Виктор Байлагашев. Рассказы

Рейтинг:   / 2

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Литературный семинар

Автор: Виктор Байлагашев

Просмотров: 1807

2008 год, Выпуск № 1

ТОНКИЙ ВКУС ЖИЗНИ
Стоял конец августа. Вечерело. На улице было тепло и свежо. В поселок, мыча, возвращались коровы и люди.
Люди, в основном, ходят в лес за «черметом» - черным металлом, которого после советской хозяйственной деятельности в лесу полно, - собирают его и сдают, тем и зарабатывают себе на жизнь. Есть, конечно, и те, что ходят за грибами да ягодами или еще по каким хозяйственным нуждам. Были сегодня и такие, что возвращались с покоса - поздники, не успевшие по какой-то причине заготовить достаточно сена с лета, а теперь, когда другие зарабатывали деньги, сдавая металл, а другие заготавливали на зиму орехи, ягоды да грибы, они, злясь на всех, ставили сено.
Поселок наполнялся мычанием, криками хозяек, хрюканьем, блеяньем, громкими голосами мужиков и тому подобными звуками деревенской жизни.
От Курчишевского дома, что стоял у самой дороги, за мостом через речку, в лесочке, очень удобном месте - и не у всех на виду, и подъезд широкий -отъехала лошадь со всадником. Человек тот был одет очень неважно даже для такой глухомани - во все поношенное, грязное и рваное. Всадником этим был Мишка Ижигче, сорокалетний худощавый мужик среднего роста. Вечно небритый и немытый, от того обросший и заросший - за свой вид и носил он кличку «Обросший Ижигче». Всадник громко ругался на лошадь, погоняя ее и через каждое ругательное слово вставлял: «Ах ты, немытая рожа, я тя умою, будешь у меня скакать и всеми шампунями вонять...»
Мишка работы не имел, хозяйства не держал, сена потому не ставил, металла не собирал, а жил тем, что его самого и сынишку, что пошел в третий класс, и жену, которую Мишка постоянно, напившись, бил, крича: «Ах ты, морда немытая, я тя умою...» - кормили и как могли, одевали люди, нанимавшие Мишку на работу. Еще он получал от государства какие-то пособия - по безработице, детские... Вот это и еще то, что ему удавалось заработать, он тут же тащил в магазин и
покупал бутыль. Вот и теперь Ижигче мял в кармане сторублевку и орал на лошадь, чтобы успеть в ларек до закрытия.
А в это время в доме, от которого отъехал Мишка, из кладовой доносился шум и слышалась песня..
-Начальство любит вкусно поесть, - напевал Егор Афанасьевич, гремя в своей кладовой. - На-а-ачальство-оо лю-юбит вкусно-оо пое-е-есть, - во все горло затянул он. - Начальство любит ягодки-ии. Как хорошо, что начальство любит вкусно-о есть.
Хозяин дома, Егор Афанасьевич Курчишев, был невысокого роста, крепенький справный деревенский мужичок, на целых пять годков моложе Мишки Ижигче. Всегда аккуратно одетый, чисто побритый, веселый и жизнерадостный он производил впечатление человека, довольного своей жизнью. Любил он очень петь песни собственного сочинения, которые тут же на ходу и сочинял.
На крыльце, у самых дверей, стояли ведра, доверху наполненные черникой, а чуть поодаль - четыре ведра, обвязанные белой тканью. Из дома вышел мальчуган лет девяти в светло-коричневых бриджах, голубой майке и белой бейсболке. Это был сынишка Егора Афанасьевича, Юра. Взгляд его упал на ведра с черникой.
- Папа! - крикнул он. - А можно мне из этих ведер поесть?
-Нет, - быстро отозвался отец и тут же вышел на крыльцо. - тебе что, мало того, что я дома оставил? - строго спросил он.
-Да нет, замямлил сынок, съежившись под взглядом отца. - Я так спросил, - тихо добавил он, глядя на черную, спелую и крупную чернику, лежащую в ведрах, что одним своим видом так и говорила ему: «Съешь меня!»
-Отвернись, - строго сказал отец. - И не смотри на нее.
Юрка отвернулся и стал смотреть в сторону дороги. Отец опять запел свою песенку про начальство, любящее вкусно поесть и ушел обратно.
-А что они тут стоят? - спросил Юра. - Может их убрать куда?
Спрашивал он громко, чтобы гремевший чем-то в кладовой отец мог услышать его.
-А я что тут, по-твоему, делаю? - отозвался отец. - Место готовлю, на тот случай, если машина сегодня не приедет.
Сынишка замолчал, и Егор Афанасьевич опять взялся песенку. Но уже тише. Ему не нравилось когда кто-нибудь мог слышать, как он поет.
- А что начальство, любит вкусно есть, да? - спросил сын, слушая песенку отца. -Очень любит, - отозвался отец.
-А я не знал.
-Вот теперь знай.
Мальчик опять замолчал, о чем-то думая.
- А я тоже люблю, - наконец сказал он. - Можно я из тез ведер попробую?
- Ты что? - возмутился отец. - Я те попробую! Так попробую, что...
Но вдруг он замолк и в кладовой стало тихо. Егор Афанасьевич никогда не наказывал сына и даже не любил ругать, но когда дело касалось начальства, он становился совсем другим. Юрка это уже знал и потому боялся рассердить отца.
Решив, что отец думает, как бы его наказать, он потихоньку направился к воротам, чтобы выйти на улицу и незаметно скрыться куда подальше. Он уже было добрался до ворот и взялся за засов, как вдруг услышал позади голос отца:
-Ну-ка пойди сюда!
Егор Афанасьевич стоял на крыльце и внимательно смотрел на сына. Юра медленно, готовый в любую минуту расплакаться, поплелся к отцу. А с Егором Афанасьевичем между тем случилось вот что - его посетила странная мысль:  дать  сыну  попробовать чернику  из тех ведер,  что  «для начальства» и проверить, какими они она окажется ему на вкус? Кто его знает, вдруг и он в начальство выйдет?.. Егор Афанасьевич, от волнения затаив дыхание, вышел на крыльцо, увидел сынишку и позвал его. Когда Юра, волоча ноги и низко опустив голову, доплелся до него, Егор Афанасьевич сказал:
-Вот видишь это ведро, и черника в нем - начальственная. Даю тебе попробовать черники из этих ведер.
И наклонившись, аккуратно подхватил ложкой несколько ягодок: «Открывай рот». Сынишка послушно подставил открытый рот, Егор Афанасьевич всыпал туда чернику и уставился на него:
-Жуй внимательно. Не торопись. Сам знаешь, из каких ведер дал.
Юра медленно разжевал и проглотил.
-Ну, как, вкусная? - спросил Егор Афанасьевич.
-Ага, очень!
-Вкуснее нашей?
-Ага вкуснее и намного, - сказал сынишка.
Егор Афанасьевич какое-то время молча, внимательно смотрел на сына.
-Ты правду говоришь? - строго спросил он.
-Ага, - кивнул Юрка.
-Это надо же, а! - удивился Егор Афанасьевич и, смягчившись, погладил сынишку по голове. Затем подцепив несколько ягодок, положил их себе в рот и внимательно разжевал. Сынишка стоял и во все глаза смотрел на отца.
-Правда, вкусная? - нетерпеливо спросил Юра.
Егор Афанасьевич, ничего не говоря, отправился в дом и попробовал свою чернику - также медленно, прислушиваясь к ее вкусу, разжевал и проглотил.
«Правда, как будто что-то есть, - подумал он. - Это надо же, а? А ведь из одной посудины рассыпал - что туда, что сюда... Как будто в этих ведрах она слаще? Был бы молодой, получше бы вкус разобрал».
И тут Егора Афанасьевича посетила еще одна неожиданная мысль: а может дело тут совсем не в возрасте? Может тут оно так получается - как кому что дано, тому оно и по вкусу другое? Может, даже из одной посудины хлебая со мной, у моего начальника вкус иной, чем у меня? Может, у него во рту все во сто крат вкуснее, бархатистее, приятнее и слаще, ну даже хотя бы тот же самый хариус, на костре испеченный или налим в сметане зажаренный? Ведь когда я их на пикничок увожу, мы ведь Обросшего с собой не берем - все я сам готовлю. И рыбу ловлю сам, и костер развожу сам, и хариусов поджариваю сам, а едим
вместе. Только получается у него-то во рту мной пойманный и приготовленный хариус во сто крат слаще?
Это открытие настолько поразило Егора Афанасьевича, что он стоял и долго смотрел на сынишку, не в силах произнести ни слова.
Егор Афанасьевич медленно оторвал взгляд от сына и перевел на ведра с черникой. «Я кто? Я - маленькая шишка, еле заметная на ровном месте. Вот мне и вкус еле приметный из этих ведер. А сынишке может уготовано о-го-го какое начальствующее будущее, вот у него и вкус сильнее».
-Правда, в этих ведрах вкуснее намного? - спросил он.
- Правда, - кивнул сынишка. - Можно, я еще попробую?
-Нет, хватит, - мягко ответил отец.
«Точно, есть у Юрки моего задатки, - решил Егор Афанасьевич и, довольный собой, вновь запел свою песенку, отправляясь в кладовую.
Но тут он вспомнил, как читал в какой-то газете о новом поколении руководителей, о менеджерах всяких. Что теперь они, начальствующие, будто бы совсем не такие, как были, а худые, быстрые, шустрые и подтянутые. И, что, крутясь в производстве, как белки в колесе, им вовсе некогда вкусно есть. Егора Афанасьевича это так расстроило, что он не в силах двигать стоявшие в кладовой кадки, вышел обратно на крыльцо и уставился на ведра с черникой. В голове возник вопрос: «А что же в таком случае эти ведра здесь делают?»
Через некоторое время Егор Афанасьевич уже знал, что в его век и век сынишки ни чего не изменится, а возможно, что и никогда ничего не изменится -начальство как любило вкусно есть, так и будет продолжать, и Егор Афанасьевич ни как не потеряет своего положения, и сынишке поможет стать «начальством». Егор Афанасьевич успокоился.
-Правда, вкуснее была? - мимоходом спросил он у сынишки.
-Ага. - ответил Юрка, широко улыбаясь.
Егор Афанасьевич с уважением, одобрением и почтением взглянул на сына. «Значит, быть тебе настоящим начальником - толстопузым, и жирномордым», -
подумал он. И с еще большим уважением взглянул на сына, будто перед ним уже был маленький начальник.
-А эту чернику кто привез? - услышал он вопрос сынишки и понял, что тот говорит о накрытых ведрах. Юрка осмелел, поняв, что отец не собирается его наказывать.
-Это Обросший привез, - отозвался отец.
-А себе он какую оставил? - неожиданно спросил сын. - Может, у него пойти попробовать?
Егор Афанасьевич от таких слов даже растерялся. Ему и в голову не приходило, что Обросший Ижигче может есть ягоду. «А разве Ижигче ест чернику?» » удивленно подумал он. Егора Афанасьевича от таких мыслей перекосило, и ему сделалось нехорошо. Егор Афанасьевич недовольно ответил:
- А он себе ничего не оставил.
-Как ничего не оставил? - удивился сын.
-Так - ничего и не оставил.
-Совсем- совсем ничего? - стал допытываться сын.
-Совсем ничего, - подтвердил отец.
- А почему? - спросил сын.
-  А потому что Обросший не ест чернику, - ответил Егор Афанасьевич и сам удивился сказанному. - Он ее не любит.
-Как? - удивился сын.
-Нам с тобой этого невозможно понять, - ответил Егор Афанасьевич так, будто перед ним был не его девятилетний сынишка Юрка, а толстопузый начальник.
Сынишка, о чем-то думая, молчал, не приставая больше к отцу.
Егор Афанасьевич, как ни старался, не мог прогнать мысли об Обросшем. Он всё пытался «увидеть» Мишку Ижигче, едящим чернику. Если получалось представить Обросшего сидящим за столом, то черника со стола пропадала. Если получалось представить чернику на столе, то Мишка становился каким-то расплывчатым и туманным, совсем на Обросшего не похожим.
- Нет, он не ест чернику, - вслух произнес Егор Афанасьевич.
- Не ест, а собирает, - засмеялся сынишка.
- Потому и собирает, что сам не ест.
- А почему так? - спросил сын и добавил, - А его Васька ест чернику?
-   Пока, может, ест, - ответил Егор Афанасьевич - Но скоро, как и отец, перестанет есть.
- А почему?
- Такой же ленивый станет, как и отец.
- А что, он ленивый? - удивился мальчик.
- Ещё какой!
Сын рассмеялся, а потом сказал.
- Он же взрослый дяденька, а ты о нем говоришь как о маленьком.
Егор Афанасьевич опять удивился. Удивился тому, что сын назвал Обросшего дяденькой. «Какой он дяденька, нашел дяденьку! Мишка Обросший - дяденька, это надо же, а? Оболтус он. и Васька его будет таким же. А каким ему еще быть?» - возмутился он.
А вслух сказал.
- Ты видел, чтобы Васька его ягоду ел?
- Нет, - ответил сын.
- Вот и я не видел, - ответил Егор Афанасьевич. - Васька его будет точно таким же, как и он.
- Почему?
- Потому, что у Васьки вкуса нет.
Сынишка с удивлением задумался над тем, что у Васьки нет вкуса, а Егор Афанасьевич глядя на своего сына думал о том, что: «Как хорошо и мудро все устроено на свете - есть начальство любящее вкусно поесть, и есть Мишка Обросший со своим Васькой, не имеющие вкуса. Потому как это позволит ему вырастить своего Юру, вывести его в люди, и будет он всегда - вкусно есть».
Вечером пришла машина и увезла ведра с черникой.
«Все нормально!» - думал Егор Афанасьевич, глядя вслед уходящей машины. Он повернулся и, весело затянув свою песенку, пошел в дом.
 
«...Эх, ведь просто посмеялись бы».     
Тазапасканчаков пошел в курятник свет делать. Когда он за что-либо брался, то до неузнаваемости менялся - становился важным, деловым, степенным. Вот и теперь Тазапасканчаков важно открыл дверь курятника и вошел, гремя своей большой черной хозяйственной сумкой, набитой всяким слесарным инструментом,
а на его плече висел белый моток кабеля. С грохотом опустив на пол свою сумку, согнувшись при этом в три погибели, изображая всем своим видом тяжесть инструментов, что означало их многочисленность, уронил кабель, соскользнувший с его плеча, выпрямился, и свысока оглядев сбившихся от него в угол кур, произнес:
- Ну, курисы, будем делать свет! Хватит жить в потемках!
Он раскрыл свою сумку и стал доставать инструменты, раскладывая их рядком. Петух, не на шутку обеспокоившийся его приходом и действиями, с тревожным кудахтаньем заходил среди своих кур.
- Жалко, что вы курисы, - сказал Тазапасканчаков. - А то бы оценили, какой я мастер по деланию света.
Наконец, разложив инструменты, нужные и не нужные, выпрямился.
-  Во, видели, сколько у меня всяких инструментов, - похвалился он. - Кто теперь скажет, что я не электрик? Ну, хотя бы, кто из вас скажет такое, а? Петя, ты? Ты чего это разбегался, словно виноват в чем-то. Я не следствие пришел проводить, копаясь в темных закоулках души твоей, а свет в курятник. Понял! Так что успокойся. Вины твоей тут нет. Будет свет - будут и яйца. Известная истина и аксиома. Откуда я знаю такую аксиому? Как ты думаешь? А очень даже просто. Посмотри на соседних кур, как они живут. У них в курятнике ночи напролет в окнах свет светится. А что у вас светится? .... Вот так-то! И поэтому хозяева этих кур каждый день яйца ведрами таскают. А я что таскаю? Мешки овса в курятник да отходы, что от овса остаются - тачками пру из курятника! Уж сколько я вам мешков перетаскал, да продуктов вашей деятельности выгреб, а? Петя? Тонн эдак, - тут Тазапасканчаков задумался. - Тонн эдак сто выйдет, как ты думаешь, а? Я
думаю, что выйдет. Вы ж такие производители этого добра, что вряд, какая скотина с вами сравнится. Яйца производить вы не мастера, а добро переводить это вы мастера.
Тазапасканчаков внимательно посмотрел на своих кур, ему не хотелось, чтобы они на него обиделись. Он где-то слышал, что курицы очень хорошо понимают человеческую речь и при случае даже могут заговорить. Вот Тазапасканчаков во всю и старался, и всегда разговаривал со своими курицами.
- Но, я вас не виню, - вежливо и ласково улыбнувшись, добавил он. - Теперь конец положим этому. Будет свет, днем и ночью, Петя, будешь видеть своих кур, попрем и мы яйца из курятника!
Тазапасканчаков посмотрел на маленький проем в стене, что значило окно курятника.
- Да с таким окном, что у вас и день как ночь. Стекла у меня не было, Петя, -о правдался он. - Что нашел то и вставил. Думал тяп-ляп и пойдет. А оказалось - не пойдет! Ты не дурак, тебя не проведешь. Молодец! - похвалил он своего петуха. -Ценю! Люблю таких, как ты, - знающих себе цену! Ну, да ладно, - вздохнул Тазапасканчаков. - Хватит рассуждать, пора начинать.
Он засучил рукава, взял в руки дрель просверлил в бревне стены у самой двери дырку, размотал кабель, просунул его в эту дыру, прибил дощечку, прикрутил выключатель и протянул кабель к дому, специально как можно выше подвесив его, а затем подключил ^ счетчику, предварительно отключив его. Стоявший старый холодильник «Бирюза» с грохотом и тряской отключился. Уж сколько Тазапасканчаков в него газет запихал, забивая их вокруг двигателя, но это не помогало, холодильник при каждом включении и отключении трясся и грохотал на весь дом. Подсоединив кабель, спрыгнул со стула и вернулся в курятник, весело насвистывая, приделал выключатель, протянул кабель по потолку, прикрепил патрон и, достав лампочку, ввинтил её. Всё это Тазапасканчаков проделал на одном дыхании и в один миг. Подмигнув курам, побежал в дом включить счетчик.
Включив, обругал загрохотавший холодильник и делово пошел обратно. И надо же было - в этот момент, пока Тазапасканчаков, предвкушая момент освещения курятника, шёл в курятник, чтобы торжественно дать этот свет, между городом и деревней от ветхости упал столб и, естественно, разом не стало света не только в деревне Тазапасканчакова, но и во многих других по этой самой линии. Тазапасканчаков ничего этого, конечно, не знал и торжественно вошел в курятник, постоял, некоторое время, глядя на своих курей, затем положил правую руку на выключатель.
-  Ну, куры, - произнес он. - Смотрите внимательно на меня, сейчас я шевельну лишь пальцем и, жизнь ваша в миг изменится - будет свет и в вашем царстве!
В этот момент, вдруг, что-то шевельнулось в его душе, что-то растрогало его - может то, что вот сейчас, через несколько минут, в курятнике появится свет и его куры уже будут жить при свете, и что их жизнь изменится к лучшему, а может то, что он сам собственной рукой даёт им этот свет и что всё у них в жизни будет хорошо. И Тазапасканчакову захотелось излить перед ними свою душу, сказать какие-то добрые, нежные слова, а не просто «дергаться» да «красоваться». Ему казалось, что вот наконец-то он сделал в жизни какой-то важный шаг, что-то хорошее, доброе, и почему-то в эту минуту, в этот миг ему стало немного жалко и себя и кур, живущих в этом курятнике.
- Как хорошо, что вы у меня есть, - искренне сказал он. - Кем я был без вас? Дурак дураком. Вспомнить страшно. А теперь? А теперь я человек! Теперь у меня есть вы! Пусть не большое, но мое хозяйство. С вами я ощущаю себя другим человеком. У меня есть о ком думать, заботиться. С вами я даже увереннее в жизни...
Тазапасканчаков хотел ещё что-то сказать, но слезы подступили к горлу и он, махнув рукой, нажал на выключатель.
Выключатель щелкнул, а свет не появился. Тазапасканчаков так ожидавший света и желавший увидеть свой курятник освещенным, а кур счастливыми, не сразу понял, что произошло, то есть он не сразу понял, что ничего не произошло -
курятник, как был во тьме, так и остался. И торжественно-умиленное и в тоже время сочувственно-расквашенное жалостью к себе и курам выражение лица Тазапасканчакова, медленно сменилось на удивленно растерянное. Наконец, осознав, что свет не загорелся Тазапасканчаков несколько раз, растерянно, пощелкал выключателем.
- Э, - вырвалось у него. - Это что такое?
Быстро пробежав взглядом по кабелю, от лампочки до выключателя, ещё раз пощелкал его.
-  Э... вновь вылетело у него, и он растерянно остановился и призадумался, не зная за что браться. - Это ты, поди, меня тут в заблуждение вводишь, - проговорил он, направляясь к лампочке. - Поди, худая попалась.
Он открутил лампочку, поглядел на спираль - целая. Для пущей уверенности вышел из курятника на свет и ещё раз оглядел её - целая.
- Да, нет, - произнес он и призадумался в поисках причины. Затем вернулся, ввинтил лампочку в патрон, ещё раз пощелкал выключателем и вновь задумался.
- Поди, ты мне тут проблемы создаешь? - спросил он у выключателя и, взяв отвертку,   снял   крышку,   глянул   внимательно   на   контакты   -   вроде   всё подсоединено крепко и надежно.
Тазапасканчаков побежал в дом, вскочил на стул, отключил счетчик и вернулся обратно. На всякий случай ещё раз разобрал и собрал выключатель, надежно прикрепляя контакты. Вновь сбегал в дом, включил счетчик и прибежал обратно.
Ещё не войдя в курятник, просунул в полуоткрытую дверь руку и щелкнул выключателем - свет не появился.
Тазапасканчаков в растерянности уставился на кур, как бы ища у них ответа и помощи.
Петух всё так же тревожно ходил вокруг своих кур.
- Гм..? - задумчиво хмыкнул Тазапасканчаков и пожал плечами.
-  Э-э..., О-о..., Ы-ы, - полетели из Тазапасканчакова сплошные междометия и, не зная, за что браться, он закрутился возле двери, вокруг разложенных своих инструментов.
Тут Тазапасканчаков с какой-то опаской, внимательно взглянул на своих кур.
-   Как хорошо, что вы куры, - наконец произнес он.- А то бы сейчас опозорился в корень. А так кто его знает, понимаете вы или нет? И даже чуть было слезу не пустил перед вами. Мастер-электрик. А пустил бы - вот бы ржачка была.
Немного постояв, Тазапасканчаков вновь сносился в дом, отключил счетчик и, вернувшись, проделал всю операцию заново - разобрал и собрал выключатель, открутил и вновь прикрутил лампочку, проверил патрон, а свет так и не пожелал появиться. Тазапасканчаков ещё раз проделал всю операцию заново. Потом ещё и ещё, и ещё... После пятнадцатой сборки Тазапасканчаков усталый и злой уселся на пороге курятника. И сердито уставился на своих кур.
-  Завел вас на свою голову, - пробурчал он. - Другие вон вёдрами яйца из курятника прут. А я...? А, я, что пру? Яйца ваши не вижу и всё равно не увижу. Из-за вас забыл, какие они - яйца-то куриные.   В магазине покупать? Тогда вы зачем?  Да я  из-за  вас  их  никогда  видеть  не  буду,   -   с  обидой  произнес Тазапасканчаков и от досады бросил державшую в руках отвертку на пол изо всей силы. - Ничего не вижу и не буду видеть - хоть со светом, хоть без света! Как выгребал тачками помет ваш, так и буду выгребать?  Другие уже яйца видеть не могут, как зажрались, да холестерина перебрались. А я чего перебрался? Чего?... Зависти! Да обиды! Слюни хожу, целыми днями глотаю, да о яйцах мечтаю. Успеваю только облизываться, глядя как другие яйца жрут. Что толку от вас! Как сидели без света, так и сидите? Нужны вы мне больно были. А то в темноте, эй ты Петух, кур своих не видишь. Как сейчас шею намылю, так сразу зрячим станешь.
Тазапасканчаков плюнул, махнул рукой и даже не собрав, инструменты, вышел из курятника.
-  Холестерина захотелось. Глянь-ка, холестерина мало показалось, - шел, бурчал он. - Да и без этого холестерина, голова ничего не соображает...
Тазапасканчаков забежал в дом, с силой хлопнув дверью, схватил деньги и пустился в магазин.
Подоспел как раз вовремя. Полная продавщица Нюра навешивала на двери магазина большой амбарный замок.
- Продай бутыль, - сходу выпалил Тазапасканчаков.
-  Света нет, - ответила Нюра. У неё был громкий, сильный голос. - Темно там. Как я тебе сдачу отсчитывать буду.
- Ничего не надо отсчитывать, - буркнул Тазапасканчаков. Продавщица Нюра внимательно взглянула на Тазапасканчакова и ничего не
сказав, открыла дверь и вернулась в магазин. Тазапасканчаков бросил на прилавок пятисотку.
- Давай на все.
Нюра все подсчитала, подала водку и сдачу. В это время в дверях зашуршали - кто-то ещё пришел.
-   Света нет,  -  закричала Нюра входившим,  своим  громким,  сильным голосом. - Всё закрываю. Не работаю больше, ничего не вижу.
- А у вас чего света нет? - спросил Тазапасканчаков, распихивая бутыли по карманам.
- Столб говорят, рухнул, где-то возле города, - сказала продавщица. - Никак не могут нормальные столбы поставить. Вся жизнь в потемках... Вечно в темноте работаешь... А ты чего вздумал гулять? - спросила она.
- Куры довели, - выпалил Тазапасканчаков.
- Кто? - удивилась продавщица.
-  Куры, - сердито ответил Тазапасканчаков и почувствовал себя неловко и перед продавщицей Нюрой, будто обманывает её и перед курами своими, что в эту минуту, сейчас он их предал и оболгал. - Доконали они меня, - решил оправдаться он, но лишь усугубил чувство своей вины.
Продавщица Нюра громко засмеялась.
-  Это что же за такие куры, - произнесла она. - Довели человека до такого состояния.
- А может, кому куры нужны? Продам их, - неожиданно для себя произнес Тазапасканчаков и понял, что падение его безвозвратно - он окончательно предает и своих кур и самого себя, всю свою жизнь, и что остановиться он не в силах.
-  Чтобы и других доводили? - опять рассмеялась Нюра, и добавила. - Я бы взяла. И так собираюсь брать. Только вот петух мне не нужен.
-  А петуха почто не надо? - потухшим голосом, без всякого интереса, спросил Тазапасканчаков.
- Свой есть.
- А мне, куда его девать? - тихо произнес Тазапасканчаков.
-  Петух соседке моей нужен был, - сказала Нюра. - Узнаю... А если что -отрубишь ему голову, бросишь в кастрюлю, да сваришь.
Тазапасканчаков от последних слов продавщицы удивился: «А, и правда, куры же... Делов-то... Не только петуху, а и всем бошки поотрубаю», - подумал он. Но чувство, что он творит что-то нехорошее, противное, что он не прав, что, стараясь показаться умным, деловым врет, изворачивается и ищет хоть какую-то зацепку для своего оправдания, крепко сидело в нем и никак не хотело уходить. И что именно из-за этого «казаться» деловым и умным он не в силах сказать, что не куры виноваты, а он неумеха, не смог даже свет в курятник провести, удручало его.
Нюра направилась к двери, а Тазапасканчаков всё стоял у прилавка и не отходил, не в силах оторвать свой упавший взгляд от пола.
-  Ещё что-то хочешь взять? - спросила Нюра. - Тогда бери быстрее, пока хоть что-то видно, раз уж вернулась.
Тазапасканчаков медленно поднял на неё свои глаза и, внимательно взглянув, спросил.
- А куры речь человеческую понимают?
Нюра от такого вопроса удивилась и слегка растерянно улыбнулась.
-  А кто их знает, - ответила она. - Говорят же, что скотина всё понимает. Может и куры понимают. Будешь продават - куплю, а нет - так нет.
Тазапасканчаков шел домой не один, а с теми, кого остановила продавщица Нюра за дверью своим сильным голосом. Они увидели, как Тазапасканчаков бежал в магазин и сразу сообразили, что Тазапасканчаков бежит за водкой, у них на то был особый нюх. Тазапасканчаков увидев этих «нюхачей» на крыльце магазин, неслыханно обрадовался им, будто в них было все его спасение, чем удивил их и привел первоначально в замешательство, но потом они успокоились и две недели наслаждались жизнью, гуляя за счет Тазапасканчакова. Они, вместе с ним, продали и пропили всех его кур и готовы были продать и пропить и самого Тазапасканчакова вместе со всеми остатками его жалкого имущества, но...
Через две недели, протрезвев, Тазапасканчаков отправился в курятник за инструментами. Войдя, молча собрал инструменты, разложенные на полу, поднял отвертку и, выходя, машинально, будто махнул, провел рукой по выключателю. Выключатель щелкнул и в курятнике загорелся свет. Тазапасканчаков от неожиданности чуть не вскрикнул. Он как громом пораженный стоял и удивленный смотрел на свет, исходящий из лампочки.
- А почему раньше не горел? - растерянно проговорил он и тут понял, что в деревне-то света не было! Столб упал! Откуда свет в его курятнике мог взяться?!
У Тазапасканчакова от досады и обиды защемило сердце, он сел и чуть не плача смотрел на свой освещенный, пустой курятник. Так жаль ему было своих курей, и чувствовал он себя последним идиотом.
«Что ж я правду-то не сказал, - взвыл Тазапасканчаков. - Ведь просто посмеялись бы».
Он медленно поднялся, бросил инструменты и вышел.
 
г. Ташатагол