Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Александр Шунков. Достоевский и Кемерово

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

В 2021 году по случаю 200-летия со дня рождения Ф. М. Достоевского проводится серия юбилейных конференций. Одна из них прошла 21 июня в Музыкальном театре Кузбасса им. А. Боброва, организованная Министерством культуры РФ, Российским фондом культуры, Государственным литературным музеем, Правительством Кузбасса. Среди участников – известные специалисты в изучении наследия Ф. М. Достоевского (А. Г. Гачева, П. Е. Фокин, В. Н. Захаров и другие). Много вопросов, связанных с поэтикой писателя, биографическим контекстом его судьбы, было поднято в выступлениях докладчиков и слушателей конференции.

При этом важно ответить и на вопрос, задававшийся гостями: как связаны между собой Достоевский и Кемерово? Да, писатель никогда не был в Щегловске (Кемерове) даже проездом. Двадцать два дня его жизни связаны с Кузнецком, где в итоге и состоялось венчание с М. Д. Исаевой. Однако в истории культуры именно нынешней столицы Кузбасса есть несколько знаковых событий, в которых представлено осмысление наследия Достоевского. Назову только некоторые за последнее десятилетие, свидетелем или участником которых мне лично довелось быть.

В сентябре 2011 года (отмечалось 190 лет со дня рождения Достоевского) в Кемерово прибыл театр католической школы Ла Трача (провинция Бергамо, Италия), который на сцене областного театра драмы

им. Луначарского трижды показал свой спектакль по мотивам романа «Преступление и наказание». Режиссером инсценировки на итальянском языке выступил Роберто Росси.

6 и 7 ноября 2013 года в рамках сотрудничества нашего театра с театром White and Black (город Иматра, Финляндия) на кемеровской сцене состоялась премьера спектакля «Записки из Мертвого дома». В постановке режиссера Камрана Шахмардана оказалась задействована вся труппа театра (37 человек) и группа студентов. На тот момент это был самый «многолюдный» спектакль за всю историю театра. Надо сказать, и действо получилось высокого уровня. Режиссеру удалось донести до зрителя полифонизм Достоевского как отличительную черту поэтики его произведений. Оформлять «Записки из Мертвого дома» в Кемерово приехал тогда из Санкт-Петербурга лауреат театральной премии «Золотая маска» Валерий Полуновский.

В январе 2017 года в Музее изобразительных искусств Кузбасса прошла выставка «Путешествие с Достоевским», посвященная 195-летию писателя. Помимо хозяев, свои экспонаты для нее предоставил Государственный литературный музей, историко-художественный и литературный музей-заповедник «Абрамцево», Новокузнецкий художественный музей. На выставке были представлены иллюстрации художников к романам Достоевского.

В 2014 и 2017 годах цикл лекций о творчестве Достоевского, его романе «Идиот» был прочитан в Кемеровском государственном институте культуры профессором русской литературы Кембриджа И. А. Кирилловой. Пожалуй, в академическом пространстве Кузбасса это уникальный случай. Крупнейший специалист в области изучения романного пятикнижия Достоевского с огромным воодушевлением рассказывал студентам о своем понимании мира русского гения. В архиве вуза сохранились видеозаписи тех лекций, которые со временем приобретают не только научную, но и историческую, культурную ценность.

Есть еще один момент. В 2014 году жителем Прокопьевска Эдуардом Вистерманом была высказана идея увековечить путь Достоевского от Семипалатинска до Новокузнецка памятными верстовыми стелами. Проект должен был стать народным, объединив регионы, через которые проезжал Федор Михайлович. Сама идея, конечно, привлекательная. Но для ее реализации необходимо привлечь архивные фонды с подтверждающими документами – действительно ли Достоевский следовал этим маршрутом. Иначе фальсификации не избежать. Хотя две стелы уже были поставлены: в 2012 году в поселке Калачево Прокопьевского района и в 2014-м в городе Заринске (Алтайский край). По «народному проекту» в Кемерове, как столице региона, предлагалось поставить и памятник Достоевскому. Камень в основание будущего монумента заложили в 2015 году, а вот саму фигуру писателя так и не установили, хотя два кемеровских скульптора – Е. М. Тищенко и В. В. Треска – предложили и объемные эскизы будущего памятника. Но не сложилось...

Немалую роль в популяризации темы «Достоевский и Кузнецк» сыграл кемеровский краевед Мэри Моисеевна Кушникова, написавшая ряд книг и статей о 22 «кузнецких» днях из жизни Достоевского. Одна из последних ее работ, выполненная совместно с другим краеведом, Вячеславом Тогулевым, – это издание в 2007 году сочинений польского каторжанина Шимона Токаржевского под общим названием «Сибирское лихолетье». В книге содержатся мемуары Токаржевского «Семь лет каторги», написанные им после возвращения из Сибири и тематически связанные с «Записками из Мертвого дома» Достоевского.

Несколько лет назад мне пришлось (вместе с моей коллегой, работавшей тогда в КемГУ, Ириной Алексеевной Юртаевой) опровергнуть обвинения Достоевского в плагиате ряда критиков. Да-да, было такое. В середине 2000-х некоторые «специалисты» уличили классика в том, что свои «Записки из Мертвого дома» он создал на основе мемуаров Токаржевского. Вместе с Достоевским в 1850–1854 годах Шимон отбывал наказание в Омском остроге, об этом и написал в своих мемуарах, которые отдельные «хейтеры» вдруг решили объявить исходным текстом для романа Достоевского. Этому и был посвящен мой доклад на конференции.

В мировой литературе существует не один десяток произведений, сюжеты которых близки. В основе и мемуаров Токаржевского, и «Записок…» Достоевского один и тот же сюжет, сформированный внетекстовой реальностью: оба пострадали за свои убеждения, оба были сосланы в Сибирь. Токаржевский – за то, что разделял идеи национального возрождения и само-определения Польши. Достоевский – за участие в деятельности кружка Петрашевского.

Имя польского писателя Шимона Токаржевского (1821–189(9?), в Омском остроге находился с 31 декабря 1849 г.) известно только узкому кругу читателей – в связи с упоминанием его Ф. М. Достоевским в главах VII «Претензия» и VIII «Товарищи» второй части «Записок из Мертвого дома».

В сенях в кухне мне встретился Т-вский, из дворян, твердый и великодушный молодой человек, без большого образования. Его из всех других различали каторжные и даже отчасти любили. Он был храбр, мужественен и силен, и это как-то высказывалось в каждом жесте его. Т-ский был хоть и необразованный человек, но добрый, мужественный, славный молодой человек, одним словом.

Токаржевский и Достоевский были лично знакомы, прошли через тяжелые испытания, вынесли все тяготы сибирской каторги и после возвращения написали об этом воспоминания, в основу которых положены одни и те же события. Неудивительно, что в текстах можно выявить немало совпадений, и в дальнейшем это вызвало крайне негативную реакцию польского писателя, а позднее и некоторых исследователей. Но при всем внешнем сходстве эти произведения восходят и принадлежат к принципиально различным типологическим моделям, что и выявляется на основе сопоставительного анализа сочинений двух авторов.

Необходимо добавить, что в Польше сочинения Токаржевского были опубликованы в начале XX века – в 1907, 1912, 1918 годах. В России первое печатное издание вышло в 2007-м. Публикация восьми повестей, их перевод с польского и подготовка комментария к ним выполнены кемеровскими краеведами Мэри Кушниковой и Вячеславом Тогулевым. Вышедший том сочинений Шимона Токаржевского не остался незамеченным российской и польской критикой, давшей положительную оценку проделанной работе.

Выход в свет произведений этого автора, несомненно, восполнил пробел, существовавший в истории литературы. Позволил исключить умалчивание о творческом наследии Токаржевского, оценить масштаб его писательского дарования и определить место в литературном процессе.

Однако отдельные заявления польских исследователей, приведенные в предисловии к изданию сочинений Токаржевского 2007 года, не могут не поразить своей «сенсационностью». Так, в них высказывается мнение о вторичности «Записок из Мертвого дома» по отношению к воспоминаниям «Семь лет каторги». Утверждается, что Достоевский попросту заимствовал материал Токаржевского и на его основе создал свой роман.

Объяснения поступка, якобы совершенного Достоевским, приводятся следующие: в силу того что Токаржевский был дважды осужден на каторгу, его авторскими правами вполне можно было пренебречь; власть не стала бы вмешиваться в это дело еще и по причине своего особого отношения к польскому вопросу. В итоге делается вывод, что Достоевский удачно сыграл на националистических настроениях в обществе 1850–1860-х годов и воспользовался этой ситуацией в своих личных целях.

Сразу отметим, что подобный подход абсурден. Вполне ясно, что перед нами два абсолютно разных текста, пускай даже они осмысливают и отображают одни события. Именно поэтому при сопоставлении сочинений Достоевского и Токаржевского задача заключается в том, чтобы постараться увидеть разность взглядов авторов на один мир, разность художественных приемов при создании картины этого мира в своих произведениях.

В этом случае не совсем верным будет подход, который использовали российские издатели Ш. Токаржевского (М. Кушникова и В. Тогулев), проводя текстовые параллели и устанавливая кажущиеся факты похожести текстов. В предисловии к «Сибирскому лихолетью» издатели приводят примеры содержательного совпадения текстов Достоевского и Токаржевского, тем самым невольно поддерживая мнение о плагиате.

Здесь возникает резонный вопрос: а что мог видеть любой каторжанин кроме того, что его ежедневно окружало на протяжении всего срока отбывания наказания в остроге? В том, что и Достоевский, и Токаржевский обращают свое внимание на одни и те же объекты, людей, события, нет ничего необычного. Иное дело, что каждый по-своему расставляет акценты на увиденном и пережитом, у каждого одни и те же события, герои этих событий размещены в разных художественных плоскостях.

Жанровое своеобразие «Записок…» Ф. М. Достоевского определяется сочетанием документа с художественным вымыслом, что позволило исследователям творчества писателя относить этот текст к жанру, соединяющему традиции художественного очерка и мемуаров. Как известно, Федор Михайлович искал новую форму для выражения своих взглядов. Поэтому в специальных работах отмечается проникновение романного начала в традиционную форму записок.

Динамика сюжета «Записок из Мертвого дома» определена процессом познания каторжного мира, шире – народного мира, самопознания и в целом поиска истины. Именно этот процесс свидетельствует о романизации «Записок…». Романом называл произведение Ф. М. Достоевского и Ю. М. Лотман.

Добавим еще одно суждение к высказанному выше: мемуары Токаржевского можно отнести по типу к воспоминаниям тех, кто, побывав в Сибири на каторге, сумел выстоять и сохранить верность своим убеждениям. Поэтому логичным и понятным представляется тот факт, что ссыльный польский патриот не может и не хочет изменить свое отношение к каторге и каторжным, в которых он видит только отвратительную сторону. А вот Достоевский сожалел, что поляки видели в каторжниках только зверское начало. Для такого убежденного борца, каким был Токаржевский, изменение отношения к ссылке могло означать только одно – отход или даже измена тому делу, которому он посвятил свою жизнь. Поэтому, несмотря на расширение пространственных горизонтов, круга жизненного опыта, позиция автора мемуаров остается неизменной, и сюжетный архетип воспоминаний Токаржевского можно определить как «мученичество».

Далее отметим следующее: сколь яркими и красочными ни казались бы примеры, приведенные в предисловии к изданию 2007 года, мы не можем признать их фактами текстологического анализа двух произведений. Для исследователя, занимающегося изучением художественного текста, более важным и доказуемым фактом влияния одного текста на другой являются примеры цитирования, реминисценций, аллюзий одного текста в другом. Таких случаев в «Записках…» Достоевского не возникает, и быть их не может по причине разности задач, поставленных авторами.

Поэтика «Записок из Мертвого дома» на сегодняшний день описана более чем обстоятельно и детально. Общим местом во всех наблюдениях являются выводы о том, что в основе мировоззрения писателя начиная уже с первого его романа «Бедные люди» (1848) лежит христианское миропонимание. Сибирская каторга укоренила в Достоевском идею о спасительном смысле христианства и о необходимости поиска духовного пути «воскрешения из мертвых» через прочтение и постижение Евангелия.

В «Записках...» Ф. М. Достоевского отражены впечатления от четырехлетнего каторжного периода жизни, когда наметились новые значимые тенденции в формировании мировоззрения писателя. Сам автор «Записок…» отмечал, что за годы каторги пересмотрел многие из своих прежних убеждений. В письме к брату от 22 февраля 1854 года Достоевский писал: «Вообще время для меня не потеряно. Если я не узнал Россию, то народ русский хорошо, и так хорошо, как, может быть, не многие знают его». Поэтому «Записки из Мертвого дома» – это текст, в основу которого положена евангельская традиция (притчи о блудном сыне, о воскрешении Лазаря), и присутствия ее нельзя не заметить.

В то же время «Записки из Мертвого дома» органично включены в литературную традицию XIX века как продолжение осмысления темы народа, его роли в истории. В русской культуре каторга в Сибири всегда приобретала сакральное значение, предопределенное, во-первых, темой испытания (что есть и в мемуарах Токаржевского), во-вторых, в связи с темой внутреннего перерождения – самопознания, обретения высшего знания – поиском истины и ее обретением. Кроме того, оба варианта связаны с темой смерти. Отсюда и обращение к Данте в обоих текстах. Поиск истины вызван попыткой осмысления автором своего нового положения. Процесс постепенного познания жизни каторги предопределяет и аналитическое развитие сюжета «Записок...». А его динамика завершается обретением нового высшего знания. Причем авторская установка на обретение этого знания реализуется через гносеологический аспект мифа – открытие истины через схождение в ад и возрождение через болезнь и смерть.

В свое время, рассматривая сюжеты ухода, связанные с Сибирью, Ю. М. Лотман отмечал, что «сюжетное звено: смерть – ад – воскресение в широком круге русских сюжетов подменяется другим: преступление (подлинное или мнимое) – ссылка в Сибирь – воскресение. При этом пребывание в Сибири оказывается симметрично отрицанию бегства – возвращению в Европу». Анализируя мифологическую модель произведений, связанных с темой сибирской каторги, Ю. М. Лотман пишет: «...именно эта схема будет многократно повторяться в сюжете русского романа

XIX века. Раскольников, Митя Карамазов, Нехлюдов, герои «Фальшивого купона» будут совершать преступление или осознавать всю преступность «нормальной» жизни, которая будет осознаваться как смерть души. Затем будет следовать Сибирь (=смерть, ад) и последующее воскресение. Мифологический характер «сибирского эпизода» тем более очевиден, что в единственном романе, где каторга показана в реально-бытовом освещении, – в «Записках из Мертвого дома», хотя в самом заглавии Сибирь приравнена к смерти, сюжет воскресения отсутствует. Между тем романизация формы записок стала возможной именно в связи с актуализацией в тексте Достоевского мифологической модели, но эта модель – модель, предопределенная аналитическим развитием сюжета – поиск истины и ее обретение».

Эту же связь «Записок из Мертвого дома» с традицией русской литературы подробно проанализировал в начале 80-х годов ХХ века Илья Захарович Серман, констатируя, что «мертвый дом» все-таки заселен живыми людьми «с живыми душами и страстями» и рассказчик-мемуарист (Александр Петрович Горянчиков) стремится постичь этот характер.

«Везде есть люди дурные, а между дурными и хорошие, – спешил я подумать себе в утешение, – кто знает? Эти люди, может быть, вовсе не до такой степени хуже тех, остальных, которые остались там, за острогом». Я думал это и сам качал головою на свою мысль, а между тем – боже мой! – если б я только знал тогда, до какой степени и эта мысль была правдой!

Приведенный пример из размышлений героя «Записок…» созвучен с евангельским мировосприятием: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1, 5). Неоднократно отмечалось, что в дальнейшем Достоевский уже не стремился создавать столь широкую картину народной жизни, как в рассматриваемом произведении. За время нахождения в Сибири писатель пересмотрел и те идеи, которые обсуждались в кружке Петрашевского, за посещение которого он и был отправлен на каторгу. Теперь уже убеждения Достоевского проверяются народным миром, в результате чего писатель приходит к осознанию особого пути России и созданию теории почвенничества.

Мемуарист Токаржевский такой цели для себя не ставит. Для героя «Семи лет каторги» мир, в котором он оказался волею судьбы, – это в первую очередь «адская обитель», заполненная разбойниками, ворами, злодеями, лишившимися своего человеческого облика. И это мировосприятие остается неизменным на протяжении всего повествования.

Ни один из тех 2555 дней, прожитых в омской геенне, нельзя было назвать «добрым днем»!

Можно сказать, что на протяжении всего пребывания героя на каторге между ним и остальным миром постоянно существует граница, которая не преодолевается, да и само желание преодоления этого барьера не возникает. Герой и окружающий его мир по отношению друг другу всегда настроены враждебно. И стоит признать, что подобное отношение героя к миру объективно оправданно, поскольку перед нами герой, который стал жертвой, пострадавшей за свои убеждения. В ряде сюжетных эпизодов даже возникает ощущение некоей особой мессианской исключительности и романтической возвышенности героя.

Мы встали перед распятием.

– Поклянись, парень! – взволнованно сказал декан. – Поклянись, что пойдешь той же дорогой, как те каторжане, имена коих я огласил с амвона.

Я положил правую руку на ноги Христа и сказал:

– Ранами распятого Спасителя клянусь!

Итак, привели нас к вратам той адской обители, что поглотила семь лет моей жизни... Где мне приходилось переносить страдания сверх человеческих сил, так что вполне мог вскричать вслед за поэтом: «Как Данте, я прошел сквозь ад еще при жизни».

Единственное, что вызывает у героя повести Токаржевского лирические переживания, – это сибирский пейзаж, рождающий у автора записок самые восторженные эмоции.

Я видел часть наших Карпат, но такого грозно-прекрасного, такого величественного зрелища я не представлял и нигде не встречал. В этих горах есть нечто, что человека влечет и просто-таки привораживает. 

Пейзажные зарисовки, пожалуй, то немногое, что демонстрирует благорасположение мемуариста к окружающему его миру. Во всех остальных эпизодах обычаи, нравы, традиции сибиряков не вызывают каких-либо положительных эмоций; их и быть не могло в силу чуждости автору этого мира.

Позиция героя «Записок из Мертвого дома» иная.

Вообще это было время моего первого столкновения с народом. Я сам вдруг сделался таким же простонародьем, таким же каторжным, как и они. Их привычки, понятия, мнения, обыкновения стали как будто тоже моими, по крайней мере по форме, по закону, хотя я и не разделял их в сущности.

Не понимает, а потому и не принимает Токаржевский, например, и истинно русского обычая подаяния милостыни любому, кто терпит нужду и страдания. В главе «Болезнь» такой случай описан.

В российской глубинке и в Сибири к бездомным и каторжникам жители питают большое сочувствие и одаривают их, что те принимают охотно. 

– Несчастный! – так российский люд зовет каторжан и, всунув им в руки пшенную булку или копейку, а то и полкопейки, говорит: – Примите мое подаяние и да хранит вас Христос, несчастные вы! 

Мне такое напутствие показалось истинно православным…

Тем не менее, когда ко мне кто-то подошел с подаянием, я крикнул еще издалека:

– Спасибо, никакой я не «несчастный», а политический преступник.

Я повторял это неоднократно все семь лет, и мне кажется, что в конце концов жители Омска научились различать бродяг и разбойников от арестантов совсем другого рода.

Эпизод с подаянием милостыни включен и в сюжет «Записок из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского.

«На, «несчастный», возьми Христа ради копеечку!» – кричала она, забегая вперед меня и суя мне в руки монетку. Я взял ее копеечку, и девочка возвратилась к матери совершенно довольная. Эту копеечку я долго берег у себя. 

Приведенные примеры реакции героев на обращенный в их сторону жест милосердия и сострадания простого человека позволяют увидеть как разную реакцию героев, находящихся в одной и той же ситуации, так и разное понимание своего места в этом мире. Токаржевский принадлежит к другой парадигме духовных и культурных ценностей, поэтому и не может понять символического, а в какой-то степени даже сакрального значения обращенного к нему жеста, указующего путь спасения.

Для художественного мира Достоевского противопоставление героя миру невозможно представить. Герой «Записок из Мертвого дома» в первый месяц пребывания на каторге испытывает страх и ужас («покамест теперь кругом меня все было враждебно и – страшно»), но затем стремится найти в себе силы жить в этом мире («я сам желал уж поскорее работы, чтоб только поскорее узнать и изведать все мое бедствие разом, чтоб начать жить, как все они, чтоб войти со всеми поскорее в одну колею»).

Недаром же весь народ во всей России называет преступление несчастием, а преступников несчастными. Это глубоко знаменательное определение. Оно тем более важно, что сделано бессознательно, инстинктивно.

Осмысление совершения преступления как поступка, приводящего человека к отречению и отпадению от мира (как божьего, так и людского), – тема, получившая свое развитие в последующем творчестве Достоевского. «Записки из Мертвого дома» позволяют увидеть ее начало. Автор последовательно на протяжении всего сюжета ведет своего героя по пути его духовного возрождения, начинающегося с таких непримечательных на первый взгляд поступков, как радостное принятие милостыни.

Продолжая сравнивать два текста, нельзя не увидеть, насколько отличаются они друг от друга по способу организации повествования. На первый взгляд, оба произведения вписаны в традицию мемуаров, для которой свойственно ведение повествования от первого лица – непосредственного участника описываемых событий или их свидетеля. В этом смысле «Семь лет каторги» Ш. Токаржевского абсолютно соответствуют жанровым требованиям. Повествование строится просто, без каких-либо сложных приемов. Позиция рассказчика находится в центре всего повествования, его мнение и суждение по поводу изображаемых событий является главенствующим.

Совершенно иначе повествование строится у Достоевского. Оно намного сложнее, в основе его лежит диалогичность – особенность, свойственная в целом поэтике Достоевского. Поэтому все попытки вести сравнение текстов так, как это сделано в предисловии к «Сибирскому лихолетью», представляются необоснованными. Ведь в этом случае сравниваются формальные стороны сюжетных эпизодов. Внутренняя форма текста не рассматривается.

Разницу двух этих произведений нельзя не заметить и в их композиции. На первый взгляд, оба автора используют очерковый принцип построения текста. И композиция текста Токаржевского действительно проста, линейна. А вот «Записки из Мертвого дома» выстраиваются так, чтобы показать путь духовного преображения героя через искупление своей вины. Две части дают нам возможность в этом убедиться. Первая часть представляет «портретную галерею» каторжан. Кульминацией этой части, бесспорно, является глава Х «Праздник Рождества Христова», уже по-иному представляющая образы каторжан, переживающих и ощущающих величие праздника. Интересным моментом здесь является и тот факт, что автор размещает Х главу после описания бани каторжан, свое-

образного символа ада, в котором оказывается герой-рассказчик. 

Когда мы растворили дверь в самую баню, я думал, что мы вошли в ад… Это было пекло. Все орало и гоготало. 

Сюжетный эпизод посещения бани, конечно, имеет символический характер, несет в себе идею очищения (пока только телесного), но он нужен как этап, подготавливающий очищение души героя. И болезнь героя-рассказчика, наступившая сразу же после праздника Рождества Христова, открывает новые перспективы в судьбе героя. Интересным здесь является композиционный прием; автором последовательно расположены три важных момента в сюжете: молитвенное воззвание каторжанина («Господи Иисусе Христе, помилуй нас!»), размышление героя в финале первой части («Не навсегда же я здесь, а только ведь на несколько лет!») и упоминание болезни героя в начале второй части. Вторая часть посвящена философскому осмыслению темы наказания, подкрепляемому художественными эпизодами. Завершается же роман освобождением героя, в котором прочитывается символ полного его духовного возрождения, воскрешения и принятия им мира: «Да с богом! Свобода, новая жизнь, воскресенье из мертвых… Экая славная минута!»

Таким образом, композиция «Записок из Мертвого дома» не только кардинально отличается от строения текста «Семь лет каторги» Ш. Токаржевского, она еще является прообразом композиции последующего романа Ф. М. Достоевского – «Преступление и наказание».

г. Кемерово

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.