«К самым родным и любимым» (О Н. Я.Троицком – редакторе газет «Комсомолец Кузбасса» и «Кузбасс»)

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Лики земляков

Автор: Таисия Шатская

Просмотров: 2561

2010 год, Выпуск № 1

В моем рабочем блокноте 2008 года есть такая страница. В самом верху написано и подчеркнуто: «Альбом». Под этим словом – следующая запись: «Дед по маминой линии Эдуард Эдуардович Ландезен. Дед – врач. Мама – София. По отцовской линии дед – священник». И далее большой лист чист. Даже о ком это, не помечено.

А было так.

В очередной мой приезд в Москву Николай Яковлевич Троицкий пригласил меня и моего «московского» сына Сашу на презентацию семейного альбома, над которым работал чуть ли не год, начав дело сразу после того, как в Центральном доме журналистов в феврале 2007 года отметили его юбилей – 85 лет. Юбилейный праздник и подвиг на это кропотливое (под каждым снимком – подробная подпись) занятие, завершившееся «изданием» двух солидных томов. Помнится, я схватилась за ручку, раскрыв блокнот на той самой странице. Профессиональная привычка. Николай Яковлевич от души расхохотался: «Вот еще что надумала!» И я убрала ручку вместе с блокнотом.

Тут надо кое-что пояснить. Троицкий был не просто редактор шестидесятых годов в газетах «Комсомолец Кузбасса» и «Кузбасс», он был «мудрый, проницательный редактор», как точно подметил один из его воспитанников Геннадий Юров. И вот что особенно значимо (ай да поэт!): «С отцовскою иронией и тактом нам верные подсказывал шаги».

Мудрость, ирония, такт… К тому же культура. Когда его место (Троицкого перевели в Москву) занял на некоторое время человек, заявивший: «Как захочем, так и будет», пришлось подумать над тем, что дело не только в грамотности.

Вот и прыгал вместе со всеми на волейбольной площадке наш Николай Яковлевич, и охотно запевал на вечеринках, и пианистом был азартным, и танцевал, и на шутки был горазд, но всегда оставался «над». Авторитет его был столь значителен, что я, например, не могла позволить себе написать о нем даже к юбилею. Не посмела. Вот и ручку с блокнотом спрятала, едва он по-доброму рассмеялся.

А снимки те просто перед глазами. Особенно вот этот: удивительно изящный офицер, участник Первой мировой войны, командир запаса Красной Армии, имеющий высшее физико-математическое образование, работавший нормировщиком на текстильной фабрике в Калинине (Твери). Яков Николаевич Троицкий. Расстрелян в 1937 году. Реабилитирован в 1957 году.

Фотоснимки воспринимались обостренно именно потому, что рассматривались после юбилея, на который съехались многочисленные родственники, в том числе из Твери, и рассказали много интересного. Например, об этом интеллигентном офицере. Оказывается, сохранились его письма с фронта Первой мировой войны любимой девушке в родную Тверь. Эти письма хранились десятилетиями и были переданы родным как раз в шестидесятые годы, когда сын расстрелянного офицера стал редактором. Об отце он молчал. Что было за этим, известно ему одному.

Как же встрепенулась, услышав о письмах, как, только теперь понимаю, беспардонно наступала на родного редактора: «Если вы не напишете, я напишу…» А ведь письма-то были не к Софии, будущей матери Николая Яковлевича, а к некоей Лии. Не урок ли для меня?

Кстати, банкет в одном из залов Центрального дома журналистов, собравший родственников и земляков юбиляра, живущих в Москве, был буквально пронизан духом скромности, порядочности и тактичности. Все начиналось с приглашения (если дама одна, как я или Анна Константиновна Навосардянц, то приглашалась с сыном), места были не только помечены, учитывалось соседство. Надо ли говорить, что доверительность, искренность были достигнуты самым естественным образом?

Юбиляр в свои 85 лет был строен (каждый день зарядка по 30 минут), пел, танцевал, костюм на нем сидел безукоризненно. С душевной теплотой вспоминал свою супругу Любовь Устиновну, без которой жил уже несколько лет. И все вокруг говорили о на редкость трогательной любви и умной дружбе этой пары, о сыновьях Яше и Викторе, о внуках и правнуках юбиляра. И выяснялось, что одних Николаев Яковлевичей Троицких разных поколений уже несколько.

Эти воспоминания нахлынули на меня в связи вот с чем.

Только что вышел десятый выпуск краеведческого издания «Красная горка», а в нем – семейная хроника военных лет в письмах под названием «Треугольнички надежды». Автор – Николай Троицкий. Спасибо главному редактору издания Геннадию Юрову за верность учителю, за то, что (так хочется думать) продлил его (не только творческую) жизнь этой работой. Нет, это не романтическая, юношеская переписка отца, по поводу которой я так погорячилась. Это письма самого Николая Яковлевича, участника Великой Отечественной войны. Письма домой. Очень простые. Житейские. А также письма его брата. Тоже с фронта.

Уже несколько месяцев нет Николая Яковлевича, но он живет в журнальных страницах, улыбается со снимка, сделанного во время приезда Геннадия Юрова в Москву в 2006 году. Восемь журнальных листов вместили около трех десятков писем и кратких комментариев к отдельным из них, а впечатление такое, что перед нами – вся жизнь большой семьи, характеры молодых и старых, взрослых и детей, связанных родством. И не только характеры. Обстановка и обстоятельства места и времени. А главное – способность воспринимать и преодолевать то, что совсем не просто пережить. Сдержанная и простая правда.

«Вооружившись большой лупой, читал с трудом: пожелтевшая бумага, выцветший очень мелкий сплошной карандашный текст, – пишет автор в предисловии. – Читал и как будто вернулся в ту далекую теперь пору, к самым родным и любимым. Кроме понятного волнения, воспоминаний и переживаний, подумал, что в этих строчках – живая военная история одной из миллионов советских семей».

Вот тут-то Николай Яковлевич скупо сообщает о своей семье, жившей до войны в Калинине-Твери: мама Троицкая Софья Эдуардовна – преподаватель немецкого языка, бабушка Ольга Андреевна Ландезен – пенсионерка, брат Андрей – школьник и он – студент физмата пединститута. В июле 1941 года, когда он уехал на фронт, мама приняла в семью его однокурсницу-невесту Любу (общежитие занял госпиталь). Кроме того, в семье оказалась маленькая племянница из Москвы, которую по-домашнему звали Тусей, она приехала на каникулы к бабушке. Все они едва успели попасть в последний эшелон эвакуированных в октябре 1941 года и после долгих мытарств оказались на станции Тайга, где Софья Эдуардовна и Люба стали учителями, а Андрей и Туся – учениками школы № 33.

«К семье в Тайгу я приехал из госпиталя в марте 1942 года, в апреле мы с Любой расписались в холодной клетушке Тайгинского ЗАГСа. Прожили в счастливом браке 62 года, – сообщает автор. – Сегодня из того состава семьи в живых остался я один… А теперь пусть говорят письма».

И письма заговорили.

Первое из-под Ржева, где жили родители Любы. «Доехали мы замечательно: я всю дорогу спал на нарах и проснулся, чтобы сходить за кипятком. Любаша! В последнем письме с дороги я писал тебе, что думал познакомиться со Ржевом несколько иначе. Ну, ничего не поделаешь…»

Письмо пишется с перерывами и полно оптимизма девятнадцатилетнего парня. «Всех нас влили в 888-й стрелковый полк и, представьте себе, как здорово получилось: нас построили, и командиры стали набирать людей к себе в подразделения (кричат «подъем!», допишу после)».

«Милые мои! Продолжаю письмо в несколько необычной обстановке: после подъема нам предложили пойти на речку мыться и стирать белье. Вот я постирал свои портянки, носки, полотенце, майку, помылся и продолжаю письмо».

Отчего же оптимизм по любому малейшему поводу? Наверное, дело не только в возрасте, прежде всего, в желании успокоить близких.

«И вот теперь я второй ящичный 1-го орудия 76 мм батареи 888 с.п. Вот так. Стало быть, Любаша, я не ошибся, когда писал тебе на карточке в прошлом году: «От бравого артиллериста». «Вообще мне кажется, что лучше устроиться было бы трудно»… «Я повторяю, пока доволен своим положением».

Даже когда «вступил в бой» и «пороху, так сказать, понюхал», думает об одном: «Основное, родные, вы за меня не волнуйтесь, так как я по-прежнему жив и здоров».

После тяжелого ранения осколком в правую руку пишет левой: «Одним словом скажу, что тот факт, что я остался живым, – счастье. И я тогда частенько подумывал, почему мне, собственно, так везет?»

Это сегодня можно поразмышлять о душевном состоянии, о том, как оно отражается на окружающих, как помогает выжить. А тогда?

«Сначала в госпитале я чувствовал себя удивительно паршиво. Плохо спал, раздражался из-за пустяков, психовал. Это, конечно, плохо, но я оправдываю себя тем, что здорово устал, издергался и физически, и духовно. После того, как удалось связаться с Тусей, и стали приходить ее телеграммы, я постепенно стал «входить в норму» и сейчас чувствую себя отлично. Ко мне вернулось и мое спокойствие, и бодрость, и выдержка».

Вот она, ниточка связи с родными, которая помогает принимать жизнь в лучших ее проявлениях. Узнав хоть что-то о семье, измученный болью и неизвестностью парень радуется яблоку в триста граммов. Госпиталь-то в Караганде. И опять пишет домой: «Мама ну никак не может хоть немного успокоиться – так и кипит, так и брызжет во все стороны энергией. Я уже молчу о письме главврачу. Ну а поездку в Караганду я никак не одобряю. Лучше я сам со временем прикачу».

И все-таки мама вырывается, правда, уже к младшему сыну Андрею в прифронтовой госпиталь близ Даугавпилса, когда ее тяжело раненый мальчик голову с подушки поднять не мог, и помогает военным медикам спасти сына.

Вот ее письмо из госпиталя от 1 мая 1945 года: «С праздником, большим и великим, мамочка моя! Праздновать начали вчера: пели, и так хорошо! Андрейкин голос, спаси его Господь, громче всех!»

Из писем мы узнаем, что мама и дядя Любы были угнаны в Германию и что у Любиной мамы, жившей последние годы в Кемерове, так и остался на руке лагерный номер. Узнаем о тяжелой жизни в тылу, о картошке-спасительнице, об удивлении перед тем, что в селе «пекут хозяйки пшеничный хлеб, режут его к столу столько, сколько хочешь».

Дважды встречаются среди писем P.S. из XXI века. Первый: «Наши дед и прадед по материнской линии – известные в Твери врачи. Одна из городских улиц в свое время носила их имя». В семье мечтали, чтобы Андрей стал врачом. Не стал. Вместо военно-фельдшерского попал в артиллерийское училище. После войны окончил истфак пединститута, был заведующим облоно, избирался народным депутатом СССР. И вот такая любопытная деталь: в составе делегации Тверской области был на праздновании 300-летия Санкт-Петербурга. Сотрудники Тверского архива показали ему тогда список делегатов, ездивших на 200-летие Санкт-Петербурга, среди них был Э. Ф. Ландезен. Прадед.

«Подобная перекличка и у нас с отцом. Он, оставив Московский университет, вольноопределяющимся ушел на Первую мировую войну. Недавно мы с огромным интересом и волнением читали его письма с фронта, сохраненные адресатом Л. И. Соловьевой… Наша с отцом военная история похожа». Речь как раз о тех письмах, о которых пришлось услышать на юбилее Николая Яковлевича. Вот ведь какой благородный виток. Получше иной восторженной повести.

И последний P.S.: «Много прожито и пережито. Даже общественный строй сменился. Но греет душу то, что при всех переменах и потрясениях в семьях и между семьями наших детей и внуков сохранилось главное: любовь, взаимное уважение, забота и поддержка».