловым.

   Сукотин подумал

   - Ладны, тебе ответ держать – хошь так растелись, хоть этак.

   - А я не хочу хоть так.  Я хочу, чтоб радостно было».

   Драматические конфликты у В. Чугунова часто завязываются на смертельной опасности.    Описания его поэтичны и в то же время ничуть не скрывают жизненных некрасивостей. «На станции удушливо пахло гравием и жирными сочившимися шпалами.  По-богатырски протяжно вздыхали паровозы.  Один из них попыхивал густым паром на крайнем пути.  Антон подошел.  Чумазый кочегар на тендере кидал уголь.  Увидев Сорокина, вскинул на затылок кепку с длинным козырьком.

   - Кого?».  («Прости меня завтра»).

   «Дорофеев снял с головы берет и засмеялся, показывая синеватые зубы.  Он был приземист, темнолиц, нос – гнутой хребтиной, парень что надо». («Синий ветер Алатау»).

   «Он наблюдал за гадюкой, греющейся на гранитной плите.  По-лебединому подняв над кольцами тела плоскую голову с немигающими глазами, змея надменно и жестоко следила за людьми.  И это очень нравилось Дорофееву».  («Синий ветер Алатау»).

   Поэтичность языка наряду с чеканной прорисовкой психологии и составляет главную писательскую силу В. Чугунова.  «Таежина»: «Я скользнул глазами по ее обнаженному телу, и у меня запершило в горле, а ноги стали тугими, как железные прутья.  Переборов чувство горького стыда, я затравленно уставился на темный скат груди, едва сдерживая себя, чтобы не коснуться рукой».

    В содержательном аспекте две, только две главные темы вытекают из писательского духа Виктора Чугунова.  Это любовь и труд.  Любовь он трактовал в ясном соответствии с иррациональностью бунинских «Темных аллей», которые не раз перечитывал.  Святая любовь смежна со слепым инстинктом. Должно быть, выстраданные в личной судьбе чувства приводили нашего земляка к совершенно оригинальным образам, отличаясь величайшей достоверностью.

   В советское время любой редактор настораживался, когда речь заходила об адюльтерах.  Хотя у Чугунова практически нет постельных сцен, драма любви, психологически остро показанная через супружескую измену, некоторых читателей шокировала.  Не обошлось без писем в газеты о «развращающем влиянии на молодежь».  Некоторые ситуации, как в «Локомобиле», смущали и критиков.  Пожалуй, кое-кто из них пригвоздил бы автора новеллы за клевету на советского человека, не будь С. Антонова с его авторитетом. 

   Тамара Булдакова в газете «Знамя шахтера» описала  случай: «Как-то, помню, мы были в редакции, когда услышали по областному радио повесть Чугунова «Таежина». (…)  И вдруг чтение оборвалось, включили музыку.  Несколько лет спустя редактор литературной редакции облрадио рассказал нам следующее.  Оказывается, трансляцию услышала секретарь обкома по идеологии и по ее команде прекратили чтение, как она выразилась, «Таежины»-корежины (остроумные были идеологи!)». 

   Труд, производство, дело В. Чугунов описывал с несравненным воодушевлением.  В человеческой работе он видел сакральную ценность, моральный абсолют, экстремальную интригу, долг, непререкаемо подлежащий исполнению.  Трудом определяется степень сознательности.  Осуществляясь для людей, он равнозначен идеалу коллективизма и высшей человечности.

    «- Надо немедленно открыть путь руде на металлургические заводы юга Западной Сибири». («Таежина»).  

   «- Повторяю, товарищи, не для прохлаждения мы тут собрались и не агитировать.  Работать приехали.   Стране нашей после войны трудно».  («Прости меня завтра»).

   «- Беда-то, Афанасий Лукьяныч.  Люди всю зиму на морозище лес рубили, а теперь сплавить не можем.  Понимаешь?  Всю зиму впустую.  Нельзя так.  Нельзя мне уйти с бучила, хоть режь…».  («Каллистратово бучило»).

   «- А нам, знаешь, мри, но вперед…».  («Локомобиль»).

   Рассказ «За черными розами» - о шахтерском труде, обыденная опасность которого непринужденно подчеркивается маленькими случаями-деталями.   «Возле него затрещала стойка, и он потрогал ее рукой».  «Кусок породы стукнул Михаила по каске.  Парень посмотрел вверх и продолжал». (Продолжал говорить).  Завершается рассказ опасностью пострашнее (главного героя чуть не завалило породой).  Но и она обыденна для закаленных добытчиков «черных роз».  «- Ладно, кончай базар, - сказал Михаил грубо, как провинившийся мальчишка.  Он пошевелил ногой и встал. – Сейчас начнем вспоминать, и работать некогда будет.  Взрывай, 

Пашков… ».

   Шахтер Галактион в одноименном рассказе совершает сверхволевой поступок, спасая жизнь товарища.  «На другой день он работал остервенело, жадно, точно в последний день.  Его огрузлая фигура тяжелела больше, шаги становились упористее.  Легко, одной рукой, Галактион ворочал лесины и швырял их в лавную темноту, а там, сгорбившись, ставил их в ряд, распирая в щели пласта крупными машистыми ударами кувалды.

   В один из таких дней Галактион спас человека.  Рухнувшей гранитной плитой тому придавило ногу.  Вокруг ломалось крепление, и люди отступили, с ужасом ждали конца трагедии.

   Галактион взял топор.  Размазав по грязному лицу пот, он прошел к товарищу тугими шагами и – раз! раз! другой! Хрястнул острием по колену, торчащему из-под плиты». 

   Положительные герои новелл одержимы трудом, желанием исполнить порученное дело во что бы то ни стало, пусть даже жертвуя своим «я», а то и переступая через малодушие или благодушие других.  Что-то аномальное, фанатичное проступает подчас в них. Закрепов в «Каллистратовом бучиле» смотрит на огонь не мигая, «и в его глазах, зеленоватых, ледяных, застряло мрачное неживое упрямство».  Неживое упрямство! Но действующие ва-банк персонажи всегда в победителях, которых не судят.  

   Писатель родился 30 июня 1937-го года и погиб 26 декабря  1973-го – грузовик на трассе врезался сзади в легковую машину.  Вместе с уходом Виктора Александровича Чугунова из жизни в ней прекратили существование и его главные герои.  Или наоборот – сначала ушли прототипы. Как раз, кажется, в это брежневское время в нашу реальность толпой повалили совсем другие парни, менее склонные к трудовым свершениям.  

   Рассказы и повести, заключенные в формат двух небольших сборников, изданных Кемеровским книжным издательством в 1978 и 1984 годах, представляют собой исторически ценные картины эпохи, которая никогда больше не повторится. 

    Характерно, что часто любовь и труд тесно переплетаются.  В «Таежине» жена Виктора Агния – его соратница по производственному фронту.  «Потом, когда пронеслось над тайгой взрывное эхо, я с болезненной настойчивостью твердил себе, что все равно бы не ушел со скалы, даже если бы не было со мной Аги».  Борьба за девушку против озверелого семейства Переваловых составляет главную интригу повести, а задание по взрыву скалы ее обрамляет и цементирует.

   Радостное, приподнятое настроение влюбленного Егорова перетекает в красоту его работы («Мужчина»).   «На работе Егоров немел.  Окружающее приобретало для него особенное значение.  Покоробленные рукавицы в сухом буром растворе пахли смородиной, кирпичи - угаром деревенской печи, а свежая кладка – политым огородом, где у заплотов горкла конопля».

   Мария проникнута трудовой жертвенностью мужа и уходит вслед за ним в ледяную стынь («Иван и Мария»).  «- Люди там, - ночью устало сказал Иван и показал в окно на тайгу. – Им работать и жрать надо для нашего дела, а мы тут валандаемся.  Завтра ухожу, Манька, давай спать…».

   Емельянов мучается любовью только под одним углом зрения: захочет ли любимая поменять столицу на таежную глушь, где он работает.  («Темный бор, тайга густая»).   «Он любил таежное дело, и ничто не могло поколебать его желания довести начатое дело до конца.  Емельянов вспоминал тайгу, и ему казалось, что ничего милее и дороже нет на белом свете.  Он вспоминал товарищей по работе, он вспоминал обычную жуть своих дней, он вспоминал плантации, и ему хотелось туда, к ним».

   В рассказе «Полметра до катастрофы» молодой специалист Сергеев не проявил должной квалификации и переведен из техников в такелажники, после чего спился и деградировал.  Его красавица жена ушла к другому, безупречному технику Лебедеву, начальнику и врагу Сергеева.

  Сергеев озлобляется, доходит до чувства краха и в злобном аффекте пытается убить Лебедева (сбросив на него сверху тяжелую железку).  «Лебедев чудом остался жив.  Головку заклинило в пятидесяти сантиметрах от него.  Всего в пятидесяти!

   А он вылез наверх и обычным своим жестким голосом сказал мне:

   - Надо лезть вытаскивать…».

   Последние фразы рассказа: «Сломленный, разбитый, я понял, что не могу никуда уйти.  Для меня не существовало мира, кроме того, который разбивал меня, чтобы сделать заново».  В наше время читатель и не обратит внимания на это «сделать заново».  А в годы соцреализма концовка рассказа имела принципиальное значение.  Всего два слова давали оптимистический прогноз личности Володи Сергеева, рисовали сломавший его мир как суровый, но справедливый и проливали бальзам на души критиков.  Если бы Володя завершил жизнь, допустим,  бомжом, никто бы автора новеллы не понял.

   Чугунов очень не любил фальшь, расхожие стереотипы и всякого рода социальное вранье.  Будучи горячо убежденным коммунистом, он гордился революционным прошлым страны и, судя по всему, принимал тезис о совершенстве человека в грядущем коммунистическом обществе, но не мог не видеть разницы между идеалом и действительностью.  «До совершенного человека дорога длинная», - говорит Родионов в «Рубиновом материке».   Проводник Кабин, сидя в санях, «смотрел, как выползала из-под полозьев помятая зелень, и думал, что не все человеческое добро да гладко.  Есть что-то грубое у людей, дикое, ползучее».  («Локомобиль»).

   В повести «Прости меня завтра» отношение главного героя к труду составляет одну из характеристик этого многозначного образа.  Трудовая доблесть оттеняет здесь трагизм любви, вину Антона в суициде Вали, подчеркивает отчуждение от него людей несмотря на завоеванный работой авторитет.  

   В «Рубиновом материке» любовь и труд сплетаются по-иному.   С точки зрения мастерства «Рубиновый материк» - любопытнейшая повесть. Главный герой ее, Александр Родионов, предстает перед нами в нескольких ракурсах.  Сначала, глазами персонажа-журналиста, как колоритный незнакомец, в котором чувствуется что-то необычное.  Затем описывается подростковое бытие Саши от имени его собственного «я».  Начинаются его отношения с соседской девочкой, Галкой.  В их дружбе только зарождается эротизм.  Когда журналист, вторично встретив Родионова, побывал у него дома в гостях (всей семьей вместе с журналистом они лепят пельмени), Александр описан с почти газетной скупостью красок, и в нем можно узнать типового передовика производства, любителя говорить высокими словами.  

   Во второй части Родионов как бы вновь сам рассказывает о себе, и это повествование звучит уже, как неземная музыка.  Он гиперболичен и нереально-сказочен.  В то же время читатель может верить в его живое существование, с грустью отмечая, что похожие люди все-таки были, пока не выродились в естественном ходе вещей.  

   Родионов живет, словно рыцарь, странствующий в поисках подвигов.  «С этого дня и повел счет своему трудовому стажу и веду до сих пор.  Живу, где труднее всего и где больше всего во мне нуждаются».

   На тяжелых работах он закалил свое тело, бывший «заморыш» обрел могучую стать.  Ближе к концу повествования ему с огромным напряжением сил удается спасти от гибели  того, кто когда-то над «заморышем» посмеивался.

   А Галина, которая в юности отвергла родионовскую «святость», хлебнула горя с образованным пижоном и поняла истинную ценность Родионова.  Их семейный союз основан на зрелой, претерпевшей житейские испытания любви.

   Несколько новелл труда почти не касаются.  Они только о чувствах мужчин и женщин. Довольно мрачный и не лишенный сентиментальности сюжет выстроен в «Гетере».   «Она знала, что Петр женат и у него двое детей».  

   «- Всех-то уж не пускаю, - сказала она.

   - А мне все равно. – Он убрал с колена ее руку».

   Жена шофера Петра интеллигентна, но больна.  Она зашла к Любке и «робко попросила: 

   - Запретите к вам Петру ходить, а?».

   Вот так же Валя в «Прости меня завтра» зашла к молоденькой Люде.  Просьбы тщетны.  

   Жена Петра уходит из жизни.  «Петр склонился над ее добрым, измученным болезнью лицом, плакал и гладил ее высохшие руки.  Дочь сидела рядом и тоже плакала: при каждом всхлипе ее безжизненные ноги качались».  Петр жалеет умершую жену, ненавидит Любку и все же приходит к ней.  «- Ничего ты не понимаешь…  Тебе мужика надо и чтобы на всю ночь…  А ей надо было человека…».  Почему писатель не оставляет надежд на хэппи энд?  Потому что правда жизни жестока, и половой инстинкт часто сильнее добрых намерений.  Чтобы усилить эффект, писатель наделил жену Петра болезнью, а дочь инвалидностью.

   Не знаю, как сейчас, но в свое время «Междуреченская новелла» слыла культовой в городе своего рождения, чем-то вроде чувственного знамени женщин.  Несомненно, она доставила автору много творческих мук, настолько сложна в нюансировке, изобилуя парадоксами и стыковками противоречивых моментов (из которых, собственно, и состоит наше бытие).

История взята из самой жизни. Перед писателем стояла задача сделать из были рассказ, то есть пробраться сквозь добрую сотню всевозможных житейских подробностей и при этом не стать прокурором, обвиняющим в аморальности одну из сторон.  

   У кого-то вышел бы целый «женский» роман, а Виктор Чугунов написал буквально крошечную новеллу.  Она сверхлаконична по описаниям.  Читатель должен проникнуть в ее смысл, как в черный ящик. В ней всего семь главок-фрагментов.  Каждый фрагмент несет в себе тот или иной символ. Вводная главка знакомит нас с отношениями Людмилы и Котова.  Они лиричны и поначалу не совсем понятны.  Многое проясняется, когда учитель Людмила Петровна входит в кабинет директора  школы Губановой, речь которой полна яда: «Что, вам не терпится?». Она намекает на то, что муж Людмилы в армии.  Губанова – символ пошлости.

   О Котове мы мало что знаем.  Он непривлекателен, с худым, серым лицом.  Хотя вместе с героиней Котов - главное действующее лицо, он почти как человек-невидимка.  Почему?  Потому что он символ: любовь выше внешности.  Так же, как выше пошлости.

   Людмила пошла в театр, думая о Котове.  Но он не пришел.  Домой ее провожал молодой учитель-физик.  «У подъезда он смело прижался к ней, расстегнул плащ, и она почувствовала, как он ощупывает ее.

   - Идите вон! – закричала она и, вырвавшись, убежала в подъезд».  Любовь унижается минутным сближением.  

   Высокое чувство преодолевает отношение окружающих (класс, по которому прошелестел шепоток – «Котов!.. Котов!..»).

   На вечерней прогулке с Котовым Людмила просит его сделать «что-нибудь сногсшибательное».  Он верен своему трезвому характеру и отвечает отказом.  Тоже показательно: Людмила не капризничает, не играет на мужском самолюбии.

   Предпоследняя главка удивительна.  Любимая женщина предлагает себя мужчине, Котову, а он убегает от нее, как от скверны.  Само по себе это возможно.  (Точно такое же негодование испытал Емельянов из «Темного бора, тайги густой».  Его никак не устраивала ложь адюльтера).  С мужем Людмилы Котов в товарищах, он не может подличать.  Если уж любить, то открыто и честно.  Тонкость, однако, в том (возможно, понимает читатель), что бегство от женщины могло бы кончиться разрывом отношений.  Оно, однако, не стало конфузом, потому что любовь выше…  Таким образом, новелла создана как букет глубоко прочувствованных символов, каждый из которых поднимает читателя на высоту чистой любви.

   «Теперь разное говорят в Междуречье.  Даже и то, что они счастливы, что каждый день – это продолжение сложной и необыкновенной любви, которая родилась не случайно, зато случайно обнаружилась».  Таков  последний абзац шедевра Виктора Чугунова.

   После финального аккорда остается и  грустный осадок.  Автор ничего не сообщает о теперь уже бывшем муже Людмилы, «черноволосом человеке». Ни слова нет о его реакции на «необыкновенную любовь» жены и друга Котова.  Следует предположить, что его реакция в целом стандартна, как у тысяч других, испытавших такую же судьбу.  Сопереживая в меру наших душевных устройств всем персонажам, мы можем сочувствовать и ему. Это и есть, наверное, принцип подтекста – доверие к читательскому додумыванию. Все-таки поразительная новелла!

 

***

    Имея собственное и давно сложившееся представление о творчестве В. Чугунова, я испытывал жгучее желание поближе познакомиться с критическими отзывами о нем, узнать мнение квалифицированных литературных специалистов.  Кое-что, конечно, попадалось мне и раньше, но в виде кратких предисловий и послесловий.  

   Газетно-журнальная критика представляет собой важную сторону писательской судьбы, писатель не может воспринимать ее равнодушно.  Попытаюсь обобщенно выразить впечатления от прочитанных недавно старых критических публикаций.  

   На родной земле новеллы молодого писателя встречали теплый прием.  В марте 1968 года двухполосный «подвал» посвятила ему газета «Комсомолец Кузбасса».  Написал эту живую, сочувственную статью под названием «Бери и помни» (так назывался писавшийся Чугуновым и неоконченный роман) однокашник Чугунова по Литинституту и его тезка Виктор Казько, который после военной эвакуации провел детство и молодость в Кузбассе, а уехав позже в Белоруссию, на историческую родину, получил там признание как виднейший мастер военной прозы.

    Полна похвал рецензия «Новая книга В. Чугунова» в «Огнях Кузбасса» (1971-3), вышедшая из-под пера Л. Мелешковой.  Правда, бурно негодуя против героини «Темного бора, тайги густой», Л. Мелешкова дошла до курьеза. «Это не трагедия неразделенной любви, это хуже – трагедия  любви, оскверненной душевной низостью и предательством.  (…)  Читатель презирает Нину Васильевну, мелкую, недостойную такого большого чувства».

   Выходит, что Нина Васильевна должна была бросить семью, Москву и работу в центральной газете, чтобы любить Емельянова в его таежных угодьях.

   В «Огнях Кузбасса» (1972-1) выступил маститый новокузнецкий критик Алексей Абрамович.  В целом он соблюдал положительную тональность.  Однако идейная бдительность заставила его сурово предостеречь новеллиста от западного влияния и «натурализма».  И то и другое критик усмотрел даже в таком, казалось бы, пролетарском рассказе, как «За черными розами» (под «натурализмом» здесь он подразумевал, видимо, Кукушкину, упоминаемую в диалогах как девушку, к которой на досуге похаживали шахтеры).  

   А. Абрамович сетовал на «метод некоторых зарубежных писателей, сценаристов и кинорежиссеров, ориентирующихся на изображение «потока жизни» со всеми случайными, характерными и нехарактерными, взятыми в большей мере вне типизации характеров и обстоятельств, в которых они выступают».  «Влечение к «потоку жизни» приводит лишь к созданию во многом натуралистических зарисовок…».

   Рассказ «Полметра до катастрофы» возбудил интерес многих критиков. При поступлении в Литинститут именно его отдал В. Чугунов на творческий конкурс,  получил благоприятный отзыв и был принят в институт на ура.

   Абрамович увидел в рассказе тему крушения души с дальнейшим ее возрождением. В полете мысли он возвестил о том, что это и есть главная тема писателя, которая прослеживается во всех его произведениях.  Статья А. Абрамовича так и называется: «Мир сокрушает, мир создает».  Если же посмотреть трезво, то никаких «крушений души», кроме как в «Полметра до катастрофы», не наблюдается.  Возрождения нет и в данном рассказе.

   Уже через пять лет после гибели В. Чугунова рассказ «Полметра до катастрофы» анализировал иркутский критик Борис Лапин («Огни Кузбасса», 1978-4. «Трудные» рассказы Виктора Чугунова»).  И вдруг в его красноречивом, как у адвоката по уголовным делам, рассуждении Володя Сергеев оказался «человечным», «честным, прямым, гордым, чуточку идеалистом», а правильный Лебедев «оборотистым, беспринципным делягой».   Не стоило бы об этой статье упоминать, но она показывает, как далеко критика может выходить за пределы здравомыслия.  

   Наибольшим специалистом по В. Чугунову надо признать Евсея Цейтлина.  Он высоко ценил творчество писателя-самородка.  После его гибели Е. Цейтлин побывал в Междуреченске, изучил личный архив Виктора Александровича и дал итоговую статью в «Сибирских огнях» (1979-6) – «Послесловие к недопетой песне: страницы жизни и творчества».  В ней есть некоторые биографические сведения, выдержки из дневника писателя, пересказы сюжетов новелл и их отдельные характеристики.  

    Е. Цейтлин заметил, что рассказ «Полметра до катастрофы» полемически направлен против «звездных мальчиков», населявших в 1960-х годах «исповедальную прозу».

   Тему крушения и возрождения души Е. Цейтлин трактовал в инерции формулировки А. Абрамовича.  «Эта тема станет одной из главных в творчестве Чугунова.  Тема крушения и возрождения человеческой души.  Тема созидания личности на развалинах иллюзий».  Однако эта надуманная Голгофа с воскресением вместе ни одним примером не подтверждается.  Если уж требуется обобщить весь душевный оркестр чугуновских персонажей, то это обычные люди, причем чаще всего из самой народной гущи, которые преодолевают сложные обстоятельства благодаря высоким, а то и надчеловеческим идеалам, совершая подчас невероятные с точки зрения обыденности поступки.  И за ними, идеалами, ощущается бесконечная громада советского государства.  «Скотина я, а не государственный человек!», - сокрушается Емельянов из уже не раз упомянутого здесь рассказа.  Емельянова угнетает то, что он говорит о работе, а думает в это время о Нине Васильевне.

   При всем пафосе прославления труда в СССР и потоке производственных романов решение темы труда у В. Чугунова настолько своеобычно и настолько жизненно пересекается с темой любви, что это позволяет говорить об уникальном литературном феномене.

   В одном месте «Послесловия к недопетой песне» Е. Цейтлин мимоходом замечает: «Работа и любовь – по Чугунову, это две неизбежных, «на все времена», темы искусства.  Работа и любовь это и была главная тема его собственного творчества.  И он сознавал это.  Сквозь призму «работы и любви» Чугунов видел и историю человечества, и его будущие дали».  Цитата из дневника писателя подкрепила приведенную мысль: «Любовь и работа, работа и любовь – это прошлое, настоящее и будущее.  Каким будет труд через двести лет?  Как будет счастлив Тургенев 2272 года, который опишет восторженную, мучительную и сладостную любовь к труду!» (29 января 1972 г.).

   При жизни Виктора Александровича «толстые журналы» не хотели брать его произведения.  Ему удалось напечатать лишь повесть «Таежина» в «Молодой гвардии».  Большую роль в посмертной судьбе его творчества сыграла книга Е. Цейтлина «Жить и верить.   Документальное повествование о Викторе Чугунове, шахтере и писателе».  После выхода книги в свет московские и даже одно берлинское (ГДР) издательства опубликовали многое из наследия нашего земляка.

   Евсей Львович Цейтлин жил в Кемерове, преподавал в КемГУ советскую литературу и давно уже обосновался в США, редактируя чикагский еженедельник «Шалом».