Память…

                                                                                           Заводь и заметь,

                                                                                           Боль и нежность в груди…

                                                                                           Как устроена память?

                                                                                           Догадайся, поди!

                                                                                                                                Игорь Киселёв

                                                                                                 

3 марта 2003 года в здании Кемеровской областной библиотеки имени поэта Василия Фёдорова состоялась встреча. В небольшом зале собрались те, кто знал Игоря Михайловича Киселёва лично, кто с ним дружил, кого он именовал «товарищи поэты» и с кем чувствовал себя «подмастерьем в клане мастеров».

 Сюда же пришли и те, о ком поэт писал: «Он – современник – суд твой высший», то есть необходимые люди  − читатели, с годами ставшие почитателями стихов, творчества, личности кемеровского лирика. Этот вечер памяти был связан с 70-летием поэта,  ушедшего из жизни, но не покинувшего литературу и сердца близких ему по духу людей. На всех присутствующих  поэт смотрел с портретов и улыбался с нежной грустью, его стихи оживали, воспоминания о нем перекликались со стихами – и вся атмосфера вечера напоминала задушевную беседу приятелей, которым  удалось наконец-то поговорить о чём-то очень важном.

Вашему вниманию, читатель, будут предоставлены в форме стенографической записи фрагменты высказываний о поэте Игоре Киселёве, прозвучавшие на вечере памяти.

 

Ирина Анатольевна Киселёва, вдова поэта:

Сегодня началась весна. Третье марта – это день рождения Игоря. Я  вас поздравляю с этим днем  тополиной веточкой с распустившимися нежными листочками, которая всегда была в нашей жизни в день рождения Игоря. Друзья это знают. С тополем многое  связано, особенно наши тополиные аллеи.  Игорь как-то обостренно страдал, когда в городе, на проспекте,  вырубали тополя.  У него в стихотворении «Благодарю, Земля, благодарю…» есть такая строфа:

 

Июльским снегом лёгоньким пыля,

Стояли на проспекте тополя,

Наполненные птицами и снами.

Теперь их нет.

Пошли на дым и хлам

Друзья, так долго преданные нам

И так поспешно преданные нами…

 

Мне очень радостно, что сегодня  вы, родные и близкие люди, здесь со мной, а я с вами. Когда Игоря не стало, то мы с Зоей Естамоновой стали думать, как бы нам сделать какой-либо материал об Игоре. Но так случилось, было много работы, было много передач, была встреча в университете, где Игорь долго выступал, но ничего не осталось. Тогда мы  вспомнили, что в 1976 году были Дни советской литературы в Кузбассе,  на них съезжались со всей Сибири, приезжали и поэты из Москвы. Вы, наверное, помните, что во время этих мероприятий  гости распределялись на группы, и в каждой группе с гостями был наш поэт как хозяин и как участник. Игорь тогда очень хотел побывать на встрече в университете, потому что туда должен был приехать Андрей Вознесенский. Наша съёмочная группа поехала в университет  снимать репортаж о встрече. Всё происходило в библиотеке, пришли ребята – студенты, и только там утром мы узнали, что Вознесенский не приехал. Опасались, что же будет и как будет, а оказалось, что всё очень хорошо сложилось: Киселёв представил Людмилу Щипахину, а она передала ему слово как хозяину, и он начал читать. И его так принимали! Мы тогда записали два фрагмента, а одна женщина записала его выступление на магнитную плёнку, в записи дышала сама атмосфера этой встречи. 

Я прочту вам стихотворение Зои Естамоновой, посвященное памяти Игоря. Она позволила мне считать эти строки своими, сегодня   прочту их впервые на аудиторию:

 

Включите, пожалуйста, запись,

Послушайте голос поэта.

Включите, пожалуйста, запись.

Он жив для меня и для вас.

Включите, пожалуйста, запись,

И в зале прибавится света.

Кто свет излучал постоянный −

В безвременье  тот не погас.

 

Включите привычные эти

Его неостывшие строки,

Позвольте им двигаться, люди,

Прибавьте, пожалуйста, звук.

Он мне посвятил эти строки.

И пусть, как награда, вам будет

Доверчиво отдана тайна

Причастием прямо из рук.

 

Хочу, чтоб частицей родною,

Живой он для вас оставался.

Со мной постоянно он рядом – 

Мы в жизни не знали разлук.

Во мне он дыханьем и взглядом,

Он мыслит и чувствует мною,

Как если быть плотью одною…

Включите, пожалуйста, звук. 

 

Геннадий Евлампиевич Юров:

Мне доверили провести эту часть вечера, где собрались все мы − люди, хорошо знавшие Игоря Киселёва, любившие его неподдельно, преданно. Каждому сегодня дадут слово.

Когда мы ездили с ним в Томск, а таких поездок было несколько,  томские студенты рассказывали, что  стихотворение «Песенка об одиноком фонаре» они переложили на музыку и пели. И нам очень хотелось услышать эту песню, но как-то  не пришлось: не попали мы в ту студенческую комнату, где её исполняли. Я всегда надеялся, что эту песню привезут сюда, и здесь она зазвучит, но тоже не случилось.  А в том стихотворении есть такие строки:

 

Как дождинка в решето,

Я скачусь во тьму,

Если не шагнёт никто

К свету моему.

 

И вот сегодня мы все шагнули к свету Игоря Киселёва. Действительно, он очень любил сразу оповестить мир, - а мир для него, прежде всего, друзья, живущие в Кемерово - о новом стихотворении. И мне доводилось быть  одним из первых слушателей почти всех стихов, которые сегодня здесь звучали.  Но и  прочитав какое-то чужое стихотворение, Игорь тоже бросался к телефону и звонил, чтобы сказать спасибо. Я, например, и телеграммы получал –  «Спасибо за прекрасные стихи».

Помню, в шахматы доиграли, тут же газетку раскрыли, а там стихотворение   Вали Махалова «Женщина плачет в тёмном подъезде». Прочитали.  Хорошее стихотворение? Хорошее. Давай скажем, ведь надо сказать, что мы прочитали хорошее стихотворение. Мы его разыскали, сказали. Игорь умел откликаться на чужое удачное творчество. Когда Люба Никонова прислала впервые кипу стихов, помню, какой был у нас ажиотаж.  Стихи эти все попали Игорю Киселёву, и он работал над первой её книжкой. Он работал так самозабвенно, как над  собственной. Я, помню,  ему говорил: «Ну, ты что, мы даже классикам таких объёмных книг не делаем». А он говорит: «Нет, вот как раз здесь всё нужно сохранить, бережно собрать, чтобы сразу прозвучало. Как скрипичный ключ!» И эта книжка так и называлась, очень солидная книжка получилась.  Любе Никоновой первой и даю слово, тем более, что она одна приехала из Новокузнецка и представляет наших новокузнецких и поэтов, и литераторов, и любителей поэзии.

 

Любовь Алексеевна Никонова:

Дорогие участники этого вечера, необычного, особого… Я всегда задумывалась, что было самое главное в Игоре Михайловиче Киселёве. Потому что личность была необыкновенно притягательная. Все к нему шли со своими стихами, особенно авторы молодые. И вообще-то ответ прост: он был абсолютно открыт. Я считаю, что он был открыт и прост, как православный храм (подчеркнуто Ириной Анатольевной Киселёвой). И любой человек мог к нему прийти. Поэзия его  была такая же:  открытая поэзия, не себялюбивая, не эгоцентрическая, поэзия без гордыни, без надменности. И вот этим, наверное, и притягивал он к себе людей. Но при всём том, что к нему шло много народу, мне кажется, его не окружали какие-то слепые поклонники, потому что сама личность его этому препятствовала. Поклонники были разумные. Он был открыт и доброжелателен во всём, и даже когда дело касалось критики. Он, например, говорил: «Критика должна быть доброжелательной. Какие бы стихи ни принесли, пусть даже плохие и слабые, никакие, всё равно отношение к ним должно быть человеческое». Это я запомнила навсегда. Недавно я убедилась, что стихи Игоря Киселёва очень близки и молодежи современной, людям, которые появились на свет после его смерти. В нашем городском литературном объединении в Новокузнецке мы недавно провели литературные чтения, посвящённые Игорю Киселёву. На эти чтения из библиотеки ДК КМК принесли несколько сборников стихов с дарственными надписями Игоря Михайловича. Он бывал в Новокузнецке, эти книги подписывал, дарил в библиотеку. И вот мы открыли эти книжечки…  Я   пережила настоящее потрясение, потому что почувствовала, что поэт с нами. Вот эти надписи его скромные в небольших стихотворных сборниках – это  штрихи к его пребыванию в нашей нынешней жизни. Читаешь их и приходишь к выводу: для чего мы приходим на эту землю? – не для того, чтобы здесь встретиться  с кем-то враждебным, не для того, чтобы здесь поссориться, не для того, чтобы кого-то преследовать или ненавидеть. А мы приходим для того, чтобы радоваться друг другу, для того, чтобы быть друг другу благодарными, для того, чтобы любить. 

 

Мелькнёт огонь в земных узорах −

И отразится в тот же миг

В геометрических просторах 

И на страницах  умных книг.

 

И свыше нас заставит плакать

В момент святого торжества

Сквозь генетическую память 

Идущий образ Божества.

 

И двинется, слагаясь в строки,

На свет немеркнущий спеша,

В биохимическом потоке

Незамутнённая душа…

 

Мне кажется, поэт Игорь Михайлович Киселёв обладал такой душой – незамутнённой, чистой. И дай бог нам тоже такое что-то иметь в своей душе. 

 

Геннадий Евлампиевич Юров:

Да, Игорь был очень добрым человеком,  это безусловно.  Но он  не был лишён и какой-то состязательности, хотя мог и уступить. Например,  это проявлялось в шахматной игре. Мы с ним могли играть по 20 партий подряд. В отличие от других шахматистов, например, моего друга Вали Махалова, который может украсть ладью и сказать, что так и было (все смеются),  Игорь никогда не кричал: «Взялся – ходи». Он позволял вернуться к интересному моменту, посмотреть, как развивается партия, но переживал, если проигрывал.  Вот когда в 80-м году были Дни советской литературы в Кузбассе, он попал в один поток с Ильёй Фоняковым. Ведь только на кемеровской земле Игорь нашёл понимание, слушателя, отзвук, его печатали… А в Новосибирске Фоняков имел неосторожность или несчастье не разглядеть его,  еще что-то такое обидное Игорю сказать (Фоняков сказал Игорю Михайловичу, что нужно менять биографию, как вспоминает Ирина Анатольевна Киселёва).  Игорь об этом помнил, поэтому, когда мы ездили в Томск вместе с Фоняковым и выступали там,  Игорь всегда старался  (активно декламирует): «Вздохнёшь и руками порой разведёшь,/ Какая плохая пошла молодёжь…» Это звучало великолепно и  воспринималось слушателями с восторгом.  А в Кузбассе они проехали в одной группе по всей области, Игорь выступал везде лучше, везде ему больше аплодировали, его лучше принимали, и он мне с большим удовлетворением об этом сказал, когда подводились итоги. 

Я предоставляю слово Борису Васильевичу Бурмистрову, человеку, к которому я старался относиться так, как Игорь когда-то ко мне, который вырос уже после того, как Игоря не стало, но, я думаю, многое его связывает с этим человеком. 

 

Борис Васильевич Бурмистров: 

Дорогие друзья,  я не буду многословен сегодня, потому что испытываю внутреннее волнение после того, что произошло в первой половине нашей встречи: от детских голосов (выступали старшеклассники с литературно-биографической композицией, посвященной Игорю Михайловичу), от того, что мы видели на экране (шёл фильм «Три стихотворения Игоря Киселёва»). Такое тревожно-щемящее чувство во мне! И не хочется его даже так расплёскивать, пусть оно останется внутри, и хочется  уйти сегодня с этим чувством. Пусть бы оно подольше, это чувство, во мне пожило, потому что, наверное, это чувство сопричастности, чувство прикосновения к  прекрасному поэту, прекрасному, потому что он действительно за последние 50 лет  прошлого столетия один из лучших поэтов, живших не только на нашей земле, я думаю, но и в Сибири.  Эта земля дала ему возможность проявить себя в полную силу, в полную меру. И потому он и в России заметный поэт. А уж говорить о том, что он оставил огромный след в литературе, в поэзии,  и не надо, я думаю, все мы прекрасно понимаем это. Сегодня у нас идёт разговор с Игорем Киселёвым. Я думаю, что есть ощущение того, что он присутствует сегодня здесь с нами. Мы говорим ему, слышим его слова, его стихи, они как бы сегодня тут оживают, и оживает Игорь Киселёв. Он действительно такой щемящий, такой трогательный  поэт, в котором чувство боли и сопереживание были очень острыми, они  в нем жили. Я  долго выбирал стихотворение,  думал, что все его известные стихи сегодня прочтут. И действительно,  многие стихотворения уже прозвучали, многие его прекрасные, подлинно прекрасные стихи прочли… Но мне хотелось бы прочитать вот это стихотворение из сборника «Ночные реки»:

 

Стал уставать от шумных сборищ,

От вечеринок до зари,

Не радость прежнюю, а горечь

С досадой чувствуя внутри.

 

Душа болит острей и резче,

В ней будто трещины легли.

Всё тягостнее стали встречи

С едва знакомыми людьми.

 

Дежурный лепет о здоровье,

О том, чем занят, как живу,

Вдруг, обозлясь, на полуслове,

Как паутину, оборву.

 

Но укоризненные взгляды

Напоминают мне о том,

Что вырос я не за оградой,

Не под стеклянным колпаком.

 

И всем, чем я дышу на свете,

Ликуя, мучаясь, кляня, −

Обязан только людям этим,

Живущим около меня.

 

И не подвержен я сомненью,

Что в них любовь моя и грусть.

А сам тянусь к уединенью,

Сам к одиночеству тянусь.

 

И мимо огонька соседа

Спеша пройти в который раз,

Как будто в чём его я предал,

Иду, не понимая глаз… 

 

Стихотворение очень созвучно тому состоянию,  в котором мы сегодня живем, когда нам действительно порой трудно, стыдно за наши дела, за наши ошибки…

 

Геннадий Евлампиевич Юров:

Сегодня не раз звучала мысль о том, что Игорь многое не успел. Конечно, обидно за то, что так распорядилась жизнь. Если бы вы знали, как не хватает его звонков все эти годы. При Игоре человек не чувствовал себя на земле таким одиноким. Но его поэзия как раз в том и состоит, что она продолжает существовать, а Ирина Киселёва смогла сделать то, что не смогла вся Кемеровская писательская организация. Ирина поехала в Москву, достучалась до  Александра Казинцева, заставила прочитать – и сразу появидась большая подборка в журнале «Наш современник», сразу книжка пошла, к которой Казинцев написал предисловие.  Ира сделала то, что не смогли многие для памяти Игоря, и делает до сих пор.  Поэтому продолжаются  публикации, например, в красноярском журнале «День и ночь» была большая публикация стихов Игоря Киселёва с предисловием Сергея Лаврентьевича Донбая. Ему и предоставляем слово.

 

Сергей Лаврентьевич Донбай:

Я сделал небольшое предисловие к публикации, которую долго собирали вместе  с Ириной и  Светланой Кураловой. Мы старались как можно больше послать в журнал стихов, пусть даже не все будут опубликованы. А когда я позвонил Роману Солнцеву, главному редактору, он сказал, что из Игоря Киселёва опубликуют всё, что можно было ещё больше присылать.<…>

Есть в Кемеровской области старинный сибирский город Мариинск, о котором Игорь Киселёв написал прекрасные стихи:

 

Перевянут все цветы,

Перевянут.

Мало осенью тепла,

Мало света.

Этот город – 

Как цветок деревянный,

На закате

Деревянного лета.

 

По печальному стечению обстоятельств, как раз в этом городе, будучи в командировке с выступлениями, Игорь внезапно заболел, его увезли в Кемерово, но спасти не удалось. Он умер как бы при исполнении своих душевных обязанностей. Сказано не для красного словца – выступал Игорь Киселёв много и классно! Самые разные аудитории после таких выступлений становились коллективными поклонниками его стихов. Я бывал с ним на встречах с читателями и помню, как он делал интересные предисловия или пояснения перед чтением, превращая их в неотъемлемую часть стихотворения. И оно наполнялось ещё большим смыслом, а слушатели были благодарны поэту. <…>

 

Геннадий Евлампиевич Юров:

 Зональный семинар литераторов Сибири и Дальнего Востока стал, безусловно, вехой в культурной жизни нашего края. Приехали поэты из Томска, Барнаула, Новосибирска. Все они заранее прислали рукописи, был составлен чёткий график работы, и вдруг появляется Игорь со своей рукописью сверх программы. И вот молодцы руководители семинара: Смеляков, Фёдоров, Казанцев, Марк Сергеев из Иркутска. Они эту рукопись прочитали, одобрили,  потом она стала основой первой книги – «Перецвет». То есть был всё-таки счастливый случай, который Игорю сопутствовал. 

 

Валерий Фёдорович Зубарев:

В начале вечера прозвучала с сожалением такая мысль, что якобы Игорь поздно  состоялся, поздно у него книжка в Москве вышла, поздно и первая книга вышла в Кемерово – в 33 года… Но я с этим не согласен, потому что ничего бы эта книжка не изменила в судьбе, хоть бы она и раньше вышла в Москве.  А здесь пусть и в 33 года первая книжка вышла, но Игорь Киселёв заявил о себе как о зрелом поэте, о проникновенном лирике, о поэте, который обладает  тонким внутренним слухом. Такой слух позволяет слышать музыку сфер. Игорь как раз и обладал этим. И потом, это был не просто поэт, который писал стихи,  а поэзия была для него как бы образом жизни, то есть было такое ощущение, что вне поэзии он не мог существовать. 

Я прочитаю  стихотворение не только об Игоре, но и обо всех поэтах такого типа, как Игорь:  

 

Не в духе восточных менял,

Услышав души вдохновенье,

Я ветреных женщин менял

На ветреное вдохновенье,

 

На гулкий прерывистый стук

В груди и мечтанья отвагу,

На тот возвышающий звук,

Летящий с небес на бумагу.

 

И ещё мне хочется сказать, что многие из нас как бы живут (и сейчас продолжают жить) не только за себя, но и за Игоря, потому что ушел он гораздо моложе, чем многие теперь из нас, в судьбе которых он принимал самое горячее, живое участие. И чтобы дожить эти годы достойно, надо, конечно же, не забывать его, сверяться с ним – и всё. 

 

Геннадий Евлампиевич Юров: 

Душа бывает злой, бывает доброй. У Игоря была добрая душа. 

Вот Игорь Киселёв всегда откликался на мои призывы дать материал в стенную газету, которую мы выпускали в издательстве. Газета называлась «Ах, эти глаза напротив». К 30-летию издательства вышла небольшая  газетка, в которой  Игорь откликнулся так:

 

Сотрудником, автором, другом

Работу я знаю вполне.

Достаточно замкнутым кругом

Казалось издательство мне.

И вот этот радостный праздник,

И с гордостью я сознаю,

Как много людей самых разных

Втянул он в орбиту свою.

Попробуй-ка взвесить все миги,

Измерить все сроки, когда

В нередкого праздника книги

Вмещаются годы труда.

Здесь всё: и надежды, и поиск,

И трудные судьбы людей…

Издательство – это же поезд,

Направленный в завтрашний день!

 

Но завтрашний день издательства, к сожалению, стал иным, чем предполагал Игорь. <…>  Саша Ибрагимов об Игоре сказал, что и деревьям, и звёздам, и ручьям, и зверью дал голос Игорь Киселёв. 

 

Александр Гумерович Ибрагимов: 

Я не был поклонником его, скорее, мы были вместе жившие в поэзии. Игорь любил со мной разговаривать, я любил разговаривать с Игорем. И мы почти никогда не приходили к единому  мнению. Игорь уходил обескураженный, я такой же, потому что мы очень разные.  Я помню, что последние годы или месяцы он со мной часто сам начинал разговор о Боге. С такой ревностью говорил о том, что я верю, он ведь сам ещё не верил.  Вот такое сложное состояние у него было. Конечно, Бога недостает в его поэзии. Но одновременно, вы понимаете, Бог всегда был в его поэзии. Потому что Игорь − пантеист. Это Бог, который во всём, и благодаря этому его стихи наполнены благодатью. Благодатью деревьев, птиц, ручьев… Если сказать об образе Игоря, конечно, я люблю его сейчас, конечно, он мой друже. Но это уже прошли годы. Действительно, это один из самых чистых людей, поэтов, кого я встречал.  Для меня образ Игоря – это образ лебедя. Он как был во мне таким, так и остался. И для меня это и ключ к его поэзии, и ключ к его личности,  в общем-то, к его судьбе. Лебедь, очарованный и собой, и своим отражением, и красотой мира. И он не дастся так просто себя погладить, и здесь и гордость, и благородство,  есть то, чем мы все любуемся.

 

Геннадий Евлампиевич Юров:

Впервые я  запомнил  Сашу Каткова на вечере Игоря Киселёва. Был такой общий вечер, и среди слушателей был преподаватель немецкого языка из института культуры. Это был Александр Катков, который тогда со своими стихами ещё не вышел, но про которого шёпотом друг другу говорили: выпускник Лейпцигского университета. Это звучало высоко, так и сейчас звучит. Тогда он очень горячо выступил в поддержку поэмы «Яблоко», он говорил, обращаясь к Игорю: «Игорь Михайлович, ну как же так, вы такой поэт, это произведение на весь СССР!» 

 

 

Александр Иванович Катков:

 В поэзии мы шли тропами рядышком с Игорем Киселевым. Я  соглашусь со всеми выступавшими, это прекрасный поэт, чуткий человек. Когда я впервые предстал перед его очами как поэт, прочитал ему стихи, он сказал: «Было такое ощущение, что после Каткова на меня свалился книжный шкаф». Это действительно, один из самых прекрасных поэтов второй половины 20 века. Бывает так, что ты прочёл стихотворение и позавидовал: а почему не ты это написал? Я действительно во многом завидую Игорю Михайловичу, его стихам. Я считаю его поцелованным Богом.  Есть у него стихотворение, которое, будь моя воля, я поставил бы в хрестоматии и учебники литературы 7-8 классов.  Это «Стихи о Наташе Ростовой».  

 

Семен  Аркадьевич Печеник:

Игоря часто называют нежным лириком, но он и хлёсткий публицист. Настоящий причём. Вот сегодня, 50 лет со дня смерти Сталина, а он написал эти строки: 

 

Мы так частенько пели хором, 

Что надсадили голоса.

 

Какие строки блестящие! «Неужто ради талии переполнены абортарии» Какой социальный протест! Я уважал Игоря Киселёва, его тонкую лирику не только ради лирики и чувства…. Мы часто спорили о поэзии, спорили очень. Вот в 75-ом я летел в Москву по делам. Хорошо помню, что нужно было уже собираться, когда позвонил Игорь и сказал, что в троллейбусе прочитал 5 моих стихотворений, нужно срочно встретиться.

 – Игорь, я не могу, ну не могу… завтра уже лететь, а нужно ещё подготовиться. 

– Нет, приди.

 Я пришёл. Он одобрил стихи, хотя издать их не удалось.  Он был нежен, внимателен к другим. Когда Игорь чувствовал поэзию, он влюблялся в человека, в его творчество. А  вот эти строчки Игоря, посмотрите, какая мощь  исторической  реплики:

 

Сокрушая хребты врагам,

Смертоносным тараном

Шел Амир Тимур Гуроган

По земле ураганом…      («У мавзолея Тимура»)   

 

Прозрачная лирика – это прекрасно, но как можно забыть об этом размахе?

Игорь дышал поэзией, он ею жил, он оставил свой след, по-моему, в каждом из нас. И след этот ясный.

 

Геннадий Евлампиевич Юров:

 

И когда он разбился о скалы,

Что как сталь холодны и тверды,

Люди в сердце его отыскали

Раскалённый осколок звезды… (из стихотворения «Сказка»)  

 

О мальчике, который, вы помните, искал звезду. Приглашаю Леню, с которым мы прошли этот путь и ещё идем.

 

Леонид  Михайлович Гержидович:

С Игорем мы почти одногодки, разница в два года. Но в поэзию я пришёл тогда, когда он был уже зрелым поэтом. Я очень люблю стихи, но больше люблю спорт, и хотел свою жизнь посвятить только спорту. Хотя и стихи я читал, многое знал наизусть, они легко запоминались. Мне казалось, что поэты – это полубоги, это не люди.  Я не мог представить, что поэт может жить обычной жизнью, рядом с нами ходить, дышать и разговаривать. И вот, когда я учился в физкультурном техникуме, я вычитал в газете «Сталинское племя», что собирается литературное объединение, где будут присутствовать поэты. Дай, думаю, посмотрю на настоящих поэтов, хоть раз увижу. Там как раз собрались и обсуждали стихи  поэта Александра Кухно.  Когда после мы вышли, двое студентов пединститута и я, а один из них и был Игорь Киселёв, то решили по дороге ещё почитать  стихи.  Игорь читал что-то про берёзу, до сих пор помню последнюю строчку: «…а им гореть в огне». Это было о берёзах, которые срубили на дрова, но не только это в них  было, а берёзовый шелест, листья… Его товарищ прочитал какое-то предвзятое стихотворение о Константине Симонове, очень неоднозначное. Потом мне говорят читать. А я стихов не пишу, но могу почитать, если хотите, Пушкина, Некрасова, кого хотите. А Игорь говорит: «Если хочешь читать стихи, то почитай Есенина». И я оторопел. 

– Кого? – спрашиваю.

– Есенина. Ты что, не знаешь Есенина?

 Потом ко мне на съёмную квартиру пришли, чаю попили,  ещё поговорили, я почитал кое-что. Игорь мне говорит: «Если ты не читал Есенина и любишь поэзию, приходи завтра в читальный зал, я в библиотеке тебе достану, ты почитаешь». И вот на другой день в библиотеке имени Карла Маркса он взял мне четырехтомник 1925  или 24 года издания.  Я всю ночь читал, весь день, на занятия и тренировки не пошел, так меня захватило, стихотворений десять я переписал, до сих пор  их помню. 

А потом и сам стал писать. <…>

Потом даже с Игорем выступал и в Кедровке,  и у нас в Берёзовском вместе с ребятами. Помню, как  Игорь приехал со съезда Союза писателей в Москве, а мы собрались здесь, на «Притомье». Ну, думаю, сейчас Игорь расскажет, что там было в Москве,  всё же там такие поэты, писатели… Ждали мы чего-то нового, Игорь пришёл. И что меня здорово поразило. Я ведь сын  репрессированного, и, когда мы ходили, у нас за спиной всегда страх стоял,  прежде чем что-то сказать или написать, взвешивали каждое слово. А Игорь просто сказал: «Ребята, не обольщайтесь, у нас здесь, на «Притомье», вы больше получаете, чем получили бы там. Ну что съезд? Всё сводилось к одному: «ах,  какой гениальный поэт Сергей Михалков», «какой хороший поэт Сергей Михалков» или  «какой прекрасный поэт Сергей Михалков! Его обязательно надо оставить председателем Союза писателей», к этому всё и сводилось, на этом все выступления прошли и закончились. Больше  ничего мы там не получили».  Он  говорил прямо! Такого поэта ещё не было у нас в Кузбассе. Дай Бог, что подобный появится ещё у нас когда-нибудь, но это непревзойдённый поэт, это глыба. <…> 

 

 Владимир Спиридонович Ерёменко:

Я рад, что жил в одно время с Игорем Киселёвым, я рад, что живу в одно время с вами. И рад, что успел с ним познакомиться перед его уходом. Буквально за очень короткое время. Это тоже было на «Притомье», потом мы пошли всем «Притомьем» в ресторан «Томь»,  было очень хорошее, теплое время, вечер, разговаривали очень много, Игорь читал стихи. Саша меня познакомил, представил, я попросил прочитать стихотворение «Мариинск», которое очень любил, да и вы все любите. И чтобы объяснить ему, почему именно «Мариинск», я сказал, что сам родился и вырос в Мариинске. И он прочитал полностью всё стихотворение. У меня очень яркие впечатления, ощущения об Игоре, очень ясные, простые и светлые.  Я помню, как он идёт по улице в своей белой рубашке, и какой-то покой, какая-то чистота, какая-то простота веют от него. И вот эта же простота, когда читаешь его стихи. Время от времени, особенно когда тоска берёт, достаёшь книги наших поэтов. Я постоянно перечитываю сборниками. Игоря Киселёва так же, но его чаще других. Игорю я посвятил стихи:

Я до конца потерь не сознаю

И до конца даров не понимаю,

Но открываю книжечку твою

И всю её до буковки читаю.

 

Какая радость и какая боль!..

Не в силах смерти спрятать их в могилу.

Твои стихи – твоя земная соль,

Небесную имеющая силу.

 

Твоя душа – голубкою в раю!..

Своей душою о твоей страдаю,

Хоть до конца потерь не сознаю

И до конца даров не понимаю!

 

Геннадий Евлампиевич Юров:

У нас хочет взять слово ещё один очень хороший поэт –  Володя Матвеев, с ним мы прошли, действительно, от семинара 1959 года (межобластной семинар молодых литераторов в городе Кемерово), где мы присутствовали на зарождении литературы земли Кузнецкой. Володя Матвеев, правда,  очень добрый сатирик, и стихи его именно этим отличаются,  не злым накалом, а доброй иронией. И конечно, мы все друг друга знаем очень хорошо. Володя, выйди, скажи свое слово. 

 

Владимир Федорович Матвеев:

  Я хочу сказать, что уже не помню семинара. Дело в том, что внешних впечатлений каких-то об Игоре Киселёве у меня почти нет, он жил внутренней жизнью, поэтому надо читать его стихи, и тогда ты получаешь о нём представление. Были небольшие встречи, короткие, были поездки,  и действительно он выступал блестяще: зал,  не то чтобы плакал, но входил в   такое состояние, в такое настроение, что другим поэтам можно было и не выступать. Помню, читал он «Яблоко», а там сидели военные люди, бывшие воины Великой Отечественной, и так слушали, что после этого мне уже нечего было там делать. Но я не обижался. Меня поражала его необыкновенная  поэтическая культура. Каждый из нас по-своему начитанный человек. Игорь учился в пединституте в то  время, когда пединститут никак не способствовал росту культуры, не то что росту, а хотя бы утверждению. Ведь  было время, когда Есенин был под запретом. Я не могу понять, откуда у Игоря Киселёва такая мощная эрудиция, он всегда был на уровне той высочайшей поэзии, которая только и  существовала. Причём, у него никогда  по стихам  не определишь, кто был источником его вдохновения. Вот у Михаила Небогатова можно найти некоторые есенинские строки и интонации.  Читаешь книжку – и слышится есенинская интонация. Я пытался как-то определить поэтические источники Игоря. Мне показалось, что от очень хороших поэтов он шёл, особенно его философские стихи, разные, но очень тонкие стихи, интеллектуальные такие. Мне показалось, что где-то он шёл от Иннокентия Анненского. Эта напряженность, острый психологизм из «Кипарисового ларца». От Арсения Тарковского и его  «Земле –  земное» –  целостность духа, духовного мира человека, тяготение к классическому строгому стилю. И я потом не ошибся, когда увидел посвящение обоим Тарковским, отцу и сыну. От Давида Самойлова – лирико-философские стихи о новом поколении, об искусстве.

 В предисловии Александром Казинцевым много хорошего написано, он многое тонко подметил. Я имею в виду московскую книжку «Под солнцем и ненастьем». Но слишком мрачно он говорит, что в наше время такой поэт читается как-то по-другому, потому что кто сейчас читает такие романтические вещи…  Мне непонятно, что значит «по-другому»?  Поэт всегда созвучен тому времени, в котором читают его стихи, как Омар Хайям, который жил тысячу лет назад, а его читаешь как современника.

 

Геннадий Евлампиевич Юров:

 

Где  пил Гомер, где пил Софокл, 

Где мрачный Дант алкал,

Где  Пушкин отхлебнул глоток,

Но больше расплескал.           Юрий Кузнецов «Золотая гора», 1974 год

 

И так и хочется ринуться туда защищать Пушкина, но это вершина, самый большой счёт, который поэт может предъявлять себе и вообще поэзии.  Очень хороший поэт Юрий Кузнецов это передал в своих строчках. Так вот Игорь Киселёв всегда шёл туда (указывает вверх), как и другие поэты, туда, на эту вершину поэзии. Туда и Василий Фёдоров, когда писал «Проданную Венеру» и «Женитьбу Дон-Жуана», и Виталий Крёков в своих поэмах и стихах тоже туда (показывает вверх), и Игорь Киселёв  шёл все выше и выше. 

 

Вечер окончился, но не окончится путь Игоря Киселёва – поэта самых разнообразных интонаций, поэта нежной души и щемящей сердце тревоги за людей, за природу, за красоту, за чистоту внутреннего мира человека. Он остро ощущал связь со временем, был созвучен ему. Теперь осознаёшь: время изменилось, многое ушло, а стихи Игоря Михайловича всё так же  современны. Да, он всегда хотел быть услышанным, считал это важнейшим делом поэта. Его стихи уже нашли своих читателей и обязательно найдут новых верных друзей, потому что настоящая поэзия хранит человека от всех ветров, бушующих вокруг, от всех соблазнов, ранящих душу, она открывает удивительный мир для человека, а чаще – открывает человеку самого себя! Именно такими являются стихи Игоря Михайловича Киселёва – свет, к которому можно шагнуть!

 

Подготовила Светлана Старовойтова,

учитель русского языка и литературы,  г. Кемерово