Георгий Гребенщиков. На Карпатах. Походная страда (к 100-летию Первой Мировой войны)

Рейтинг:   / 1

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Книга памяти

Автор: Георгий Гребенщиков

Просмотров: 1559

2014 год, Выпуск № 6

НА КАРПАТАХ*
Походная страда

Теперь, когда Русская Армия, изгнавши врага из всей Украины, тысячеверстным фронтом победно продвигается в пределы Бессарабии, Галиции, Румынии, Болгарии, Венгрии и Чехословакии, нетрудно представить, какая это грандиозная задача – преодолеть с боем всевозможные препятствия, безводные степи Бессарабии, глинистое месиво Галиции, обилие рек в холмах и на горах Румынии и Венгрии, где Карпатские хребты представляют собой непреодолимый барьер…
Надо себе представить всю сверхчеловеческую страду Красной, вернее, Прекрасной Русской Армии наших дней, численных потерь и жертв которой мы не знаем, но которые, несомненно, очень велики, но зато еще более велики и те военные трофеи, которые наши армии столь успешно отсекают и захватывают у врага.
Сонмы воспоминаний одолевают меня сейчас, и в особенности о тех бы-товых и походных трудностях, свидетелем которых мне пришлось быть в течение трех лет участия в Первой мировой войне.
...Профессор Московского университета Мануилов, редактировавший «Русские ведомости», пригласил меня военным корреспондентом, и это толкнуло меня почти добровольцем пойти в армию.
...Очерки писались на привалах и в походе, карандашом. Кроме того, я занимался военным бытом практически, а не литературно. Вскоре меня повысили в чине, назначивши командиром 28-го Сибирского Передового транспорта, подаренного армии Сибирской железной дорогой. Формировать этот транспорт мне пришлось в Москве. Шестьдесят двуколок и обозный инвентарь я лично получал в Финляндии, в городе Таммерфорсе, девяносто лошадей получил в Москве, необъезженных, полудиких, разномастных, в том числе несколько чудных полукровок, одну их которых, вороную, назвал Сибирью, а белую – Лебедью. Солдатскую команду мне дали из самых разнообразных частей: тут были и простые неграмотные мужики из центральных губерний, медлительные в слове и деле, были какие-то могильщики с московских кладбищ, никогда с лошадьми не имевшие дела, были совершенно необстрелянные мирные пахари – всего сто десять человек. Но прикомандировали и отлежавшихся в лазаретах настоящих воинов, некоторые с Георгиями, как, например, фельдфебель Александр Медведев из Армавира; был ординарец-кавалерист Легкодымов; был шорник из по-кровских мещан Шикарный; был купец, был и сапожник. Портной, если не ошибаюсь, из Московского Художественного театра, Аарон Шнайдер, боялся даже подойти к лошадям, но для него сразу нашлась работа по специальности, как и у шорника, как и у повара, настоящего мастера своего дела, положительного вологодца. Но подобрать по крайней мере сорок кучеров для парных запряжек – дело настолько трудное, что пришлось там же, в Замоскворечье, несколько дней обучать их запрягать и распрягать лошадей... Когда я довел примерную запряжку и распряжку до тридцати минут – я мог решиться вести свою часть через Москву на погрузку на вокзал. Отряд мой придавался 59-й пехотной дивизии, стоявшей на Двинском фронте, значит, двинемся мы в направлении на Псков.
...Я еще с вечера распределил все время по минутам и с рассветом вывел отряд интервалами по десять двуколок, каждое отделение – под командой более надежных всадников. Свои экипажи, экипаж с сестрами милосердия, походную кухню и обоз с грузом – мы были снабжены всем необходимым, включая запас фуража на целую неделю – поставил позади. И сам мотался на оседланной Сибири по всей линии, волнуясь за каждого неопытного ездока.
Время тянулось страшно медленно, расстояние казалось бесконечным. Некоторые ездоки явно не умели держать вожжей в руках, и отдельным верховым было наказано ехать с такими рядом и в случае, если лошадь испугается автомобиля, хватать ее под уздцы. И все-таки в конце трамвайной линии трамвай пошел нам навстречу, и звон и шум его переполошили не столько лошадей, сколько ездоков. Один из них бросил вожжи и соскочил с двуколки, сохраняя свою драгоценную жизнь. Одна вожжа упала под колесо, и, естественно, лошади свернули в сторону и при этом так круто и быстро, что двуколка опрокинулась. Остановить растянувшийся чуть не на четверть версты обоз было не так-то просто, а разрывать всю цепь - еще опаснее.
Движение по улицам уже началось со всей московской напряженностью. Обоз удалось остановить с теми же интервалами, чтобы несущиеся автомобили могли нас миновать и общее движение не было закупорено. Маленький, но героизм проявлен был находчивым Легкодымовым. Он на ходу, вернее, на галопе перерезал перочинным ножичком натянувшуюся вожжину, и головы лошадей приняли нормальное, безболезненное положение. В перевернутой двуколке смертельно бледный Аарон вопил о спасении. Фельдфебель Медведев утешал его:
– Не кричи, медаль за храбрость получишь…
Эта шутка всех сразу рассмешила, и ничуть не пострадавший портной Художественного театра был извлечен из-под мягких мешков с овсом и тюков фуражного сена. Двуколка была крепкая – финская добросовестная работа себя показала.
Но нет худа без добра – с этого момента все мои слова и наставления принимались не только с доверием, но и к точному исполнению, так как они запомнили мои предупреждения, что может произойти при одном неловком повороте.
Вспоминая теперь нашу прогулку, не менее трудную и опасную, нежели  переход из конца в конец Москвы, когда некоторые лошади ни за что не хотели входить в товарные вагоны, я должен отдать дань уважения тому порядку, который установлен был вообще на наших железных дорогах того времени. Все шло по точному расписанию, без нарушения очередей, без потери времени – только сам будь точен и следуй известной рутине. Нам было дано от шести до двенадцати часов на погрузку, мы пришли точно к назначенному времени и погрузились скорее, нежели в шесть часов. С неопытными людьми, при необъезженных лошадях я это считал большой удачей.
Когда все было в вагонах, когда солдаты мои сидели в своих теплушках и на тюках сена, а лошади жевали свой овес, я вспомнил, что лошади с полуночи не поены. Большинству моих конюхов даже в голову не приходило, что до Двинска мы должны поить лошадей. Между тем, овес им был задан, у каждой была своя хорошая брезентовая кормушка – придаток финской двуколки, у каждой пары было и ведро для водопоя, тоже из брезента, но где и как поить? Однако и это железнодорожной администрацией было предусмотрено, так как тысячи лошадей едут на фронт. Весь наш состав был передвинут к цистерне, верстах в двух от места погрузки, и надо было видеть, как мои конюхи удивлялись, что лошади пьют и пьют, по два, по три брезентовых ведра. После водопоя и кухня наша на открытой платформе задымилась, и в тот же вечер, еще до отправления нашего состава, мы чувствовали себя в походе – всем снабженная, независимая войсковая часть, одна семья, состоявшая из пришельцев «и от Ладоги холодной, и от синих волн Невы, и от Камы многоводной, и от матушки Москвы».  У всех было чудесное, сытое, а главное, хозяйственное настроение. Только наши сестры немного скучали от безделья – ни у одного из наших воинов - ни царапины, а случай для этого был хороший, когда опрокинулась в Москве двуколка. Поезд тронулся на следующее утро на рассвете. Все спали, и странно было пробуждаться от ритмических толчков колес на стыках рельс…
Это было самое начало 1916 года. Северный фронт вел позиционную войну, и дивизия наша сидела в окопах прочно и почти мирно.
...Но бои шли на Карпатах и в Галиции, и 59-ю дивизию решено было перебросить с Северного фронта на Юго-Западный, и этот переход тянулся медленно и долго. Вот мы наконец выгрузились у границ очищенной Брусиловым Буковины и оттуда походным порядком пошли через всю Буковину к Черновицам на Карпаты.  Это был мирный, с остановками, поход, и во время его мы обзавелись не только курами, но и небольшим гуртом убойного скота и хорошей дойной коровой. У нас было свое свежее молоко, свои яйца, свое мясо. Никогда не забуду, когда мы перед подъемом на высоты (историческая высота 947) должны были с колесного транспорта переформироваться на вьючный и все наши двуколки оставить внизу, недалеко от города Коломыи.
Итак, мы переформировались во вьючный караван, для которого  вместо двуколок я применил древний способ перевозки больных и раненых по горным тропам, способ, унаследованный нашими алтайскими племенами от времен Чингисханова перехода через горы.  Это две тонкие жерди, прикрепленные концами к подтянутым стременам седел двух лошадей, идущих одна за другою на расстоянии жердей, а между жердями - брезентовая, немножко углубленная лежанка, на которую и кладется больной или раненый. Эти носилки, после инспекции корпусного врача, настолько понравились, что о них было написано в специальных журналах, и приказом по всей Карпатской армии они были применены в горах.
Вот таким караваном в темную, дождливую, со снегом, ночь мы медленно поднимаемся со всем нашим имуществом на вьюках и на этих носилках по уз-кой и извилистой тропе в горы. Настроение у всех мрачное. Брезентовые бушлаты застывают на нас так, что двигаться в них трудно, а пастух нашего гурта должен гнать свое стадо пешком. У него только что отелилась молодая корова, предназначавшаяся к убою. Он горой стоял за нее, зная, что будет теленок. Теперь этот теленок был для него главной мукой. Его приторочили к седлу в мешке, но он свисал ниже брюха лошади,  и то и дело его надо было чем-то уравновешивать. Из-за теленка то и дело караван должен был останавливаться. Солдаты злились. Конца этому пути и этой ночи буквально не предвиделось. И вдруг из одного вьюка раздается задорное и пронзительное:
– Ку-ку-ре-ку-у!
Это хозяин нашего курятника, петух, возвещает о том, что конец ночи будет и даже очень скоро. И всем стало смешно и весело.
...Но чем выше мы взбирались, тем гуще дождь смешивался со снегом. Зато лучше было видно тропу, да и рассвет медленно вырисовывал очертания еще более высоких перевалов впереди. Наконец при полном прояснении непреодолимых горных цепей мы увидели на крутом косогоре,  прямо на нашем пути, столбик, а на столбике надпись: «28-й Сибирский». Мы поняли – этот косогор отведен для нашего расквартирования.
...Надо было здесь располагаться, строить прежде всего конюшни, а потом уже землянки. Мы не знали, как долго мы тут будем стоять, но ясно было, что дальше нас не пустят. Гул орудий изредка доносился до нас, но пулеметной стрельбы не было слышно, хотя линия окопов нашей дивизии шла сразу же за этим перевалом. Значит, надо строиться, закапываться в землю. Благо, сразу под нами, под крутиком, шумел водный поток – речка Перкалаб, почти заваленная готовым для сплава лесом. Это придало всем бодрости, как будто половина дела была уже сделана – лес для постройки землянок не только заготовлен, но и высох с того момента, когда заготовка  его была прервана войною.
Домовито задымилась походная кухня. Продуктов у нас было вдосталь, а главное - и куры, и корова, и новотельная, и до восьми разного возраста бычков. Было чем поддержать приниженный плохой погодой дух…
А позади - уже целый год походного опыта, семья в походах поокрепла и научилась распределять силы и на уменье строить, так что жаловаться было грешно да и бесполезно. Сто двадцать человек, включая десять человек персо-нала, и девяносто лошадей – могучая сила. Но тут все зависит от хозяйственного распорядка. А есть у вас кузнец и запасные подковы и гвозди к ним? Если вы не предусмотрели этой мелочи – подков и гвоздей к ним - вы рискуете потерять часть лошадей. В горах почти четвертая часть их потеряла подковы. А есть у вас запасные подметки для сапог и опытный сапожник? Смотрите, солдат не догадается да и негде ему просушить разбухшие, продырявленные в этих каменистых косогорах сапоги. Если у вас нет для него запасных сапог – одна треть ваших работников выбудет из строя в лазарет. Дисциплина и порядок держатся не одной строгостью, но главным образом заботой обо всех этих житейских мелочах. Надо и о музыкантах, и о песенниках не забыть. После тяжелого дня тасканья бревен из реки на гору и после копки и расчистки земли неплохо бы взвеселить людей знакомою мелодией. Нет инструментов, напишите в ваш родной город, в местную газету – пришлют целый оркестр бесплатно, и будет ваш солдат с душой и мускулами.
...И вообще, надо быть справедливым ко всей нашей бывшей всероссий-ской армии. Много было упущений, много было ошибок и угнетения солдата, но в целом бывшей русской армии не стыдно посмотреть на свое прошлое. Но стыдно теперь слушать несправедливые порицания ее, и особенно явную клевету или ложь на ее вождей и офицерский состав.
Здесь мы часто слышим совершенно невежественные суждения о том, что армия наша была снабжена так плохо, что солдаты с голоду пухли, а в окопы шли без ружей. В некоторых американских журналах были даже снимки с якобы бежавшими от врага солдатами.  Правда, никто им возразить не может, особенно умерщвленный и ныне безгласный бывший русский царь, но все же по самым простым логическим, историческим и статистическим данным мы, живущие свидетели еще свежей в нашей памяти отечественной истории, должны громко заявить источнику такой информации: «Ври, да знай же меру!»
Но если ложь о прошлом может пройти всякому безнаказанно, то ложь о настоящем может иметь крайне вредные последствия не только для лгунов – им туда и дорога, – но и для обеих сейчас дружественных стран, России и Америки.
Мы не будем здесь приводить всевозможные подрывные измышления профессиональных лгунов – многие их вирши появляются в печати, – но мы только упомянем, что временное затишье на Русском фронте истолковывается  некоторыми кругами далеко не дружелюбно. Здесь так привыкли, чтобы Русская армия брала каждый день по Севастополю, что, если она этого не делает, значит, что-то там неладно.
Нет, наша союзная Русская победоносная армия не только все время идет и побеждает, но и преодолевает невообразимые трудности на своем пути. И даже ее задержки, ее затишье, ее будни полны невообразимых трудов и подвигов.

Публикация Т. Черняевой