Через пять границ (Германия - Австрия - Италия - Франция - Швейцария)

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Очерк

Автор: Николай Переяслов

Просмотров: 5655

2007 год, Выпуск № 6

1.

Первую границу я пересёк, находясь фактически ещё на территории России, в аэропорту «Шереметьево-2», когда ступил на борт самолёта «Боинг-737» германской авиакомпании «Люфтганза», готовящегося вылететь рейсом 3198 из Москвы в Дюссельдорф. Если говорить откровенно (а иначе зачем вообще браться за перо?), то последние лет двадцать я почему-то страшно боюсь летать самолётами, и каждый раз это оказывается для меня довольно тяжёлым испытанием.

За то время, пока я долетаю из пункта «А» в пункт «Б» и самолёт наконец-то касается бетона посадочной полосы, я вспоминаю и многократно перечитываю про себя все известные мне тропари, кондаки, молитвы и засевшие в памяти обрывки богослужебных текстов, постоянно при этом прислушиваясь к гудению самолётных турбин и готовому в любую секунду оборваться в груди от страха сердцу. «Господи Иисусе Христе, Боже наш, стихиям повелеваяй и вся горстию содержай, Егоже бездны трепещут и Емуже звёзды присутствуют, – повторяю я, словно пытаясь удержать на слабенькой ниточке своей молитвы подвешенный на одиннадцатикилометровой высоте самолётик. – Вся тварь Тебе служит, вся послушают, вся повинуются. Вся можеши: сего ради вся милуеши, Преблагий Господи. Тако и ныне убо, Владыко, раба Твоего сего Николая моление теплое приемли, благослови путь его и воздушное шествие, запрещая бурям же и ветрам противным, и лодию воздушну целу и невредиму соблюдая. Спасительное и небурное по воздуху превождение ему даруя и благое намерение совершившу ему весело во здравии и в мире возвратитися изволь. Ты бо еси Спас и Избавитель и всех благ небесных и земных Податель и Тебе славу возсылаем со Безначальным Твоим Отцем и Пресвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь», – твержу я, с какой-то особенной надеждой цепляясь за это вот « весело во здравии возвратитися изволь».

Однако же на этот раз я летел не один, а с женой и нашей пятнадцатилетней дочкой Алиной, для которой это был первый в её жизни полёт, и потому каждый из его этапов, начиная от нашего входа в здание аэропорта, момента отрыва самолёта от взлётной полосы, его выхода за линию облаков и так далее, сопровождался таким выбросом избыточно-счастливых эмоций, что они не только не позволяли мне сосредоточиться на продолжении молитв, но и просто не оставляли мне ни секунды времени для культивирования моих собственных страхов.

– Вау! – восторженно взвизгивала она. – Смотри, оказывается, тут всё залито солнцем!..

И, напрочь забывая о том, что я сейчас должен дрожать и молиться, я тянул вслед за ней шею к иллюминатору и смотрел на проплывающие под нами спины позолоченных солнечным светом облаков да пестреющие в прогалинах между ними, точно куски виденного мною в детстве у бабушки лоскутного одеяла, жёлто-зелёно-чёрные квадраты полей, лесов и огородов.

Когда смотришь на затянутый тучами мир снизу – он тёмен и мрачен, и от этой беспросветности душа забывает обо всём хорошем и радостном и впадает в уныние, но, поднимаясь на самолёте над облаками, вдруг обнаруживаешь, что мир слепящ и бел от низвергающегося на него света. Вот оно, солнце – оно, оказывается, сияет здесь в вышине постоянно, в любую погоду и непогоду, просто мы не умеем пробиться к нему с земли своими взглядами. Но оно – здесь, над нашими головами...

Точно так же всё обстоит и в жизни. Надо как можно чаще взмывать своей мечтой, молитвой или песней над облаками житейских невзгод, и тогда нам смогут открыться и безграничные просторы времени, и слепящая чистота Бога, и опьяняющий восторг творчества. И останется только изумлённо выдохнуть «Вау!» да толкнуть локтем в бок соседа по эпохе, отвлекая его от какой-нибудь из лелеемых им, точно дитя, многолетней фобии. Смотри, мол, какая красотища...

А вокруг и на самом деле было неимоверно зд о рово! Я, словно в первый раз, смотрел на меняющие свой облик облака, поражаясь тому, как небесная реальность имитирует собой контуры земной жизни. А, может быть, всё обстоит как раз наоборот – и это именно земная явь воспроизводит своей материей образы, запрограммированные для неё небом. Как бы то ни было, а зрелище под крылом открывалось воистину необычайное. Вот проплывает под нами облачный «двойник» Северного Ледовитого океана с широкими ледяными плато, торчащими торосами вздыбленных глыб льда и синими «трещинами» длинных небесных «промоин». А вот разбрелись по равнине неба сотни неотличимых друг от друга одинаково белых и округлых облаков, до неправдоподобия похожих на огромную овечью отару. Я даже повертел головой по сторонам, надеясь увидеть фигуру чабана, который должен был стоять где-то поблизости, завернувшись в длинную чёрную бурку и опершись на высокую палку. Но только солнце наблюдало за этим небесным выпасом, да гонимое каким-то локальным воздушным потоком продолговатое худое облако оббегало, подобно пастушьей собаке, это мирно застывшее на синей луговине «стадо».

Забыв о своей многолетней боязни высоты, я с удовольствием подкрепился предложенным мне вежливыми немецкими стюардессами обедом, выпил пару стаканчиков красного сухого вина и, поддавшись Алинкиному энтузиазму, так до самого конца полёта и провыглядывал на сменяющиеся под крылом «Боинга» облачные пейзажи, которые она щёлкала сквозь стекло иллюминатора своим цифровым фотиком...

Оглядываясь сегодня назад, я должен признаться, что до самого нашего вылета из Шереметьево не верил в то, что эта поездка вообще состоится. Дело в том, что билеты нам были куплены на 20 августа, а русский август, и особенно дни, примыкающие к отмечаемому 19 числа празднику Преображения, – это уже почти традиционное для России время аварий, путчей, дефолтов, катастроф и всяких иных неприятностей, делающих неосуществимыми даже самые, казалось бы, простые и тщательно разработанные планы и намерения. К счастью для нас, нынешний праздник Спаса оказался на редкость спокойным и никакими путче-дефолтными всплесками началу нашего путешествия не помешал. Очередная августовская трагедия случилась лишь через два дня после нашего вылета из Москвы и ударила по самолёту Ту-154 Пулковских авиалиний, совершавшему рейс 612 из Анапы в Санкт-Петербург, который 22 августа, пытаясь «перепрыгнуть» через грозовой фронт, попал в зону турбулентности и упал в 45 км от моего родного Донецка. Во время этой катастрофы погибли 160 человек – 150 пассажиров и 10 членов экипажа.

Мы же, благодаря Господу, благополучно долетели до Германии и без всяких ЧП приземлились в аэропорту Дюссельдорфа, где нас встретил мой двоюродный брат, специально приехавший сюда на своём тёмно-зелёном «Опеле», чтобы отвезти нас отсюда к себе в Кассель. Собственно говоря, именно он-то со своей женой нас в это путешествие и пригласил, сказав, что, если мы раздобудем себе денег на билеты в Германию и обратно, то они прокатят нас на своей машине в Милан, Венецию и другие города Италии, которую всю свою жизнь так мечтала увидеть Марина. Понимая, что сами мы ни в какие Венеции так, скорее всего, никогда и не выберемся, я ответил согласием и, приказав себе не думать о реальной финансовой основе предстоящей поездки, окунулся в текущие дела. На ту призрачную зарплату, что я получаю, работая секретарём Правления Союза писателей России, мы с трудом позволяем себе раз в два года съездить недельки на полторы на какой-нибудь из самых дешёвых морских курортов России или Украины – к примеру, в Тамань или Евпаторию (это при том, что, по советским меркам, моя должность соответствует статусу заместителя министра!), а потому, даже начав уже оформление визовых документов, я всё ещё не был уверен, что у нас откуда-то появится сумма, необходимая для приобретения трёх авиабилетов от Москвы до Дюссельдорфа и обратно. Но Бог милостив, и буквально за несколько дней до нашего вылета, когда брат не выдержал и, купив для нас в Германии на свои деньги билеты, переслал их нам с курьерской службой в Москву, мне всё-таки передали из одной южной страны более-менее приличную сумму в долларах за выполненный мною ранее перевод на русский язык большого поэтического романа. Обменяв полученные деньги на евро (с тем, чтобы по приезде в Кассель тут же возместить брату его затраты на покупку наших билетов), мы без особых затруднений получили шенгенские визы и со спокойной душой вылетели в Германию.

Первый раз мы были здесь четыре года назад и тоже по приглашению брата, который, оставшись после смерти родителей один, да ещё и в чужой стране, вдруг начал время от времени чувствовать острую потребность увидеться со мной и пообщаться на родном языке. Сам он работал в одной кассельской фирме, занимающейся то ли ремонтом, то ли реализацией автомобилей, и был, несмотря на свою молодость, вполне обеспеченным человеком (особенно, по сравнению со мной), так что мог позволить себе раз в несколько лет совершить этакий каприз и потратить небольшую по германским понятиям сумму на то, чтобы принять меня с семьёй в арендуемой им у герра и фрау Шульц половине дома на затерявшейся среди тополей и каштанов улочке Шварцштрассе. От той первой поездки в моей памяти сильнее всего запечатлелся образ широких дорог-автобанов, на которых нельзя останавливаться, да целые стаи работающих на силе дующего ветра воздушных электрогенераторов, похожих на элегантные ветряные мельницы. И вот – мы опять летим в машине по изумительно гладкой дороге, которую на большинстве участков обрамляют заросшие плющом щиты звукоизолирующих заборов. Из-за этих заборов я не могу полюбоваться на добрую половину лежащих вдоль обочины живописных пейзажей и красивых немецких селений, но зато жители придорожных деревень и городков избавлены от гула непрерывно несущихся по трассе автомобилей. Хотя на тех участках, где автобаны оказываются не «озаборенными», я всё-таки успеваю рассмотреть раскинувшиеся невдалеке от дороги на ярко-зелёных холмах небольшие и, словно бы вышедшие из каких-то немецких сказок, деревеньки, состоящие из двух-трёх десятков двухэтажных белых домов с крышами из красной черепицы и обязательной для каждого селения церковью, угадываемой по своей остроконечной и такой же красночерепичной, как крыши остальных домов, башне с часами.

Но сильнее всего меня опять-таки поражают всё те же, уже знакомые мне по предыдущей встрече с Германией, ветряки, добываемая с помощью которых электроэнергия составляет немалую долю в государственной экономике страны. Глядя на то, как немцы получают себе прибыль буквально из воздуха, я до сих пор не могу взять в толк, почему расположенная на семи ветрах и продуваемая всеми бурями Россия игнорирует этот способ добычи электроэнергии? Не может же быть, чтобы никто из наших министров или депутатов не ведал об этой германской практике, не говоря уже о Путине, знающем эту страну отнюдь не понаслышке. Уж он-то в свою бытность в Германии не мог не обратить внимания на белые металлические вышки с вращающимися на их маковках трёхлопастными пропеллерами. В некоторых местах установлено сразу до двух-трёх десятков таких агрегатов, из-за чего они напоминают собой готовящуюся к коллективному отлёту стаю высоких тонконогих птиц, повернувших свои головы к ветру и машущих странными крыльями-лопастями... Лично меня зрелище этих длинношеих трёхкрылых лебедей наполняло каким-то чуть ли не религиозным и почти священным трепетом. Особенно фантастически они смотрелись, когда в небе над ними повисла великолепная семицветная радуга, одним из своих оснований опирающаяся на предместья оставленного нами за спиной Дюссельдорфа, а другое опустившая куда-то туда, куда мы сейчас как раз и направлялись – в район Касселя или Марбурга...

Помню, как в последние дни перед нашим вылетом мы только и делали, что включали новостные программы телевидения, чтобы услышать в конце каждой из них, какая нас ожидает впереди погода. Дело в том, что в предшествовавшие нашему отлёту недели в Москве стоял откровенный холод и висели низкие хмурые тучи. Последние годы в российской столице вообще не стало нормального лета – дождь, сырь и холод сделались постоянными спутниками жизни москвичей, и потому мы очень боялись, как бы нам не застрять из-за непогоды в шереметьевском аэропорту. Мало того, что пришлось бы мучиться нам самим, так страдал бы из-за нашего опоздания ещё и приехавший в Дюссельдорф брат, которому завтра утром уже надо было быть в Касселе на работе, потому что и у него, и у его жены отпуск начинался только через день. Но небо нас пощадило, день выдался ясным, и самолёт вылетел из Москвы без всякой задержки (хотя найденный мною на Рамблере прогноз и обещал затяжные дожди как в российской столице, так и в аэропорту назначения).

В Дюссельдорфе же, надо сказать, и вправду немного капало, так что нам даже пришлось вынуть из чемодана зонтики, чтобы добраться сухими до оставленного братом на стоянке автомобиля. Зато, стоило только выехать за пределы города, как над нашими головами вспыхнула и не гасла практически уже до самого конца поездки потрясающе яркая, и оттого кажущаяся будто нарисованной, радуга. А где-то на половине пути от Дюссельдорфа до Касселя она, словно пытаясь подобрать к себе парную рифму, вывесила параллельно самой себе ещё и несколько более бледную радугу-двойняшку, так что наша дорога по Германии пролегала под сдвоенной светящейся аркой.

Радуга, как говорят святые отцы, – это символ союза Бога и человека, знак, посылаемый Творцом в свидетельство Его любви к людям, а потому я как-то сразу поверил, что всё в нашем дальнейшем путешествии будет хорошо, и со спокойным сердцем смотрел на пролетающую за окном машины Германию.

Марина с Алинкой также не скрывали своей радости от удачного перелёта, и это наше приподнятое настроение буквально наполняло собой салон автомобиля, так что мне даже удалось уговорить брата остановить на минутку у обочины дороги свой «Опель-Вектра», чтобы мы могли, хотя бы не выходя из машины, запечатлеть на свои фотоаппараты явленный нам свыше знак Божественной любви. Прожившие около десяти лет в Германии и брат, и его жена-хохлушка стали по своей манере поведения уже настолько немцами, что даже и представить себе не могут, как это можно вдруг взять и позволить себе нарушить установленные однажды кем-то незыблемые правила поведения. «Но ведь это – автобан, тут нельзя останавливаться!» – с непередаваемым недоумением отвечал обычно на подобные просьбы братуха и пояснял, что для отдыха и удовлетворения всевозможных потребностей на европейских трассах существуют специально оборудованные места, где можно заправить горючим автомобиль и перекусить самому. Там же можно сходить в туалет, а все эти несанкционированные остановки посреди дороги, сопровождаемые командами: «мальчики – налево, девочки – направо», возможны только в России. А его жена добавила, что в уголовном кодексе Германии существует вполне конкретная статья за «дикое п и сание», по которой со всех, кто позволит себе справить нужду на лоне природы, даже если он сделает это за самыми густыми и высокими кустами, взимается штраф в размере 25 € (порядка 800 рублей!). Но на этот раз брат почему-то расчувствовался и, убедившись, что поблизости нет других автомашин, на минутку притормозил у края дороги, так что мы успели выскочить из машины и сделать по паре поспешных снимков, Алинка – купленным ей недавно в кредит цифровым фотоаппаратом « Sanyo », а я – своей допотопной старенькой «мыльницей».

Впрочем, за окнами вскоре начало темнеть, и больше я брата останавливаться не просил, а через какое-то время уже подъехали к снимаемому ими у четы немецких пенсионеров дому, и на том наша начальная часть путешествия завершилась. Заждавшаяся нас невестка выставила на стол какие-то немецкие угощения, за ужином мы обговорили ворох накопившихся друг у друга новостей, напились чаю с конфетами и печеньем и легли спать, глядя, как за окном комнаты горят равномерным светом дисциплинированные германские звёзды.

Следующий день был у нас абсолютно свободным. Брат с женой ушли на работу в свои фирмы, Алинка засела инспектировать парфюмерно-косметические запасы невестки, а мы с Мариной отправились гулять по городу, благо, были в Касселе не в первый раз и уже немного в нём ориентировались.

Кассель – это небольшой старинный городок в земле Гессен, в самом центре Германии, стоящий на реке Фульда. Его население составляет около 200 тыс. жителей, во времена нацистской Германии здесь строили танки, в наши же дни больше занимаются искусством. При этом здесь не ограничились тем, что открыли в городе замечательную галерею классической живописи. Нынешний Кассель считается одной из мировых Мекк художественного авангарда, и каждые пять лет здесь проходит одна из самых знаменитых и значительных выставок современного искусства, носящая несколько канцелярское название – « D ocumenta». Четыре года назад мы как раз попали на одну из таких выставок, и я был глубоко разочарован тем, что мы на ней увидели. Представленные в павильонах «инсталляции» (а в современном искусстве Запада начинает преобладать именно этот «художественный жанр», являющий собой произведения не в традиционном их понимании, а в виде неких застывших или даже действующих мини-сюжетов, разыгрываемых людьми или куклами коротких сценок, всевозможных предметно-вещевых композиций и т. д. и т. п.) показалось, что это какая-то страшно затянувшаяся игра в примитивный авангардизм, представляющая собой на деле давно уже отработанный и изжитый, откровенно вчерашний день формального искусства. Самое приятное впечатление от увиденного мною на той выставке оставил уголок мастерской художника, представленный как самостоятельное произведение искусства – эдакий большой зал, вдоль которого был установлен длинный деревянный верстак, сверху и снизу заваленный всевозможными заготовками, банками из-под краски, кусками жести, дерева, пластмассы и разбитыми гипсовыми скульптурами, да плюс – висящие над ним на стенах листы фанеры с какими-то абстрактными фигурами и буквами. По крайней мере, это хотя бы как-то соприкасалось с реальной жизнью, давая представление о том, в каких условиях авангардисты творят свои «шедевры».

Лучшее из того, что есть в Касселе, – это, на мой взгляд, холм Вильгельмсхёэ, получивший своё название в честь имени курфюрста Вильгельма I, построившего на его склоне замок и создавшего уникальную систему водопадов, замысловатым каскадом сходящих с вершины горы из резервуара под статуей покровителя города Геркулеса. Холм засажен редкими породами деревьев, которые был обязан привозить сюда из чужих земель каждый возвращающийся из военного похода солдат. В городе вообще очень бережно относятся к зелени – здесь множество больших и маленьких парков, всевозможных кашпо, клумб и скверов, улицы обсажены вдоль тротуаров деревьями, по столбам и заборам вьётся густой плющ, да плюс ещё каждый из кассельских двориков (а две трети города составляют частные дома) представляет собой миниатюрный зелёный садик со своим собственным дизайном в виде декоративных растений и маленьких горок, гротов, прудиков и фонтанчиков.

Похоже, что в глубине своей души кассельцы до глубокой старости остаются большими детьми, не изжившими любви к куклам, и, глядя на разбитые перед домами живописные сады и лужайки, можно почти неизменно увидеть либо притаившуюся под кустом пару фарфоровых уточек, либо замершие на полянке фигурки клюющих зёрнышки кур, либо же торчащие из травы уши игрушечного зайца, группу веселящихся на лужайке гномов или грациозно изогнувших шеи у небольшого бассейна белоснежных лебедей. У некоторых гномы или гуси сидят также и на коньке крыши, а на ступеньках крыльца примостились игрушечные зайчата. Чувствуется, что Кассель – родина немецких сказок, это ведь именно этот город пробудил в братьях Гримм интерес к сочинительству своих волшебных историй. Здесь, под сенью холма Вильгельмсхёэ и широколистых кассельских каштанов протекало их детство, а в 1812 году, когда Россия воевала с Наполеоном, они писали здесь свои самые известные и популярные у российских малышей вещи – «Белоснежку и семь гномов», «Красную Шапочку и Серого Волка», а также некоторые другие датированные этим временем произведения. Сегодня здесь работает разместившийся в здании дворца «Palais Bellevue» музей братьев Гримм, воссоздающий обстановку жизни знаменитых сказочников и атмосферу сопутствовавшей им эпохи.

(Помимо музея братьев Гримм, в Касселе действует ещё несколько подобных учреждений культуры, самым оригинальным из которых является музей похорон, рассказывающий о погребальных традициях в различных странах мира. Один раз в году, в начале сентября, власти Касселя проводят праздник типа нашего «Дня города», составной частью которого является так называемая «Ночь музеев», в течение которой работают все городские музеи, и любой желающий может посетить их бесплатно.)

Повзрослев, знаменитые собиратели сказок перебрались в находящийся неподалёку от Касселя не очень большой, но довольно широко известный университетский городок Марбург, живописно раскинувшийся по берегам реки по имени Лан. Над ним, как и над Касселем, возвышается на горе замок, несколько пониже его находится Марбургский собор, а между ними живописно карабкаются по склонам улочки Старого города. Марбург – город литературный, он связан с именами Михаила Ломоносова, Бориса Пастернака и уже упоминавшихся братьев Гримм. В посвящённом ему стихотворении изучавший в одном из марбургских университетов философию Пастернак писал: «Плыла черепица, и полдень смотрел, / не смаргивая, на кровли. А в Марбурге / кто, громко свища, мастерил самострел, / кто молча готовился к Троицкой ярмарке. // Желтел, облака пожирая, песок. / Предгрозье играло бровями кустарника. / И небо спекалось, упав на кусок / кровоостанавливающей арники. // В тот день всю тебя, от гребёнок до ног, / как трагик в провинции драму Шекспирову, / носил я с собою и знал назубок, / шатался по городу и репетировал... // Тут жил Мартин Лютер. Там – братья Гримм. / Когтистые крыши. Деревья. Надгробья. / И всё это помнит и тянется к ним. / Всё – живо. И всё это тоже – подобья...»

Впрочем, о Марбурге не так давно написал большой роман (уже успевший вызвать в прессе как восторженные, так и уничижительные отклики) приезжавший в него по различным приглашениям прозаик Сергей Есин, так что желающие могут найти его вещь в журнале «Новый мир» и посмотреть на этот город ещё и глазами бывшего ректора Литературного института. Я же, проводив домой уставшую от пешей прогулки Марину, продолжал безостановочно бродить по зелёным кассельским улицам, упиваясь непредставимыми для российских городов чистотой и обихоженностью, и не переставая дивиться тому, как тщательно и любовно украшают горожане своё жильё и прилегающее к нему пространство. Вместе с тем, глядя на кажущиеся леденцово-пряничными дома Касселя и заселенные игрушечными гномиками лужайки вокруг них, я подумал о том, что при всём эстетическом удовольствии, которое дарит их вид, эта красота намекает собой ещё и на то, что большинству жителей города просто катастрофически некуда себя деть в свободное время. Ведь отдавать так много сил и дней «вылизыванию» чисто внешней, сугубо бытовой стороны своей жизни можно только в том случае, когда у тебя чуть ли не напрочь отсутствует её внутренняя, духовно-творческая сторона! Когда в душе вместо Бога – рационализм, в сердце вместо страстей – строгая упорядоченность, а в мыслях вместо творческого брожения – систематизированность архивного хранилища, тогда какая-нибудь лежащая под окном веранды лужайка размерами три на четыре метра действительно может разрастись до масштабов всепоглощающего мировоззренческого смысла, сконцентрировав чуть ли не всю жизненную энергию человека на уходе за рядовой цветочной клумбой или на разукрашивании беседки. Наверное, поэтому я испытываю здесь столь мешающие одно другому чувства восхищения внешней красотой и бытовой немецкой устроенностью, и – некоего, знобяще действующего на мою душу, внутреннего одиночества. Прожив в Касселе около десяти лет, брат с женой чувствуют себя тут лучше, чем дома, а вот смог ли бы остаться здесь я, сказать однозначно затрудняюсь. Меня уже и сегодняшний день начал тяготить собой, точно чужая свадьба, на которую я пришёл без приглашения и подарка. Хотя и уходить с неё, не отведав угощений, уже вроде тоже не хочется – уж больно красивые вина и закуски успел выхватить взгляд сквозь толпу танцующих! Вот и стою на полпути между столом и дверью, не зная, в какую сторону сделать мне свой следующий шаг. Сесть за стол? Выйти на улицу? Продолжать торчать на месте?..

«Я снова в Касселе. Прошло четыре года, / а он стоит, по-прежнему, такой, / каким и был – ни время, ни погода / не всколыхнут ничем его покой. // Роняет листья тополь на Шварцштрассе, / с холма Вильгельма катится вода. / Я плохо знаю, что такое – счастье, / но здесь оно мне ближе, чем всегда. // Хожу вокруг, как школьник по музею, / то отвернусь, то тихо прикоснусь. / И полюбить безудержно не смею, / и распрощаться навсегда боюсь...»

2.

А утром следующего дня тёмно-зелёный «Опель-Вектра» моего бодрого и радующегося началу двухнедельного отпуска брата уже мчал нас и наши загруженные в багажник чемоданы мимо столь полюбившихся мне немецких селений и пейзажей в сторону Мюнхена. За окном мелькали удивительно чистые поля, красивые, точно на фотографиях, леса, декоративно выпуклые зелёные холмы, реки с наклонёнными к воде деревьями, и в памяти как-то сами собой зазвучали давным-давно не перечитываемые мною строки одного из стихотворений раннего Эдуарда Багрицкого. Помнится, на заре моей литературной юности оно мне очень нравилось: «Так идет весёлый Дидель / с палкой, птицей и котомкой / через Гарц, поросший лесом, / вдоль по рейнским берегам. // По Тюрингии дубовой, / по Саксонии сосновой, / по Вестфалии бузинной, / по Баварии хмельной...»

Я смотрел за окно на сменяющиеся вдоль дороги картины и пытался понять, почему здешние пейзажи смотрятся столь ярко и празднично, а примерно такие же в России – тускло и буднично? И, кажется, отчасти нашёл ответ. Безусловно, одной из причин такого восприятия является сама цветовая гамма немецких селений, в которой белые стены домов резко контрастируют с ярко-оранжевой черепицей крыш и уже одной этой нарядностью создают у того, кто на них смотрит, весело-приподнятое настроение. Тем более что всё это ещё и оттеняется изумрудной зеленью травы и окружающих деревьев. Однако сводить объяснение кажущейся немецкой праздничности к одному только воздействию цветовой гаммы на зрачок человека, я думаю, всё-таки неверно. Потому что главное, чем здешние населённые пункты отличаются от своих российских собратьев, это – единство облика немецких жилищ, та, объединяющая их однородность , какая бывает во время массовых народных гуляний, когда буквально все до одного жители села или городка надевают на себя белые праздничные рубахи и выходят на улицу плясать и веселиться. Вот и все дома здесь стоят одинаково аккуратные, крепкие, двухэтажные, красивые – точно дружная сельская община, в которой нет ни больных, ни нищих, ни отвергнутых миром изгоев.

В России же все дома разные – один серый, другой белый, третий красно-кирпичный, а четвёртый вообще крыт андулином. Один – с восточными башенками по всем углам, с балконом вокруг второго этажа и двумя бетонными гаражами с железными воротами, другой – с вросшим в землю крыльцом, перекошенными окнами и повалившимся наземь плетнём, третий – тот и вовсе с соломенной крышей и покосившейся посреди огорода уборной, а вокруг чётвёртого нагорожено столько всяких пристроек, флигельков, навесов и клетушек-сараюшек – причём, и под жестяной крышей, и под шифером, и под толем, – что это уже и домом назвать нельзя, поскольку это какой-то Ноев ковчег, приютивший в своём хаотично разросшемся трюме каждой твари по паре. В такой лабиринт постороннему лучше вообще не соваться, тут сам чёрт ногу сломит, а нужной двери всё равно не отыщет!..

Такие, абсолютно не похожие друг на друга и разные не только по цвету, но и по размерам, материалу, из которого они сделаны, и по качеству – эти дома просто вопиют о социальном неравенстве проживающих в них людей. Они похожи собой на разношерстную толпу на вокзальной площади, в которой резко выделяются своей солидной «упакованностью» во всё фирменное представители класса «новых русских», мелькают вылинявшими подделками под Гуччи и Валентино люди среднего достатка и крутятся одетые в серую рвань и рубище бомжи и попрошайки... Проезжая по трассе мимо немецких селений, ими откровенно любуешься. Проезжая по дороге мимо наших сёл и деревень, невольно задаёшься извечным вопросом о том, кто виноват и что делать. И – не находишь на него никакого другого ответа, кроме подсказанного России в 1917 году В. И. Лениным и его попутчиками по «пломбированному» вагону...

Не знаю, куда бы меня завели размышления подобного рода, если бы кто-то из сидевших рядом со мной в машине не произнёс громко слово «Мюнхен». Отбросив опасные мысли, однажды уже поставившие Россию на краешек расстрельного оврага, я повернулся к окну. Мы действительно въезжали в город, и этот город поначалу показался мне крайне некрасивым. С обеих сторон нас обступали какие-то громоздкие и неуклюжие дома образца середины XX века, похожие на гибрид наших заводских ДК и рабочих общежитий, какие можно запросто увидеть где-нибудь в Твери, Питере или Самаре. Через два-три квартала архитектурный стиль начал меняться, и улица стала напоминать собой Кутузовский проспект российской столицы. Замелькали витрины всевозможных магазинов, вывески кафе и ресторанов, тротуары заполнились праздно прогуливающимся народом, и через какое-то время мы оказались уже в самом центре Мюнхена.

Я не знаю, что рассказывают об этом городе туристические справочники, которые наверняка выносят на первое место информацию о его галереях, музеях, соборах, театрах, памятниках, знаменитых пивных фестивалях и других интересующих путешественника объектах, событиях и достопримечательностях. Они, конечно же, сообщают туристам о посвящённой Богоматери церкви Фрауэнкирхе, об уникальном хранилище фронтонов и двух пинакотеках, в одной из которых находятся такие всемирно известные полотна, как вангоговские «Подсолнухи», «Завтрак на траве» Мане и другие бесценные картины, но в моей памяти Мюнхен остался почти исключительно как город львов, велосипедов и арабов. Представители каждой из трёх этих групп попадались нам буквально на каждом шагу. Сильнее всего меня поразили велосипедные стоянки – десятки, а в иных местах и сотни этих транспортных средств были припаркованы рядом с открытыми уличными кафе, возле входа в городские парки и вокруг выходов из подземных переходов, напоминая своей ощетиненной рулями массой некие непроходимые зоны, наподобие густых лесных буреломов. Довольно весёлое впечатление оставляли также являющиеся символом Мюнхена львы, пластмассовые фигуры которых встречались нам через каждые пятьдесят метров. В центре Берлина, помню, красовались точно такие же изображения медведей, а здесь перед входом в любой магазин, ресторан, а то и просто посреди тротуара виднелась фигура стоящего на двух или четырёх лапах царя зверей. Львы были раскрашены в самые сногсшибательные цвета, иные из них были «одеты» с помощью краски во фрак или королевскую мантию, на спинах горизонтально стоящих зверей весело толклась и прыгала детвора, а возле поднявшихся вертикально фотографировались взрослые. Мы тоже истратили несколько кадров, запечатлев себя рядом с величественными фигурами царя зверей, при этом я сфотографировался – около золотого.

Но едва ли не больше, чем львов и велосипедов, вместе взятых, в Мюнхене оказалось «лиц арабской национальности». Не знаю, выходцы из какой именно ближневосточной или североафриканской страны облюбовали себе под место жительства столицу Баварии – афганцы, сирийцы, иранцы, турки или какие-то другие из мусульманских народов. Но центр города был буквально запружен женщинами в чёрных покрывалах с прорезями для глаз и тёмнолицыми мужчинами арабского типа, что-то шумно обсуждающими за столиками уличных кафе, на бульварных скамейках или просто, сойдясь в круг посреди пешеходной улицы. Твёрдо исповедуя принципы западной демократии, Германия гостеприимно распахнула свои границы для всех, кто пожелал стать частью её общества, и делает всё возможное, чтобы выбравшие её в качестве своей новой родины переселенцы не чувствовали себя здесь в чём-либо ущемлёнными. Но мне почему-то кажется, что это немецкое гостеприимство ещё аукнется им какими-нибудь социальными, национальными, демографическими, общественно-политическими или криминальными проблемами. Я, во всяком случае, гуляя среди скрывающих свои лица под чёрными платками женщин, чувствовал себя весьма неуютно, и был откровенно рад, когда с наступлением темноты мы сели в машину и продолжили путешествие. Правда, на этот раз оно было недолгим, так как мы доехали до ближайшего отеля системы «Этап», где нам были заказаны номера, и остановились на ночлег. На следующий день мы планировали одолеть порядка 700 километров и достигнуть Венеции, поэтому сегодня всем надо было очень хорошо выспаться. И в первую очередь – нашему капитану, бессменно ведущему свой зелёный «Опель» в сторону заветного итальянского «сапожка», о примерке которого на свою судьбу я не позволял себе мечтать даже в самой смелых из своих фантазий. (Нравится мне это или не нравится, но приходится признаться, что, если бы не столь отрицательно оцениваемая мною перестройка, которую я до сих пор считаю актом предательства Советского Союза, то, скорее всего, я никогда бы в своей жизни ни в какие заграницы не выбрался, и ни Италии, ни Германии, ни каких бы то ни было иных стран Западной Европы никогда не увидел. Хотя, чего уж, казалось бы, проще? Сел дома в машину, понажимал в течение дня на газ, а как почувствовал, что уже устал или надоело, заехал в ближайшую гостиницу, перекусил прихваченными с собой в корзинке колбасой и фруктами, ночку передремал, а утром попил в гостиничном холле кофе с горячими круассанами, и опять – в дорогу, за новыми впечатлениями...)

Ловя эти самые впечатления, я как раз и прозевал момент, когда мы пересекли германо-австрийскую границу, хотя с самого выезда из «Этапа» практически неотрывно смотрел за окно на проезжаемые нами пейзажи. Да, собственно, между этими странами-то и границы настоящей давно уже нет, к тому же ещё и дорожные указатели по обе её стороны написаны на одном и том же немецком языке, являющемся одним из полноправных государственных языков Австрии. А вот природа вокруг автобана начала незаметно меняться, и даже не столько сама природа, как окружающий ландшафт – мы стали замечать, что с каждым километром пути забираемся всё выше и выше в горы, и вскоре окончательно поняли, что мы – уже в Альпах. Не знаю, где я нашёл в себе силы, чтобы не взвизгивать, точно Алинка в самолёте, «вау!» при виде обступающей нас со всех сторон потрясающей красоты. Ничего подобного я в своей жизни до этого не видел, и сегодня, не покривив душой, могу заявить, что «Альпы – это круто!». Как в прямом, так и в переносном смысле. Хотя непосредственно их физическая крутизна началась только во второй половине дня, когда мы забрались на самую спину горного массива и увидели, что облака висят уже не над нашей головой, а в буквальном смысле рядом с окном автомашины, а иногда – даже и несколько ниже того места, где мы в этот момент проезжали. Выше же нас были только горные вершины, словно гигантские серые кристаллы или зубы какого-то исполинского дракона, торчащие из изумрудно-зелёных дёсен альпийских предгорий.

До этого за окном автомобиля тянулись округлые лесистые склоны с травянистыми луговинами, на которых я во всё время нашей поездки не без определённой доли недоумения видел разбросанные то здесь, то там отдельно стоящие или же, в лучшем случае, сбившиеся в стайки по пять-десять строений, дома местных жителей. Для меня, прожившего большую часть своей жизни по заштатным городкам Украины и России, глухим таёжным заимкам и геологическим базам Забайкалья и Красноярского края, и на своём собственном опыте убедившегося в том, что реализовать себя за сто первым километром от Москвы практически почти невозможно, до сих пор остаётся загадкой вопрос о том, чем может жить человек на склоне альпийских гор в полутора сотнях километров от крупных культурных центров? Легче всего было предположить, что все виденные мною на склонах строения – это сплошь гостиницы для любителей горного отдыха или охотничьи домики, и, скорее всего, какая-то определённая часть из них действительно таковыми и являлась, но не могло же быть гостиницей абсолютно каждое из замеченных мною на откосе подворий, тем более что возле некоторых из них виднелись ещё и остроконечные башенки церковных колоколен? Судя по наличию хозяйственных построек рядом с некоторыми такими домами, это всё-таки действительно были места обитания здешних жителей, одни из которых владели в здешних горах участками леса и получали доход от работы небольших лесопильных заводиков, другие занимались разведением овец, третьи выращивали какую-то сельхозпродукцию... А возможно, предположил, отвлекаясь от петляющей вдоль ущелья дороги, брат, они ездят на работу в расположенные неподалёку от них городки, ведь здесь у каждого имеется по две-три машины, так что доехать любому из них до города и вернуться домой – не проблема...

(Заглянув позже в Интернет, я узнал, что значительная часть населения провинции Тироль – а мы ехали именно по ней – и правда была занята в сфере услуг по обслуживанию спортсменов-горнолыжников и многочисленных туристов. Но процветали также животноводство молочно-мясной специализации, овцеводство и свиноводство. Ну и, конечно, лесозаготовки и сопутствующая им деревообрабатывающая промышленность, а также производство стройматериалов из дерева. В этой сфере и работали многие из проживающих в горах тирольцев, приезжая на своих автомобилях на расположенные в отдалении от их жилья небольшие заводики. С транспортом у них проблем действительно не было.)

Проблема, как вскоре выяснилось, оказалась у нас самих – и она заключалась в том, что нам страстно хотелось фотографировать окружающие виды, а останавливаться на горной дороге было нельзя, движение здесь было довольно активным, и остановиться на обочине – значило создать трудности для проезда всем остальным водителям и дать им основание подумать, что у тебя что-то случилось с мотором. Поэтому я просто смотрел за окно «Опеля», с жадностью напитывая себя каждым мгновением уносящейся за спину красоты и одновременно с горечью понимая, что о наиболее впечатлившем меня участке путешествия мне, в сущности, будет абсолютно нечего рассказать своему читателю. Ну не покрывать же страницы блокнота сплошными возгласами «Ах!» да «Ох!», которые испускала моя душа. Да и от того, что я десять раз подряд употреблю в строке слово «красота» или «красиво», виденная мною картинка всё равно для читателя яснее не станет, так что я, наверное, со вздохом отпущу от себя это сладкое воспоминание об Альпах и, перепрыгнув через остававшиеся нам впереди километры, головокружительный серпантин спуска и провороненную мною австро-итальянскую границу, сразу перескочу в конечную точку нашего дневного маршрута. А целью этого долгого автопробега был небольшой итальянский городок Местре, являющийся пригородом знаменитой Венеции. Там мы должны были оставить машину и переночевать три ночи в гостинице, пока будем знакомиться с достопримечательностями островного города.

Местре – это материковая часть Венеции, но отнюдь не её близнец, здесь нет никаких дворцов и каналов, а сосредоточены главным образом заводы, доки, склады, портовые сооружения, фабрики, офисы и другие промышленные предприятия, за счёт которых, собственно, и живёт сама Венеция. Местре переполнен отсутствующими на островах автомобилями, и последнее время в него всё активнее переселяется молодёжь, которая хочет где-то работать и развлекаться.

Рядовые туристы останавливаются, как правило, именно в Местре, где цены на гостиницы существенно ниже, чем в островной Венеции, а качество проживания намного выше. Там, например, в порядке вещей общие для всего этажа туалеты и душевые. Часто отсутствуют облицованные кафелем ванные и отопление, т. е. самый элементарный бытовой комфорт. Дело в том, что санирование в Венеции стоит дороже, чем где-либо в других городах; из-за постоянной сырости в домах у домовладельцев нет стимула создавать современные жилые помещения, поэтому сами венецианцы каждый день уезжают из города в Местре, а на следующее утро опять в него возвращаются. Ну, а инфраструктура из-за всего этого, конечно же, страдает.

Мы же поселились в замечательном трёхзвёздочном отеле «Венеция» на улице via Teatro Vecchio – в почти шикарном трёхместном номере с розовыми парчовыми покрывалами в тон обоям и всеми положенными удобствами, вплоть до вмурованного в стену кондиционера, который я практически сразу же вырубил, не желая быть продутым выходящей из него струёй ледяного воздуха, предпочтя ему открытое окно на улицу. На первом этаже был неплохой, но дороговатый для нас ресторан, в котором мы поужинали в первый вечер нашего приезда, но главное – при гостинице была своя автостоянка, где мы спокойно оставили на время пребывания в городе наш автомобиль, а сами пользовались общественным транспортом. Слава Богу, это оказалось довольно просто сделать – в двухстах метрах от нашей гостиницы находилась площадь piazza Ottobre , на которой останавливался автобус № 4, сев на который, мы минут за 15 доезжали по переброшенному через Венецианскую лагуну четырёхкилометровому мосту до площади Пьяццале Рома, располагающуюся перед железнодорожным вокзалом, рядом с которым находятся причалы общественного транспорта, где мы пересаживались на небольшой речной трамвай, называющийся вапоретто (есть ещё небольшие теплоходики, которые называются мотоскафо ), и уже на нём добирались по Большому Каналу ( Canal Grande ) до нужного нам места. Большой Канал разделяет Венецию на две части. Его длина 3800 метров, ширина колеблется от 30 до 70 метров. Он имеет форму перевёрнутой латинской буквы «S». Глубина Большого Канала шесть метров, остальных – от 2,5 до 3 метров.

Первый раз все прибывающие в Венецию обычно едут до остановки Сан-Марко, где располагаются главные достопримечательности города – площадь Святого Марка с окружающими её собором Святого Марка, Дворцом дожей, Башней часов, Колокольней, Старыми и Новыми прокурациями и тюрьмой Карчери с соединяющим её с Дворцом дожей мостом Вздохов. Собор Святого Марка построен в честь небесного покровителя Венеции евангелиста Марка, который, возвращаясь однажды из поездки в Аквилею, где он проповедовал учение Христа, вынужден был из-за непогоды остановиться для ночлега на одном из 118 островов Венецианской лагуны. Здесь ему явился во сне ангел и сказал, что тут он обретёт себе покой. И в 828 году тело Марка действительно было доставлено на один из островов Венецианской лагуны...

Однако мы начали знакомство с Венецией не с центра, как поступает большинство туристов, а проехали почти по всему Большому Каналу и вышли на остановке у Морского исторического музея (Музео Сторико Навале). Дело в том, что ещё задолго до начала поездки мы распределили между собой итальянские города, взяв на себя роль экскурсоводов, и мне досталась Венеция. Прочитав несколько путеводителей, я понял, что за два-три дня, которые мы будем в этом городе, нам удастся посетить только очень малую часть его музеев, а потому надо построить наши экскурсии так, чтобы увидеть как можно больше из того, что мы не сможем увидеть нигде, кроме Венеции. Старинные картины, скульптуры, утварь и прочие образцы искусства, подумал я, мы уже видели не раз в музеях Москвы и Санкт-Петербурга, Касселя и Версаля, Пензы и Темрюка, и увидим ещё во Флоренции и Милане, а здесь надо смотреть что-то сугубо венецианское, и я наметил поход в два музея – Морской музей в самой Венеции и Музей стекла на острове Мурано. Поскольку в справочнике было указано, что Морской музей был открыт только до обеда, то мы и поехали сразу в него, миновав «сердце Венеции» – площадь Сан-Марко, на которую решили вернуться позднее.

Музей, действительно, стоит того, чтобы потратить на него полтора евро и хотя бы одно венецианское утро – здесь собраны модели и фрагменты всех типов судов, когда-либо заходивших в местную гавань. Имеются великолепные деревянные макеты военных и торговых кораблей, управляемых торпед, образцы судового и портового вооружения, морской офицерской формы, навигационных приборов и других предметов из истории развития морского флота. Самыми красивыми экспонатами, безусловно, следует считать золотую модель государственного судна дожа, поражающую своей изысканностью и великолепием, а также несколько сохранившихся с давней поры шикарных гондол с кабинками, занавешенными ажурными занавесками и всевозможными украшениями. Моё же внимание привлекла висящая на стене резная фигурная композиция, снятая с носа какого-то из древних кораблей, которая изображала закованного в кандалы тоскующего казака, по всем признакам – украинского, о чём красноречиво свидетельствовали шаровары на его ногах, свисающие на подбородок гетьманские усы и длинный чуб-«оселедец» на бритом черепе. По-видимому, для кого-то в минувшие века запорожцы были настолько ненавистны, что они даже не поленились украсить нос своего корабля символом покорённого врага, распяв на устрашение всем хохлам на самом видном месте своего судна образ их порабощённого сородича. А, может быть, это как раз и было судно, перевозившее по свету пленных рабов, о чём и сигнализировал встречным закованный в кандалы запорожец.

Как бы там ни было в древности, но я думаю, что мои сегодняшние земляки-украинцы не очень любят посещать Морской музей Венеции, где они вынуждены каждый раз натыкаться гордым взором на фигуру своего закабалённого соплеменника. Даже моя довольно сильно омоскалившаяся часть украинской крови и то негодующе всплеснулась в венах, заставив меня непроизвольно сжать кулаки и стиснуть челюсти. Но я всё же нашёл в себе силы сфотографироваться на память рядом с пленённым казаком, а брат с женой не стали делать даже этого...

Выйдя из музея, мы не стали сразу садиться на вапоретто и возвращаться к площади Сан-Марко, а отправились хотя бы немного побродить по островам наугад, чтобы познакомиться с Венецией не только глазами, но и своими собственными ногами. И это было абсолютно правильно, потому что именно в пешей прогулке по вьющимся вдоль каналов с зелёной водой узким улочкам-набережным (они здесь называются fondamenta), по вычурным горбатым мостикам, по тесным дворикам-лабиринтам с висящим на протянутых от стены к стене верёвках разноцветным выстиранным бельём да по миниатюрным площадям, окружённым многочисленными кафе и церквями, как раз и открывает себя взгляду иностранца настоящая, а не парадная Венеция. Это не город – это брошенный в изумрудную воду моря букет из 118 колышущихся на волнах цветов. Так моряки издавна поминают своих погибших товарищей, опуская в память о них на воду венки, вот и Венеция показалась кому-то памятником для 118 погибших подводников «Курска», душа каждого из которых воплотилась в один из 118 островов этого города. То там, то здесь мы видели оттрафареченные кем-то чёрной краской на бетонных арках мостов и каменных тумбах парапетов портреты российских моряков и под ними их имена и фамилии – Геннадий Лячин, Дмитрий Колесников, Рашид Аряпов... Не думаю, что это венецианские власти решили подобным образом увековечить память потопленных в Баренцевом море (явно не без участия натовских субмарин «Лос-Анджелес», «Толедо» и «Сплендид», присутствие которых в районе учений российского ВМФ зафиксировала наша морская авиация, о чём опрометчиво доложил на всю страну в первые дни после трагедии адмирал Моцак) российских подводников, скорее всего, это некая «полудиверсионная» акция проживающих в Венеции россиян, посчитавших, что 118 островов венецианской лагуны представляют собой идеальный памятник для утонувших моряков «Курска», и нанёсших ночью оттиски российских героев на камни Венеции.

А русских здесь сегодня и стало в самом деле довольно много – мы встречали их и в вёзшем нас из Местре до Венеции городском автобусе, и среди пассажиров бегущего по Большому Каналу вапоретто, и просто на узких венецианских улочках-калли ( calli ). Выезжая сюда на один-два года ради заработков, наши земляки практически так уже назад и не возвращаются. Сначала надо заработать на квартиру детям, потом – на обстановку для этой квартиры, потом у детей родятся свои дети и надо работать уже ради них. «Мам, ну поработай там ещё годик, а то нам не хватает на дачу»; «Пап, ну останься ещё на пару лет, пока Витька не закончит институт», – так, год за годом стараясь удовлетворить просьбы близких им людей, вчерашние россияне проводят в наймах всю свою оставшуюся жизнь. Наши работают здесь сиделками, столярами, плотниками, гувернантками. Марина то и дело затевала посреди улицы разговоры с кем-либо из наших недавних земляков, погружаясь в их эмигрантские судьбы, из-за чего наша прогулка по Венеции грозила никогда не закончиться.

Но, тем не менее, совершив довольно приличный крюк по немыслимо запутанным закоулкам этого удивительного города, мы каким-то образом всё же вышли к знаменитой площади Сан-Марко и её величественному собору. Описывать Венецию – это всё равно, что пытаться передать словами красоту ночного фейерверка. Она – это отражение этого фейерверка, упавшее на лазурь воды и от резкого охлаждения застывшее в виде причудливых каменных букетов – дворцов, соборов, памятников...

Сам собор Святого Марка был освящён в 1094 году, в нём много мозаики, заметно смешение множества художественных стилей, и вообще он более похож на музей, чем на культовое сооружение. В своём большинстве итальянские соборы вообще представляют собой некую триипостасную смесь картинной галереи, концертного зала и молитвенного сооружения, причём молитвенного – чуть ли не в последнюю очередь. Поражает некая «индустриализация» молитвенного процесса в католических храмах – к примеру, здесь тоже преклоняют колени во время богослужения, но делают это отнюдь не так, как наши православные бабушки, которые бухаются коленями прямо на бетонный пол, а при помощи специальных подставок с узкими кожаными подушками внизу, на которые они становятся коленями, и специальной рейкой повыше, на которую можно класть молитвослов или опускать кающуюся голову.

Рядом с собором находится потрясающий своей кружевной лёгкостью бело-розовый Дворец дожей – мраморное здание, где располагались правитель Венеции и городское правительство в лице Большого совета, сената и сеньории. Построенный в 810 году, Дворец дожей смотрится как новенький, возле него всё время гуляет огромное множество народа, который фотографируется, кормя из купленных здесь же пакетиков пшена несметные стаи голубей, приобретает у уличных торговцев сувениры или питается в окрестных кафе и ресторанчиках.

Мы тоже почувствовали проснувшийся после наших блужданий аппетит и завернули в одну из уличных харчевен. Я заказал себе пасту с морепродуктами (то есть макароны, в которые было насыпано множество всевозможных моллюсков) и стакан пива, Алинка с невесткой взяли итальянские пельмени-равиолли с каким-то особенным соусом и сок, братуха – салат с сыром, какое-то мясо и большую бутылку воды, а Марина решила попробовать морского чёрта. Съеденные мною макароны с ракушками оказались удивительно вкусными и питательными, мы после этой трапезы ещё целый день гуляли по Венеции, а потом я ещё прошёлся по вечереющим улицам Местре, и всё равно еле-еле успел нагулять до ужина хотя бы какой-то аппетит. Марина от своего морского чёрта была тоже в восторге, но это, собственно говоря, и не удивительно, вспомним-ка, к примеру, Солоху из знаменитой повести Н. В. Гоголя «Ночь перед Рождеством» – та не то что с морским, с самым настоящим чёртом роман крутила!.. Женщины – существа парадоксальные. На меня, когда я ем свой любимый сыр «Дорблю», и Марина, и Алинка взирают почти что с мистическим ужасом, а вот как самой закусить морским чёртом – так это, видите ли, для неё ничего, обычное дело...

Кстати сказать, Гоголь в Италии вспоминается совсем не случайно – хотя его любимым городом был Рим, сказанное о Вечном городе оказывается справедливым и для других уголков этой страны. «Только здесь, только в Италии, слышно присутствие архитектуры и строгое её величие как художества», – вдруг выплывают из глубины моей памяти слова из неоконченного гоголевского очерка «Рим», и я понимаю, что они справедливы и для всего того, что я сейчас вижу на площади Сан-Марко, хотя, может быть, и с некоторой поправкой на новый век. «Стоит Венеция, отразив в адриатические волны свои потухнувшие дворцы, и разрывающей жалостью проникается сердце иностранца, когда поникший гондольер влечёт его под пустынными стенами и разрушенными перилами безмолвных мраморных балконов», – говорит Гоголь об угасании жизни в Венеции, и он прав, это действительно происходит. Население сегодняшней Венеции насчитывает всего около 70 тысяч человек, при этом 20 тысяч из них – приезжие студенты, учащиеся в этом городе. Коренные жители постепенно перекочёвывают в материковый пригород Венеции – Местре. Там расположены фабрики, офисы и течёт обычная жизнь итальянского города. Сама же Венеция практически превратилась в туристический городской спектакль. Сюда стекаются люди со всего земного шара, в мире её уже называют «городом одних туристов». Но она по-прежнему сказочно прекрасна, и я весь день сегодня прислушиваюсь к своему сердцу, боясь, как бы оно не выпрыгнуло от восторга из груди и не укатилось по узкой набережной- fondamenta в бирюзовую гладь канала...

(Продолжение следует)

г. Москва