Виктор Арнаутов. Человек-айсберг (К 100-летию со Дня рождения писателя Геннадия Молостнова)

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Лики земляков

Автор: Арнаутов Виктор Степанович

Просмотров: 3346

2012 год, Выпуск № 4

Три цифры сегодня соседствуют с этим именем: 100, 50 и 5.

31 августа 2012 года исполняется 100 лет со дня рождения журналиста, прозаика, поэта, фантаста, члена Союза писателей СССР Геннадия Модестовича Молостнова. А ровно  50 лет назад, при образовании Кемеровского отделения Союза писателей, он был в числе первой пятёрки его личного состава.

Геннадий Молостнов – «гусар и ерник» – назовёт его один из мэтров  кузбасской литературы, широко известный за пределами не только  Сибири, но и России писатель Гарий Немченко.

«Гена Молостнов снова где-то в отъезде, – сделает запись в своём дневнике от 16 сентября 1960 года поэт и хроникёр Михаил Небогатов. – Этот постоять за себя умеет!»

Валерий Берсенев, литератор из Междуреченска, отец которого был дружен с Геннадием Модестовичем, вспоминает: «Геннадий Молостнов жил у нас неделю. Помню, стоит он перед зеркалом, подкрашивает свои волосы ореховым настоем, подмигивает мне: «Вот, Валерка, можно и на свидание идти». Ему было тогда 55 лет».

Биографические сведения об этом русском  сибирском писателе крайне скудны. А порой – запутаны и противоречивы. Летописец кузбасской литературной жизни Михаил Александрович Небогатов в своих дневниках, по крайней мере, в изданной книге «Поэт. Дневниковые записи» (2006 г.), упоминает эту фамилию лишь пять раз. И то – предельно кратко. Забегая вперёд, замечу, что именно Небогатов был редактором сборника его стихов «Весна»  и книги-повести «К свету», напечатанных в Кемеровском книжном издательстве ещё в первой половине пятидесятых годов.

И в каталоге «Писатели Кузбасса» (за 1980 г.), составленном В.М. Лащевской и Т.М. Смольской,  о нём не найти много  информации. Там значительно большее место занимают библиография его печатных изданий и критические статьи на его произведения. Удивительно, но факт: в подшивках областных газет за 1962 год, в его пятидесятилетний юбилей и год образования Кемеровского отделения Союза писателей, лишь  «Комсомолец Кузбасса» от 31 августа поздравил его, поместив графический дружеский шарж (в стиле Н. Бурцева) с эпиграммой (в стиле М. Небогатова), обыгрывающей название его первого романа:

Не старят писателя годы любые,

Когда у него от забвения бронь.

Будут новинки! Душевный огонь

Не поглотили «Огни голубые».

А в год его шестидесятилетия (1972 году) Геннадия Модестовича уже не было в Кузбассе.  Об этом свидетельствует В.М. Мазаев, Председатель Правления СПК, подводя десятилетний итог Кемеровской областной писательской организации. В статье «Десять лет – возраст зрелости» («К. К.», от 17 июня 1972 года) он пишет, что к сожалению, несколько человек по разным причинам уже уехали из Кузбасса. Среди уехавших он называет и Геннадия Молостнова, перебравшегося в Красноярск. 

Зато ему, как писателю СССР,  посвящены статьи, пусть и весьма лаконичные, в Краткой Литературной  энциклопедии – за 1967 год и в Большой биографической энциклопедии.

Напрашивается вопрос: почему так мало сведений о нём? Думаю, тут не трудно будет  догадаться, прочитав о нём в энциклопедиях следующее (курсив тут и далее – мой): «В 1941 году окончил высшую школу НКВД, во время Великой Отечественной войны служил в СМЕРШе, был ранен, после выздоровления направлен курьером дипохраны в США. Вернулся в СССР в 1947 году».

Ещё красноречивее об этом говорят воспоминания его знакомых. Так, молодому журналисту и начинающему прозаику Гарию Немченко, Геннадий Модестович, подарив свою книгу, сделал автограф: «Гаря! Уважаю в  тебе непокорность». После этой дарственной  записи Немченко отреагирует: «Ну, как теперь ему должное не воздать, полковнику внешней разведки, аналитику и провидцу?»

О факте пребывания Молостнова в США свидетельствует и Валерий Берсенев: «Гостил у нас неделю Геннадий Модестович после своей командировки в Америку. Там он участвовал по линии КГБ  в группе поддержки самого Абеля. Приехал на родину совершенно седой…» Для тех, кто не знает, кто такой Абель, сообщу, что это – один из самых известных теперь наших разведчиков времён «холодной войны» (особенно после замечательного художественного фильма «Мёртвый сезон»), обмененный в 1962 году на сбитого советской ракетой, уже над небом Урала, американского военного лётчика-шпиона Пауэрса.

Геннадий Модестович Молостнов родился 31 августа 1912 года в деревне Чуркино Владимирской области.  Его отец воевал в Сибири против Колчака, вернувшись домой «еле живой». После смерти отца мальчик попадает в детский дом, затем  до  1925 года был подпаском. Потом  уже окончил курс малограмотных. В Кольчугине (Владимирская обл.) учился в  ФЗУ и работал слесарем.

Память детства сохранила яркие картины малой родины того времени, которые возникают у Молостнова в его поэтических воплощениях и в прозе:

Вот оно, Чуркино наше –

Щетина соломенных крыш.

И ворон над лошадью павшей

Тревожит весеннюю тишь.

А вот – и поля-чресполосицы,

Ручьи, как слеза, свежи.

Анна, что сгибла в заносицу,

У края дороги лежит.

В руке – с подаянием сумка…

 

 В Чуркино он перенесёт и место действия  своего романа «Даруя жизнь»: «Бедно было Чуркино. Соберёт нищий в соседней деревне милостыню, а в Чуркино идёт продавать. Почти все избы под соломой. В Чуркино только один дом Евграфа Парфёновича под железом. Сквозь сорванную бурей солому кое-где виднеются голые стропила, напоминают они кресты на кладбище».

«Когда Владимир Ильич Ленин начинал проводить в жизнь свой мудрый план электрификации страны, в нашей Владимирской деревне Чуркино керосином освещались два дома, остальные – лучиной и коптилками, – вспоминал писатель. – Выйдешь на крыльцо зимней ночью, и жуть возьмёт от чёрной тишины, от голодного волчьего воя».

 

Комсомольская и партийная работа молодого Геннадия не осталась незамеченной. Он получает направление на учёбу в Ленинградский  институт журналистики. После окончания института и  распределения  работает в редакциях куйбышевских газет. И всё это – ещё до войны. Так что, с образованием у Геннадия  Молостнова, в отличие от некоторых  кузбасских писателей-фронтовиков, было всё даже очень неплохо. К тому же – высшая школа НКВД, окончание которой приходится на начало войны. В послужном списке Геннадия Модестовича значится участие в боевых операциях на Халкин-Голе, Хасане, Финской кампании. До 1943 года он проходит службу на оперативной работе  в СМЕРШе.  Был ранен и после выздоровления получает рекомендацию для работы в МИДе – в США…

Ему ли после всего этого не суметь постоять за себя и не смотреть     «на всех нас свысока»? – как отметит в своих  дневниках  Небогатов.

Судя по всему, взаимоотношения у Геннадия Модестовича с кузбасскими коллегами по перу складывались весьма натянутыми и официальными. Опять же, может быть, ещё и потому, что в отличие от них, бессребреников, пребывающих, как тот же Михаил Небогатов, в постоянной нужде, деньги  у Молостнова водились, и весьма немалые. Так, в записях М. Небогатова от 16 сентября 1960 года  читаем следующее: «Говорят, что Молостнов получил в Новосибирске 86 тысяч рублей» – видимо, гонорары за публикацию своих романов в «Сиб. огнях» и книгу в Новосибирском книжном издательстве.  Сумма эта, если летописец называет её верной, весьма и весьма внушительная, по тем меркам на неё можно было купить автомобиль «Волга» и ещё бы даже осталось  не менее трети…

Попав в Кузбасс и устроившись на журналистскую работу, Геннадий пробует себя  не только как публицист, но и в  качестве поэта и прозаика. Надо заметить, что многие наши писатели первой волны, да и нынешние, прошли богатую журналистскую практику в областных, городских, районных газетах, а то и в многотиражках. Эта практика сыграла в их писательских судьбах двоякую роль. С одной стороны – она способствовала освоению ремесла, «набивке руки», умению манипулировать словом, быстро откликаться на злобу дня; с другой – журналистские приёмы и штампы зачастую не позволяли вырваться из очеркового плена, обедняли художественную образность и жанровый стиль рассказа, повести или романа. И в первую очередь это касалось тех журналистов, кто принимался за художественную прозу.

Писать бы Геннадию Модестовичу то, о чём он хорошо знает – о войне, о репрессиях, о работе энкавэдэшников, о СМЕРШе, о внешней разведке и дипломатических миссиях… Куда там! Время-то какое…На всём – гриф секретности. Впрочем, на многом из того времени – и до сих пор ещё. Можно было говорить в «полный голос», митингово, да и то лишь в мажорных тонах – о трудовых буднях и подвигах нашего народа, да чтобы всё это  – непременно под чутким руководством партии,  «ума, чести и совести эпохи». К тому же – Кузбасс. А тут – шахтёры, металлурги, строители, химики… Вот и принимается Молостнов уже в 1948 году  за крупное полотно – о жизни и труде шахтёров Кузбасса, словно соперничая с самим Александром Волошиным, работающим над романом «Земля Кузнецкая»…

С 1949 года стал регулярно издаваться литературный альманах «Сталинский Кузбасс», позднее переименованный в «Огни Кузбасса». И уже с самого первого номера в нём печатается Геннадий Молостнов. Сначала это была подборка стихов «Партизанская дорога». А уже во втором,  третьем и четвёртом  номерах альманаха помещаются его рассказы, в числе которых – «Корнеич» и «В американском городе». Пятый номер альманаха, вышедший в 1952 году, напечатал главы из первого романа «Голубые огни». А в следующем, 1953 году, московский журнал «Октябрь» в двух номерах  даёт этот роман в полной версии. В этом же году в Кемеровском книжном издательстве «Голубые огни»  выходят отдельной книгой, правда, с обозначением как «повесть».

«Голубые огни» – без сомнения, символ всего нового и светлого, индустриального, послевоенного, с энтузиазмом и самоотверженностью простого трудового народа и его авангарда – партии.

Сюжет повести закручен вокруг того, что на одну из новых шахт Кузбасса – «Первую», что невдалеке от областного центра, – направляется парторг ЦК Колыхалов Александр Макарович – как «инженер человеческих душ», как комиссар-посредник между рабочими и руководством шахты, как справедливый третейский судья: всему этому его обязывает партийная должность. Там-то он и комиссарит, организовывая молодёжные комсомольские бригады, соревнование между ними, устраивая быт молодых шахтёров, на практике доказывая преимущества механизированного цикличного труда  в забоях над рутинными дедовскими методами… Ну, и личная жизнь, досуг, любовь, соперничество – как без этого?

Кажется, что автор попал в струю, к нему приходит известность среди массового читателя не только Кузбасса, но и всей страны; уважение собратьев по перу… Можно бы помечтать и о большой премии, как у того же  А.Н. Волошина, и о лауреатских званиях и титулах… Ан, нет. Не тут-то было.

Вместо всего этого на него обрушивается лавина критики – от местных журналистов и преподавателей-филологов и до столичных профессиональных литераторов. Простое перечисление одних лишь заглавий статей говорит само за себя:

«Без поэзии» (Ал. Былинов – «Лит. газета», 1953, 23 июля);

«Робким пунктиром» (А. Павловский – «Комс. правда», 1954);

«Замысел и его исполнение (об образах партийных работников) (П. Белоус – «Кузбасс», 1953);

«Против серости в литературе» (З. Кедрина – «Лит. газета», 1955) и т.п.

В чём только не обвиняют автора, в том, что:

– не удаётся опоэтизировать увлекательный труд  партийного организатора;

– «инженер человеческих душ» парторг Колыхалов живёт в романе почти вне своего дела;

– нет поэзии в труде молодых шахтёров (Смыслова, Хазирова, Ткачёва);

– вяло рассказано о соревновании между бригадами;

– роман оставляет читателя равнодушным;

– жизненные конфликты и трудности намечены лишь робким пунктиром, выглядят искусственно-игрушечными;

– молодые рабочие (Ткачёв, Хазиров) ничем не отличаются друг от друга;

– стремление идти не от жизни, а от разума неизбежно приводит к штампам;

– небрежен слог: он то чрезмерно сух, то отличается излишним пафосом, герои разговаривают искусственным слащавым языком;

– материал не осмыслен, не организован для выражения большой волнующей темы…

З. Кедрина по поводу романа написала: «Если изобразительные средства тусклые и невыразительные – тускнеют и образы героев. Вялый язык произведения, безличный к предмету, о котором идёт речь, не станет ярче от внешних украшений»…

И это – лишь  мизерная часть того, что было написано об авторе и его романе «Голубые огни».

Но – «за одного битого двух небитых дают» – такова русская пословица. Правда и другое: от того, что тебя постоянно называют ослом, можно и самому в то уверовать. Однако, не так-то просто одними словами сразить бывшего фронтовика, сотрудника внешней разведки! А тут и время наступило переломное. Не стало «отца и вождя всех времён и народов» Сталина, которому славословили в «Голубых огнях» все – от простых работяг-шахтёров и до начальства с партаппаратчиками. Получил своё и всемогущий шеф НКВД – Л. Берия, ошельмованный, как палач,  развратник, предатель родины и шпион  иностранных разведок. В 1956 году, на 20 съезде партии, Н. Хрущев развенчал культ личности Сталина...

Учитывая конструктивную критику и конъюнктуру – свежие веяния во внутренней и внешней политике, – Геннадий Молостнов кардинально перерабатывает повесть «Голубые огни» в новую версию, озаглавив её «Их нельзя остановить», и пишет продолжение, второй роман дилогии – «Междуречье». Первая часть дилогии выходит в 1958 году отдельной книгой, вторая – сначала проходит журнальную обкатку в «Огнях Кузбасса» (1958 год), а следом – в «Сибирских огнях» (номера 1,2,3 за 1959 год). В это же время романы печатаются отдельными книгами в Москве, а в 1962 году дилогия издаётся Кемеровским книжным издательством уже единой книгой.

И опять, наряду, казалось бы, с заслуженным  признанием (принят в ряды писателей СССР, вошел в первую пятерку Кемеровского отделения Союза писателей, печатается в местных, региональных  и столичных журналах, издаётся отдельными книгами) – потоки недоброжелательной критики.

Так, известный  кемеровский краевед и журналист Иван Балибалов в «Комсомольце Кузбасса» от 17 мая 1960 года печатает острую статью под названием «С кого они портреты пишут?» и с подзаголовком «Парадоксы «Междуречья». В ней критик задаёт убийственные вопросы: «Имеет ли автор  представление о том, что он пишет, был ли он хоть раз на шахте?» И добавляет: «И не в дилетантском изображении производственной жизни горняков главный порок романа, а в идейных просчётах. Хотел этого Молостнов или нет, но у него в романе  замысел подчинился   диаметрально противоположному. Хотел нарисовать героя современного Кузбасса – получился Хлестаков, хотел нарисовать друзей Пухарева умными и проницательными – вышли до обиды глупыми и смешными…»

Сразу три автора – Д. Ялевский, В. Бакатин и П. Терехов обрушились на роман статьёй «Книга, далёкая от жизни», опубликованной в «Кузбассе» за 11 октября 1959 год.

А между тем, роман «Междуречье» выходит в Московском издательстве в 1964 году отдельной книгой. Ну, не парадокс ли? И ведь не секрет, что в то время, чтобы напечататься в толстом журнале или тем более в книжном издательстве, да к тому же ещё и столичном – рукописи автора предстояло столько пройти… На пути её стояли рецензенты, редактура, корректура, цензура – не чета нынешним вседозволенным самиздатовским книжонкам, в авторском редактировании, тиражом в 100-300 экземпляров.

Помимо прозы, к середине 50-х годов у Молостнова накапливается уже и достаточное количество стихов, чтобы объединить и издать их отдельным сборником. Такая книжица, с непритязательным названием «Весна»  издаётся в Кемерове под редакцией поэта Михаила Небогатова. В ней несколько блоков,  группирующих стихи по тематике.  Не обходится здесь и без  идеологии, возвеличивания партии и вождей.

И меня ведёт от боя к бою

Партия дорогою побед.

Беспредельны, солнечны просторы.

Словно вдаль гляжу из-под руки –

Всё моё: поля, леса и горы,

Фабрики, заводы, рудники.

Я на всё теперь имею право:

На ученье, отдых и на труд.

Для меня – и тихая дубрава,

И цветы, и росы поутру.

Идеологически направленно выглядит и цель, куда стремится ведомый: туда,

Куда свободно и широко

Указывает Ленина рука.

Не без гордости и не без пафоса Геннадий Молостнов рисует  послевоенный Кузбасс и горняков:

Таёжный край. Задумчивые дали,

Леса, поля, заводы, рудники.

Скажите мне: вы где ещё видали

Таких людей, как наши земляки!

Кузнецкий край! Тебя не встретить краше,

Ты весь в огнях, в строительных лесах.

Кузнецкий край – родное сердце наше.

Ты, как солдат бессменный, на часах.

И совсем на контрасте, в поэме «Раздумье» встают картины дореволюционной, крестьянской лапотной России:

У кого много ребят – одевай суму до пят.

А кто милостыней сыт – видно, миром не забыт.

Кто куски сбирает – тот не унывает,

Унывает тот, кто сеет да жнёт…

Игорь Кобзев в газете «Кузбасс» от 25 августа 1956 года отметит в рецензии, что «горячая привязанность  к своему краю, пристальное внимание к окружающей жизни, к людям, его охотничьи скитания по тайге подсказали темы лучших стихотворений. Стихи Молостнова о любимом крае по-есенински выразительны, но не копируют его:

«Осенним днём синеет даль,

Костром горит околица;
Прозрачный воздух, как хрусталь,

Того гляди, расколется».

Из номера в номер, во второй половине пятидесятых годов печатаются новые стихи, рассказы и повести Геннадия Молостнова в альманахе «Огни Кузбасса».

Журнал «Сибирские огни» в первом номере за 1957 год публикует его новую повесть «К свету». Вот её начало, переросшее позднее в роман «Даруя жизнь» – с последующими редакциями и изданиями:

«Ветер дул вдоль Енисея от Туруханска. Ударяясь в скалистые выступы берегов, он вскидывал  облака снежной пыли и мелкой щебенки, гнул прибрежные деревья, обрывал хвою. Нет-нет, да и взвивался одинокий листочек, невесть где отысканный ветром, и, промелькнув желтой бабочкой, терялся в белой кипени. По льдистой дороге, прикрывая окоченелыми руками лица, шли ссыльные…

А в это время в стороне, в небольшой деревеньке мирно текла жизнь. В первой от тайги избе жарко пылал комелёк, бросал на чистый пол шаткий отблеск огня. Пахло жирными щами и свежим хлебом».

Очень удаются Молостнову в этой повести описания сельского быта. Вот как опоэтизировано он пишет о русской печи – необходимом атрибуте каждой деревенской избы:

«…Овеянная сказаниями о Змее-Горыныче, Микуле Селяниновиче, увешанная бельишком для просушки, с варежками на шестке, ты вошла в крестьянскую избу мудрой волшебницей. Тёплая, тараканная, нескладная, закопчённая, ты стоишь, подогнув дубовые половицы, опираясь на помело и ухваты, прислонившись к бревенчатой стене, русская, глинобитная печь! Да разве не по сердцу дедушке Илье кислые щи твои, блины-прыгунцы да картошка-развалиха! Не на тебе ли под дерюгой любили и шептали ласковые слова, рождались и умирали прадеды? Эх, да что может сравниться с тобой, отрада старушья! Озяб – на печь. Простудился – в печь. Уголёк для наговора  и золу на щелок – всё даёшь. На тебе прятались крестьянки от пьяных мужей и кручинушки тяжкой. Заскучает молодушка-солдатка, придёт ей на ум грешная мысль – на печку юркнет, хворой прикинется. А отлежится там, проплачется – глядишь, снова лебёдушкой ходит!  Без тебя бы дуги не согнуть, каравай не испечь, не сварить бы хмельной браги. Да и плясать-то, как говорится, от тебя начинали.  Боком-боком пойдёт мужик, шир-шир лапоточками, да как выбросит вдруг коленце, как встряхнёт буйной головушкой, даже ты развеселишься, ходуном заходишь – ходи изба, ходи печь!»

А между тем, Геннадий Модестович, ведёт  достаточно активную жизнь в литературной среде Кузбасса и Сибири. Так, в 1959 году в Кемерово проходит семинар молодых писателей Сибири, на котором он выступает в качестве одного из руководителей. Он высоко оценил стихи тогда ещё довольно молодого поэта-машиниста Виктора Баянова: «Вот они, зеленеющие всходы, на литературной ниве нашего края!» Его приглашают на творческие вечера, в литературные студии, библиотеки, дома культуры. Валерий Берсенев так описывает один из эпизодов подобных встреч Геннадия Молостнова:

«В Осинниках произошел один случай. Наша литературная группа захотела встретиться с писателем-профессионалом. Мой отец и дядя Гена усиживали уже вторую «маленькую». «Дядя Гена, говорю, как же ты выступать будешь?» «Ничего, Валерка, прорвёмся!». Пьяненького дядю Гену привезли в ДК «Шахтёр». Вот объявили  Геннадия Модестовича. За время, пока он шел из гримёрки на эстраду, произошло чудо: перед нами стоял совершенно трезвый человек! И он начал читать:

«Там, где бурелом и валежник,

Где таёжная глушь и гарь,

Зоревал, токовал мятежный

На заре молодой глухарь…»

Зал слушал так, что слышно было движение шторы – от весеннего ветерка в открытом окне».

На начало шестидесятых годов, видимо, приходится один из пиков его литературной активности.  Он рассылает свои рассказы и повести в различные толстые журналы.

Так, из «Сиб. огней» от главного редактора приходит письмо, датированное 24 дек. 1960 г.: «С большим удовольствием читал «Партии рядовой». Очень добротно пишешь. Дай бог другим владеть так языком, так знать и видеть детали жизни…»

Главный редактор воронежского журнала «Подъём» Ф.С. Волохов 1 марта 1962 года шлёт автору ответное письмо: «Рассказы о любви прочитал. Предложу членам редколлегии. Что касается публикации, будем думать о четвёртом-пятом номерах. На учёт мы тебя охотно возьмём. Видимо тебе надо будет приехать в Воронеж».

В это же время на «Мосфильме» организуется новое творческое объединение писателей и киноработников, куда из известных прозаиков вошли Ю.В. Бондарев и Г.В. Бакланов. Директор объединения П. Данильянц направляет персональное письмо Г.М. Молостнову: «Нам хотелось бы, чтобы Вы, уважаемый Геннадий Модестович, приняли  в нашей работе самое заинтересованное участие. Вы умеете живо, достоверно, со многими точными подробностями рассказать о виденном. Не хотели бы Вы попробовать свои силы в кинодраматургии? Возможно, увлечёт Вас тема молодёжи, поехавшей на стройки Сибири?»

В ответ на  данное предложение Геннадий Молостнов отправляет на «Мосфильм» две заявки на сценарии, одна из которых называлась «Мама меня ветром звала». Место действия – строительство Запсиба. При этом он ссылается на то, что основные мысли этого сценария изложены уже в очерках «Чтобы не остывали сердца», опубликованном в журнале «Октябрь» и «По пути к знаменитости», напечатанном в «Литературной газете».

В открытом письме «Эстонским друзьям» он сообщает: «О горняках я написал уже две книги, сейчас собираюсь сменить место жительства, уехать на несколько лет на село и начать новую книгу о хлеборобах, о том, как там, на селе, развернётся борьба за выполнение решений партии и правительства и как свершится победа».

Мало кому известно о переводческой деятельности Геннадия Молостнова. А, тем не менее, он делает переводы с бурятского Ш. Балдуева. Журнал «Байкал» в 1964 году публикует его перевод под названием «Счастья тебе, Садылма».

И всё это – лишь то, что видимо его коллегам-писателям, библиотечным и клубным работникам, читателям,  что на поверхности, как у айсберга. Что касается его основной части, скрытой «под водой», то и до сих пор это остаётся там, за «семью заборами».

Перелопатив  основную часть публикаций в библиотеке, мне не удалось пролить какой-либо свет на эту часть его биографии. Даже замечательно изданный в 2005 году двухтомник о кузбасских чекистах, с биографиями и фотографиями, ни словом не обмолвился о Г.М. Молостнове.

Случайно наткнулся в интернете на то, что в Государственном архиве Кемеровской области хранится фонд под номером Р-1248 (Молостнов Геннадий Модестович). Как выяснилось из описания фонда, в нём – порядка 86 учётных единиц  хранения, переданных в 1997  году дочерью Геннадия Модестовича – Раневой Натальей Геннадьевной.

То, с чем разрешено было  ознакомиться, добавило к биографии немного. Лишь косвенно установил, что Геннадий Модестович в 50-60-е годы и в самом деле довольно часто выезжал за пределы Кемеровской области. Об этом говорят и датированные любительские фотографии – то он в Сочи, то в Астрахани, то в Новосибирске, то в Москве, то он намеревается перебраться в Воронеж. Два документа, датированные 1960 и 1961 годами, – вообще указывают его московский адрес: Пятая Парковая улица, дом 39, корп. 4, кв. 26. (Фонд Р-1248, дело 73).

Ещё красноречивее говорит о пребывании его в Первопрестольной обратный адрес письма, написанного 26 декабря 1961 года, адресованного Н.С. Хрущеву:  Москва, гостиница КГБ (курсив мой – В.А.) холл, Молостнову Геннадию Модестовичу.?  (Гос. архив КО, фонд Р-1248, дело 72).  Каково?! О содержании письма ещё пойдёт речь…

Многое, видимо, могла бы прояснить его «записанная книжка», на 73 страницах,  хранящаяся в фонде под номером дела 83, однако, без объяснения причин, выдана она не была. Имеющиеся в архиве фотографии Геннадия Модестовича лишь однажды фиксируют его в армейской форме – ещё с тремя «кубарями», то есть, страшим лейтенантом…

Можно только догадываться, что «айсберговая часть» деятельности Г.М. Молостнова отражена и находится  в совершенно иных архивах, доступ к которым  простым смертным будет ещё долго закрыт…

Дооктябрьская предыстория нашей страны была далеко небезразлична Геннадию Молостнову. Он ведь и сам родился и вырос в деревне. Он задумывает написать роман о дореволюционной деревне, её расслоении на бедных и зажиточных, о вовлечении жителей деревни от стихийных бунтов в организованные революционные выступления. Так появляется роман «Даруя жизнь», начало которому положила уже упоминаемая повесть «К свету» и  который выходит отдельной книгой в Кемерове в 1964 году. А в 1982 году роман переиздаётся в Красноярске, куда писатель переезжает жить.

Роман этот, как и предыдущие, не оказывается без внимания литераторов.  Так, приехавший в Кузбасса критик А.Н. Абрамович, писательский билет которому был выписан ещё самим М. Горьким, в газете «Кузбасс» от 30 окт. 1964 года печатает отзыв на книгу под названием «Жизнь, дарованная революцией», а в следующем году, в несколько расширенном варианте эту рецензию печатают в журнале «Сибирские огни».

«Первое впечатление, возникающее сразу после прочтения романа – впечатление богатства изобразительных средств языка. Язык Молостнова броский, очень богатый. Тонкие краски деревенских пейзажей, множество областных речений и местная насыщенность фольклором, поговорками, пословицами, сказками, былинами, легендами – всё это выделяет писателя  из среды тех, чей язык вял и безлик. Щедрый язык романа хорошо служит писателю для раскрытия его идейно-художественного замысла – показать тяжелую жизнь русской деревни в десятилетие, предшествующее Октябрьской революции».

От лихой жизни один из персонажей романа Степан Макаров пошел грабить церковь, да сплоховал, попался. Истоптали его озверевшие прихожане, а звонарь, в довершение даже выколол ему глаза.

Беспросветная грязь и темнота царят в многодетных избах крестьян, как у братьев Кобылиных. Пьянство, драки, истязания женщин, беспощадные кулачные бои…

А вместе с тем, русская деревня уже начинает бурлить, расслаиваться на два лагеря: с одной стороны – помещики и кулаки, пытающиеся удержать устоявшиеся порядки,  с другой – бедняки и батраки, стремящиеся к переменам. Попытки некоторых крестьян правдами и неправдами выбиться в люди, в зажиточные – будь то грабежи и даже убийства, или услужение помещику – не приносят им желаемого счастья. Выход один: коренное изменение жизни деревни возможно лишь революционным путём…

В заключение А.Н. Абрамович отмечает: «Роман написан с «риском», с поиском новых приёмов и средств художественного выражения темы. В целом, произведение Молостнова интересно, поучительно; несомненно, обогащает общественные и эстетические познания читателей».

Увы, та же история покажет, что и революция не принесла крестьянину (собственнику изначально) желаемого свободного труда. Получив землю, он фактически лишился права самостоятельного пользования результатами своего труда. А в колхозные временна – его и вовсе сделали  новым крепостным. Тем более – в  наше время: роман Молостнова – прямая параллель вымирающей и деградирующей современной деревни.

В последние годы (вторая половина 60-х годов) проживания на земле Кузнецкой Геннадий Молостнов получает заявки создать произведения в жанре музыкальной комедии. Так, в архиве хранятся рукописи литературно-музыкальной композиции «Сибирь – России славный край» (19 страниц), музыкальной комедии в трёх действиях «Голубок голубой» (83 стр.), драмы «Кукушонок или наедине с совестью» (58 стр.) и даже киноповести «Воздушный спринт» (22 стр.).

Его напевно-лирические стихи не остаются незамеченными среди музыкантов. Так, композитор Анатолий Кузнецов, написал несколько песен на стихи Г. Молостнова, среди которых  «Девичья», (в инструментовке Бориса Галыгина),  «Он какой-то такой», Одинокая», «Лунюшка», «Боготольская походная». А песня «Берёзонька» – для женского хора в сопровождении баяна и оркестра народных инструментов на одном из музыкальных молодёжных фестивалей получила первую премию.

Ещё пишутся варианты предыдущих произведений для их переиздания, а Геннадий Модестович уже задумывает новое большое полотно, над которым он проработает почти двадцать лет, а по сути, всю оставшуюся жизнь. Чистовой вариант романа, в 29 глав и 625 машинописных страниц, датируется 1981 годом, находится в гос. архиве  Кемеровской области. Это – роман «Преступая порог».

В одном из выступлений на Кемеровском радио, ещё   1961 году, Геннадий Модестович делится со слушателями замыслами нового романа: «Задачи, поставленные партией ясны: ведение хозяйства на строго научной основе, механизация трудоёмких процессов труда и комплексная механизация. Перегнать Америку… Мы идём к коммунизму, поэтому успех будет решать не столько разум, расчёт, смекалка, сколько  труд высокий, одухотворенный, коммунистический, высокое коммунистическое сознание… Этому будет посвящен роман «Когда запоют жаворонки».

Работать над романом в полную силу ему, видимо, не дают всё те же «командировки» и отлучки. Так, в упомянутом  письме Н.С. Хрущеву, от 26 декабря 1961 года,  он пишет: «Я ничего не прошу, кроме того, чтобы хотя бы на год забыли, что я существую на свете. За это время я чего-то напишу, напишу для нас, для вас напишу. Писатель просит работы, чего ещё вам нужно?!»

В перерывах между всевозможными совещаниями, отъездами, отлучками и миссиями (всё по той же, «айсберговой» части своей деятельности),  он продолжает писать новый роман. По ходу написания романа у него появляются всё новые и новые замыслы и варианты. Меняется даже первоначально задуманное название. Этот роман о преобразованиях в сельской жизни он уже называет «Конь ломает прясло». Переехав в Красноярск  и работая над задуманным, в 1974 году   Молостнов относит рукопись романа уже с окончательным вариантом названия – «Переступая порог» – в редакцию Красноярского книжного издательства. Рецензию на рукопись и официальное заключение дают   редактор издательства В. Ермаков и заведующий редакцией художественной литературы О. Хонина: «Переступая порог» – произведение многотемное. Здесь и проблемы современной деревни, и воспитание любви к природе, и взаимоотношений в семье и коллективе. В романе довольно энергичное начало, чувствуется молостновская живопись словом…». Отметив достоинства романа, рецензенты далее делают акцент на его недостатках, а в заключение –  деликатный, но убийственный отказ: «Надеемся, что жизненный и писательский опыт помогут Г. Молостнову, учитывая наши замечания и пожелания, справиться с той творческой задачей, которая, к сожалению, не была реализована в представленном в издательство варианте романа».

Сколько раз ещё пришлось переделывать этот роман писателю – можно только догадываться, но тот факт, что два его варианта – с авторскими правками и «чистовик» (29 глав, на 620 машинописных страницах), датированный 1981 годом,  находятся до сих пор в архиве, говорит сам за себя...

Видя катастрофические техногенные влияния на нашу природу, Геннадий Молостнов задумывает написать назидание новому поколению в форме фантастической повести «Посланник планеты Альбос», которая была издана в Красноярске и благодаря которой имя Геннадия Модестовича увековечено  в «Энциклопедии фантастики».

 Повесть, по свидетельству самого автора, «родилась в думах и заботах, которые беспокоят людей планеты, это – как уберечь благодарную нам природу, сохранить и приумножить её. Конечно, очень важно знать её, изучать, постигать. Не менее важно – любить её!  Так любить, как любят родную мать, любимого человека, до сладкой боли в сердце любить! Любить её за родство с нами! Каждый цветок, лепесток, насекомое, животное – так или иначе служат нам, охраняют нас, кормят, облагораживают. В природе нет ничего бесполезного или вредного. Мы попросту ещё не всё знаем о ней».

Посланник планеты Альбос прилетает на нашу Землю за семенами природы, потому что они там, на Альбосе, не берегли её, так, как иногда не бережём и мы своё.

Посланник Альбоса Лунар Лунарович  ведёт диалог с землянами – девочками Олей и Аней, пасечником Леонидом Седачевым, его женой Машей, стариком-таёжником Евгеньичем:

«Люди, я удивляюсь. Удивляюсь богатству вашей планеты, ваших душ и сердец. Но как вы расточительны! Вы, люди, не должны повторить нашу роковую ошибку. Наш Альбос был когда-то таким же цветущим, как ваша Земля. Теперь мы вынуждены искать во Вселенной то, что с таким безрассудством уничтожили у себя дома. Постепенно мы сломали естественную лабораторию природы, нарушили равновесие синтеза. Почти полностью умертвили растительный мир, отравили воздух и воду… Как можно так: искать жизнь в мировом пространстве и пренебрегать ею на прекрасной планете Земля!?  … Разум не остановить. Надо предвидеть и не допускать нежелательных последствий прогресса. Всё должно быть направлено на продление бытия… На нашей планете Альбос… пчёл нет. И мёда нет, и хлеба, и цветов. То, что у вас есть, у нас было… Теперь мы едим всё синтетическое и от этого сами меняемся. И сам я – это всего-навсего точная  и разумная машина. Я должен вернуться на родину, потому, что послан сюда за семенами природы! Веками мы искали во вселенной планету, схожую с нашей и нашли наконец. Трагедия Альбоса не должна повториться на вашей Земле!»

Чёткая гражданская позиция автора – иначе не назовёшь! Позиция человека, позиция писателя, позиция Гражданина планеты Земля.

А ещё – несомненная смелость! Смелость при тоталитарном режиме! При культе личности – что Сталина, что Хрущёва! Смелость сказать правду в лицо Первому руководителю страны заслуживает у нас – современников и  потомков Геннадия Модестовича Молостнова – всяческого уважения!

Скончался  человек-айсбрег в Красноярске в 1982 году, в одиночестве.

В заключение хотелось бы привести то самое письмо Н.С. Хурщёву, которое хранится в Государственном архиве Кемеровской области, в фонде Р-1248, дело 72, и которое, как я полагаю, не утратило своей актуальности и сегодня. И пусть каждый читающий прокомментирует его самостоятельно!

 

Никита Сергеевич!

У нас в России чудесный народ! Тот, кто завладеет его сердцем, поймёт это сердце, укажет (хорошо укажет) путь этому сердцу, тот сотворит чудеса. Наш народ от века всегда готов делать великое. Он честолюбив, как юноша, он верен, как голубь, он сговорчив, покладист, но он и грозен. Великий народ!

Наш народ интернационален, сказочно богат духом, не ржавеющий, поэтому он, и только он, способен, бескорыстно жертвуя всем, начертать программу светлого будущего и выполнить её.

Не было и не будет у него других целей, как только делать добро всем. Он не может быть счастлив, если где-то в мире есть хоть один несчастный. В нашем народе что-то от природы-матери некое, с любовью рождающее и целиком отдающееся этому рождённому. А вернее матери нет ничего!

Рабы воздвигли пирамиды. Мы – Сталина! И не потому, что он  так хотел, а потому, что мы помогли. Культ личности не ошибка и не случайность, а характер народа – верящего в правду, в чистоту. Он ошибается, но он и исправит свою ошибку. Ошибка велика, как велик наш народ: великие ошибаются велико!

Я верил в Сталина, верил не по глупости, а по доброте, от безграничной преданности русской души. Я верю и в тебя, потому, что у нас с тобой одни цели. Я представляю тебя в образе простого труженика: идёшь ты с лукошком по чёрноё вспаханной земле, трудно шагаешь, устал… Большой горстью берешь зерна – добро и широким махом щедро бросаешь их… Стерев рукавом пот, ты припадаешь спекшимися губами к кувшину с русским квасом, пьёшь. А природа-мать глядит на тебя и улыбается: слава богу, хорош дитятко!

В самом начале я любил тебя больше. Теперь нет. По-моему, ты начинаешь отрываться от земли (увы, русский характер!). Я позволю себе напомнить тебе, Никита Сергеевич, что послать ракету в заданном направлении и приземлить её в квадрате всё-таки легче, чем постичь человеческое сердце! Наступит  срок, и человек откроет тайны вселенной. Но душа человека будет раскрыта после, может, никогда!

Сегодня у Вас там открылось совещание по идеологии. Не знаю, о чём там сегодня говорят, но я хотел бы сказать следующее: тот, кто думает, что с культом покончено, или скоро будет покончено, тот глубоко ошибается. Культ – это не Сталин, не его прах, а идеология. Тот, кто говорит, что он отмежевался от Сталина, тот, кто заявляет, что уже перестроился, – тот врал при Сталине, тот и теперь соврёт – не дорого возьмёт! Сталина мы поняли, теперь надо понять себя и в себе искоренить последствия культа! Культа нет, но осталось много культиков!

С культом, Никита Сергеевич, я начал бороться не с 20 и не с 22 съезда, а с 1948 года (это можно проверить по моему роману «Их нельзя остановить»). Некоторые понимают культ, как безграничную власть, а это неверно.  Культ – это прежде всего, ложь, лицемерие, культ себя блюдёт и, поэтому, врёт, как сивый мерин! При культе мы научились врать и ещё не разучились! Усовершенствовали и некоторые продолжают усовершенствовать враньё.

Никита Сергеевич! Ты шахтёр и бывший пастух. Я – тоже. Я не Джон Кеннеди, но я сто раз мог быть  им за то, сколько я отдал сил своему народу, и не обижаюсь, что хожу в худых портках. Я обижаюсь, что не так правят люди, которым я  безгранично верю. Не случайность и случайность то, что не я, а Вы сейчас стоите у власти. Мы с Вами коммунисты, я был в партии 31 год, поэтому пишу и думаю: чего ты, дурак, ломишься в открытую дверь?!

За последние десять лет я тебе, Никита Сергеевич, писал четыре раза и всё без ответа. Я знаю, что до тебя эти слова не дойдут, но я буду спокоен, что обращался. Если ты правда за коммунизм, если люди, окружающие тебя, тоже, то скажи слово, откликнись! Пора считать людей не миллионами, а личностями. И интересоваться каждой судьбой. 

Я обращаюсь к вам, в душу мать, к  кому попадёт  это письмо, попросите Никиту Сергеевича, передайте ему мою жалобу. Я ничего не прошу, кроме того, чтобы хотя бы на год забыли, что я  существую на свете. За это время я чего-то напишу, для нас, для вас напишу! Писатель просит работы, чего ещё вам нужно?!

При культе мы научились судить. Давайте учиться помогать, разбираться в судьбах. Мы никогда не придём к коммунизму, если не научимся любить человека, единицу.

Эх, Никита Сергеевич, если бы Вам довелось по душам поговорить с рядовым писателем! Чем честнее – тем труднее! Где? У нас! А мы ещё говорим о коммунизме!

Ещё раз прошу, Никита Сергеевич, чтобы мне дали год поработать. Мне 50 лет, я не белоручка, с большими ошибками, но не бросовый, прожил трудную жизнь и ни черта не имею!

А что я думаю – я после расскажу, как сказал один поэт, я расскажу в письме ответном.

До свидания.

Геннадий Молостнов.

Москва, гостиница КГБ, холл, Молостнову Геннадию Модестовичу.

Через день я буду нигде.

С уважением – подпись. 

     

 26/Х11. 61.

 

При написании очерка были использованы опубликованные тексты и рукописи произведений Г.М. Молостнова, воспоминания писателей Гария Немченко, Валерия Берсенева, дневники Михаила Небогатова, критические статьи из газет «Кузбасс», «Комсомолец Кузбасса», «Комс. правда», «Литературная газета», а также архивные материалы фонда Р-1428  ГА КО.

 

Виктор  Арнаутов,

        Кемерово, октябрь-ноябрь 2011 г.