«Просвяти мои очи мысленные» 20 глав жизни

Рейтинг:   / 1

Подробности

Категория: Очерк

Автор: Естамонова Зоя Николаевна

Просмотров: 7024

2007 год, Выпуск № 6

IX

В минуты сомнений спрашивала себя: кто звал тебя на телевидение? Кто просил оставаться даже после того, как предлагали более спокойную работу в издательстве? Осталась. Уже не могла жить без вечных стрессов, не могла расстаться с теми, кто до конца жизни остался моей большой семьей. Среди них и те, кого уже нет на свете, и те, кого так радостно встречать сегодня.

В воспоминаниях время остановилось. Мозаика воспоминаний может быть бесконечной, тем более, что каждый из моих коллег может внести свою лепту в историю Кемеровского телевидения. Это, пожалуй, подобно тому, что снилось мне однажды.

Снилось чье-то внушение: следует вышить ковер, каждому по квадратику. «Но все вышивают по-своему и будет разнобой», – возражаю я, а мне говорят: «Каждый следующий знает, что и как вышито до него...»

Как давно это было! И словно на другой планете. Точнее сказать – совсем в другой стране.

Технических возможностей было меньше, но творческий азарт не иссякал. А уж в те дни, когда на экране нашего края еще не было Москвы, мы для нашего зрителя были «и швец, и жнец, и на дуде игрец».

...Первый телеспектакль «Орлиная степь» шел в эфир без видеозаписи да еще в реальных условиях. Степь, вся в бурьянах, была в ту пору вокруг телецентра. Вот там и лошадь, там и декорации под открытым небом...

Появилась видеозапись. Но и тут мог быть особый режим работы.

Спектакль снимается ночью. Техники не ропщут, работая с нами до утра. Актеры, преданные телевидению, истинные друзья: невзирая на скромные гонорары, приезжают в студию прямо с выездного спектакля. Кого-то записывают, а кто-то, улучив минутку, дремлет в уголке...

Режиссер Толя Моисеев бегает с пульта в просмотровую, чтобы проверить качество записи очередного эпизода телеспектакля.

У Моисеева долгое время не было квартиры. Жил на студии. Свободное от репетиций время проводил у пианино, сочиняя мелодию какой-нибудь песни.

В песенное творчество тщилась внести свою лепту и я, придумывая слова песни о декабристах в передачу «Помни, Сибирь». Музыку и слова написал композитор Венцковский.

Вот на листах моего сценария чертит квадратики, а в них рисует кадры будущего телеочерка о художнике Борисе Заложных режиссер Гена Егоров.

Вот в залитой светом студии «Осторожно!» – помощница расставляет старинный фарфор. Готовится передача Мэри Кушниковой «Душа вещей». Режиссер Ирина Киселева о чем-то советуется с телеоператором Валерием Дунаевым, а он и сам станет вскоре режиссером постановки пьесы Владимира Мазаева «Дамба».

Телеоператор Володя Чапайкин в свободные минуты берет в руки гармонь, и мы поем в редакции вместе с ним.

Наша художественная самодеятельность для самих себя этим не ограничивались. Придумали хор «мальчиков» и хор «девочек». Куплеты сочиняла редактор Неля Ермакова.

Неля! Одна из самых первых. Отважная корреспондентка из теленовостей. Это она, будучи беременной, ухитрялась разъезжать в поисках информации, по полям колхоза на тракторе.

Однажды в минуты съемок на шахте стало засыпать углем кинооператора Сергея Мякишева. Что же делает он? Он думает не о себе, а о своей «динаме». С усилием выбрасывает наружу кинокамеру.

Могу ли не вспомнить редактора своей первой передачи?

Иван Андреевич Сокол – участник войны. Солдатской дорогой прошел от Харькова до Будапешта. Писал стихи, делал инсценировки, а если нужно было, становился актером.

Я любила работать со звукорежиссером Стасом Черногубовым. Подбирая в звукоцехе музыку к передачам, мы понимали друг друга с полуслова.

Зато с редактором теленовостей, а позже с моим начальником Геннадием Митякиным мы постоянно спорили.

«Я тоже люблю Вивальди и серебристого Коро, но...» Он считал меня безнадежной эстеткой, и казалось, общего языка никогда не найдем. Однажды мы с ним встретились на художественной выставке и вдруг оказалось, что наши вкусы близки не только относительно Вивальди и серебристого Коро.

«...Необходимо подать весь фильм в свете партийной программы и подготовки к съезду...» Это – худсовет. Обсуждается сценарий фильма о Запсибе. «Зачем показывать замызганные бараки, звон лопаты о мерзлую землю? Надоел этот шаблон, нужно показывать сегодняшний день...» Слушая не лишенную пафоса речь режиссера Аркадия Блехмана, редактор детских передач Валя Минухина тихонько корчится от смеха.

Аркадий Александрович на кухне нашего телесемейства – один из самых активных «поваров». Не менее темпераментно он может защищать родного телеоператора и нападать на строптивого звукорежиссера. «Они же – как лебедь, рак и щука. С одной стороны – светильники, с другой – громовержец Михаил Федосов...» И в ответ ему наш любимый звукорежиссер Мих-Мих: «А мне наплевать на ваши камеры, мне надо, чтобы звук был чистый...»

Хватало в нашей боевой суматохе и юмора, самого отменного.

Вот художник, которому в эфире нужно рассказать о себе, волнуется, размещает текст на обратной стороне своей картины, а картина плывет на камеру и увозит шпаргалку в даль, недосягаемую для глаз.

Вот выступающая кладет свой текст под себя, на стул и вдруг вытаскивает его непосредственно в эфире.

Вот на цыпочках крадется к декорациям на заднем плане павильона рабочий, попадает под прицел кинокамеры и – прямиком в эфир.

Неживой глаз кинокамеры не любил краевед Илья Васильевич Зыков. По его просьбе я во время передачи усаживалась напротив, за кадром, рядом с кинокамерой. Рассказывать мне ему было легче, чем абстрактному зрителю.

Был у нас легендарный осветитель. Мы звали его Димой, но настоящее его имя (по святцам да и по паспорту) было более экзотическое: Экстокустодиян. Изобретатель, особенно по части выпить, Дима был феноменальный. Чтобы в командировке изыскать три рубля на бутылку, он придумал хитрый ход: предлагал за эту скромную плату показать посетителям гостиницы «живого» Руденского. Вызывал главрежа, не посвященного в свой план и водил по коридору, сообщая какую-то ерундовую информацию. Люди были довольны, ведь Руденский был любимцем кузбасских телезрителей, которые слушали его популярные лекции по истории кино.

И среди нас Рудик был, конечно, особой личностью. Он выделялся не только умом, талантом, эрудицией, но и замечательной, недоступной никому из нас, преданностью телевидению. Он и домой уходил позже всех, и раньше всех можно было застать его на пульте, в редакции или в кабинете начальства. Он был из тех, кому обычно говорят: тебе больше всех надо? Он не мог оставаться равнодушным к любой нашей проблеме, касалось ли это престижа студии или творческих изысканий каждого из нас.

«...Болельщики придут с ножовками и спилят нашу вышку, если не дадим футбольный матч из Москвы...»

«...Оператор не явился на работу, и я ему объяснил, что он – не кормящая грудью мать...», «...Этот сюжет – мечта корзины. Кто автор? Или группа авторов, как это стыдливо называется в планах?», «...Где вы взяли такого певца? Он пел весь, от мизинцев до косточек пальцев, всеми частями, окромя голоса...»

Произвол воспоминаний смещает время событий. Рядом с монтажницами черно-белой кинопленки Машей Фагизовой, Галей Шамовой, Люсей Снежко монтажница видеопленки с талантом режиссера – Галя Мищанинова. В те дни, когда, подготавливая телефильм о Знаменском соборе, мы с ней проматывали километры наших съемок и любительской кинопленки, она была еще слаба после тяжелой болезни. Чтобы поднять уровень давления, глотала черный кофе. А глаз у Гали был снайперский. «Ес!» – и с невероятной быстротой схватывала удачный кадр.

Лицо студии – диктор.

Так и хочется сказать: вот какие мы были хорошие, судя по своему лицу, ведь диктором была Галя Скударнова: красота, культура речи, интеллигентность. О своей работе на телеэкране я бы не смогла сказать лучше, чем Галя: «Каждый вечер я превращалась в свет и звук – и оставалась сама собой. Это для меня всегда было загадкой...»

...Как-то раз в тележурнале «Страницы природы», текст которого так часто читала за кадром наша Галя, был объявлен конкурс на лучшие кинокадры весны.

Толя Кандинский снял роскошь сирени. В кадре у Эдика Благодарова дышала цветущая черемуха. И всего-то одна веточка вербы была в съемках Вити Воронова. Одна вербочка, дрожащая над водой, и в этом мотиве была вся весна с ее нежным обещанием будущего пышного цветения.