Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


«Нас с тобой засыпали снега» (окончание)

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 

Содержание материала

4.

Удастся ли воспеть мне когда-нибудь знаменитую «Стромынку, 32» - студенческий, послевоенных лет, городок МГУ…

Прежде всего почему-то вспоминается длиннющий, не очень хорошо освещённый коридор, по которому идёт, взявшись за руки, странная пара: красавица-испанка Пепита и невыразительный, поменьше её ростом, китаец… любовь зла!

Но это был чуть ли единственный китаец, который воплощал в себе исключение из правил.

А их тогда было! Чуть не каждый второй.

Два или три года назад в Союзе писателей России была встреча с китайскими писателями, и я им рассказал о тех временах: когда в три-четыре ночи возвращался со свидания, на стыке коридоров непременно приветствовал сидящих за длинными, покрытой красной скатертью, столами китайцев, долбящих классиков марксизма: нихао! – мол. Доброе утро!

И все они одинаково улыбались в ответ.

- И чем дело кончилось? – закончил свой рассказ. – Я дважды женился, а вы подняли экономику…

И все они опять: на один манер зааплодировали и одинаково склонились над записными книжками.

Наша 412 комната чуть ли не основное время проводила тогда в дискуссиях… Обязывала принадлежность к философскому факультету? Такие собрались любители поговорить и поспорить? Или уже во-всю ощущалось атмосфера грядущих перемен, которые с тех пор, несмотря на некоторые задержки во времени, всё только набирают и набирают в России хода…

Я принадлежал к числу заводил, а нашим всегдашним оппонентом был парень на три года старше нас всех: уже закончил педагогическое училище, где успел «вступить в ряды». И это для него был главный аргумент его правоты в наших словесных баталиях.

Нам же доказательств, как правило, не хватало, кто-нибудь, увлекшись, кричал:

- Да ты просто дурак, Вася!

- Я – коммунист! – гордо говорил он.

- Ну, и что из этого?

И он требовал:

- А ты договаривай! Выходит, коммунисты – дураки? Наша партия – из одних дураков?

- Тебе видней – ты же в ней состоишь, мы пока - нет!

- Выходит, ты настаиваешь на том, что в партии – дураки?

Пожалуй, мы лишь подтверждали истину, что чем примитивней спор, тем он бесконечнее, но что делать?

Вася, назовём его Васей, был такой иезуит и так мог всё обернуть, что однажды от обиды я горько заплакал…

Но власть его над нами кончилась весьма неожиданно. Он всё пытался создать коммуну и устраивал коллективные походы: ну, хоть куда – лишь бы коллективно. Однажды мы всей комнатой пошли в баню, и тут обнаружилось, что Вася – обладатель мужского достоинства редких размеров. Почти все мы деликатно отводили от Васи глаза, но когда в тот вечер в нашей комнате опять разгорелся диспут, и Вася в качестве неоспоримой своей правоты опять сказал, что он – коммунист, Гена Бицон, завсегдатай вильнюсских танцплощадок – когда о тебе-то, наконец, расскажу, о моём учителе городской жизни, Гена?! – невозмутимо сказал:

- Ну, это ты теперь брось: разве может быть коммунист с таким…?

И в комнате раздалось такое ржанье, что к нам тут же стали заглядывать соседи: мол, что такое, ребята, поделитесь?!

Но даже в этот момент, отвернувшись к стенке, продолжал спокойно посапывать наш баскетболист Альберт Роганов: Алик.

Ни в какие споры он никогда не встревал, ни в каких дискуссиях не участвовал. С обаятельнейшей, чуть виноватой улыбкой говорил, что тренировка была чересчур напряжённая или играть пришлось с очень сильной командой: ничего, что он ляжет спать? Свет?.. Само собой, пусть горит, ну, при чем тут?

Так я его потом об этом и не спросил: вслушивался он в этот бред, который мы несли тогда, или засыпал в самом деле? Эту маленькую тайну Алик так и унёс с собой, как молчаливо унёс потом тайны куда более значительные, ничуть в этом не сомневаюсь – г о с у д а р с т в е н н ы е…

Но, может, он всё слушал, всё слышал и часто бывал на моей стороне? Во всяком случае, на их с Люсей Крыловой свадьбе – женился он среди наших однокашников одним из первых - я был «свидетелем» со стороны жениха, и всю жизнь потом мы оставались друзьями, и не было у меня друга и молчаливей, и – надежней…

Ах, Алик-Алик!

Сейчас, когда пишу эти строки, слёзы невольно наворачиваются не только потому, что ты многое значил в моей судьбе и столько выручал нас в самые непроглядные, а их нам с Ларисой выпало достаточно, дни… Ведь ушла целая эпоха, ты бы понял, о чем я, и посреди всего этого дерьма, в котором так или иначе мы чуть не все теперь оказались, твоя ясная, чуть насмешливая, всё понимающая улыбка – как некое подтверждение того, что не так беспросветно плохо всё у нас было, что человеком можно остаться всегда и везде, и в этом как раз – наша надежда на спасение…

А, может, потому он так ясно и светло улыбался, молчун, что умел говорить глазами, и не только родные понимали это интуитивно, но и близкие товарищи, а объяснение в слове приходит только теперь?

С философского, потеряв год, я перешел на «журналистику», впрочем, это больше было, конечно же, настоящее приобретение – лишний годок в МГУ, в терпеливой нашей, столько прощавшей нам «альма матер», о которой недаром мы тогда говорили: «В МГУ очень трудно попасть, но «вылететь» из него ещё трудней!»

Я был на четвертом курсе, когда Алик пришел к нам с пятого практикантом, вёл семинар по «марксизму-ленинизму» и безоговорочно всем понравился… Я этим чуть не гордился: дружок!

Не помню теперь, куда он пошел сразу после университета, но в памяти засело очень крепко, как на Антоновской площадке говорю Карижскому: а, знаешь, мол, - секретарём Московского горкома комсомола по идеологии стал мой университетский товарищ, Алик Роганов, и наверняка кое-какие наши проблемы он поможет решить.

Московский горком был нашим шефом, оттуда к нам привезли переходящее знамя для лучших бригад – мало ли, в самом деле? Пришлют приличных артистов, а не халтурщиков – уже хорошо!

- Московских этих чиновничков знаю получше тебя, я среди них работал, - горько сказал Слава. – Поверь: пальцем о палец не ударит – такая же, поди, сволочь, как остальные…

Проверить это нам не пришлось: Карижский со стройки почти тут же уехал, Алик перешел на работу уже в райком партии.

Но судьба-то – она такая. Через несколько лет Рогановы и Карижские оказались через стену в элитном пансионате на берегу Черного моря и после небольшого общего происшествия, которое вспоминали потом годами, так сблизились, что после, когда Альберт надолго стал секретарём Московского горкома партии по идеологии, Слава оказался за каменной стеной уже в переносном смысле.

И не надо на меня обижаться, ребята.

Моя-то печальная доля – всё помнить и годами всё складывать… И результат здесь непредсказуем. Какое-то совсем малое с виду событие, какой-то вроде бы малозначительный факт так вдруг всё повернёт, так переиначит картину, что не замечать этого – самому себе лгать. А для чего?

Но тогда я не придавал этому значения, да и вообще: до того ли нам тогда было – горько без конца размышлять?

У Алика я нет-нет, да появлялся, чтобы «сверить часы»: свои, сибирские, с его – столичными. Опять он больше помалкивал, но никогда не врал. Потом в силу семейных обстоятельств мне пришлось вернуться на родину, на Кубань, но поселились мы не в моей Отрадной, не в Краснодаре, а рядом с родителями жены, в Майкопе: какая-никакая, а всё же – столица!

Вскоре повторился традиционный сюжет «кавказского пленника», я бежал оттуда, как Жилин с Костылиным, и только через много лет понял философский замысел Льва Николаевича о двойственности русского человека, который сам в себе всегда готов разделиться… Он, один и тот же, бежал из плена, но в то же время остался с черкесами на Кавказе навсегда. Он, один и тот же, остался, но постоянно думает о побеге… куда? И – от кого? Не от самого ли себя?

Куда мы, русские всё бежим и бежим?

Всё это, впрочем, сложно, и рассуждаю я об этом как бы уже издалека, а тогда душа у меня болела так невыносимо, что мечта моя была – попасть к опытному психологу, к психотерапевту: это теперь – плюнь, и попадёшь в целителя. А тогда…

Алик был один из немногих, кому я всё рассказал и возле кого я спасался: в прямом смысле. Что там у самого у него бывало на душе, это другой вопрос, но от него прямо-таки исходили уверенность, спокойствие, благорасположение, добропорядочность.

Тем, что переехал в Москву, во многом тоже обязан Роганову: кое-кто из деловых ребят, из этих столичных деловаров, решил, что не должен друг такого влиятельного человека пропадать на Кубани, ну – не должен!

Когда в Москве погиб наш семилетний сын, Митя, Алик тут же позвонил, спросил, надо ли чем помочь и приехал потом нашего Митю проводить на кладбище в Востряково… На следующий год на экзаменах в «третий мед» явно срезали нашего среднего, Георгия, осенью он должен был пойти в армию: отсрочку ему, исходя из наших семейных обстоятельств, устроил Алик.

В «кавказской пленнице» Жора ходил ещё в «медбратьях», когда я попал туда с серьёзной травмой ноги, и в палате вдруг появился Алик: не думай, что я лично к тебе, сказал, посмеиваясь. Я – ко всем, кто тут лежит. Но ты-то не будешь водить меня за нос: что вам давали утром на завтрак? Что вы ели в обед? Что – вечером? Можно ли обойтись без передачи из дома, или без неё будет и совсем кисло?

А я потом пошел к нему в больничку на Грановского, когда он лежал там с первым своим инфарктом…

Может, лучше бы выпивал? Тоже бы, как, бывало, я рвал рубаху и бил себя в грудь…

Многих из нас именно это и спасло.

Лишило орденов, званий, карьеры со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но – спасло.

Алик для меня, как и Борис Пастухов, под началом которого он долго работал, остался воплощением нравственной чистоты и здравого смысла, которые могли нас спасти, но так и остались до конца невостребованными.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.