Земли крылатые «гольфстримы». О книге Сергея Донбая «Силица»

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Критика, литературоведение

Автор: Есенин Владимир Иванович

Просмотров: 5348

2007 год, Выпуск № 5

Поэзия С. Донбая подобна мощному телескопу у астронома, с тем лишь различием, что ученый изучает далекие планеты, а поэт – земную жизнь, которая рядом и с которой он кровно связан. К творчеству С. Донбая как нельзя лучше подходит определение: какова жизнь – такова и поэзия. Внимательный, пытливый, строгий, ироничный, но всегда доброжелательный взгляд поэта всматривается в мир обыденной простой жизни, как в загадку.

И оказывается, что в жизни все не так просто, как это кажется поначалу. Многое можно изучить и понять с помощью поэтического слова и выразить так, что становится понятным, «мелочи» жизни далеко не такие уж и мелочи. Постепенно, стихотворение за стихотворением, в книге вырастает большая и сложная жизнь людей, а заодно, как правило, раскрывается и духовный мир самого поэта. Мир, упорядоченный его нравственными принципами и устоями, и служит тем мерилом, которым поэт оценивает происходящее, как бы расставляя все на свои места так, как должно это быть, а не так, как это бывает на деле.

Ошибок гения подсчет
Литературовед ведет.
Да, не был сослан он в Сибирь.
Да, в личной жизни был не скромен.
Но в Святогорский монастырь
Из наших душ
Он перезахоронен.

Сюжет в семи строчках процитированного стихотворения таков: за один из семи смертных грехов, гордыню, литературовед был один раз «похоронен» и второй – «перезахоронен». Сначала он был похоронен в душах за то, что занялся не тем, что был обязан делать: возомнив себя выше гения, принялся считать только его ошибки. Конечно, поэт в данном стихотворении имел в виду взаимоотношения Пушкина и критика, творца и потребителя, но эти взаимоотношения осмыслены авторам так, что они приобрели универсальность формулы, применимой везде и во все времена. Собственно, и букашка может быть выше гения, если сядет ему на голову, но поскольку она тварь бессмысленная, поставить ее на место можно простым щелчком. А вот когда человек уподобляется ей и тем самым сводит свое достоинство к нулю, он просто не имеет права, не может пребывать в духовном пространстве. Но душа-то – это место для живого, а не для кладбища, нравственно покончивших с собой. Поэтому литературовед и был перезахоронен, но уже – на монастырский погост. Духовность укрепляется тем, что очищает сама себя, что находит надежные и универсальные способы защиты от чужеродной плоти безнравственности и зла. В процитированном выше стихотворении ясно просматривается главное – нравственные принципы творчества С. Донбая, его философия жизни, задачи и цель поэзии. Человек занимает то место в творчестве, которое он сам себе определил на путях нравственного развития.

Мы от Ковчега до Ковчега,
Боясь случайность расплескать,
Прекрасный образ человека
В себе пытаемся искать.

И тем бы наш Ковчег исправил,
Ковчег разрушенных святынь,
Вернувшись с того света, Авель,
Что Каина простил. Аминь.

Человек не ищет прекрасное в себе, а всего лишь пытается это делать потому, что люди копят зло в своих душах, вместо того, чтобы освободить их прощением. Зло необходимо похоронить туда, где оно должно пребывать вечно – на кладбище забвения. Именно так человечество спасало себя от самоистребления – брат прощал предательство раскаявшегося брата. И этому высокому нравственному подвигу поэт и возносит хвалу – аминь!

В реальной жизни поэт видит не просто много никому ненужного зла, он с болью замечает губительную тенденцию – человек как бы сам ищет, на что бы ему пооригинальнее разозлиться да получше реализовать себя на поприще зло-действия, а то и зло-творчества. Но тем актуальнее и значимее поэзия С. Донбая, которая сутью своей и действием вносит гармонию в сферу человеческих отношений. На каком бы уровне эти социальные отношения не находились, везде и ко всем применяются одни и те же принципы и подходы. Ведь в мире есть законы, тысячелетиями выработанные и проверенные человечеством, которым и должно быть подчинено наше духовно-нравственное поведение как фундамент и источник сохранения жизни. А С. Донбай как поэт – человек глубоко нравственный – по законам нравственности он и выстраивает свое творчество.

Парадокс творчества С. Донбая в том, что он специально не ищет зла, чтобы затем испепелить его силой поэтического слова. Напротив, везде он ищет добрые начала и находит их, но вот на их фоне зло-то как раз и проявляется лучше всего во всем своем обличье и объеме, силе и слабости. Все злое поэтом отвергается не сразу, оно еще должно пройти экспертизу в его душе, должно быть опознано как таковое. Против него вырабатывается иммунитет, а затем уж следует и вывод. Ведь человек все-таки пытается искать человеческое в себе, но он потерял ориентиры и зачастую просто не знает, как, по какому пути двигаться, чтобы сделать и себя и мир лучше. А застой для души и неприемлем, и смертелен, душа должна постоянно трудиться без сна и отдыха потому, что она не той природы, в которой все, как должное, возвращается на круги своя. Душа – это единственное, что способно постоянно приобретать все новое и новое качество, самосовершенствоваться и быть точным барометром самооценки внутренней погоды. Она также является единственной абсолютно свободной сущностью, ведь «Дух дышит, где хочет». Поэтический дух С. Донбая избрал дела земные, конкретный мир межчеловеческих отношений.

Дела природы повторимы.
Опять остыл небесный круг.
И птиц крылатые гольфстримы
Над головой текут на юг.

Как ни стараюсь, но душою
Не примирюсь, не примирюсь –
Что прошлогодняя со мною
Сегодня приключилась грусть.

Нет, мы другие в каждом круге –
Природы дети и дела –
Лишь вновь над печкой греем руки,
Лишь стынет звездная зола.

Именно обращение поэта к собственной душе в «минуты душевной невзгоды», придает ему силы, оптимизм, смысл существования, которые он и несет людям всем своим творчеством. Все не ново в мире подлунном, даже звезды сгорают без следа, только вечная душа во времени выходит в новое состояние, оказывается на новом витке движения ввысь. А противоречие между потребностями, запросами души и реальностью – это основная пружина, двигающая весь творческий процесс поэта. Душа определяет все то его внутреннее состояние, его духовное пространство, где рождаются стихотворения, где в горниле Духа нематериальное и обретает смысл и признаки живого. Живого потому, что вдруг начинают болеть и ощущаться те места общественного организма и личности, которые казались здоровыми и цветущими. Причем душа для поэта – это не нечто иллюзорное, с неясными чувственно-эмоциональными очертаниями, она конкретная, наподобие радуги, четко организованная сущность, как и все, занимает свое, только ей предназначенное место. Она сущность и самостоятельная, и всемогущая, а материальное тело и нематериальная мысль без нее – это просто неорганизованная природа, хаос. Поэтому место для души – всегда самое главное, святое.

...И душа словно тело свое забывать затевает,
И пространствует мысль на попутном себе ветерке...

Вместе с тем душа вмещает бесконечно много, если не все, потому что она стремится соединить и объединить жизнь в мире, гармонии и согласии, всему и вся дать шанс на возможно полную духовную жизнь, как можно больше очеловечить человека, пробудить в нем лучшие качества, сделать его активным участником созидательного процесса. Вот стихотворение «Дамоклов меч», в котором человек, коего нельзя назвать личностью по причине его механического служения и таковой же внутренней его сущности. Сможет ли он встать в строй участников сознательной жизни?

Стрелки наглажены. Руки по швам.
В мыслях политинформация полная –
Родину я никому не отдам! –
И бережет их милиция конная.

Так и живу, как Дамокл на пиру
Из позабытых давно Сиракуз.
Меч надо мною висит на ветру.
Новая эра, Советский союз.

Переступили уже за черту.
Переломали одно к одному.
Меч надо мною висит на ветру.
Родину я никому, никому...

Привычка быть роботом сильна, она над душой, как меч на волосинке над Дамоклом, говорящий о мнимой надежности положения, мнимом благополучии. А главная угроза – инерционность, роботизация душ, привыкших к лени и бездеятельности. Сменилась эпоха, общественный строй, уже нет Родины в прежних ее границах, мир поделился и разделился по другим принципам, миру и Родине явились иные враждебные силы, а механический человек, каким был, таким и остался. Чего можно ждать от такого защитника? Все что угодно в зависимости от того, кто, как и на что его запрограммирует.

Роботизация человеческого сознания – главная угроза духовности, а значит, и фундаментальным основам устройства российского общества. Вот поэт и живет, «как Дамокл на пиру», ощущая себя ответчиком за судьбы России. При этом он не предлагает в данном случае рецептов лекарства для излечения от роботизации духа потому, что здесь просто нечего ни «хоронить» в своей душе, ни «перезахоранивать». И вообще, где оно, то место для похорон бездуховности, тоже неизвестно. Ответ на этот сложный вопрос содержится в целом, во всем объеме творчества поэта.

Но, если посмотреть шире, механический человек – это результат духовного кризиса интеллигенции, которой нечего предложить общественному сознанию, и, который (кризис) естественен при смене общественного строя. А проявляется он в том, что говорят о чем-то, нагромождая вокруг известного горы рассуждений, а не что-то, необходимое для понимания жизни. Но поэт хорошо понимает, что кризис Духа заканчивается там, где начинает трудиться душа, подчиняя себе все и вся. Изучение соотношения духовного и бездуховного на весах собственного сердца – это важнейшая составляющая работы С. Донбая в поэзии.

Построение счастья
Строгого режима
В отдельно взятой стране.
Коллективная улыбка на лице.

Поэт, исследуя своим творчеством реалии жизни, и хотел бы, и мечтал бы парить душою в поднебесье, беззаботно воспевая полет, но есть – силица. То есть непреложный закон земного притяжения души, который до поры и определяет ей место именно в делах земных. Более того, душа поэта призвана выполнять самую обыденную, черновую и неблагодарную, но жизненно необходимую работу. В конце концов не мастерство рук же определяет результат, а то, что в голове и сердце. Ну как можно делать хоть что-то хорошо, пребывая во зле и недовольстве? Везде нужны, прежде всего, те духовно-нравственные качества, которые присущи человеку и без которых он не может себя таковым называть. Вот дефицит нравственности поэт и обнаруживает в жизни на каждом шагу, отражая его практически в каждом стихотворении. При этом, что очень важно, сам он каждый раз, совершая духовную работу, и поступает так, как ему велит сердце – нравственно правильно. Он не просто констатирует недостатки и осуждает их, а каждый раз совершает нравственные поступки прямо в плоти своих же стихотворений. В этом – принципиальное отличие С. Донбая, от других поэтов.

Силица

Когда попутный ветерок поднимется,
Ей улететь бы и не жить во лжи.
Душа легка... Но существует силица
Земного притяжения души.

Неведомая, собралась по капельке,
Где, не гордясь собою, весь народ
Спокон веков на кладбище, на паперти
Нелишнюю копейку подает.

Конструкция стихотворений поэта всегда содержит изучение конкретного события, факта, явления и конкретный поступок, действие самого поэта в данной ситуации. И надо сказать, чтобы совершать эти поступки надо быть человеком, обладающим очень большим духовным багажом, а значит, немало пережить, осмыслить и перечувствовать в этом мире.

Я хожу расстроенный, «посредственный».
Бывший друг небрежно так назвал.
Неприятности растут в прогрессии,
Дай им волю и пойдет обвал.
Но они в помощники простившему!
Я от этой мысли присмирел:
Каково ему, представил, бывшему?
И, как прежде, друга, пожалел.

Соединяя в себе небесное и земное, душа – непосредственный участник простых и сложных, важных и не очень – людских дел. Окружающая жизнь для поэта не то, чтобы уж совсем несовершенна или из рук вон никчемна, она как бы не доделана, не достроена и не обустроена, а потому он, продираясь сквозь тернии и занозы реалий, должен выносить свой поэтический вердикт, обозначать «болячки» серьезным, взвешенным словом. Но улучшить, усовершенствовать жизнь и человека можно только приговором, вынесенным сердцем, который и сам человек также примет сердцем, не сможет не принять. Внутренняя духовная жизнь кровно связана с реалиями дня, и если она выражена в слове, то по определению не может не вызвать отклика и сопереживания. Какими бы черствыми не были сердца, как бы сильно прагматическое время не заковало их в броню, поэт все равно обязан исполнять свою духовную земную миссию. И прежде всего, на путях собственного постоянного самосовершенствования.

Ни в церкви, ни тебе не каюсь
В грехах невидимых моих.
Я этот воз тащить стараюсь,
Не разделяя на других.
Что каяться? Видны для Бога
Мои грехи в конце концов.
А ты – лишь поглядишь немного,
«Все ясно», – прокричишь лицом!

Воз внутренних проблем – это дело сугубо личное, о них делиться поэту нет смысла, пока они не решены им самим. Многое в этой жизни каждый может и должен решать сам, и потому, что поэт тоже не всесилен, поскольку – человек, и потому, что каждый – тоже человек и обязан созидать в меру сил и способностей своих. Поэт – лишь работник особой профессии, с особой организацией внутреннего мира, который одновременно направлен и в себя, и вовне. Обыденная жизнь как бы продолжается в самом поэте как личности и, пройдя через призму нравственности, очищенной, возвращается обратно. Поэт же обязан по своему предназначению постоянно взращивать в себе духовность, а для этого как раз он и должен осознавать свои грехи (недостатки), чтобы сжечь их в своем внутреннем горниле. Свои проблемы он может и должен решить сам и только с Богом наедине. Он сам себе и судья, и меч Дамоклов, позволяющий через боль избавляться от недостатков своей внутренней духовной организации.

– А когда молиться?
– А когда молчится.
– А как молиться?
– А как молчится.
– А сколько молиться?
– А пока молчится.

По звуку и интонации слово С. Донбая как бы далеко от привычной напевности, гладкой прилизанной зарифмованности. Его слово работает исключительно на точность и глубину смысла, и им в жертву приносится все остальное, что могло бы увести в сторону, привлечь, «схватить» взгляд читающего. Поэзию С. Донбая возвышает не проявленная в русском языке музыкальность и красивость, а выверенный и выстраданный смысл жизни души в земной и грешной ее обители. Так же, как в жизни, душу цепляют заусенцы многочисленных проблем, так и поэтическое слово поэта один к одному отражает это состояние, и внешнее, и внутреннее. Слово в стихотворениях С. Донбая нередко как бы нарочито подчеркивает отсутствие певческого таланта, специально выявляет свою корявость, неповоротливость, демонстрирует полное неприятие пластичности, отражая, тем самым, нескладность, буераки и колдобины нашей жизни. Стихотворения в книге «Силица» как раз и выстроены наподобие стен старинных крепостных сооружений – из не обработанных, но тщательно подобранных камней-слов, один к одному уложенных друг к другу своими необработанными боками. Хоть, кажется, и не всегда красиво, зато надежно и добротно, на века, и сразу видно, что к чему и для чего.

Цепь

Несчастная любовница, шиза?
Опять ждет поезд Анна одиноко,
Как свежий холмик, выбежавший за
Ограду кладбища и срока...

Не сами ль вызывали мы на бис?
И вот, как и хотели (грубо, зримо),
Любви и веры цепь самоубийств
Гремит, веригами тащима.

Всея Руси несчастный протопоп
Опять горит на лаврах Моисея...
И лавочник полой протер топор,
В огне пожара молодея.

Трудно представить, чтобы такой серьезный (точный, справедливый и актуальный) упрек нам всем можно было бы спеть напевным языком. Даже чтобы просто его высказать, надо иметь немалое гражданское мужество: все мы виноваты в том, что из-за своего равнодушия и недопонимания аплодируем самоубийству, как нравственному подвигу во имя любви. Поэт, констатируя нашу безнравственность, приносит в жертву свой душевный комфорт, кладет его на алтарь истинной любви. Ведь не может быть любовью то, что убивает человека. Такие жертвы поэта необходимы потому, что, по сути-то, под наши аплодисменты гибнет не Каренина, а любовь и вера, без которых исчезает всякий смысл жизни. Между убийством нравственным и физическим нет принципиальной разницы. И лавочник обыденно, как мясо, отрубает голову святому, и Анна, осужденная людьми, погибает под колесами поезда. А причина их гибели – нравственная опустошенность палачей, их неспособность подниматься над суженным до копейки личным мирком к нормам человеческих ценностей.

Однако в языке поэта есть и своя настоящая музыка звука и интонации. Только она далека от той, пусть весьма хорошей, попсы или эстрадности, где если не хочется слушать, то можно понаблюдать красивые ножки. Звучание поэзии С. Донбая – это сложная симфоническая классика, доступная далеко не каждому уху. Его творчество не из тех броских изделий, умеющих извертеть и высосать из слова все его краски и оттенки, но при этом оставлять читателя с одним пустым звуком наподобие лопнувшего мыльного пузыря. Как в пище, калории и минералы все-таки важнее, чем ее вкус и цвет, так и в литературе, в пище духовной, главное – это содержание. Поэтический феномен С. Донбая в том и заключается, что звучания слова в стихотворениях вроде и нет, слышен исключительно смысл, а слова-«камни» повернуты и друг к другу, и к читателю своими неблагозвучными сторонами. Поэт в своем творческом напряжении до предела отсеивает все, что мешает выражению мысли, и каждое слово должно иметь самостоятельное значение в «кладке» стихотворения. Однако его поэзия отнюдь не беззвучна, есть мощный глубинный органный звук, рожденный нравственным Духом, «продувающим» плотное в колючей проволоке пространство межчеловеческих отношений. Природа слова поэта – нравственность и только она одна, его избранница, создает весь объем стихотворений, включая и звук. Поэт бескомпромиссен в одном – в правде. Ее он выражает прямо и без всяких прикрас, без малейшего расчета на то, чтобы понравиться. Реальная жизнь – это не сцена для показа достоинств, и люди собрались на планете не только и не столько для танцевальных вечеров. Жизнь – это суровое испытание человека на человеческое и уже здесь, на земле, определяется его достоинство как существа духового, отвечающего (или нет) высоким требованиям Образа и Подобия Его. Самоотверженное служение нравственной Истине – самое ценное качество человека, которое поэт возводит в принцип определяющий все, в том числе и круг близких ему людей, друзей.

Мои друзья не примеряли кресла,
Садились в них и так не долго жили,
Что перепутав Богово и Кесарево
Из жизни без примерки уходили.

Мои друзья еще все ходят в дворниках,
Метели подмести в стране стараются.
На лавочках под звездами во двориках
Новосибирских, кемеровских маются.

Они плащи носили из болоньи.
В карманах не звенели гонорары.
Они настолько этим избалованы,
Что до сих пор не ездят на Канары.

Мои друзья – поэты, архитекторы - 
Новокузнецке, Барнауле, Томске,
Социализмом, перестройкой тертые,
Чтоб были там стихи и перекрестки.

Они не будут старыми и мрачными
Расплескивать в руке дрожащей кубок,
Ведь я их помню девочками, мальчиками,
Смеющихся в застолье белозубо!

Они со мной, живые и ушедшие.
Друзей не отчищаю от пороков.
В своем отечестве, в моем отечестве –
Друзей не отличаю от пророков.

Поэт про рок – тот, кто исповедует духовность. Поэты вообще, по определению, пребывая в духовном пространстве, являются пророками. Предвидеть ход событий, влиять на них, обязывает сама природа, хотя бы тем, что повседневно говорит человеку о будущем даже простой сменой дня и ночи. Отличие пророчеств от прогнозов в одном – первое предсказывает события в духовной сфере, второе – в материальной. В общем-то, быть пророком так же естественно для поэта, как и дышать. Но не предсказание будущего – задача поэта и поэзии, оно и без этого очевидно. Будущее появилось в глубинах седой старины, когда в муках и страданиях зарождался и укреплялся Дух народа, его язык и слово. Будущее и во дне сегодняшнем, в тех наших мыслях и поступках, которые определяются уровнем развития нравственности и духовности. И здесь мы, люди, на пути своего движения «оседлали» далеко не лучший набор своих качеств, характерных, хотя и милому, и полезному, но животному – ослику – упрямство и глупость, смирение и строптивость, уникальную работоспособность и врожденную лень одновременно. И конечно, скорость нашего движения невелика. Собственно, с этой мысли и начинается книга «Силица». На первой странице обложки поэт в белом круге света, раскинув руки крестом, оседлал осла. Самоирония, качество не только обаятельное, но и в данном случае приобретающее значение символа, призванного многое сказать вдумчивому читателю.

Конечно, без чувства любви поэта к женщине его поэзия бесцветна и безвкусна, как дистиллированная вода. Такая любовь не минует даже самые суровые сердца, делая их и лиричными и трепетными. Чувство любви в поэзии С. Донбая согрето светлой грустью о том, что первозданность ее неминуемо проходит, а на смену приходит чувство хотя и зрелое, но уже лишенное юной непосредственности, страсти и порыва. Даже любовь в подлунном мире со временем уходит в небытие, растворяясь в прозе жизни. И душа от этого трепещет и плачет, мучается и скорбит, не в силах смириться с этим, понять, почему так неправильно и несправедливо происходит. Обыденность, проза любовных отношений предназначена не для сердца, ему необходима любовь, пронизанная чувством первой встречи, которое, однажды возникнув, затем согревало бы жизнь долгие счастливые годы.

Былая влюбленность прошла,
Осталась любовь пожилая.
Ну что же так стонет душа,
Черту подводить не желая?..

Как стеклышко, сыт и побрит,
Нигде не случится оплошка.
Ну что же так сердце болит,
О чем-то, о ком-то, о прошлом?..

Душа в Гефсиманском саду.
Но чашу испить не желая,
Противится память живая.
И сердце с душой не в ладу

Ну где, невесомая ноша, –
Влюбленность бывалая наша?

И хотя люди живут не шутя, а всерьез, в поэзии, как и в жизни, всему должно находиться время и место. И иронии, юмору тоже. Нет-нет, но улыбка должна появляться на губах у самого даже сверхозабоченного человека. В творчестве С. Донбая юмор, ирония непременные участники поэтического действа. Они являются теми точными деталями, с помощью которых разом оживляется все поэтическое полотно. А их как бы нарочитая несерьезность, подчеркивает как раз главное, серьезное, то, ради чего создаются стихотворные произведения, ради понимания всего многообразия и, в конечном счете, осознания ценности простой человеческой жизни. Вот стихотворение из «Силицы» «Русская дорога»:

Дело было в бурю,
И мужик с лошадкой
Потеряли сбрую,
Ум, телегу с шапкой.

А потом, а после
В лавке притрактовой
Он коньки отбросил,
А она – подковы.

Кости, холм могильный ли –
Не нашла хозяйка.
Канули, как сгинули,
Лишь в народе байка.

Русская дорога,
То мороз, то жарко.
Мужиков-то много...
А лошадку жалко.

Ну конечно, все не так, все неправильно сказал поэт. На самом деле жалко всех: и мужичонку, и лошаденку, и осиротевшую хозяйку, и телегу с шапкой, хорошо подумать, так подковы тоже жалко – вещь нужная в хозяйстве была. А еще ведь и себя надо бы тоже как следует пожалеть авансом. А то, не приведи Господь, тащиться куда придется... Вот такой мы безмерно жалостливый, прямо скажем, не всегда по делу слезливый народ – дорога наша такая, судьба. Понятно, что «Русская дорога» – это стихотворная ирония, а значит, и смысл сказанного прямо противоположный. Однако черта нашего русского характера схвачена и подмечена точно, и выражена так, что вызывает добрую улыбку: жалеть, все-таки тоже надо уметь в меру. Хотя, в общем-то, автору она явно по душе, он и сам из таковых, из жалостливых, сказал же: «Каково ему, представил, бывшему? И, как прежде, друга пожалел ». Россия она и есть Россия, здесь сердца вряд ли когда очерствеют до такой степени, что даже будет считаться неприличным соболезновать по поводу смерти, как это, например, происходит нынче во Франции. Мол, это лишний раз травмирует психику живого. Но это тоже ведь жалость, правда, какая то извращенная, что ли? Мол, травмирует не смерть ближнего, а напоминание о ней.

Полотно жизни в книге «Силица» разворачивается неторопливо внешне и весьма динамично по своему глубинному смыслу, открывая значение и предназначение вещей и событий, главным действующим лицом которых является человек в разных обстоятельствах и во всех своих проявления. На бумагу ложится жизнь осмысленная и прочувствованная в том виде, какая она есть – без прикрас, ложного патриотизма, пафоса и бодрячества. Но все творчество поэта при этом проникнуто таким глубоким уважением к даже самым незначительным событиям, что порой кажется, они управляют всем и играют везде первостепенное значение. Но это лишь на первый взгляд. Каждое стихотворение – это как бы дорожный знак, говорящий путнику о правилах движения в сложном житейском мире, предостерегающий и направляющий его на трудном пути строительства собственной судьбы.

Как с городом нельзя познакомиться, изучив одно здание, так и поэзию С. Донбая можно понять и принять только целиком, как неповторимый целостный и многообразный мир. Она прежде всего интересна тем, кому интересна сама реальная жизнь, ее суровые и прекрасные проявления, кто планирует выстраивать свою жизнь на прочном фундаменте нравственного поведения.