Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Серебристый отсвет души. (повесть о художнике В. Сотникове)

Рейтинг:   / 2
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Володя проснулся, когда еще было темно в комнате. Зимой поздно наступает день, но внутренние часы говорили ему: «Уже утро. Пора вставать!» Но вставать страсть как не хотелось. В доме держалась беспощадная холодинь, как на улице. Володя под теплым стеганым одеялом представлял, что творится на улице. Над пушистой белизной улиц деревни вьюжит, сеет мука на гребешках сугробов, между которыми плывут большущие, до половины неба, фигуры в темных шинелях, в железных рогатых касках, похожих на перевернутое вверх дном ведра, и с короткими автоматами на животе. Это шествует смерть, облаченная в форму немецких солдат. Она пришла в октябре сорок первого года в курскую деревеньку, теперь открыто разгуливает и каждый день отбирает себе жертвы.

В сенцах послышался звонкий скрип шагов по сухим промерзшим доскам. Входная дверь со скрипом открылась, и с клубами серого пара вошла мать – высокая, худая. Голова у нее была закутана в толстую шерстяную шаль. Узкие плечи обтягивала старая фуфайка, застегнутая на две верхние пуговицы. Внизу полы широко расходились вокруг сильно вздувшегося живота. Мать была на сносях. Перед собой она тащила огромную охапку соломы, которую сбросила на пол, как только перешагнула порог и поспешно закрыла за собой дверь, чтобы окончательно не застудить избу. Потом она аккуратно прибрала солому и стала небольшими порциями заталкивать в печь. Плотно набив жерло, подожгла. Желтый огонь быстро занялся, загудел и стал нагревать комнату. Володя решительно выбрался из-под одеяла, сунул босые ноги в суконные штаны и натянул на себя рубашку. Пока мать возилась возле печи, теперь уже маленькими порциями подкладывая в нее солому, он оделся по-зимнему в бурки и стеганое пальтишко. С открытой головой выскочил на улицу.

Во дворе ветер осыпал его сухим снегом. И все-таки, как хорошо дышится свежим холодным воздухом! Заглатываешь его глубже и глубже в себя, ощущаешь, каким легким невесомым становится твое тело. Но наслаждаться ранним утром некогда. С приходом немцев у него не пропадало ни на минуту ощущение голода. Он всегда днем и ночью хотел есть. Эту желание невозможно было ничем приглушить. Чтобы справиться с ним, много пил. Все время переполненный мочевой пузырь заставлял его часто бегать в уборную, особенно по утрам.

Когда Володя снова вернулся в избу, в комнате уже было тепло. Его братья и сестры поднялись и суетились по хозяйству. Кто убирал постель, кто чистил картошку, кто сортировал, сидя на полу и расставив ноги, солому. Днем семья плела лапти для немцев, огромные, пышные. Солдаты надевали их на сапоги. Вид, конечно, был не ахти какой, но в такой обувке не замерзали ноги даже в лютые морозы. Одно плохо – лапти быстро изнашивались. Селяне не успевали плести их.

Ефросинья Филипповна у печи готовила из последних горстей зерна вперемешку с вареным картофелем завтрак. На протяжный скрип двери она медленно повернула голову, взглянула замутненными глазами на сына и устало сказала:

– Возьми яблочко, перекуси.

К войне сад Сотниковых разросся. Особенно много было яблок, которые семья продавала, но большую часть все-таки оставляла себе. Части Красной армии, отступая, забирали у крестьян зерно, чтобы оно не досталось врагу. О женщинах и детях, которые попадали в оккупацию, не думали: как они будут выживать без хлеба. Тотальный грабеж организовали и немцы. Каждый день зелеными стаями они обходили дворы и, больно тыкая короткоствольными автоматами в животы хозяев, требовали:

– Матка, яйка, курка!

За неделю оккупации куры исчезли, будто их не было. Последнего поросенка немцы забрали у соседа Игната Климовских. Хозяин прятал свое сокровище в тайной пещерке под стайкой. Бедному животному осточертело прятаться в темноте и зловонии. В одно несчастное утро оно заорало во весь поросячий пронзительный голос. Звук услышал патруль, который в это время прогуливался по улице. Немцы автоматами затолкали хозяина в стайку и заставили достать поросенка. Переходя в растопыренные пальцы солдат, тот отчаянно рванулся и выпал на снег, вскочил на ноги и бросился во всю прыть, спасая жизнь. Патруль порезвился. Володе на всю жизнь запомнился маленький немчик с выпуклым задом и искаженным лицом. Он проворнее остальных бегал за поросенком, прыгая антилопой через сугробики. Геноссы свистом, гортанными выкриками подбадривали коротышку, пока он в полете не ухватил задние ноги поросенка. Бедняга забился в истошном крике и тут же захлебнулся от профессионального удара кинжалом в горло. Внутренности выпотрошили, «каркас» нанизали на штык и поджарили на костре. Володя уже не видел, чем закончилось пиршество: мать позвала и попросила натаскать солому для печки.

Однако ни наши, ни немцы не выгребали у крестьян яблоки. Эти чудесные плоды и спасали во время оккупации семью Сотниковых. Володя открыл шкафчик. В ящике перекатывались два румяных красивых яблока. Сюда обычно мать складывала их на всю семью. Старший сын покровительствовал младшим. Не мог он один все съесть. Мать, видя его нерешительность, сказала:

– Бери! Остальные поели.

Володя на всю жизнь запомнил кисловато-сладкий вкус домашних яблок. Осторожно зубами раздавливая влажную мясистую плоть, он всасывал в себя обильный сок и ощущал, как желудок успокаивается, обретая сытость. Съев два яблока, подумал о стайке, которую чистил от навоза каждый день и давал там корм Катьке, молодой, очень своенравной корове. Молока она давала мало, но очень густое, желтоватое, как сливки. Стакан выпьешь, и чувствуешь себя сытым на полдня. Весной Володя запрягал Каму, и она тащила плуг по полю. Эта работа корове очень не нравилась. Володе приходилось чуть ли не на колени перед ней вставать, тысячу ласковых слов говорить, чтобы задобрить корову. Она одобрительно слушала, из стороны в сторону помахивала тонким хвостом, потом вдруг наступала пребольно ему на ногу. Пока пахарь приходил в себя, довольная корова отдыхала, елозя мокрой мордой по траве. И все-таки Володя любил свою корову, старался, чтобы она зимой всегда была сытой и в чистоте. Поэтому каждое свое утро начинал со стайки.

Он надел шапку и уже пошел к двери, когда мать остановила его:

– Потом коровник уберешь. Сейчас пойдем в гости к родственникам.

Володя замер, взявшись за скобу. Как Каме не нравилось таскать плуг, так и ему гостить у родственников. Там был народ крепкий, хозяйственный, умеющий подгребать к себе добро. Когда началась война, старшие братья отца вошли в непризывной возраст. Они успешно пережили первую мировую, гражданскую войну, коллективизацию. Перед приходом немцев умудрились в разных местах так запрятать зерно, что его сам черт не нашел бы. Теперь они в ус не дули, оставаясь с хлебом. По деревне, как и прежде, ходили гордо, задрав голову, и даже немцам не кланялись, только осторожно сторонились. Отец, в отличие от братьев, не оставил запаса семье: он свято верил в непобедимость Советской власти, и в то, что в нищете она не оставит. Один Бог знает, как мать умудрилась во время оккупации сохранить себя и своих шестерых детей. Когда Володя стал художником, то первую свою работу посвятил Ефросинье Филипповне. Это был графический портрет женщины средних лет в белом платочке с волевым широколобым лицом, глубокими страдальческими глазами…

Володя не раз бывал свидетелем унижения своей родительницы, выпрашивающей у родственников горстки зерна. Поэтому ему не хотелось сегодня «гостить» у Романа Трофимовича, старшего брата отца.

– Ладно, я все-таки сбегаю к Каме, а потом пойду с тобой, – буркнул он и, не ожидая ответа матери, толкнув дверь, выскочил в темные прохладные сенцы.

На улице услышал крик соседа. Приоткрыл калитку и осторожно выглянул. Дядя Кузя, маленький, сухонький, рыжеволосый, в одной нательной рубахе стоял возле своего двора перед двумя немцами и полицаем в полушубке и с повязкой на рукаве. Один из немцев держал на поводке крупную овчарку с черной спиной и коричневым брюхом. Собака сидела на снегу, скалила страшные белые зубы на соседа.

Дядя Кузя выкрикивал:

– Не воровал зерно!

– Врешь, сука! – ругался полицейский. – Из твоего дырявого мешка половина

ржи высыпалось на снег. По следу мы пришли к твоему подворью.

Сосед сник, втянул голову в плечи, поняв, что вляпался по самые уши. Кожа его лица приняла синюшный цвет.

Немец ткнул стволом автомата его в бок и равнодушно проговорил:

– Форвертс! Шнель!

– Я надену куфайку? – дядя Кузя по-щенячьи преданно взглянул в глаза полицейскому. Тот сразу отвернулся, разжег самокрутку и буркнул:

– Тебе она уже ни к чему.

Сосед еще больше втянул голову в плечи, сгорбился и заплетающимися слабыми ногами пошел по дороге в сопровождении ледяной охраны с собакой.

С тяжелой душой Володя открыл коровник. Катька повернулась головой к нему и внимательно взглянула на него влажными лиловыми глазами. Мальчик вдруг горячо обнял шею коровы и расплакался, прижимаясь лицом к теплой морде. Потом ожесточенно чистил лопатой глиняный пол от редкого навоза. Под конец щедро навалил в ясли душистое колючее сено:

– Ешь, родная, пока жива.

Дома мать накинулась на него:

– Тебя за смертью только посылать!

– Дядю Кузю немцы увели.

– За что? – оторопела мать. Она раскладывала горячую картошку с зерном из кастрюли в чашки. Ребятишки уже сидели за столом и жадно поглядывали на нее, ждали, когда она расставит чашки перед каждым из них, тогда можно будет браться за ложку. Известие ошеломило женщину. Она опустила руки.

– Со склада мешок зерна унес, – сказал Володя и, быстро раздевшись, тоже подсел к столу.

Деревня, в которой жили Сотниковы, располагалась на пригорке. Их дом стоял на окраине с левой стороны. Родственники по отцовской линии кучно жили на правой. Чтобы попасть к ним, надо было оттопать по центру поселка мимо большого деревянного здания правления колхоза, в котором работал отец. Теперь здесь основательно обжилась немецкая комендатура. Возле крыльца притулились мотоцикл с люлькой и крытая брезентом грузовая машина. Туда-сюда здесь ходили солдаты с автоматами и русские полицейские с винтовками. Широкую площадь возле здания окружали редкие деревья. На одном из них страшно висело костистое тело дяди Кузи. К груди полураздетого соседа немцы прикрепили картонку с черной надписью «ВОР». Быстро все-таки разделались с ним.

Володя с матерью торопливо прошли мимо трупа с выпученными глазами, который раскачивался под ветром, будто собрался сорваться с веревки и улететь.

Дядя Роман встретил родственников с тяжелым лицом. На низкий, в пояс, поклон матери промычал в ответ нечленораздельное. Потом пристально, долгим взглядом, словно узнавая, окинул Володю. И только после этого заскорузлым пальцем указал на скамейку возле двери. Сам тяжело опустился на табурет возле стола. Одет он был в синюю сатиновую косоворотку, теплую безрукавку. Пышные волосы у него были подстрижены под горшок, густая борода курчавилась на подбородке. Он очень походил на деревенского кулака из учебника по истории для седьмого класса. Погладив бороду, Роман Трофимович с неприязнью в голосе спросил:

– Что тебе, Фрося?

– Хлеб кончился. Детей нечем кормить, – тихо ответила мать одними бескровными губами, которые сразу мелко-мелко задрожали.

Дядя стал выговаривать громким брюзжащим голосом, сжимая большущие крестьянские кулаки на коленях:

– Какой толк тебе давать зерно? Все равно твои дети умрут.

Мать свинцово молчала, сжимая губы и сдерживая изо всех сил рыдания. Наконец, справившись с приступом, глубоко вздохнула и сказала:

– Бог велел подавать просящим. Не бери, Роман, грех на душу.

Видимо, она попала в самое незащищенное место в душе родственника. За свою жизнь Роман Трофимович многое перевидел, многое пережил и никого не боялся, кроме Бога. Образ святой веры прочно держался в нем. От слов матери глаза этого сурового человека обмякли, он уже другим тоном сказал:

– Ладно, последний раз помогу. Дальше сама выкручивайся, – взглянул на высокий живот Ефросиньи Филипповны и вздохнул, – Вы с Ефимом совсем не думали, как будете поднимать детей, как выживать.

– Дети от Бога, – кротко сказала мать.

Если это так, Бог серьезно поскупился на могучих братьев отца. У них родились по два ребенка – девочки. Если бы не отец, то род Сотниковых лет через десяток бы угас. От Ефима Трофимовича пошли сыновья, которые сохранили фамилию и традиции династии. Глядя на живот матери, можно было предположить, что вот-вот появится еще один наследник.

Роман Трофимович взял мешок у Ефросиньи Филипповны, ушел в другую комнату, очень скоро вернулся оттуда. В руке он держал уже полмешка зерна. У матери глаза радостно заблестели. Она стала кланяться, благодарить родственника, пытаясь поцеловать его руку:

– За доброту Бог воздаст тебе, Роман Трофимович!

– Ладно, ладно! – вяло махнул дядя. – Все-таки мы не чужие. Этого тебе хватит на месяц. Там еще немножко добавлю. Потом будет весна, выкрутишься.

Сам пораженный своей щедростью (видно, Бог растопил его душу), Роман Трофимович ласково погладил плечо матери, проводил родственников до калитки, потом долго смотрел вслед. О чем он думал в этот момент?

Довольные, мать и сын возвращались домой. У Володи внутри замутило, когда мимо, кренясь на ухабах, проскочила выкрашенная в зеленый цвет душегубка. Так называлась грузовая машина с металлическим закрытым кузовом, где травили газом людей. Немцы в лагере для военнопленных под Курском загружали в нее живых и сбрасывали в ров за деревней уже мертвыми. Володе почему-то казалось, что отец мог очутиться в этой ужасной машине. Поэтому у него при виде душегубки холодело тело и подкашивались ноги. Он садился или стоял чурбаном, пока машина не исчезала. И теперь, чтобы не упасть, вцепился в руку матери. Они, не оглядываясь, поспешили к своему дому. Там Ефросинье Филипповне стало плохо, она сбросила с плеча на пол мешок. Не раздеваясь, завалилась со стоном на кровать, обхватила руками большой живот и прошептала:

– Володька, беги к бабке.

Тот, не успев раздеться, опрометью рванул из дома. В сенцах ударился лбом о верхний косяк двери так, что в голове вспыхнул свет, и зазвенела боль. Зажав голову ладонями, он с трудом выбрался на улицу, постоял, отдышался и побежал опять на другую сторону поселка, где жила повитуха. Двое солдат, которые попались навстречу, для развлечения поддали ему сапогами в зад. Злость вернула Володе силы. Через десять минут он оказался возле высоких покрашенных ворот, за которыми виднелся маленький рубленный, словно игрушечный, домик. Проскочив через просторный, хорошо очищенный от снега двор, Володя взлетел на резное крыльцо, где сразу же столкнулся с худенькой седовласой хозяйкой, лет семидесяти.

– Мамка рожает! – выкрикнул он.

Бабка Евдокия была опытной повитухой. Рассказывали, что она в свое время помогла явиться на белый свет даже отцу Володи. По сути, каждый житель деревни за последние сорок лет, мучительно выбираясь на белый свет, впервые попадал в ее теплые, добрые руки. Поэтому для людей она была Большой Матерью, которую почитали и любили. Вместе с Володей повитуха вернулась в дом, из шкафчика достала большие металлические предметы, положила в сумку и оделась в короткую черную шубейку, белую толстую шаль.

День шел солнечный. От лучей снег просто сверкал. Казалось, в него заложили миллионы крохотных зеркал, от них воздух пронизывался лучами. Деревня в белом выглядела похорошевшей, милой, радостной.

По пути встретились снова двое солдат. На этот раз они прошли равнодушно мимо, о чем-то переговариваясь по-немецки и гогоча. «Неужели их не вытурят отсюда?» – подумал вдруг Володя.

Братья и сестренки толпились на крыльце. У них были испуганные лица. Увидев повитуху, бросились к ней:

– Мамка умирает!

– Не беспокойтесь. Сейчас мы оживим вашу мамку. А пока бегите в мой дом и там посидите. Володя позовет вас.

Ребятишек, как ветром сдуло. Они так быстро унеслись, что забыли закрыть за собой калитку. Пришлось старшему брату возвращаться и затворять.

Роды были трудными. Мать дико кричала, потом вдруг замолкла, и в тишине раздался отчаянный писк ребенка. Тут же бабка Евдокия позвала Володю, который отсиживался и переживал в другой комнате. Замирая сердцем, он выбрался в большую и старался не смотреть на кровать, где лежала мать. Бабка, улыбаясь довольно, держала в руках страшный красный комок, который теперь надрывался криком.

– А ну, полей!

Роды начались так быстро, что воду не успели нагреть. Пришлось Володе взять ведерко с холодной и черпаком лить на тело новорожденного. Так появился в самый разгар войны Юрий, шестой ребенок Сотниковых. Никто не думал, что он выживет. Однако выжил и стал самым крепким в семье. Видно, холодная вода пошла ему на пользу.

Весной 1943 года наши войска освободили деревню. Володя смотрел на событие из щели забора. Сперва на улице появились с десяток красноармейцев – с автоматами и винтовками. Они насторожено, перебежками, продвигались вперед. Потом показались краснозвездные танки и грузовые машины с солдатами. Тут весь народ высыпал из-за заборов и дал волю своим чувствам. Все плакали и смеялись, обнимали освободителей, расспрашивали их о своих родственниках, которые ушли на войну еще в сорок первом и пропали. Мать тоже узнавала – бесполезно.

С приходом своих жить стало легче. Все-таки не было бесконечных расстрелов. Но работали много. К 43-му году Володе исполнилось пятнадцать. Для армии он был еще молод, а для колхоза – самый раз. Наряду с другими он жил, как взрослый: пахал, сеял, косил, ухаживал за коровами, лошадьми и мечтал о суворовском училище… Но война оставила глубокие незатягивающиеся борозды в его душе. Они так и остались на всю жизнь. В восьмидесятых годах ему довелось в международной группе художников съездить в ГДР. В этой группе был немец-художник из Лейпцига, крупноносый, седовласый, с которым Владимир разговорился. Тот рассказал, как замерзал под Москвой. Владимир Ефимович поведал ему о душегубках, о сгинувшем на фронтах войны отце. На этом разговор иссяк. Посидели некоторое время для приличия рядом в кафе и молча разошлись, унося с собой свои болезненные воспоминания. Картины, которые Сотников написал в Германии, немцам понравились. Они с удовольствием закупили их. Но самая пронзительная картина о войне у Сотникова получилась под названием «Цветет яблоня. 50 лет спустя». На переднем плане – цветущая мощная яблоня с обломанным стволом. Живой огрызок согнулся под тяжестью толстых ветвей, которые сами уже превратились в деревья и плодоносят, питаясь соками родового дерева. Все полотно пронизано весенним светом, оставляет ощущение легкости. Каждый предмет на картине говорит о животворящей силе жизни – деревенские дома, пасущие коровы, едва намеченный луг, вода. И в эту идиллию врезаются две фигуры в траурной рамке ворот – женщина и ребенок. Они слиты единой болью, единым ожиданием того, кто еще не вернулся с войны. Как написал рецензент, эта работа глубоко философична. Она говорит о творческой зрелости талантливого художника и о том, что ничто бесследно в жизни человека не проходит. Прошлое становится семенем для будущего…

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.