Земли крылатые «гольфстримы». О книге Сергея Донбая «Силица»

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Критика, литературоведение

Автор: Есенин Владимир Иванович

Просмотров: 5357

2007 год, Выпуск № 5

Воз внутренних проблем – это дело сугубо личное, о них делиться поэту нет смысла, пока они не решены им самим. Многое в этой жизни каждый может и должен решать сам, и потому, что поэт тоже не всесилен, поскольку – человек, и потому, что каждый – тоже человек и обязан созидать в меру сил и способностей своих. Поэт – лишь работник особой профессии, с особой организацией внутреннего мира, который одновременно направлен и в себя, и вовне. Обыденная жизнь как бы продолжается в самом поэте как личности и, пройдя через призму нравственности, очищенной, возвращается обратно. Поэт же обязан по своему предназначению постоянно взращивать в себе духовность, а для этого как раз он и должен осознавать свои грехи (недостатки), чтобы сжечь их в своем внутреннем горниле. Свои проблемы он может и должен решить сам и только с Богом наедине. Он сам себе и судья, и меч Дамоклов, позволяющий через боль избавляться от недостатков своей внутренней духовной организации.

– А когда молиться?
– А когда молчится.
– А как молиться?
– А как молчится.
– А сколько молиться?
– А пока молчится.

По звуку и интонации слово С. Донбая как бы далеко от привычной напевности, гладкой прилизанной зарифмованности. Его слово работает исключительно на точность и глубину смысла, и им в жертву приносится все остальное, что могло бы увести в сторону, привлечь, «схватить» взгляд читающего. Поэзию С. Донбая возвышает не проявленная в русском языке музыкальность и красивость, а выверенный и выстраданный смысл жизни души в земной и грешной ее обители. Так же, как в жизни, душу цепляют заусенцы многочисленных проблем, так и поэтическое слово поэта один к одному отражает это состояние, и внешнее, и внутреннее. Слово в стихотворениях С. Донбая нередко как бы нарочито подчеркивает отсутствие певческого таланта, специально выявляет свою корявость, неповоротливость, демонстрирует полное неприятие пластичности, отражая, тем самым, нескладность, буераки и колдобины нашей жизни. Стихотворения в книге «Силица» как раз и выстроены наподобие стен старинных крепостных сооружений – из не обработанных, но тщательно подобранных камней-слов, один к одному уложенных друг к другу своими необработанными боками. Хоть, кажется, и не всегда красиво, зато надежно и добротно, на века, и сразу видно, что к чему и для чего.

Цепь

Несчастная любовница, шиза?
Опять ждет поезд Анна одиноко,
Как свежий холмик, выбежавший за
Ограду кладбища и срока...

Не сами ль вызывали мы на бис?
И вот, как и хотели (грубо, зримо),
Любви и веры цепь самоубийств
Гремит, веригами тащима.

Всея Руси несчастный протопоп
Опять горит на лаврах Моисея...
И лавочник полой протер топор,
В огне пожара молодея.

Трудно представить, чтобы такой серьезный (точный, справедливый и актуальный) упрек нам всем можно было бы спеть напевным языком. Даже чтобы просто его высказать, надо иметь немалое гражданское мужество: все мы виноваты в том, что из-за своего равнодушия и недопонимания аплодируем самоубийству, как нравственному подвигу во имя любви. Поэт, констатируя нашу безнравственность, приносит в жертву свой душевный комфорт, кладет его на алтарь истинной любви. Ведь не может быть любовью то, что убивает человека. Такие жертвы поэта необходимы потому, что, по сути-то, под наши аплодисменты гибнет не Каренина, а любовь и вера, без которых исчезает всякий смысл жизни. Между убийством нравственным и физическим нет принципиальной разницы. И лавочник обыденно, как мясо, отрубает голову святому, и Анна, осужденная людьми, погибает под колесами поезда. А причина их гибели – нравственная опустошенность палачей, их неспособность подниматься над суженным до копейки личным мирком к нормам человеческих ценностей.

Однако в языке поэта есть и своя настоящая музыка звука и интонации. Только она далека от той, пусть весьма хорошей, попсы или эстрадности, где если не хочется слушать, то можно понаблюдать красивые ножки. Звучание поэзии С. Донбая – это сложная симфоническая классика, доступная далеко не каждому уху. Его творчество не из тех броских изделий, умеющих извертеть и высосать из слова все его краски и оттенки, но при этом оставлять читателя с одним пустым звуком наподобие лопнувшего мыльного пузыря. Как в пище, калории и минералы все-таки важнее, чем ее вкус и цвет, так и в литературе, в пище духовной, главное – это содержание. Поэтический феномен С. Донбая в том и заключается, что звучания слова в стихотворениях вроде и нет, слышен исключительно смысл, а слова-«камни» повернуты и друг к другу, и к читателю своими неблагозвучными сторонами. Поэт в своем творческом напряжении до предела отсеивает все, что мешает выражению мысли, и каждое слово должно иметь самостоятельное значение в «кладке» стихотворения. Однако его поэзия отнюдь не беззвучна, есть мощный глубинный органный звук, рожденный нравственным Духом, «продувающим» плотное в колючей проволоке пространство межчеловеческих отношений. Природа слова поэта – нравственность и только она одна, его избранница, создает весь объем стихотворений, включая и звук. Поэт бескомпромиссен в одном – в правде. Ее он выражает прямо и без всяких прикрас, без малейшего расчета на то, чтобы понравиться. Реальная жизнь – это не сцена для показа достоинств, и люди собрались на планете не только и не столько для танцевальных вечеров. Жизнь – это суровое испытание человека на человеческое и уже здесь, на земле, определяется его достоинство как существа духового, отвечающего (или нет) высоким требованиям Образа и Подобия Его. Самоотверженное служение нравственной Истине – самое ценное качество человека, которое поэт возводит в принцип определяющий все, в том числе и круг близких ему людей, друзей.

Мои друзья не примеряли кресла,
Садились в них и так не долго жили,
Что перепутав Богово и Кесарево
Из жизни без примерки уходили.

Мои друзья еще все ходят в дворниках,
Метели подмести в стране стараются.
На лавочках под звездами во двориках
Новосибирских, кемеровских маются.

Они плащи носили из болоньи.
В карманах не звенели гонорары.
Они настолько этим избалованы,
Что до сих пор не ездят на Канары.

Мои друзья – поэты, архитекторы - 
Новокузнецке, Барнауле, Томске,
Социализмом, перестройкой тертые,
Чтоб были там стихи и перекрестки.

Они не будут старыми и мрачными
Расплескивать в руке дрожащей кубок,
Ведь я их помню девочками, мальчиками,
Смеющихся в застолье белозубо!

Они со мной, живые и ушедшие.
Друзей не отчищаю от пороков.
В своем отечестве, в моем отечестве –
Друзей не отличаю от пророков.

Поэт про рок – тот, кто исповедует духовность. Поэты вообще, по определению, пребывая в духовном пространстве, являются пророками. Предвидеть ход событий, влиять на них, обязывает сама природа, хотя бы тем, что повседневно говорит человеку о будущем даже простой сменой дня и ночи. Отличие пророчеств от прогнозов в одном – первое предсказывает события в духовной сфере, второе – в материальной. В общем-то, быть пророком так же естественно для поэта, как и дышать. Но не предсказание будущего – задача поэта и поэзии, оно и без этого очевидно. Будущее появилось в глубинах седой старины, когда в муках и страданиях зарождался и укреплялся Дух народа, его язык и слово. Будущее и во дне сегодняшнем, в тех наших мыслях и поступках, которые определяются уровнем развития нравственности и духовности. И здесь мы, люди, на пути своего движения «оседлали» далеко не лучший набор своих качеств, характерных, хотя и милому, и полезному, но животному – ослику – упрямство и глупость, смирение и строптивость, уникальную работоспособность и врожденную лень одновременно. И конечно, скорость нашего движения невелика. Собственно, с этой мысли и начинается книга «Силица». На первой странице обложки поэт в белом круге света, раскинув руки крестом, оседлал осла. Самоирония, качество не только обаятельное, но и в данном случае приобретающее значение символа, призванного многое сказать вдумчивому читателю.