У истоков поэтического слова

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Критика, литературоведение

Автор: Каганов Владимир Львович

Просмотров: 2843

2009 год, Выпуск № 6

Живая звучащая речь, способная выразить в словах всё многообразие окружающего нас мира и всё богатство внутреннего мира человека – величайшее творение человечества. Можно с уверенностью сказать, что без языка человек не стал бы человеком. Хотя помимо звукового языка у людей существуют и другие системы коммуникации – язык жестов, язык знаков, язык символов, далее под языком мы будем понимать именно звуковой язык, а точнее, множество разных языков, распространённых у разных народов мира.

Как же и когда возник язык? С полной уверенностью на этот вопрос мы и сегодня не можем ответить. Есть более или менее правдоподобные гипотезы о возникновении языка, основанные на данных нейрофизиологии, антропологии и археологии, но это не более чем гипотезы. Ясно лишь то, что в процессе появления и развития языка важное значение имели и развитие мозга и мышления, и трудовая деятельность человека, и необходимость социального общения, и потребность выразить свои чувства, и звукоподражание различным естественным явлениям природы, в том числе голосам птиц и зверей, окружавших древних людей. В магическом синкретизме всех этих факторов, очевидно, и скрыта тайна рождения человеческого языка. Ясно и другое – развитие языка является длительным историческим процессом, в котором языки возникали, изменялись, смешивались и исчезали. Эти процессы изучает историческое и сравнительное языкознание, и мы, разумеется, не можем углубляться здесь в этот круг вопросов.

Для философии магического реализма любой исторический процесс является креативным, творческим процессом и обладает своей внутренней магической диалектикой. В диалектическом единстве языка и мышления скрыта своя магическая диалектика, суть которой сводится к следующему. Язык является средством и орудием всех видов мышления, он материализует и выражает деятельность сознания – прежде всего звучащим словом, но также и грамматической структурой предложения, отражающей логическую структуру мышления. Слово обращено в равной степени и к миру вещей и явлений, и к миру понятий и образов, существующих в нашем сознании. При этом оно является чем-то совершенно иным, чем сами вещи и явления, и чем-то совершенно иным, чем идеальные понятия и образы в нашем сознании. Слово является словом, модулированным звуковым комплексом, артикулируемым органами речи человека. И одновременно оно символически соотносится с вещью или явлением реального мира, но также с понятием или образом нашего сознания, означает их.

Но как это возможно? Что общего имеет слово «Луна» с космическим телом, спутником Земли? Что общего имеет слово «любовь» со сложным комплексом чувств, которое оно выражает? Ровно ничего общего. Это символ, знак, произвольно приписанный предмету или чувству. Всё это хорошо описывает семиотика, но это лишь логическая структура процесса сигнификации. Его магическая суть при этом ускользает.

Примитивное магическое сознание древних людей приписывало слову особую магическую власть над обозначаемым им предметом. Постоянное соединение слова и обозначаемого им предмета вело к их отождествлению, и это рождало представление о их необходимой внутренней связи, которая мыслилась как магическая связь. С этим связано явление табу на произнесение особых имён или слов: у многих племён и народов запрещалось произносить имена вождей, тотемов и духов, нельзя было открывать своего имени чужестранцу, ибо, зная имя, он мог овладеть магической властью над его носителем. Все эти примитивные представления давно отвергнуты просвещённым сознанием и остались лишь в виде архаических предрассудков. Но осталась тайна магической связи между сознанием, словом и обозначаемой им вещью (явлением, качеством, свойством и т. д.). Тайна того психомагического процесса, который соединяет в нашем сознании слово с обозначаемой им вещью, одновременно выделяя эту вещь из потока нерасчленённой реальности внешнего мира. Не с этим ли связана древняя вера в творческую силу слова, которая способна создавать мир вещей? Даже в таких религиях, как иудаизм, христианство и ислам, имеется представление о том, что Бог создал мир словом. Не просто назвал сотворённые им вещи, а именно создал их, дав им имена. То есть творящее слово предшествует самому акту творения. Это весьма интересно как ключ к восприятию действительной магической природы слова.

Разумеется, мы понимаем сознание и мышление человека не в их абстрактном бытии, а в их тесной связи с человеческой деятельностью, с практическим освоением мира, с самим природным бытием человека. Нет ничего духовного, что не имело бы своих корней в жизни и деятельности человека. Это же относится и к слову, к языку. Но это не отменяет магической природы как самого бытия человека, так и его материальной и духовной деятельности в их единстве. Всё здесь пронизано магическими связями всеобщего взаимодействия. И язык, и музыка, и живопись, и скульптура, и театр – всё это убедительные и явные примеры магического взаимоперехода духовного в материальное и материального в духовное. Нельзя сказать, что здесь первично, а что вторично. Этот взаимопереход совершается в единой магической реальности, в которой духовное содержание и его материальное воплощение существуют в их диалектическом единстве.

Примитивный редукционизм этого магического единства к любой из двух его сторон – духовной или материальной – ничего не объясняет. Отсюда беспомощность любого идеализма или материализма в их попытках объяснить мир, человека и его деятельность. Только в магическом реализме мы находим ключ к пониманию диалектического единства материального и духовного в их взаимообусловленности. Так здесь мы рассматриваем магическую диалектику языка, ограничимся нашим предметом. Изучая фонетику древнегреческого или санскрита, арабского или иврита, мы ни на шаг не приблизимся к пониманию того, почему именно это сочетание гласных и согласных звуков порождает то или иное слово, обладающее тем или иным значением. Магия словотворчества ускользает от любого фонологического или грамматического анализа. И даже реконструируя фонетику праязыка (например, индоевропейского) путём сравнительного изучения фонетических систем существующих и мёртвых индоевропейских языков, мы не можем понять, почему слова этого праязыка имеют то или иное значение. Мы всегда имеем дело с уже существующими значениями слов, но не с их происхождением. Эволюция языка изменяет структуру слова, его произношение, но не его смысл. Живые носители данного языка хранят тайну его бытия, но не имеют представления о его происхождении.

Сможет ли нейропсихология или психолингвистика приоткрыть завесу тайны над происхождением языка? Безусловно, это одна из самых интригующих проблем современной науки, но, судя по всему, мы пока что далеки от решения этой проблемы. Возможно, некоторый свет на её понимание может пролить зоопсихология, изучающая, в частности, язык дельфинов, обезьян и других высших животных, обладающих достаточно развитой системой коммуникации. В этой области имеются интересные исследования, но мы не будем здесь на них останавливаться. Заметим лишь, что тайна происхождения сознания и тайна происхождения языка тесно связаны между собой, ибо без языка нет и сознания. Именно их магическая связь и является предметом рассмотрения в нашем кратком очерке, материале русского языка, что вполне естественно, так как это наш родной язык, наиболее близкий и понятный нам во всём своём богатстве содержания.

Поэтическое свидетельство

О тайне рождения слова

Там, где наука в смущении отступает перед тайной рождения слова, тайной рождения языка, своё драгоценное свидетельство дают поэты – живые творцы языка. Мы приведём лишь два таких свидетельства – стихи О. Э. Мандельштама и А.А. Ахматовой о тайне рождения слов, о томительном чувстве поиска в «чертоге теней», где слова ещё нет, но оно вот-вот должно родиться.

Осип Мандельштам

Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернётся,
На крыльях срезанных, с прозрачными играть.
В беспамятстве ночная песнь поётся.

Не слышно птиц. Бессмертник не цветёт.
Прозрачны гривы табуна ночного.
В сухой реке пустой челнок плывёт.
Среди кузнечиков беспамятствует слово.

И медленно растёт, как бы шатёр иль храм,
То вдруг прокинется безумной Антигоной,
То мёртвой ласточкой бросается к ногам,
С стигийской нежностью и веткою зелёной.

О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,
И выпуклую радость узнаванья.
Я так боюсь рыданья аонид,
Тумана, звона и зиянья!

А смертным власть дана любить и узнавать,
Для них и звук в персты прольётся,
Но я забыл, что я хочу сказать, –
И мысль бесплотная в чертог теней вернётся.

Всё не о том прозрачная твердит,
Всё ласточка, подружка, Антигона…
А на губах, как чёрный лёд, горит
Стигийского воспоминанье звона.
1920
 

Анна Ахматова

Творчество

Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шёпотов и звонов
Встаёт один, всё победивший звук.
Так вкруг него непоправимо тихо,
Что слышно, как в лесу растёт трава,
Как по земле идёт с котомкой лихо…
Но вот уже послышались слова
И лёгких рифм сигнальные звоночки –
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.
5 ноября 1936

Конечно, эти стихи нуждаются в более или менее пространном комментарии, которого мы приводить не будем. Но в аспекте интересующей нас проблемы можно отметить то общее, что сближает эти столь разные стихотворения. В виде лирической экспозиции и у Мандельштама, и у Ахматовой присутствует некое бессловесное, первозданное состояние мира, где в «чертоге теней», «среди кузнечиков беспамятствует слово». У Ахматовой «неузнанных и пленных голосов // мне чудятся и жалобы и стоны»… «В бездне шёпотов и звонов» как бы само собой пытается родиться искомое слово, а поэт лишь вслушивается в этот лепет – и вот «встаёт один, всё победивший звук», и он кристаллизует вокруг себя некое смысловое поле, в котором, наконец, рождаются слова и появляется стихотворение.

У Мандельштама, напротив, забытое слово так и не проявляется из «чертога теней» (оно уподобляется слепой ласточке), в сложной образной ткани стихотворения мучительный поиск завершается ничем, но сама атмосфера поиска передана удивительно точно и глубоко. Эти поэтические примеры, на наш взгляд, образно иллюстрируют тот процесс рождения слова, который происходил в незапамятные времена. В каком-то смысле всякое поэтическое творчество вновь и вновь повторяет этот древний магический процесс.
 

О вдохновении поэта

Волшебный дар поэта, преображающего мир магической реальности в художественное слово, издавна почитался как божественный дар, недоступный обычному смертному. У всех народов древнего мира мы встречаемся с этим представлением о том, что дар песнопения и тесно связанный с ним дар музыки нисходит на певца откуда-то свыше, от муз или богов. (См.: А. Н. Веселовский, Историческая поэтика, М., 1989). Вдохновение поэта часто сравнивают с одержимостью пророков, шаманов, ясновидящих, прорицателей, вакхантов и безумцев.

«Я могу спеть всякую песню, – говорит киргизский акын, – бог послал мне в сердце дар песен, так что мне искать нечего: ни одной из моих песен я не выучил, всё вышло из меня, из нутра».

Этому дару нельзя научиться, если он не дан от рождения. Платон пишет в «Федре»: «Кто же без неистовства, посланного музами, подходит к порогу творчества в уверенности, что он благодаря одному лишь искусству станет изрядным поэтом, тот ещё далёк от совершенства: творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых». (Платон, «Федр». Соч., в 3 тт. М., 1970, т. 2, с. 180).

«В самом деле, не искусством, но энтузиазмом и вдохновением великие эпические поэты сочиняют свои… произведения. Славные лирики также, подобно людям, волнуемым безумием корибантов, пляшущих вне себя, не остаются в уме своём, когда творят изящные песнопения: как скоро вошли они в лад гармонии и ритма, то преисполнены безумием, объемлются восторгом, подобно восторгу вакханок, которые во время упоения черпают в реках молоко и мёд, чего не бывает с ними в спокойном расположении духа. В душе лирических поэтов в самом деле совершается то, чем они хвалятся. Они говорят нам, что черпают в медовых источниках, летают подобно пчёлам по садам и долинам муз и в них собирают песни, которые нам поют.

Они говорят правду. Поэт, в самом деле, существо лёгкое, крылатое и святое; он может творить тогда только, когда объемлет его восторг, когда он выйдет из себя и рассудок покинет его; пока он при нём, человек не способен творить всё и изрекать пророчества… Если бы искусством они умели творить, они могли бы успеть в разных родах. А цель, ввиду которой бог, отъемля у них смысл, употребляет их, как своих служителей, наравне с пророками и гадателями, та, чтобы, внимая им, мы познавали, что не сами собою они говорят нам вещи чудные, ибо они вне своего разума, а что через них нам глаголет сам бог». (Платон, «Ион». Соч., в 3 тт. М., 1968, т. 1, с. 138-139).

Об этом же пишет наш великий поэт А. С. Пушкин:

«Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботы суетного света
Он малодушно погружён…
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснётся,
Душа поэта встрепенётся,
Как пробудившийся орёл…»
«И пробуждается поэзия во мне,
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет, и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться, наконец, свободным проявленьем».

Легко привести множество подобных свидетельств и других поэтов. Однако в век наступающего материализма и рационализма звучат уже другие голоса. И другой великий русский поэт, Е. А. Баратынский, с горечью пишет в стихотворении «Приметы»:

«Пока человек естества не пытал
Горнилом, весами и мерой,
Но детски вещаньям природы внимал,
Ловил её знаменья с верой;

Покуда природу любил он, она
Любовью ему отвечала,
О нём дружелюбной заботы полна,
Язык для него обретала.

……………………………………………

Но, чувство презрев, он доверил уму;
Вдался в суету изысканий…
И сердце природы закрылось ему,
И нет на земле прорицаний.»

В полемике с бездушным материализмом и рационализмом ему вторит Ф. И. Тютчев:

«Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик –
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…

……………………………………………

Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире, как впотьмах,
Для них и солнца, знать, не дышат,
И жизни нет в морских волнах.

Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили
И ночь в звездах нема была!

И языками неземными,
Волнуя реки и леса,
В ночи не совещалась с ними
В беседе дружеской гроза!»

Магическая связь человека с природой исчезла, считает поэт, ибо научно-рациональное сознание полностью овладело его умом и душой.Но ещё остались в мире поэты, которым открыты сокровенные голоса природы, её душа, её свобода, её любовь, её язык. И эта таинственная связь с мировой жизнью, уже лишённая мифологического антуража и отживших ссылок на Аполлона и муз, продолжает питать собой поэтическое творчество и в наши дни, вопреки железной поступи научно-технического «прогресса». Как нам представляется, любые психологические и психоаналитические попытки объяснить тайны поэтического вдохновения и поэтического творчества малопродуктивны. Магическая связь человека с природой не может быть сведена ни к психологии, ни к нейрофизиологии, ни к биологии. Сами эти науки изучают лишь те или иные частные аспекты магической реальности, чья целокупная полнота не расчленяется на эти аспекты, а выступает в своём единстве. И так как человек и сам принадлежит к целокупной полноте единой магической реальности, его связи с ней глубже и полнее, чем любые вычлененные научным разумом «системные связи».

Магическая диалектика языка, которую вновь и вновь творит поэт, пытается обнять собой всю полноту магической реальности, являя в своём художественном развитии «и образ мира, в слове явленный, и творчество, и чудотворство» (Б. Л. Пастернак). Природа и культура на равных входят в этот творческий процесс, питая собой опыт поэта. И всё новые и новые поколения людей с благодарностью внимают им, ибо без поэзии, без живого словотворчества дух человечества оскудел бы и омертвел. Возможности языка не безграничны и не исчерпывают собой духовного творчества. Наряду с поэзией и литературой, и музыка, и живопись, и скульптура, и архитектура, и театр, и другие виды искусства раскрывают нам безграничную глубину магической реальности, которая продолжает себя в человеке и через человека. Но магическая сила слова-логоса, магическая сила языка наиболее полно и глубоко раскрывает в человеке его человеческую сущность. Ведь человек тогда и стал человеком, когда обрёл дар речи. Вместе с даром речи он обрёл и дар разума, стал человеком разумным.

Магия слова, внушение и гипноз

Магическая природа языка пронизывает всё бытие языка, всю языковую практику людей, ибо слово магично по своей сути. Магией слова владеет не только поэт, но и талантливый оратор, политик, педагог, артист, юрист, философ. Слово – ключ к сознанию человека, а часто и к его подсознанию, к его чувствам и эмоциям. Мать, напевающая колыбельную своему ребёнку, использует магию слова. Влюблённый, который шепчет слова любви своей возлюбленной, использует магию слова. Священник, благословляющий своих прихожан, использует магию слова. Офицер, отдающий приказ своим солдатам, использует магию слова. Врач, дающий внушение пациенту, использует магию слова. Политик, мобилизующий массы, использует магию слова.

Слова не только несут определённую информацию, но и оказывают психосуггестивное воздействие, что-то внушают. Любому слову можно сопоставить не только значение или смысл, но также ту или иную психофизиологическую реакцию организма, проявленную как на биохимическом уровне, так и на уровне поведенческих реакций. На этом основаны как методы гипнотического внушения, так и любые другие методы внушения и психосуггестивного воздействия. Словом можно исцелить, словом можно подчинить, словом можно убить человека.

Слово всегда обращено к другому или к себе. Его психосуггестивное воздействие зависит и от семантики, и от ритма звучания, и от тона голоса, и от громкости звучания. Все эти факторы воздействуют на психику слушателя комплексно, в единстве. На этом воздействии основаны внушение и самовнушение, известные с древних времён. Важно отметить, что внушение используется не только в медицинских целях, но в той или иной форме присутствует в повседневной жизни людей, оказывая влияние на их чувства, мысли, убеждения, взгляды и поведение. Этот факт хорошо известен, но его природа не до конца понята в современной науке и не всегда в должной мере учитывается в социальной психологии, искусствоведении, педагогике и других гуманитарных науках. Между тем, низкий уровень психологической культуры общества проявляется, в частности, в том, что люди редко отдают себе отчёт в том, какими словами они пользуются в общении со своими близкими, коллегами, друзьями, в личных отношениях и в социальной деятельности. Варваризация языка – печальный симптом нашего времени, признак общего культурного упадка.

«За блаженное, бессмысленное слово я в ночи советской помолюсь» – однажды выдохнул поэт О. Мандельштам и вряд ли был правильно понят своими современниками. Поистине, когда вокруг звучат совсем другие слова – жестокие, карающие, скрежещущие холодным рационализмом и прагматизмом «революционной целесообразности», поэт тоскует о «блаженном, бессмысленном слове», хранящем человеческую теплоту, нежность, участие, любовь… Но магия слова, как выше было сказано, зависит не только от смысла, но и от звучания слова. Чистые, гармонизированные и построенные в мелодической последовательности звуковые тона обладают удивительной способностью затрагивать человеческую душу, вызывать положительные эмоции. И, напротив, слова дисгармоничные, с фонетическим нагромождением глухих и шипящих согласных, вызывают отрицательные эмоции. Этот эффект хорошо изучен психолингвистами на разных группах населения разного возраста. Важное значение имеет также чувственный или абстрактный характер используемых слов. Чем выше степень абстракции слова, тем меньше его эмоционально-суггестивное воздействие, тем больше оно апеллирует к интеллектуальной сфере психики.

Для понимания магического эффекта звучащего слова большое значение имеют так называемые мантры (санскр. – заклинания, магические формулы речи). Они сохранили следы древнейшей речевой практики, как правило, ритуального характера. Воздействие на человека с помощью определённых слов или словосочетаний применялось ещё в глубокой древности. Многократное повторение определённых, чаще всего бессмысленных слов широко распространено в практике народной медицины и используется до сегодняшнего дня. Воздействие подобных слов основано на особых звуковых вибрациях, которые обладают выраженным психофизиологическим воздействием. Чтобы проиллюстрировать способ образования мантры, приведём ряд слов, которые можно легко построить в русском языке:

Анг, банг, ванг, ганг, данг, жанг, занг, канг, ланг, манг, нанг, панг, ранг, санг, танг, фанг, ханг, цанг, чанг, шанг, щанг, янг.

Звучание этих слов вызывает определённые звуковые вибрации, которым соответствует внутренний образ слова (это похоже на звучание колокольчиков, настроенных на разные тона и полутона). Их повторение вызывает серию определённых ощущений, каждое из которых производит на нас определённое действие. Вот на этом и основано действие мантр, которые могут применяться в разных целях – для медитации, для йогической практики, для лечения и т. д.

Такая широко известная буддистская мантра, как «ом мани падме хум» (переводится как «ом драгоценность в лотосе хум») используется для медитации на сокровенном смысле учения Будды.

Доминирование звуковой символики над содержанием слов хорошо заметно в детском языковом творчестве. Возьмите какую-нибудь бессмысленную детскую скороговорку типа «кунда, мунда, карамунда» и попробуйте понять, почему дети с таким упоением повторяют её. Видимо, потому, что для них символический смысл звукосочетаний подобного типа обладает вполне определённым магическим значением, не менее важным, чем значение осмысленных слов. Какая-нибудь детская считалка типа «эники, беники ели вареники» имеет для ребёнка глубокий магический смысл, почти утраченный нами… Возможно, в этом скрытом смысле кроется тайна рождения языка.

Не случайно у многих великих поэтов (Аполлинер, Хлебников) мы встречаемся с попытками словотворчества подобного типа.

Как можно видеть из нашего краткого обзора, магическая природа языка далеко выходит за рамки семантики и синтактики, с которыми имеет дело традиционное языкознание, и уходит своими корнями в область того, что в семиотике называется прагматикой, а на деле является не чем иным, как живой практикой магического бытия языка во всей полноте его связей с природой, жизнью и деятельностью человека, с его нейрофизиологией и психологией, с культурой и традицией. Однако, изучая поэтику и стилистику письменной и устной речи, историю разных языков и диалектов, их фонетику и морфологию, их лексику и грамматику, мы всякий раз неизбежно приходим к магической основе языка, тесно связанной с мышлением и сознанием, а через них – с глубинными основами речевой деятельности как особого вида внешней и внутренней коммуникации человека.

Впрочем, и сам язык, и его творения, и магический универсум культуры существуют лишь постольку, поскольку существует сам человек. Лишь в его сознании, жизни и деятельности, в его творчестве язык и культура освещены высшим смыслом, составляющим суть бытия человека в мире и его магической трансценденции в историческом процессе. Язык поэзии есть высшая форма бытия национального языка. И мы должны хранить и приумножать его как наше общее духовное достояние. Без этого нас ждёт всеобщее духовное одичание и вырождение.

23 марта 2008 г.