Василий Киселёв. Афганское солнце. Поэтическое повествование. Предисловие И. Куралов
Рейтинг: 



/ 42
- Подробности
-
Категория: Поэзия
-
Автор: Киселев Василий Иванович
-
Просмотров: 2583
-
2013 год, Выпуск № 3
Василий Киселев предложил «Огням Кузбасса» цикл стихотворений,
который похож на огромный природный не очень гладко отесанный валун, лежащий где-то в Пространстве и Времени — то ли в самом его центре, то ли на задворках. Ну, а поскольку у Пространства и Времени нет ни центра, ни задворок, то этот валун Киселева лежит везде, куда ни глянь - и рядом, и вдали, и в памяти. Потому что этот валун — об афганской войне, участником которой довелось быть автору, проходя службу в Армии в 1980-82 годах.
Служил он в Баграме. Ушел рядовым. Вернулся сержантом. С тех пор Афганистан в нем - навсегда. Он ушел из Афганистана. А Афганистан из него не ушел.
Эхо этой войны будет долго отзываться в сердцах не только ее участников, но и тех, кто живет рядом с ними. А у нас рядом с ними живет вся страна. Поэтому и неотесанный афганский валун — везде. В разговорах, в поговорках, в фольклоре, в авторских стихах и прозе, в нормативной и ненормативной лексике.
Неотесанность фольклора, особенно устного народного творчества -дело естественное, понятное и даже иногда приятное уху и глазу. Потому что именно в этих колдобинах, выбоинах, буграх неотесанности таится поэзия. В колдобинах и буграх авторских текстов таится то же самое. Но порой рука тянется — отесать авторский валун. Но, слава Богу, включается душа и говорит: начнешь отесывать, приглаживать, очищать - вычистишь поэзию. Пусть будет так как есть. Со всеми достоинствами и как бы недостатками, в которых видна и слышна яркая и тусклая, красивая и неказистая поэзия нашего трагического времени.
Иосиф Куралов
Маме моей,
Киселевой Валентине Никифоровне,
посвящаю
Пролог
Бал выпускной – до утра! Над сельсоветом – знамя!
Не ведал я горечь утрат и про «груз 200» не знал я.
Прощайте, друзья и школа! Шахты! Холмы! Бараки!
С отрубленной напрочь башкою, валялся в канаве Тараки...
Мечтал я учиться, работать! В прошлом – «Зарница»-игра… «Транспортники» в злом хороводе садились на базу Баграм.
В дорогу положит Соня – хлеб, кабачкову икру.
Шмаляли навскид по босоте парни из ГРУ!
Пухом село запорошено… Песни на УКВ…
«Нет ничего невозможного для воинов ВДВ!..»
Детство промчалось стрелою – будто арабский скакун!
– Вася! Хватить филонить! А где это, город Кабул?
К звездам летели души! Мама шептала: – Аминь.
– Гуляем! – с восточным радушьем, гостей принимал Амин.
– Васятка, ты просто затворник! Я – твой спасательный круг.
Щелкали лихо затворами парни из ГРУ.
Дороги для Счастья открыты! Слава Народу – Творцу!
В крови, опрокинув корыто, метался Амин по дворцу…
А Соня цветет! Невеста! Картошки полны закрома!
Наутро вручал мне повестку местный военкомат.
В дорогу положит мама – яиц, сальца полкило.
Не знал я о «Черных Тюльпанах». Я горы-то видел в кино.
Северный ветер осенний с листьями пляшет канкан.
Нет, в Персии не был Есенин… И там, где-то рядом – Афган.
Напутствия речи гремели! Прощание будет недолгим.
Старцы больные в Кремле, нас называли – «Долгом…»
2. Тайная Вечеря
Снег!.. А мне казалось – облетают cherry!
И Амур-повеса – нас хотел вальнуть.
Собирались старцы Тайною Вечерей,
Затевали старцы – Новую Войну…
Каждый разглагольствовал, – круче, чем Чечерин.
Приводились доводы – Силы и Ружья…
Друг мой! – после этой самой вот Вечери
Заживо сгорели все мои друзья…
– Да вы что, с ума там посходили, черти!
Ну зачем нужна вам – Горная Страна?
…Усмехалась нагло глупая Вечеря –
И мой Голос Разума – здесь не проканал…
Мы для них лишь винтики, хуже быдла, черни.
Но не по душе мне был такой расклад.
Боги!... Покарайте молнией Вечерю!
Но вручала Родина в руки автомат.
…Листья дней призыва – истончили черви.
Стало лучшей музыкой – мне затвора «клацк».
Друг мой! – если б не было этой вот Вечери,
Сын пошел бы в школу… Где-то в первый класс.
Этот штука драный – этот янки Чейни –
Каждому афганцу "Стингер" подарил.
... Снились дом, сад, мама, молочко, печенье,
Яблочки из сада – Ешь, сын, витамин!..
Над моей могилой – ярких звезд свечение…
В Сентябре, в России – хлещет звездопад!
Вот бы взять дубину – разогнать Вечерю!
Но Судьбину злую не вернуть назад…
В Кандагаре
В Кандагаре, в Кандагаре
Были мы в хмельном угаре,
Я письмо строчил Тамаре,
Врал безбожно обо всем…
В Кандагаре, в Кандагаре
Мы летали как Икары
И, как Зевсы, слали кару –
«Духам»! С неба! Так, Васек?
В Кандагаре, в Кандагаре
Подмигнули очи кари …
Ах, Кариночка в ударе!
Да и я был - «хлопец гарн».
В Кандагаре, в Кандагаре
Могут шлепнуть по запаре,
Только ты не парься паря,
Скоро в отпуск в Абакан…
В Кандагаре, в Кандагаре,
Наши лица все в загаре...
Скажет мне с укором Гарик:
- Что ж ты Саню не сберёг?
В Кандагаре, в Кандагаре,
От утрат на сердце камень...
Спирт заплещется в стакане:
- За, Санька! Давай, Серёг!
В Кандагаре, в Кандагаре
Снилась роща мне нагая
И над юностью кругами
Вороньё кружило: - КАРРРР…Р!
В Кандагаре, в Кандагаре
Пахло смертью, пахло гарью…
Так зачем ты хочешь, парень,
Вновь вернуться в Кандагар?
Письма Сони
«Нет, нет, ты не Остров!»
И колокол в сердце бил ночью бессонной
О доме, где мирно, уютно и просто.
А в небе смеётся сибирское Солнце.
А здесь - хлеб войны до безумия солон.
(Но рад и такому - другого ведь нету...)
Мне кожу дубило афганское Солнце –
А снились снега, Томь-река и рассветы.
Мы были, брат, частью Материка,
Который зовется Советской Империей!
Ночами шмалял в нас седой старикан:
«Аллах акбар!» - в дуршлаг окна, и двери!
В далеком краю, в тридесятом из царств,
Мне письма писала красавица Соня…
И я их хранил, разрезав матрац,
И знал наизусть как любимые зонги.
А Соня писала из жаркого лета:
«Вчера ворожили с подружкою Светой …
Пора поступать… купила билеты…
Ну, почему ты такой безответный?»
Ах, молодость! - все-то ей, брат, нипочем.
Я горько шутил, от жажды иссохнув.
Короткими бил, болело плечо.
Слепило глаза мне афганское солнце.
Что было потом? – у хирурга спроси.
И мне вспоминать больше нету резона.
А ветер, как цензор! - листал, уносил
Наивные письма красавицы Сони…
Русский ветер
Русский ветер прилетит на заре.
Как я рад ему, здесь в душном Газни!
Принесет дыханье спящих царевн,
Принесет приветы мамы, родни…
Принесет он запах сжатых полей.
(Их укрыл до весны снежный наст.)
Эх, окликнуть бы Ивана: –Налей!
Да пустые, брат, фляги у нас.
Русский ветер – мой надежнейший друг.
Я его когда-то пил, как «Боржом».
Я любил январи, холод вьюг,
А теперь вот, солнцем в дым обожжен.
Русский ветер с моих детства холмов,
Как устал он, пока долетел.
Замотать бы мне очи чалмой,
Окунуться б в родную метель.
У солдата, брат, простая судьба:
Есть приказ – и все за нас решено,
«Духи» взвизгнут: - Аллаха Акбар!
И «калаш» расколет вдрызг тишину.
Русский ветер мне зашепчет: - Постой,
Дай тебя напослед обниму!..
Мы с Егором спиртяги - по сто,
Враз утопим тоску, как Муму!
Покачнется надо мною лазурь,
Память сердце будет ночью казнить…
Мы, как будто бы, соринка в глазу.
В этом чертовом, ихнем Газни.
Русский ветер мне напомнит о той,
Что на свете давно уже нет.
Юра булькнет спиртяги глоток:
- За Союз! За Сибирь! И за снег!
(А в Сибири, брат, снегов намело!
Черный ворон закружил над селом.
А в глазах у мамы – горе и грусть…
- Я вернусь, мам, в апреле. – ВЕРНУСЬ!)
Русский ветер (в нем плачь Ярославн)
Тихо скажет: - Я тебя сберегу.
Шевелюра моя отросла…
- Ну, давай-ка за дембель, Сергун!
Серый скинет сапог: - Ой-ля-ля!
Дембельнемся мы скоро с тобой.
Русский ветер будет долго гулять,
Над моей непутевой Судьбой…
Корефан Андрюша
- Эх, сейчас ништяк бы, полежать на пляже!
- Я бы пиво выпил - слышу треп ребят.
Корефан Андрюша скрутит горло фляжки:
- Два глотка, не больше, - скажет, – для тебя!
Разразись грозою, злого неба синька!
Вспомнится, некстати, говор Томь-реки.
Я был из Белово, он из Минусинска,
В общем-то, как братья… Круче! Земляки!
Мы решали вместе той весной задачи.
Воевать толково - тоже, брат, талант.
Нас судьба хранила. Рядом шла удача.
И терпим к неверным был их Бог- Аллах.
Мы в огне кромешном находили броды ,
А в часы затишья пели «Журавли» …
Но : «Отставить песни! - грозно скажет ротный, –
Хватит настальгировать! Братья-шурави!»
- С этакою хваткою, мы б разбили Роммеля,
Где-то, за неделю! – Стас невыносим…
Корефан Андрюша – юн, красив и скромен,
Строен и подтянут. В отпуск!.. В Минусинск!..
Не нужна валюта и «добро» ОВИРа,
Песнею прощальной струны зазвенят.
Как я рад за друга! Как ему завидовал !..
(За семью морями - отпуск для меня…)
Но Злой Рок не спросит про твои расклады
И его не спрячешь, скажем, на «губу».
Я стоял небритый, хмурый и помятый
В ноль часов по-местному, покидал Кабул.
А через неделю, принесли мне вести
(Небушко с овчинку стало надо мной):
«Корефан Андрюша твой.. стал.., стал грузом 200 –
Слишком уж неравным был у них тот бой…»
Мама напечет ему с молочком оладий
А почуяв СТРАШНОЕ - станет голосить…
Мой дружок Андрюша в цинковом бушлате
За сто дней до дембеля прибыл… в Минусинск…
Солдатка Соня
У солдатки Сони – грустные глаза.
У солдатки Сони – ватник весь в снегу!
Нежных слов прощанья я ей не сказал,
Расставались наспех… Утром… На бегу…
У солдатки Сони – две звезды в окне!
У солдатки Сони – умный рыжий кот.
А папаша Сони топит грусть в вине
И его загулы длятся круглый год!
На солдатке Соне – братик и сестра…
Обживает мать ее сельский наш погост…
А я жру лепешки чуже-дальних стран.
Сонина собака прячет в будке кость.
У солдатки Сони множество забот:
Приготовить ужин, дров, угля, воды…
Мне чужое солнце жжет огнем сапог.
«Вань! Отдай-ка воду, слышишь? – молодым!..»
А в Сибири осень. Неулыбчив день.
(Надо у соседки соли попросить.)
На лицо солдатки набегает тень:
- Дед опять нажрался… Дрыхнет, паразит!
У солдатки Сони – радость есть одна
Написать сегодня мне в Афган письмо.
А я пью спиртягу – залпом! И до дна!
- Сань! Давай, возьмем-ка, «духов» на измор!
Засыпает Соня, сидя за столом.
Ручка с черной пастой валится из рук…
Мы идем в ущелье нагло, напролом!
И стервятник в небе резко сузил круг…
Соня на заочный хочет в универ.
Ей седые вьюги занесли крыльцо...
- Федь, давай устроим "духам" фейерверк!
Угостим их вволю, матом и свинцом!
А почтовый ящик запорошил снег.
Хмурая цензура лапает конверт...
Кому ляжет карта здесь залечь на век,
Знает лишь стервятник... «Срежь его, Альберт!»
Снится Соне УЖАС! Нехороший сон
Будто я вернулся весь седой, сожжен...
- Ша! Прикройте спину Вовчик и Резо,
Я за Жеку-кореша не отдал должок!
Соня врубит «Sony», там поет Дассен...
В комнате - порядок... В мыслях - ералаш!
- Эй, вы, мохнорылые! Принимай презент!
Вам свинцовых птенчиков дарит мой "калаш"!
У солдатки Сони – кругом голова!
На щеках у Сони – черные круги…
Засыпает снегом черный котлован
И качает звезды круговерть пурги…
Полет Валькирий
Знаю, Ты отдыхаешь сейчас на Бали.
Ешь салаты из крабов, ананасы и киви,
А у нас здесь, любимая, за боями бои,
Громкий стрекот «вертушек», как полеты Валькирий.
Океан – ее тело водою омой!
Пусть она позабудет о каком-то Василии…
Что есть ревность пред ликом смерти самой,
Пред опасным полетом наших грозных Валькирий?
Солнце, ровный загар ей, прошу я, даруй.
Ветры, чтоб не озябла, одеяло накиньте.
Как прекрасна она в свете радужных струй!
Мы когда-то купались с ней в море… Нагие…
И пригрезятся мне те далекие дни,
Где пророчил нам счастье диковинный Сирин…
От винта надо мною вальсирует нимб,
Словно к Лику Святых причисляя Россию!
Мохнорылому «духу» стингер – брат, и до фени,
Что я в мыслях с тобою пью холодный дайкири.
Дай-то Бог нам воскреснуть, как сказочный феникс
Из ночного полета, месть несущих Валькирий!..
Чужое Небо
А в небе чужом было мне неуютно,
Смерть важно ходила по нашей кабине.
В зеленых глазах санинструктора Юли
Лежал, отражаясь, «двухсотый» Тропинин.
Да. Дело-то, ШВАХ! В небесах безотрадных
Мы были для «духов», ну просто на блюде.
Нас ждали в Баграме серьезные люди,
Два шанса из ста – что вернемся обратно.
А Леша Тропинин молил нас: «Быстрей!»
Его уж заждались на сельском погосте
Березки и вербы… и ветер-пострел…
Я губы кусал от обиды и злости…
О, небо чужое Я – пасынок твой,
И сын многоликой Великой Империи!
Там, в мае, от яблонь буянном и пенном
Я рос на потребу нелепой из войн.
Читал Братьев Гримм и Шарля Перро,
Крутил в нашем клубе на танцах пластинки.
Казалось мне, жизнь - это сладкий пирог.
Теперь он горчит… В перекрестие «стингера».
Плевать мне на смерть. На пули-дробины.
Мне ящик из цинка еще не заказан.
«Быстрее!.. Быстрее!..» - шептал нам Тропинин,
И просьба Алеши – важнее приказа...
И в синьке чужой было мне так тоскливо.
И смерть заводила со мной свои шашни.
На Родине – осень. И теплые ливни.
А я здесь иссох от жары и от жажды.
В душе моей - тяжесть утрат. Гроздья гнева.
(А, Юльки глаза – так печальны и строги.)
Мне Жизнь сохранило афганское небо,
Чтоб сто лет спустя я писал эти строки.
Первая девочка
Первая девочка. Осень. И клёны пылали.
Я тебя выдумал. Кто ты? И как тебя звали?
Помнишь, с тобою мы в лес убегали с уроков?
Тайну об этом не долго хранили сороки.
Был я смешным и наивным. Таким неумелым!
(А у тебя юбочка вся перепачкана мелом...)
Первая девочка губки в обиде надула.
Всё это было давно! Ещё до Кабула…
Ну, а потом: МАТЬ-ПЕРЕМАТЬ! ГОРЯТ БЕНЗОВОЗЫ!
(А в лазарете мне снились свидания в осень...)
Первая девочка - фотка на тумбочке в раме.
Как это было давно! Ещё до Баграма...
-Хватит, браток, ну, опять ты о ней. Ну, не парься!
Первая девочка кружиться в свадебном вальсе.
Писем не шлёт. И напрасны мои ожидания.
О, это было давно! Ещё до Шинданда...
Первая девочка, как мы с тобой разминулись?
Глянец альбома - воскреснет армейская юность.
Я - справа третий (франт лопоухий в панаме)…
Солнце нещадное встало в зените над нами...
Первая девочка. Снег нынче валит и валит.
Я тебя выдумал... Где ты? И как тебя звали?
Помнишь, смеялось над нами осеннее небо?
Память мою засыпает декабрьским снегом.
Сердце моё укрывает нетающим снегом.
Кружат и кружат над Родиной белые снеги...
В Белом Лазарете
В Белом Лазарете, где лежат годами,
Юная сестричка верила в меня.
Мне жить не хотелось… Был на сердце камень…
Бредил я… Судьбину клял и обвинял…
В Белом Лазарете, где лежат годами,
Ольга Анатольевна, ставя промедол,
Пела Песнь о Доме, где нарядны ставни,
Где в июле вечером воздух свеж, медов.
В Белом Лазарете, где лежат годами,
Мне заместо дома – жёсткая кровать.
Спал я очень плохо. Ездил на каталке.
И бывал рассвет мой снежен и кровав.
В Белом Лазарете, где лежат годами,
Оля мне читала Байрона стихи.
И над нами в небе громы грохотали.
Я мечтал подняться. Метил в женихи.
Хорошо жилось мне в этом лазарете!
Я из одуванчиков Оле плёл венок.
Наплевав на гордость, сплетни и запреты,
Приносила Оля фрукты и вино.
Как в раю небесном – было в Лазарете!
Но однажды утром, рано на заре,
Я бежал оттуда… Ша, Обитель Смерти!
Прощевай навеки Вечный Лазарет!..
Прощевайте, горе, беды и печали!
Поезд мой вздымает снег российских вёрст.
Ольга Анатольевна плакала ночами…
Оля, разве стою я ваших светлых слез?
…С той поры промчалось лет, наверно, тридцать.
Я – душою молод, телом – постарел.
Отчего же, друг мой, стал мне часто сниться
В золоте рассвета – Белый Лазарет?
И сквозь вьюги холод кто-то мне долдонит:
«Поздно – извиняться, поздно – извинять…»
Оля Анатольевна, спой мне Песнь о Доме
С крашеными ставнями, где так ждут меня!
Сны о далеком... Несбыточном...
Мне в Кандагаре – как в пыточной!
Тягостно. Я издерган.
Сны о Далеком… Несбыточном…
Явь мне заменят надолго.
Пусть моя жизнь – убыточна.
Радость с судьбой – разминулась.
Сны о далеком… Несбыточном…
Вновь воскрешают юность.
Домик, пургой занесенный,
Мамин, в морозной тиши.
Кажется, сказкой веселой
Наша гражданская жизнь.
Там, кружит в вальсе Лидочка,
Душу надеждою теша.
Сны о далеком… Несбыточном…
Вот, что меня здесь держит.
Тонкою связан ниточкой
Я с отшумевшей весною.
Сны о далеком… Несбыточном…
Праздник. Всегда со мною.
«Съешь шоколада плиточку,
И позабудь про Газни.»
Сны о далеком… Несбыточном…
Будто бы письма родни.
«Лида румяна, как пышечка!
Вспомню, и станет теплей!»
Сны о далеком, несбывшемся,
Памяти сладкий плен.
Там снегири на ветках,
Вербы в апреле цветут.
Там, мне неведомы беды,
Там я душою… А тут:
«Ну, порезвимся, буцыги!
Фишки чужих забав!»
Привкус проклятого цинка
Солью навяз в зубах.
Эх, счас бы – вальс! Да с Лидочкой!
Да переплыть Тобол!
Сны о далеком, несбыточном –
Сердца солдатского Боль…
Карусели
Синих метелей чудны карусели!
Кружит и кружит тебя и меня.
Не на коней, а в сугроб мы уселись.
Кот, испугавшись, куда-то слинял.
Зимних каникул святые денёчки!
Не было в мире счастливее детств!
Красные щёки. Ясные очи.
Робкие чувства ребячьих сердец.
Недолго кружили мои карусели,
Судьба била дробью в тугой барабан.
Кровавым бураном, свинцовой метелью
Нас встретил, мальчишек, – суровый Афган!
Кружили «вертушки», слетевши с катушек,
И ротный кричал: «Ни шагу назад!..»
Пылали машины… Дым… Было так душно,
Что друг мой заметил: «Браток – это ад!»
Но мы воскресали из Ада – Орфеи!
Нам всё нипочём и, как с гуся вода…
Ремарка просил рядовой Ерофеев:
Мол, дай почитать. Приеду – отдам…
Но он никуда уже не приехал…
Машина горела свечой в Рождество,
Металось в горах, обезумевши, эхо,
Искал упоенья «калашника» ствол.
Эх! Всех мать-перемать! Желторотые птицы!
Какой ветер занёс вас на поле войны?!
Вам бы в парках гулять, да в девчонок влюбиться,
А не быть удобрением для этой страны!
Никогда не взойдёт, в прах сгоревшее семя...
«Духи» - АМБА!!! Вас приветствует АК-мом Кисель!
О, вы, Боги! Прошу: Тормозните же, Землю!
Я сойду. Не по нраву мне её карусель.
И пускай Ангелы Смерти надо мной хороводят,
И подмоги не будет, хоть зови не зови …
В моей памяти вечно - Ерофеев Володя
Между адом и раем гонит свой грузовик...
В доме моём осень захлопает ставней
И сердце покличет, туда, в Кандагар…
Но время прикрикнет на память: Отставить!
А в мыслях: Друзья… Лето… Юность… Афган…
(- Нет, Вась, дембельнёмся – поехали к нам!)
(- А книгу возьму я… Приеду – отдам…)
Я с сыном иду по осеннему парку:
– Пап, пап. Я хочу вон на ту карусель.
На книжном развале куплю я Ремарка
И вновь, как тогда, «от сель – и до сель»!
А сын, оседлавши кота - котофеича
Кричит от восторга: Быстрее! Быстрей!
…Прислала письмо мне мать Ерофеева:
«Приедь на Покров… У сынка – юбилей…»
Витюша Кравченко
Кипр… Цветение мая… Я пью вино у кассы…
И после пятой выпитой, видится мне мираж:
Шибздик Витюша Кравченко, плюнув на букву приказа,
Тащит, кряхтя, с поля боя - раненого меня…
Где ты, Витюша Кравченко? Чокнув «Столичной» сотку,
Мы бы прошлись по былому -вихрем былых погонь!
В сердце моем – вина. Колется хлеще осота.
Торкает по ночам. Я потерял покой.
«Где ты, Витюша Кравченко?» – вторит мой друг Никифор.
Я засолил тебе сало, брызжет сквозь крышку рассол.
Помнишь, мечтали когда-то: «Братцы, махнем-ка на Кипр!
Если и есть рай на свете – это, точняк, Лимассол!»
А в Лимассоле юных Ассолей
Сонм! Пожалеешь, что не султан...
Вспомню друзей я... Девушку Соню...
И закричу в миражи… В никуда:
- Встаньте, ефрейтор Кравченко! Все Вас считают- Героем!
Я награждаю Вас – Морем! Солнцем! Вином! Тишиной!
Слышишь, вон там, Витюша, где-то за той горою,
Стрекот «Вертушек» и, значит, ждут нас на борт с тобой...
Думы о той войне душу возьмут в капканы.
И на щеках – впервые! вдруг проступает соль.
А перед взором встают те, кто остался в Афгане.
Их Светлой Памяти – пью. Скорбно притих Лимассол.
Ностальгия
Одиночество тихо ступает
По пустым коридорам гостиниц.
Дума горькая. Боль тупая
В полночь сердце моё настигнет…
Боль о доме, где крашены ставни,
Где сентябрь - хрустящий и синий.
Вот бы бросить, навек оставить
Бесприютнеший холод гостиниц!
Я рождён под звездою скитаний,
Я покой на дорогу сменял.
Берег юности, берег дальний
Будет звать и манить меня…
Там – трубят журавлиные стаи,
Меня кличет на ужин Аксинья,
Там – в беде никого не оставят,
Там – неведом злой холод гостиниц…
Боль отступит уже под утро,
Солнце тронет мечети чужбин.
И сквозь сон, и тревожный, и трудный,
Мне привидятся те, что любил…
Мне милее Парижа, Марселя
Снег сибирский моей Палестины!
Одиночество стелет постель мне
В диком холоде старых гостиниц…
Нет исхода
Я куплю в магазине два шкалика,
Хлеб, «Родопи» и сыр, и пиво.
Помяну в эту ночь Гену Жарикова
А под утро – Саню Анфилова.
Эх, махнуть на Байкал бы, в походик!
А не жизнь превращать в барахло…
Буду бредить утиной охотой ,
На речной садясь пароход.
А потом побегу, как ошпаренный
К тем, с кем дар в кабаках пропил.
И с укором глядит Гена Жариков.
И свой взор отводит – Анфилов.
По ночам я пишу о пропавших
Там, в Афгане , нет даже могил…
Будет верить в меня – Гена Жариков
И еще, стопудово – Анфилов!
…«Духи» ждали в засаде анашой ушатаны,
Что –то там про Аллаха истошно вопили.
Но, злым кубарем вниз, АКМ-ом ужален.
Спину мне прикрывали – Жариков и Анфилов…
Боль в рассказах моих – зашкалит!
Безнадёга – по сердцу крапивой!
Но протянет мне руку Жариков
И плечо подставит Анфилов…
Время метит мне в сердце шпалером.
В моих снах «духи», змеи, вампиры.
Но прошепчет: « Крепись, браток!» - Жариков,
И добавит : «Держись!»- Анфилов .
Под столом опрокинуты шкалики.
«Пять утра» на часах пробило.
Будет сон мой тревожен… И Жариков
Покурить выйдет с Саней Анфиловым…
Сержанту никто не пишет
Рядовые дождя строевой шаг чеканят по крыше.
Я забросил в кювет свой афганский «на смерть» медальон.
В эту хмурую осень никто, брат, сержанту не пишет.
Мимо хаты его, отвернувшись, идет почтальон.
Я холодную воду с бодуна пью стаканами жадно.
Я нестрижен-небрит. Абдулла, блин, из фильма! Басмач!
Вот уж целую вечность никто не приходит к сержанту,
Вот уж целую вечность он живет в ожидании письма…
Раз в неделю приносит ему «беломора» и хлеб, и консервы
Антонина, соседка его, продавщица сельпо.
Свежих белых снегов, словно сдачку, зашлет ему Север.
Серж с утра и до ночи листает свой дембель-альбом.
Кот Баюн с голодухи убежал на пекарню – вот ржачка!
Эх, махнуть бы к Олегу! Там охота, рыбалка, Чулым.
Ворох сорванных листьев швыряет сентябрь в сержанта
И в нетопленной хате – холодрыга! Не пахнет жилым.
Я песчинкой вселенной в листолете осеннем растаю,
В придорожном кафе душу грею коктейлем двойным.
Серж листает альбом, словно книгу судеб! Пьет, листает…
И глядят с фотографий пацаны из далекой войны.
Брат! Мостки моей памяти обветшали, непрочны и шатки…
Я опять завалюсь, как Ми-8! – в Баграм и Шинданд.
Там приходят мне письма безусому в лычках сержанту,
И я каждому слову, словно капельке Родины – рад!
У меня на столе аж до дырок зачитанный Маркес.
Под столом рать бутылок «Столичной», «Посольской», коньяк.
Над столом фотки Хема, Уайльда, Ремарка.
И кругом – «бардельеро», разбитый в хамину кальян.
А сентябрь, оранжевый франт, кружит вальсы на нашей аллее,
Где прощальным пожаром догорают калины кусты,
Где Оксановы очи, словно яхонты ночью горели,
В том далеком апреле, где нет ни «Прощай…», ни «Прости…»
Время нынче шайтаново. Улетела навек моя молодость.
И непросто признать в третьем слева – в панаме меня.
Север тучи пригнал – «эскадрилью сибирского холода».
Рядовые дождя строевой шаг чеканят три дня.
Я уеду в Чулым из промокшего, грязного города.
«Эй, браток, жми на газ! На вокзал! До упора нажми!»
В жарком небе Афгана моя юность орехом расколота,
Там, в прицеле у «Стингера», словно муха, забился наш «Ми»!
Опустевший перрон – ни любви, ни надежды, ни веры…
Лишь кричит воронье да ветрище сбивает с пути.
Эх! Почтовый мой голубь, растерял по дороге конверты.
Их уже никому, никогда, ни за что не найти.
Рядовые снегов, как разведка, ступают неслышно.
Я опять проворонил этой ночью их белый визит.
Год за годом идет, а сержанту никто, брат, не пишет.
Золотой лист берез утонул в непролазной грязи…
Ошибки
Книгу захлопну о взятии Шипки,
Столик накрою. Друг скоро придёт.
Телек врублю, там Сергеич: «Ошибкой
Был ввод в Афган». Замолчи, идиот!
(Ох, и достала речь комбайнёра!
Сплошь демагогия. Мне не понять.
Эх, счас бы выпить, да нет компаньона!
Саня приедет, наверное, в пять...)
Утром собрались ОНИ и решили:
Было не нужно... И, зря, мол, вошли...
Так вот, братишка, мы стали «ошибкой»,
Подвиги наши стране не нужны.
Саня-Ошибка откроет калитку
И улыбнётся: «Привет, Командор!»
(Горы - насквозь нашей кровью пролиты!
А ты про «ошибку» несёшь, комбайнёр!)
- Ну, проходи. Я заждался. С обеда
Всё к остановке ходил. Променад.
- Жданки прождал все? Ох, бедный ты, бедный.
На вот "Столичную", хлеб, маринад.
Радостью сердце – приехал – прошито.
Долго не виделись. Чья в том вина?
Буду молчать я ему про «ошибку»,
Будем друзей и Афган вспоминать.
Кольку-Ошибку и Юру-Ошибку,
Рыжий - ошибочно лёг там навек...
Мысли роятся. Мне станет паршиво.
Я посмотрю в поднебесье. Наверх.
- Нет, БМП - это круто!- Машина!
- Стингеры! - кто их привёз? - Педераст!
«Как Ваша жизнь?» - спросит Юра-Ошибка,
Из облаков глядя грустно на нас...
– Памятник Лёхе отвёз я в Каширу,
Скажет Санёк. Я «Opal» закурю.
А в голове моей: Гады! Ошибка!
- Что ж ты, братишка, задумчив? Угрюм?
Саня гитару возьмёт: Эй, «Тошибу»
Ты погаси. Я "Посольской" налью.
В снежной ночи сидят две Ошибки
И «Мы уходим!» - негромко поют...