Виктор Коврижных. Верноподданый июля, сенокоса рядовой
Рейтинг: 



/ 2
- Подробности
-
Категория: Поэзия
-
Автор: Коврижных Виктор Анатольевич
-
Просмотров: 2038
-
2016 год, Выпуск № 1
Божий день
А когда уже всё надоело
среди грохота плит и кастрюль,
Пожалеть моё грешное тело
прибыл вторник, четвёртый июль.
И тогда я пошёл за грибами
с оцинкованным звонким ведром.
Проворчали незлобно громами
небеса над лесистым холмом.
Мне дышалось легко и свободно,
так мечталось в лесной тишине,
словно Господу было угодно,
чтобы вторник явился ко мне.
ИСХОД
Нет опоры в стране у мессии.
Глум гламурный да поиск врагов.
И река шириною с Россию
пролегла между двух берегов.
Не наладить мостов, переправы -
глубока, своенравна вода.
Каждый берег - опорой Державы
и глухая меж ними вражда.
На одном берегу - промолчали.
Покаяния ждали они.
На другом - сапоги лобызали
и гасили надежды огни.
Говорил глубоко и сурово,
но глухая в ответ тишина...
Тяжелы его совесть и слово -
не сдержала их тяжесть страна.
Задыхаясь в имперской клоаке,
сожалел о свершённом не раз,
отвергая признания знаки
от лукавых калифов на час.
Помолившись грядущему году,
он ушёл ни чужой, ни родной.
Тень судьбы тихо канула в воду, -
на сто лет приросла глубиной.
Он взошёл в сокровенное пламя,
где - один. И вокруг никого.
Помолись, православная память,
за бездомную душу его.
СЕНОКОС
Сенокосный, високосный
Год-июль набрал полет!..
Над травой густой и росной
утро раннее встает.
Проступают постепенно
сквозь туманный полумрак:
склон холма и копны сена
и с кустарником овраг.
Зреют шорохи и звуки
над озябшею травой,
и вода речной излуки
засквозила синевой.
Алым заревом на синем
засветился небосклон.
Набирают робко силу
птичий щебет, свист и звон.
На лугах, на сенокосных,
словно счастья смех и крик,
засверкал в алмазных росах
солнца утреннего лик!
Залил светом даль лесную!..
Вот и легкий ветерок
гасит росы и волнует
мой притихший костерок.
Как сплошной пчелиный улей,
день гудит над головой!..
Верноподданный июля,
сенокоса рядовой!
- 2 -
...Устали… Уже не до смеха.
И вот, через лог напрямик,
на конных граблях к нам подъехал
высокий и строгий старик.
«Помочь?» – пожимаем плечами:
во сне? Или же наяву?..
А грабли уже зазвучали,
в валки собирая траву.
Глядим на него с удивленьем:
откуда? И кто он таков?..
Ложились в ответ объясненьем
шуршащие строки валков.
Несла старика колесница,
мелькало вращение спиц.
Во мне шелестела страница
с рисунком былых колесниц.
Гребли, будто бы воскрешали
далекие годы свои.
Закатною медью мерцали
заклепы и бляхи шлеи.
Дыханьем ль былого согреты,
судьбы узнавали следы,
объятые таинством света
звезды сенокосной страды?
Вздымались в сияющем глянце
железные пальцы граблей,
скрипели чугунные флянцы,
как петли амбарных дверей.
В молчании строгом, неярком
по кругу вершили дела.
Дуга триумфальною аркой
над конскою гривой плыла…
Печальным кармином заката
вечерний окрасился час.
Казалось, что с ними куда-то
уйдет что-то важное в нас.
Окончил дела. Я в награду
тяну трояки и рубли.
Ожег, как кнутом, меня взглядом,
коня – под уздцы и – пошли…
В закат, по колени в тумане,
где тихие гасли огни.
Как будто в легенды, преданья
навек уходили они…
-3-
Сенокос отошёл... Смолкла воля.
Зябкий сумрак томится во рву,
словно ропот вечернего поля,
на котором скосили траву.
Всё по мне: и печаль, и дорога,
тихий свет над родной стороной.
Горьким мёдом исходит из стога
обезвученный скошенный зной.
И смотрю я, душой обмирая,
на просветы берёз и земли,
где, как пасынков горнего края,
слов несказанных тени легли.
Не кляну ни судьбу, ни погоду,
несказанному выпадет срок,
коль грядущему слову и году
наготовлено лучшего впрок...
ВЕЧЕРЕЮЩИЙ СВЕТ
То ли мёртвым был я, то ли пьяным,-
ошиваясь в окрестном лесу,
обнаружил за сизым туманом
обнажённую деву-красу.
И пока я гадал: что случилось?
Засквозило дыханье ночи.
И лицо её вдруг засветилось,
словно робкое пламя свечи.
Незамеченным мне не остаться.
Я спросил её: "Как тебя звать?"
"Сон недавно почившего старца.
Как могилку его отыскать?"..
За прохладные взял её плечи
и повёл вдоль высоких берёз
за овраг, где совсем недалече
деревенский ютился погост.
Меж могил она тихо бродила,
вдруг внезапно послышался треск:
зашатался над свежей могилой
полотенцем повязанный крест.
"Милый мой!" - она радостно молвила,
на мгновенье рассеялась мгла.
Промелькнула меж рук моих молния
и стремительно в землю ушла...
То ль на том, то ль на этом был свете?..
За холмами закат догорал.
Лёгкий ветер, задумчивый ветер
чёрный пепел с ладоней сдувал.
Я в село своё двинулся жить
вдоль полей с вечереющим светом.
И всё думал, что так может быть,
потому что подумал об этом...
ВЫШИВАНКИ
Для последнего часа свиданья,
упиваясь небесным огнём,
вышиваешь иглою Майдана
вышиванки на теле своём.
Лягут крестик с веночком и строчки,
алой кровью наполнятся швы.
Обернутся воронки в цветочки,
а траншеи в ажуры листвы.
Чудный месяц на теле и звёзды.
В честь высоких заморских гостей
вспыхнут росы, как чистые слёзы
в небеса унесённых детей.
Дым и горечь полынного хлеба,
гарный хлопец над полем ржаным.
Блещет жовто-блакитное небо
над коханым простором твоим.
Ради воли высокой и цели
гайдамаки от мира сего
для любимой тебя не жалели
ни себя, ни родных - никого.
Захлебнувшись сыновней любовью,
по следам самостийных годов
напитают москальскою кровью
вышиванки вишнёвых садов.
Возойдут из поганого склепа
в золочёный державный жупан:
посполитовый гетман Мазепа,
незалэжный Бандера Степан...
Вышиваешь, себя обряжаешь,
как в последний готовишься путь.
Ждёт жених из предтечных пожарищ,
звонкой песней прострелена грудь.
С рушниками придут за тобою,
вознесут на престол к образам.
И в церквах твоих ветер завоет,
и откроет всем Виям глаза.
Протокольные речи назначат,
рухнет птах на средину Днепра!..
Только русское сердце заплачет
по тебе, дорогая сестра...
ОДИНОКИЙ ТРАКТОР
Неуютно, сиро и убого
во дворах заглохшей МТС.
Через поле вязкая дорога
уползает в сумеречный лес.
Непогода. Трактор стар и грязен
бороздит плугами косогор.
Брызговик верёвкою привязан,
чёрным маслом кашляет мотор.
Дух упадка над Россией всею,
бесполезен хлебороба труд.
Это поле, если и засеют,-
урожай в закром не уберут.
А в селе - разруха да сивуха,
трын-трава у ветхой городьбы.
На скамье печальная старуха,
будто призрак горестной судьбы.
Только трактор, вопреки резонам,
тарахтит с надрывною тоской,
нарезая плугом горизонты
новой жизни, светлой и простой.
Тыща лет пройдёт!.. В ночи глубокой
я услышу, как в краю родном
пашет поле трактор одинокий,
словно мир весь держится на нём...
Пила
Сияют зубья от развода!
Как будто плотные стоят,
лицом к лицу, солдаты взвода,
слегка откинувшись назад.
В них свет медальками сверкает
и сталь звенящая, как зной,
истомным стоном истекает
и остывает синевой.
Полно азартного томленья
в упругом теле полотна.
Дрожит, как девка, в нетерпеньи
и в руки просится она.
И обессиленной приляжет
в сенях на полку и вдогон
слегка протяжный и вальяжный
с пилы соскальзывает звон...
КАК СТРАННО, ЧТО Я ВСЁ ЕЩЁ ЖИВОЙ...
Е.П.Чепурных
Живу в селе неторопливо
вдали от праздных дураков.
И новый день, что кружка пива
с игривой пеной облаков.
Ещё живой. И слава Богу.
Не скучно мне в своих веках
топтать привычную дорогу
до тихой речки в тальниках.
Глядеть на птицу в небе ясном,
в житейских хлопотах предел.
И понимать, что не напрасно
я здесь родился, жил и пел.
Где даль светла и встречный каждый
душевной близостью знаком...
А что потом? - Уже не важно,
когда есть родина и дом.
Когда былое в летнем глянце
нахлынет лёгкою волной.
И начинаешь удивляться
тому, что я ещё живой...
НЕ ВСЕМ ПО ПЛЕЧУ...
Не всем по плечу безымянная слава,
что в жизни обыденной просто живёт.
Лишь жаль, что опять не узнает Держава,
как странник народный до Бога дойдёт.
Начнёт, зарядившись от слова простого,
в заглохшую землю бросать семена,
будить голосами глухие просторы,
вернув потерявшим свои имена.
Послушна природа Божественной Воле.
Любовью и светом желанным полна.
Журчаньем ручья, колосящимся полем
по имени нас окликает она.
БЕЛОВСКАЯ ОКРАИНА
Воздух будто из жизни иной.
В зелень спутаны годы.
Предвечерние блики, что зной
загустевшего мёда.
Чья-то жизнь за оконным стеклом
промелькнёт, как в тумане.
Потемневший бревенчатый дом,
кроткий облик герани.
Не окликнут ведуний своих
приворотные сени.
И тоскует меж ставен резных
томный тенор сирени.
Заблудиться б средь тихих оград
и не ведать иного:
вновь ловить обещающий взгляд
в нежном мае былого.
Здесь печаль, как молитва светла,
и послушник заката
покрывает дерев купола
вечереющим златом...
Подступили вплотную, глядят
современные зданья.
Но ответный задумчивый взгляд
не найдёт пониманья...