Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Сердцевина (повесть-миф)

Рейтинг:   / 3
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Глава 14. Веселие горькое

Меж тем, война с германцами не просто продолжалась, а переросла в свою российскую внутреннюю разладицу, выплеснулось наружу всё, что внутри у людей накопилось. Тут уж не сквозняк – ветер шквальный. Многое о том говорили, но не совсем оно понятно, простому-то сибирскому мужику. А говорили, что где-то там, в Санкт-Петербурге, будто царя сбросили да сами власть взяли – кто сами? зачем взяли? – поначалу-то какое-то временное правительство… Потом большевики какие-то… Опять же разное говорили. Кто что. Кому верить?

Пётр так про себя думал, глядишь, побузят-побузят, да оставят дурь. Духом он теперь сильно окреп, телом высох, настоящий чернец с виду. В город и вовсе редко выходил, больше по необходимости да сынов иногда проведать, с внуками повидаться. К Иринке иногда в монастырь наведывался, совсем повзрослела дочка, строгая стала, серьёзная да набожная, видать хороший за ней догляд был. А разговоров тех пустых, что по улицам бийским ходят, он не слушал, не хотел их слушать. Знал, любая власть – она от Бога, а если иначе, то не власть это вовсе, а одна сплошная гордыня, ибо за всем этим – обида да зависть стоят с одной стороны, опять же обида да желание отомстить – с другой, а вовсе не думы о благе общем. А то ещё и такое – «гори всё оно синим пламенем»! Вот и горело. А задуматься если, всё это вкупе есть грех великий, не иначе.

Но народ-то промеж собой разговоры те всё разговаривает, да пересуды всякие ходят. Говорят, и здесь те большевики объявились, да другие разные, которые их, большевиков тех, не хотят будто. Словом, неразбериха да сумятица. Власти теперь, что скорлупки от семечек отлетают, не успеют одни сесть да седалище своё в кресле утвердить, глядишь, а уж другие подошли им на смену, да не просто так, с ружьями да саблями, всё норовят предшественников из кресел пинком под зад, а то и похуже что… А народ кучкуется на улицах, шумит что-то, митинги какие-то устраивает, словом, баламутное время.

Мишка Сычёв, тот вон сел в свой аэроплан да в Прибалтику упорхнул, говорили, в подмогу какому-то генералу Юденичу. А когда Колчак Александр Васильевич в Омске на власть сел – говорили об нём, будто он правитель всея Сибири есть, то и Мишка тут как тут, обратно в Бийск вернулся. Видать не срослось у него там что-то с Юденичем тем. Вернулся да снова за свои чудачества взялся. Да так разошёлся паршивец, что просто срам один, глаза бы не смотрели, уши бы не слышали.

Самой фешенебельной гостиницей в городе в ту пору были нумера Макарова, с роскошной ресторацией, с оркестром, с шансонетками. Когда хозяину заведения Макарову докладывали, что нынче Миша в городе, то он давал приказчику распоряжение:

– Немедля всю новую мебель на старую поменять! Да зеркала все сымите!

– Чё так? – интересовался приказчик.

– Мишка приехал, гулять будет!

Знал Макаров, пьяный Миша – буйный сильно, мебель начинает крушить, а особенно зеркала ему не по нраву, их он вдребезги разбивал. Пил сильно Миша в последнее время, что, как известно, не очень лицо человека красит – а потому лицо у Сычёва отекало, глаза были красные почти постоянно, а под ними мешки висели, да нос вперед торчал. Глянет он на себя в зеркало, ну, не лицо – чисто морда лошадиная, уже ничего от того франта Миши, который из швейцарского пансиона вернулся. А потому, чего на свою морду в зеркала глядеть! Бах – и вдребезги!

В первую очередь, Миша старался всех собутыльников упоить, чтоб на пол попадали. Когда это случалось, прислуга разносила их бесчувственных по номерам. Вот тогда-то Миша оставался один с двадцатью шансонетками. И тут фантазия его разыгрывалась, сам он наряжался елочкой, а в качестве украшений навешивал на себя ассигнации, чекушки, мерзавчики, шкалики с водкой и различные фрукты и сладости. Начиналось всё вполне благопристойно: шансонетки водили вокруг него хоровод, пели песни, а он одаривал их подарками. Причём подарок получала та барышня, которая снимала с себя что-нибудь из одежды.

К утру же случалась такая картина: Миша, как и в вечор, сидел посереди комнаты, но украшений на нём уже почти не было. Особенно быстро таяли ассигнации. Шкалики и мерзавчики были опорожнены и валялись на полу. Миша по-прежнему сохранял благопристойный вид – был одет так же, как вечером. А вот шансонетки были абсолютно голыми. Об этих Мишиных фокусах знали только особо посвященные лица, он не любил, чтобы об этом много болтали. Однако мир слухами всё же полнился.

Чуть раньше, в 1917 году в соседнем Горном Алтае на волне всех революционных событий было создано государственное образование алтайцев – Каракорум-Алтайская окружная управа. А возглавил её, как самый известный представитель коренной национальности художник Григорий Иванович Гуркин. Еще в период становления работал он в борзёнковской мастерской иконописцем. Позже занялся живописью всерьез, на своеобразие его работ обратил внимание знаменитый русский живописец Иван Иванович Шишкин. Гуркин учился у него в академии и к тому времени действительно был в Горном Алтае фигурой довольно известной. Вот из-за этой известности и сговорили его возглавить вновь провозглашённую по декрету «О праве наций на самоопределение» автономию.

И теперь Архип вспоминал о Гуркине, как об очень талантливом мастере. Хотя слегка посмеивался над нынешней его должностью:

– У них там теперь в Улале через одного все – министры да замы… Своя управа, своё войско…

– И даже своя резиденция в Бийске, – подхватывал кто-то из мужиков. – На Исаевской… Как раз сегодня Григорий Иванович туда приехал.

Обычно Гуркина в его «государственных» поездках теперь всюду сопровождала конная сотня. Приехав в Бийск, Гуркин останавливался в резиденции, а армия распределялась на постой в близлежащих домах. Пока Григорий Иванович дела государственные вершил, эскорт его отдыхал, случалось, и пили сотенные в местных «наливайках», бывало и нешутейно пили, хмелели быстро, в силу своей природной непредрасположенности ко всякому алкоголю.

Одно такое питейное заведение на улице Успенской принадлежало мещанину Кузьмину. Называлось оно просто «столовая», а особой примечательностью той столовой было то, что, имеющие специальные удостоверения «военно-увечного», проще говоря, раненые на войне, обслуживались в ней с особым вниманием и со всяческими льготами. Столовую эту Кузьмин открыл еще в 1915 году, но она существовала и до сих пор. Такое долгожительство объяснялось тем, что кормили там вкусно и дешево, наверное, поэтому новые многочисленные власти и проявляли к заведению такую лояльность.

Как и во всех заведениях такого рода, были там и свои завсегдатаи. Одним из колоритных завсегдатаев кузьминской столовой слыл корнет по фамилии Сердитых. Он как бывший фронтовик, имеющий ранение, пользовался правом обедать у Кузьмина и, надо сказать, пользовался часто и своеобразно. Обычно он подъезжал к столовой на своем жеребце – Ваське и оставлял его внизу без всякой привязи. Поднявшись по широкой наружной лестнице, Сердитых спрашивал:

– Пиво есть?

Половой отвечал:

– Есть.

Тогда корнет кричал громко, обращаясь к жеребцу:

– Васька, пиво есть!

И покупал ведро и кружку. Когда половой приносил пиво, Сердитых звал во весь голос:

– Васька, пиво принесли, подымайся!

Конь резво заходил вверх по лестнице, он, как и хозяин, очень уж пиво любил. Но хорошее пиво всегда сильно пенится, и над Васькиным ведром поднималась большая шапка. А жеребец торопился, ему это ужасно не нравилось, и он начинал фыркать, сдувая пену. Хочет он пива попить, но только опустит морду в ведро, – пена ему все ноздри и глаза залепит. Васька нервничает, хвостом машет...

В тот день, о котором речь ведем, в столовой как раз сидел один из каракорумцев, сотник гуркинский, тоже пиво потягивал. Интересно ему стало, как это конь пиво пить будет, он подошёл поближе и стал наблюдать. В этот момент, раздосадованный на пену Васька махнул хвостом. Хвост захлестнул руку сотника, обвился вокруг его запястья и кружка, зажатая в руке, опрокинулась прямо на одежду. Это вызвало у всех окружающих бурный взрыв смеха. Осмеянный и оскорбленный каракорумец выхватил из ножен шашку и плашмя ударил ей коня по крупу. Конечно, Сердитых не мог снести такой обиды, нанесенной Ваське. Как настоящий корнет, он тут же вызвал сотника на дуэль, и она состоялась бы здесь же и немедленно, но тут с улицы кто-то крикнул:

– Наших бьют!

Тотчас набежали гусары, сгоряча даже хотели выступить против сотни каракорумцев. Однако до побоища дело не дошло, быстро вызвали полицию, и зачинщики были арестованы. Гуркину же, во избежание дальнейших осложнений, предложили немедленно вывести сотню из Бийска. Тем, к счастью, и закончился этот межнациональный пивной конфликт, возникший, как и все подобные ситуации, практически из ничего, можно сказать, из пивной пены.

Впрочем, и сама автономия просуществовала сравнительно недолго: уже в апреле 1919 года колчаковцы арестовали неудачливого правителя «за сепаратизм и измену Родине». Выпущенный под залог, поскольку в его административной деятельности «практических действий» не нашли, художник поспешил уехать в Монголию, откуда в 1920 году перебрался жить в Туву.

Коснулись революционные потрясения и Вани Рыбакова, его спиртовый завод и двухэтажный деревянный отцовский дом, с балконом, с резными наличниками, с подвалом, революционные власти попросту конфисковали. Он практически остался нищим и ютился приживалкой у одного из своих бывших рабочих. Много пил.

Уже трудно было узнать в нем того ершистого, задиристого Ваню, застрелившего «немецкого шпиёна», лицо его обрюзгло, сам он тоже потучнел, а розовый бант, который он гордо носил после отсидки, превратился в грязную, засаленную ленточку, уныло висевшую на его груди и служившую Ване то носовым платком, то салфеткой.

Его часто можно было видеть на берегу реки, где работали многочисленные бригады плотников. Когда Ваня подходил к работающим, они всегда наливали ему – из уважения, из жалости ли – рюмочку.

Бывало и так, что прежде, чем налить, куражились,

– На-ка вот. Угадаешь, чья самогонка – еще нальем!

Ваня на кураж тот внимания не обращал – в его ли положении – смирен он теперь был и всемерно покорен судьбе. Бывало, ошибался в определении изготовителя, но чаще – угадывал, по части спиртного дегустатор он был отменный. Тогда восхищенные мастеровые наливали ему ещё, потом ещё и ещё. Подвыпивший уже крепко Ваня рассказывал им истории про тюрьму, про своё геройство во славу России-матушки и много ещё про что.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.