Дмитрий Мурзин. Так сойдет? (О книге Андрея Пятака «Хочешь света – полюби ночь»)

Рейтинг:   / 1

Подробности

Категория: Критика, литературоведение

Автор: Мурзин Дмитрий Владимирович

Просмотров: 2638

2007 год, Выпуск № 1

Путь наименьшего сопротивления

Человек быстро учится. Всему. Это и хорошо, и плохо. При повторении действий, ситуаций, диалогов чудовищно быстро возникает навык, стереотип, шаблон, шоры. И человек благостно твердит «нам не дано предугадать...» – и славненько – не дано и не надо. Зачем пытаться предугадывать, ежели «не дано»... Вот какой фонарик Федор Иванович, сам того не желая (но предсказывая!), дал тем, кто следует по пути наименьшего сопротивления, кому дела нет, как оно там отзовется – им нравится говорить.

Потому что, взявшись за перо (карандаш, шариковую ручку, клавиатуру) и начав записывать слова в столбик, человек обязан предугадывать, какие чувства разбудит его лира. Пусть это невозможно – нужно помнить, что поэзия – искусство невозможного.
 

Против продолжения банкета

Сразу скажу, что к Андрею Пятаку и его творчеству я отношусь с симпатией. Более того, выиграв в сентябре 2005 года на фестивале молодежной литературы «Естественный отбор» право на издание книги, уступил его Андрею. С изданием той книги не получилось. Но тем не менее первая книга поэта Андрея Пятака на свет появилась. Казалось бы – радуйся. Но по прочтении и размышлении радоваться особенно нечему. Не такой должна быть первая книга поэта.

Первая книга, как первая любовь, – с этим человеку жить дальше. И хорошо бы этого в дальнейшем не стыдиться.

На мой, извините, пристрастный, взгляд, в этой книге многое не так, как должно быть. Очень хотелось, чтобы Андрей не повторил своих ошибок в книге следующей, и, быть может, кто-нибудь из начинающих авторов избежал их вообще.
 

Таланты и покойники

Есть в этой книге почти клиническое несоответствие между тем, чем она является, и тем, на что она похожа. Выбор между «быть» и «казаться» сделан в пользу последнего. Первая книга поэта вместила в себя 234 страницы (число красивое, так и просится еще и единичка в начало). Это не формат первой книги – это формат «Избранного». Это хороший такой кирпичик в кладку гордыни, самомнения и осознание собственной гениальности, который еще никому и никогда не принес ощутимой пользы, а вот ношей неподъемной стал для очень и очень многих.

Если бы только это. Несоответствия продолжаются и после того, как читатель открывает книгу.

Книга начинается со стихотворения, видимо, программного, поскольку начало его вынесено в название книги: «Хочешь света – полюби ночь». Само название-то несколько противоречиво, а следующим за этим переосмысление новозаветного «если тебя ударили по правой щеке, подставь левую».

В книге задается, казалось бы, вполне однозначный тон. К этому мы еще вернемся, а теперь перевернем страницу.

Мы увидим перечень разделов книги и – на целую страницу – информацию о делателях книги: составителе, художнике, дизайнере, корректорах. Автора, правда, среди них нет, видимо, не заслужил упоминания на этом, практически титульном листе.

Дальше идет страница благодарностей и, видимо, еще одно программное стихотворение:

Снисходительно говоря, в наше безумное время, когда демократы обсуждают допустимость священников-гомосексуалистов и венчание однополых брачующихся, это допустимо. Вот только недопустимо снисходительное говорение о поэзии.

Бог не нуждается в твоей зависти или не зависти. Это ты нуждаешься в Боге. А если не нуждаешься да и поминаешь его всуе, то можешь смело писать с маленькой буквы.

«Я не завидую людям, имеющим кучу монет» – это совсем плохо. Это даже не плохо. Это вообще не по-русски. Кучу монет имеет нищий. Если имеется в виду богатый, то нужно выражать свои мысли нормальным русским языком. Тут бы и вмешаться главному действующему лицу первой книги поэта: литературному редактору. Помочь, подсказать, поправить. Но с Андреем Пятаком поступили как с мертвым классиком – вся редакторская работа свелась к составлению. А составление свелось к расположению стихов по времени их написания.

Дальше, для цепочки несоответствий и недоразумений, автор предисловия, он же составитель и редактор поэт Александр Ибрагимов пишет такое: «И слушает-прислушивается Андрей – наш ангел кемеровский-предзаводский-пятикрылый – открытым затылком своим втягивает шестигранный сквозняк Духа Святаго – это запредельное дыхание шестикрылого серафима, доступное детским душам блаженных, юродивых и поэтов».

Затейливо и не совсем понятно. И совсем не понятно, как это увязать с двумя стихотворениями, открывающими книгу.

А зачем что-то увязывать? Давайте вспомним, что нам не дано, а еще проще – сообщим читателю, что Андрей Пятак – гений. Хотя бы: «сквозит-прокалывает неизъяснимый отблеск гениальности». Или так: «Александр Блок – первый поэт-учитель у школьника Андрея Пятака. От Блока в поэзии Андрея – дрожаще-небесная планка нравственности».

О живых так писать нелепо. А о своем ученике – неэтично. Вы ведь второй его учитель. Я бы даже сказал: первый после Блока.

Рецепт гения

Отвлечемся немного, переведем дыхание. Обсудим вопрос отвлеченный. Что нужно, чтобы из человека получился гений? Небольшой обзор мнений: «Без труда талант – это фейерверк: на мгновение ослепляет, а потом ничего не остается» (Роже Мартен дю Гар).

«Гениальность – это прежде всего выдающаяся способность быть за все в ответе» (Томас Карлейль).

«Гений – человек с талантом и прилежанием человека без таланта» (Габриэль Лауб).

«Гений – терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении» (Исаак Ньютон).

«В гениальности девяносто девять процентов труда и один процент вдохновения» (Томас Эдисон).

В этом духе можно продолжать еще долго. Но вернемся к Андрею Пятаку. Ибрагимов пишет: «Иногда говорят о талантливом человеке: у него не хватает безумия, чтобы стать гением. У Пятака с этим все в порядке. Он настоящий поэт с безуминкой». С этим можно согласиться. А вот ответственности, прилежания, труда – явный недовес. И еще убивающая всякое усердие уверенность, что «безуминки» для гениальности достаточно. Все это привело к тому, что за двенадцать лет своей поэтической жизни поэт Пятак не изменился никак. Если под стихотворением Андрея не стоит даты, даже человек, серьезно знакомый с его творчеством, не определит год написания. Это, кстати, делает несколько бессмысленным хронологический порядок стихотворений в книге. Хронология не подчеркивает развитие поэта, а обнажает пробуксовку таланта, расточение дара. Ибо кому много дано, с того много спросится. Пятаку дано многое. И теперь, после выхода первой книги, есть за что спрашивать.
 

Поэт и речь

Язык является инструментом поэта. Поэт является инструментом языка. Поэт создает язык. Язык создает поэта.

Поэт является законодателем языка. Он создает прецедент словоупотребления. Слово сначала попадает в строку, и только потом – в словарь.

То, что напечатано в книге, становится фактом языка.

Где проходит грань между самобытностью и невежеством? Словотворчеством и неграмотностью?

Как отделить «чем случайней – тем вернее», от «чем случайней – тем ужасней»?

Нужен шестой орган чувства – внутренний редактор. Если редактор внутренний вышел покурить – нужен редактор внешний. Когда внешний и внутренний редакторы курят вместе – тушите свет.

Когда мы придумываем новое, до сих пор не существовавшее слово, по правилам русского языка – это словотворчество. Когда Пятак пишет «трамплиня», «папиросим», «кот обмылолапит» – это нормально. Но когда он, в угоду рифме, ритму, глухоте своей лингвистической коверкает слова так, как ему удобнее и сподручнее – это как раз те моменты, когда редактор (хоть какой-нибудь) должен хватать автора за руку и заставлять исправлять, приводить в соответствие с языком, потому что это недопустимо. Это не творчество, но упразднение орфографии .

«Проклинал, не в курсях, что ты тоже одна»

«А не то параноиком стану я ноньше»

«Говоришь, что устала любить гениальных треплов»

«И ждать, как сюрприза, с тобой тет-а-тета»

Эти строки не из школьных сочинений, не из редакторской колонки «Обхохочешься», эти строки взяты, почти не выбирая, из написанной, выбранной, составленной, отредактированной, сверстанной, откорректированной (корректура – два человека), изданной и с большим пафосом представленной на суд читателя книги Андрея Пятака.

И там, в этой книге, таких строк много.

Правда, не стоит забывать, что и строк удачных, истинно поэтических, в этой книге много. И это тот случай, когда деревья мешают видеть лес. Но это еще не самое страшное.

Самое страшное, что мы привыкаем не замечать этих деревьев, которые мешают видеть лес.

Есть хорошие стихи, есть удачные строки – значит, книга удалась. А это – снижение требований, опускание планки. Раз потрафишь, два потрафишь – и можно списывать поэта, пошли «напрасные слова».

И Андрея ведет (ведут) именно в этом направлении. В направлении:

И если он не опомнится – скоро выйдет вторая книга. Не хуже. И будет еще одна пышная, пафосная, гламурная презентация. Только поэзии от этого будет ни холодно, ни жарко.

Что виноват? Кто делать?

Вседозволенность, всезапрещенность – поэту должно быть все равно. Поэту можно все, что он себе позволит. Разумеется, на бумаге. А дальше – как дышит, как понимает осознанную необходимость. Насколько ему есть дело до языка, до читателя, до вечности.

У Пятака пока поэтическая астма. Пишет, задыхаясь. Неосознанная необходимость. Надо ему писать, а до остального дела пока нет. Но кому много дано, с того многое и спросится.

И нельзя обижать Андрея Пятака малым спросом. Потому что дано ему многое.

А иначе мы благополучно похороним русскую поэзию, если уподобимся кукушке и петуху, если будем выдавать желаемое за действительное, невежество – за самобытность, если работа редактора сведется к составлению, а критика – к похвале (или брани).