Василий Киселев предложил «Огням Кузбасса» цикл стихотворений,

который похож на огромный природный не очень гладко отесанный валун, лежащий где-то в Пространстве и Времени — то ли в самом его центре, то ли на задворках. Ну, а поскольку у Пространства и Времени нет ни центра, ни задворок, то этот валун Киселева лежит везде, куда ни глянь - и рядом, и вдали, и в памяти. Потому что этот валун — об афганской войне, участником которой довелось быть автору, проходя службу в Армии в 1980-82 годах. Служил он в Баграме. Ушел рядовым. Вернулся сержантом. С тех пор Афганистан в нем - навсегда. Он ушел из Афганистана. А Афганистан из него не ушел.

Эхо этой войны будет долго отзываться в сердцах не только ее участников, но и тех, кто живет рядом с ними. А у нас рядом с ними живет вся страна. Поэтому и неотесанный афганский валун — везде. В разговорах, в поговорках, в фольклоре, в авторских стихах и прозе, в нормативной и ненормативной лексике.

Неотесанность фольклора, особенно устного народного творчества -дело естественное, понятное и даже иногда приятное уху и глазу. Потому что именно в этих колдобинах, выбоинах, буграх неотесанности таится поэзия. В колдобинах и буграх авторских текстов таится то же самое. Но порой рука тянется — отесать авторский валун. Но, слава Богу, включается душа и говорит: начнешь отесывать, приглаживать, очищать - вычистишь поэзию. Пусть будет так как есть. Со всеми достоинствами и как бы недостатками, в которых видна и слышна яркая и тусклая, красивая и неказистая поэзия нашего трагического времени.

Иосиф Куралов

 

 

                                                                       Маме моей,

                                        Киселевой Валентине  Никифоровне,

                                                                                     посвящаю

 

Пролог

 

Бал выпускной – до утра! Над сельсоветом – знамя!
Не ведал я горечь утрат и про «груз 200» не знал я.

Прощайте, друзья и школа! Шахты! Холмы! Бараки!
С отрубленной напрочь башкою, валялся в канаве Тараки...

Мечтал я учиться, работать! В прошлом – «Зарница»-игра… «Транспортники» в злом хороводе садились на базу Баграм.

В дорогу положит Соня – хлеб, кабачкову икру.

Шмаляли навскид по босоте парни из ГРУ!

Пухом село запорошено… Песни на УКВ…
«Нет ничего невозможного для воинов ВДВ!..»

Детство промчалось стрелою – будто арабский скакун!
– Вася! Хватить филонить! А где это, город Кабул?

К звездам летели души! Мама шептала: – Аминь.

– Гуляем! – с восточным радушьем, гостей принимал Амин.
– Васятка, ты просто затворник! Я – твой спасательный круг.
Щелкали лихо затворами парни из ГРУ.

Дороги для Счастья открыты! Слава Народу – Творцу!

В крови, опрокинув корыто, метался Амин по дворцу…
 

 А Соня цветет! Невеста! Картошки полны закрома!
 Наутро вручал мне повестку местный военкомат.

В дорогу положит мама – яиц, сальца полкило.
Не знал я о «Черных Тюльпанах». Я горы-то видел в кино.

Северный ветер осенний с листьями пляшет канкан.

Нет, в Персии не был Есенин… И там, где-то рядом – Афган.

Напутствия речи гремели! Прощание будет недолгим.
Старцы больные в Кремле, нас называли – «Долгом…»

 

 

 

2. Тайная Вечеря

Снег!..  А мне казалось – облетают  cherry!
И Амур-повеса – нас хотел вальнуть.
Собирались старцы Тайною Вечерей,
Затевали старцы – Новую Войну…

Каждый разглагольствовал, – круче, чем Чечерин.
Приводились доводы – Силы и Ружья…
Друг мой! – после этой самой вот Вечери
Заживо сгорели все мои друзья…

– Да вы что, с ума там посходили, черти!
Ну зачем нужна вам – Горная Страна?
…Усмехалась нагло глупая Вечеря –
И мой Голос Разума – здесь не проканал…

Мы для них лишь винтики, хуже быдла, черни.
Но не по душе мне был такой расклад.
Боги!... Покарайте молнией Вечерю!
Но вручала Родина в руки автомат.

…Листья дней призыва – истончили черви.
Стало лучшей музыкой – мне затвора «клацк».
Друг мой! – если б не было этой вот Вечери,
Сын пошел бы в школу… Где-то в первый класс.

Этот штука драный – этот янки Чейни –
Каждому афганцу "Стингер" подарил.
... Снились дом, сад, мама, молочко, печенье,
Яблочки из сада – Ешь, сын, витамин!..

Над моей могилой – ярких звезд свечение…
В Сентябре, в России – хлещет звездопад!
Вот бы взять дубину – разогнать Вечерю!
Но Судьбину злую не вернуть назад…

В Кандагаре

В Кандагаре, в Кандагаре
Были мы в хмельном угаре,
Я письмо строчил Тамаре,
Врал безбожно обо всем…

В Кандагаре, в Кандагаре
Мы летали как Икары
И, как Зевсы,  слали кару –
«Духам»! С неба! Так,  Васек?

В Кандагаре, в Кандагаре
Подмигнули очи кари …
Ах, Кариночка в ударе!
Да и я был - «хлопец гарн».

В Кандагаре, в Кандагаре
Могут  шлепнуть по запаре,
Только ты не парься паря,
Скоро в отпуск в Абакан…

В Кандагаре, в Кандагаре,
Наши лица  все в загаре...
Скажет мне с укором Гарик:
- Что ж ты Саню не сберёг?

В Кандагаре, в Кандагаре,
От утрат  на сердце камень...
Спирт заплещется в стакане:
- За,  Санька!  Давай, Серёг!

В Кандагаре, в Кандагаре
Снилась роща мне нагая
И над юностью кругами
Вороньё кружило: - КАРРРР…Р!

В Кандагаре,  в Кандагаре
Пахло смертью, пахло гарью…
Так зачем ты хочешь, парень,
Вновь вернуться в Кандагар?
 

Письма Сони

 

«Нет, нет, ты не Остров!»
И колокол в сердце бил ночью бессонной
О доме,  где мирно,  уютно и просто.
А в небе смеётся сибирское Солнце.
А здесь -  хлеб войны до безумия солон.
(Но рад и такому - другого ведь нету...)
Мне кожу дубило афганское Солнце –
А снились снега, Томь-река и рассветы.
Мы были, брат, частью Материка,
Который зовется Советской Империей!
Ночами шмалял в нас седой старикан:
«Аллах акбар!» - в дуршлаг окна, и двери!
В далеком краю, в тридесятом из царств,
Мне письма писала красавица Соня…
И я их хранил, разрезав матрац,
И знал наизусть как любимые зонги.
А Соня писала из жаркого лета:
«Вчера ворожили с подружкою Светой …
Пора поступать…  купила билеты…
Ну,  почему ты такой безответный?»
Ах, молодость! - все-то ей, брат, нипочем.
Я горько шутил, от жажды иссохнув.
Короткими бил,  болело плечо.
Слепило глаза мне афганское солнце.

Что было потом? – у хирурга спроси.
И мне вспоминать больше нету резона.
А ветер, как цензор!  - листал, уносил
Наивные письма красавицы Сони…

 

Русский ветер

 

Русский ветер прилетит на заре.
Как я рад ему, здесь в душном Газни!
Принесет дыханье спящих царевн,
Принесет приветы  мамы,  родни…
 

Принесет он запах сжатых полей.

(Их укрыл  до весны снежный наст.)
Эх, окликнуть бы Ивана:  –Налей!
Да  пустые, брат, фляги у нас.

Русский ветер – мой надежнейший друг.
 Я его когда-то пил, как «Боржом».
Я любил январи,  холод вьюг,
А теперь вот,  солнцем в дым обожжен.
 

Русский ветер с моих детства холмов,
Как устал он, пока долетел.
Замотать бы мне очи чалмой,
Окунуться б в родную метель.

У солдата, брат,  простая судьба:
Есть приказ – и все за нас решено,

«Духи» взвизгнут:  - Аллаха Акбар!
И «калаш» расколет вдрызг тишину.

 Русский ветер мне зашепчет:  - Постой,
 Дай тебя напослед обниму!..
 Мы с Егором спиртяги - по сто,
 Враз утопим тоску, как Муму!

Покачнется надо мною лазурь,
Память сердце будет ночью казнить…
Мы,  как будто бы,  соринка в глазу.
В этом чертовом, ихнем  Газни.

Русский ветер мне напомнит о той,
Что на свете давно уже нет.
Юра булькнет спиртяги глоток:

 - За Союз!  За Сибирь! И за снег!

 

(А в Сибири, брат,   снегов намело!
Черный ворон закружил над селом.
А в глазах у мамы – горе и грусть…
- Я вернусь, мам, в апреле. – ВЕРНУСЬ!)
 

Русский ветер (в нем плачь Ярославн)

Тихо скажет: - Я тебя сберегу.
Шевелюра моя отросла…
- Ну, давай-ка за дембель, Сергун!

Серый скинет сапог:  - Ой-ля-ля!
Дембельнемся мы скоро с тобой.
Русский ветер будет долго гулять,
Над моей непутевой Судьбой…

 

Корефан Андрюша

- Эх, сейчас ништяк бы, полежать на пляже!

- Я бы пиво выпил - слышу треп ребят.
Корефан Андрюша скрутит горло фляжки:
- Два глотка, не больше, - скажет, – для тебя!
 

Разразись грозою,  злого неба синька!
Вспомнится, некстати,  говор Томь-реки.
Я был  из Белово,  он  из Минусинска,
В общем-то,  как братья… Круче! Земляки!
 

Мы решали вместе той весной задачи.
Воевать толково - тоже, брат, талант.
Нас судьба хранила. Рядом шла удача.
И терпим к неверным был их Бог- Аллах.
    

Мы в огне кромешном  находили  броды ,
А в часы затишья пели «Журавли» …
Но : «Отставить песни! -  грозно скажет  ротный, –
Хватит настальгировать! Братья-шурави!»

- С этакою хваткою,  мы б разбили Роммеля,
Где-то,  за неделю! – Стас невыносим…
Корефан Андрюша – юн, красив и скромен,
Строен и подтянут. В отпуск!.. В Минусинск!..
    

Не нужна валюта и «добро»  ОВИРа,
Песнею прощальной струны зазвенят.
Как я рад за друга! Как ему завидовал !..
(За семью морями -  отпуск для меня…)
 

Но Злой Рок не спросит про твои расклады
И его не спрячешь,  скажем, на «губу».
Я стоял небритый,  хмурый и помятый
В ноль часов по-местному,  покидал Кабул.
    

А через неделю,  принесли мне вести
(Небушко с овчинку стало надо мной):
«Корефан Андрюша твой.. стал.., стал грузом 200 –
Слишком уж неравным был у них тот бой…»
 

Мама напечет ему с молочком оладий
А почуяв  СТРАШНОЕ - станет голосить…
Мой дружок Андрюша в цинковом бушлате
За сто дней до дембеля прибыл… в Минусинск…

 

Солдатка Соня

 

У солдатки Сони – грустные глаза.
У солдатки Сони – ватник весь в снегу!
Нежных слов прощанья я ей не сказал,
Расставались наспех… Утром…  На бегу…
 

У солдатки Сони – две звезды в окне!
У солдатки Сони – умный рыжий кот.
А папаша Сони топит грусть в вине
И его загулы длятся круглый год!

На солдатке Соне – братик и сестра…
Обживает мать ее сельский наш погост…
А я жру лепешки чуже-дальних стран.
Сонина собака прячет в будке кость.

У солдатки Сони множество забот:
Приготовить ужин,  дров,  угля, воды…

Мне чужое солнце жжет огнем сапог.
«Вань! Отдай-ка воду, слышишь? – молодым!..»

А  в Сибири осень. Неулыбчив день.
(Надо у соседки соли попросить.)
На лицо солдатки набегает тень:
- Дед опять нажрался…  Дрыхнет, паразит!

У солдатки Сони – радость есть одна
Написать сегодня мне в Афган письмо.

А я пью спиртягу – залпом!  И до дна!
- Сань! Давай, возьмем-ка,  «духов» на измор!

Засыпает Соня, сидя за столом.
Ручка с черной пастой  валится из рук…

Мы идем в ущелье  нагло, напролом!
И стервятник в небе резко сузил круг…
 

Соня на заочный хочет в универ.
Ей седые вьюги занесли крыльцо...
- Федь, давай устроим "духам" фейерверк!
Угостим их вволю, матом и свинцом!

 

А почтовый ящик запорошил снег.
Хмурая цензура лапает конверт...
Кому ляжет карта здесь залечь на век,
Знает лишь стервятник... «Срежь его, Альберт!»
 

Снится Соне УЖАС! Нехороший сон
Будто я вернулся весь седой,  сожжен...
- Ша! Прикройте спину Вовчик и Резо,
Я за Жеку-кореша не отдал должок!

Соня врубит  «Sony»,  там поет Дассен...
В комнате - порядок... В мыслях - ералаш!
- Эй, вы, мохнорылые!  Принимай презент!
Вам свинцовых птенчиков дарит мой "калаш"!
 

У солдатки Сони – кругом голова!
На щеках у Сони – черные круги…
Засыпает снегом черный котлован
И качает звезды круговерть пурги…

 

Полет Валькирий

 

Знаю,  Ты отдыхаешь сейчас на Бали.
Ешь салаты из крабов, ананасы и киви,
А у нас здесь, любимая,   за боями бои,
Громкий стрекот «вертушек»,  как  полеты Валькирий.

Океан – ее тело водою омой!
Пусть она позабудет о каком-то Василии…
Что есть ревность пред ликом смерти самой,
Пред опасным полетом наших грозных Валькирий?

Солнце, ровный загар ей,  прошу я, даруй.
Ветры, чтоб не озябла, одеяло накиньте.
Как прекрасна она в свете радужных струй!
Мы когда-то купались с ней в море… Нагие…

И пригрезятся мне те далекие дни,
Где пророчил нам счастье диковинный Сирин…
От винта надо мною вальсирует нимб,
Словно к Лику Святых причисляя Россию!
 

Мохнорылому «духу»  стингер – брат, и до фени,
Что я в мыслях с тобою пью холодный дайкири.
Дай-то Бог нам воскреснуть, как сказочный феникс
Из ночного полета, месть несущих Валькирий!..

 

Чужое Небо

                                                      

А в небе чужом было мне неуютно,
Смерть  важно ходила по нашей кабине.
В зеленых глазах санинструктора Юли
Лежал, отражаясь, «двухсотый» Тропинин.

Да. Дело-то, ШВАХ!  В небесах безотрадных
Мы были для «духов»,  ну просто на блюде.
Нас ждали в Баграме серьезные люди,
Два шанса из ста – что вернемся обратно.

А Леша Тропинин молил нас: «Быстрей!»
Его уж заждались на сельском погосте
Березки и вербы… и ветер-пострел…
Я губы кусал от обиды и злости…

О, небо чужое  Я – пасынок твой,
И сын многоликой Великой Империи!
Там, в мае, от яблонь буянном и пенном
Я рос на потребу нелепой из войн.

Читал Братьев Гримм и Шарля Перро,
Крутил в нашем клубе на танцах пластинки.
Казалось мне,  жизнь - это сладкий пирог.
Теперь он горчит…  В перекрестие «стингера».

Плевать мне на смерть.  На пули-дробины.
Мне ящик из цинка еще не заказан.
«Быстрее!.. Быстрее!..» - шептал нам Тропинин,
И просьба Алеши – важнее приказа...

И в синьке чужой было мне так тоскливо.
И смерть заводила со мной свои шашни.
На Родине – осень. И теплые ливни.
А я здесь иссох от жары и от жажды.

В душе моей - тяжесть утрат. Гроздья гнева.
(А,  Юльки глаза – так печальны и строги.)
Мне Жизнь сохранило афганское небо,
Чтоб сто лет спустя  я писал эти строки.

 

Первая девочка

                                                                              
Первая девочка. Осень. И клёны  пылали.
Я тебя выдумал. Кто ты?  И как тебя звали?
Помнишь,  с тобою мы в лес убегали с уроков?
Тайну об этом не долго хранили сороки.
             

Был я смешным и наивным. Таким неумелым!

 (А у тебя юбочка вся перепачкана мелом...)
 Первая девочка губки в обиде надула.
 Всё это было давно! Ещё до Кабула…

Ну, а потом: МАТЬ-ПЕРЕМАТЬ!  ГОРЯТ БЕНЗОВОЗЫ!
(А в лазарете мне снились свидания в осень...)
Первая девочка - фотка на тумбочке в раме.
Как это было давно!  Ещё до Баграма...

 -Хватит, браток,  ну,  опять ты о ней. Ну, не парься!
 Первая девочка кружиться в свадебном вальсе.
 Писем не шлёт. И напрасны мои ожидания.
 О, это было давно!  Ещё до Шинданда...

Первая девочка,  как мы с тобой разминулись?
Глянец альбома -  воскреснет армейская юность.
Я - справа третий  (франт лопоухий в панаме)…
Солнце нещадное встало в зените над нами...
 

Первая девочка. Снег нынче валит и валит.
Я тебя выдумал... Где ты? И как тебя звали?
Помнишь, смеялось над нами осеннее небо?
Память мою засыпает декабрьским снегом.
Сердце моё укрывает  нетающим снегом.

Кружат и кружат над Родиной  белые снеги...

 

В Белом Лазарете

В Белом Лазарете, где лежат годами,
Юная сестричка верила в меня.
Мне жить не хотелось… Был на сердце камень…
Бредил я… Судьбину клял и обвинял…

В Белом Лазарете, где лежат годами,
Ольга Анатольевна, ставя промедол,
Пела Песнь о Доме, где нарядны ставни,
Где в июле вечером воздух свеж, медов.

В Белом Лазарете, где лежат годами,
Мне заместо дома – жёсткая кровать.
Спал я очень плохо. Ездил на каталке.
И бывал рассвет мой снежен и кровав.

В Белом Лазарете, где лежат годами,
Оля мне читала Байрона стихи.
И над нами в небе громы грохотали.
Я мечтал подняться. Метил в женихи.

Хорошо жилось мне в этом лазарете!
Я из одуванчиков Оле плёл венок.
Наплевав на гордость, сплетни и запреты,
Приносила Оля фрукты и вино.

Как в раю небесном – было в Лазарете!
Но однажды утром, рано на заре,
Я бежал оттуда… Ша, Обитель Смерти!
Прощевай навеки Вечный Лазарет!..

Прощевайте, горе, беды и печали!
Поезд мой вздымает снег российских вёрст.
Ольга Анатольевна плакала ночами…
Оля, разве стою я ваших светлых слез?

…С той поры промчалось лет, наверно, тридцать.
Я – душою молод, телом – постарел.
Отчего же, друг мой, стал мне часто сниться
В золоте рассвета – Белый Лазарет?
 

И сквозь вьюги холод кто-то мне долдонит:
«Поздно – извиняться, поздно – извинять…»
Оля Анатольевна, спой мне Песнь о Доме
С крашеными ставнями, где так ждут меня!

 

Сны о далеком... Несбыточном...

 

Мне в Кандагаре – как в пыточной!
Тягостно. Я издерган.
Сны о Далеком… Несбыточном…
Явь мне заменят надолго.
 

Пусть моя жизнь – убыточна.
Радость с судьбой – разминулась.

Сны о далеком… Несбыточном…

Вновь воскрешают юность.

Домик, пургой занесенный,
Мамин,  в морозной тиши.

Кажется, сказкой веселой
Наша гражданская жизнь.

Там,  кружит в вальсе Лидочка,
Душу надеждою теша.

Сны о далеком… Несбыточном…
Вот, что меня здесь держит.

Тонкою связан ниточкой
Я с отшумевшей весною.
Сны о далеком… Несбыточном…
Праздник.  Всегда со мною.

«Съешь шоколада плиточку,
И позабудь про Газни.»
Сны о далеком… Несбыточном…

Будто бы письма родни.

 «Лида румяна, как пышечка!
Вспомню, и станет теплей!»
Сны о далеком, несбывшемся,
Памяти сладкий плен.

Там снегири на ветках,
Вербы в апреле  цветут.
Там,  мне неведомы беды,

Там  я душою… А тут:

«Ну, порезвимся, буцыги!
Фишки чужих забав!»

Привкус  проклятого цинка
Солью навяз в зубах.

Эх, счас бы – вальс! Да с Лидочкой!

Да переплыть Тобол!

Сны о далеком, несбыточном –

Сердца солдатского Боль…

 

Карусели

 

Синих метелей чудны карусели!
Кружит и кружит тебя и меня.
Не на коней,   а в сугроб мы уселись.
Кот, испугавшись,  куда-то слинял.
Зимних каникул святые денёчки!
Не было в мире счастливее детств!
Красные щёки. Ясные очи.
Робкие чувства ребячьих сердец.

Недолго кружили мои карусели,
Судьба била дробью в тугой барабан.
Кровавым бураном, свинцовой метелью
Нас встретил, мальчишек, – суровый Афган!
Кружили «вертушки», слетевши с катушек,
И ротный кричал: «Ни шагу назад!..»
Пылали машины… Дым…  Было так душно,
Что друг мой заметил: «Браток – это ад!»
Но мы воскресали из Ада – Орфеи!
Нам всё нипочём и, как с гуся вода…
Ремарка просил рядовой Ерофеев:
Мол, дай почитать.  Приеду – отдам…
Но он никуда уже не приехал…
Машина горела свечой в Рождество,
Металось в горах, обезумевши, эхо,
Искал упоенья «калашника» ствол.

Эх! Всех мать-перемать!  Желторотые птицы!
Какой ветер  занёс вас  на поле войны?!
Вам бы в  парках гулять,  да в девчонок влюбиться,
А не быть удобрением для этой страны!
Никогда не взойдёт, в прах сгоревшее семя...
«Духи» - АМБА!!! Вас приветствует АК-мом Кисель!
О, вы, Боги!  Прошу: Тормозните же, Землю!
Я сойду. Не по нраву мне её карусель.
И пускай Ангелы Смерти надо мной хороводят,
И подмоги не будет, хоть зови не зови …
В моей памяти вечно - Ерофеев Володя
Между адом и раем гонит свой грузовик...
 

В доме моём  осень захлопает ставней
И сердце покличет,  туда,  в Кандагар…
Но время прикрикнет на память: Отставить!
А в мыслях: Друзья… Лето… Юность… Афган…
(- Нет, Вась, дембельнёмся – поехали к нам!)
(- А книгу возьму я… Приеду – отдам…)
 Я с сыном иду по осеннему парку:
– Пап, пап. Я хочу вон на ту карусель.
На книжном развале куплю я Ремарка
И вновь, как тогда,  «от сель – и до сель»!
А сын, оседлавши кота - котофеича
Кричит от восторга: Быстрее! Быстрей!
…Прислала письмо мне мать Ерофеева:
«Приедь на Покров… У сынка – юбилей…»

 

Витюша Кравченко

 

Кипр… Цветение мая… Я пью вино у кассы…
И после пятой выпитой,  видится мне мираж:
Шибздик Витюша Кравченко, плюнув на букву приказа,
Тащит, кряхтя, с поля боя - раненого меня…

Где ты, Витюша Кравченко?  Чокнув  «Столичной» сотку,
Мы бы прошлись по былому -вихрем былых погонь!
В сердце моем – вина. Колется хлеще осота.
Торкает по ночам. Я потерял покой.

«Где ты, Витюша Кравченко?» – вторит мой друг Никифор.
Я засолил тебе сало, брызжет сквозь крышку рассол.
Помнишь,  мечтали когда-то: «Братцы, махнем-ка на Кипр!
Если  и есть рай на свете – это, точняк, Лимассол!»

А в Лимассоле  юных Ассолей 
Сонм! Пожалеешь, что не султан...
Вспомню друзей я... Девушку Соню...
И закричу в миражи… В никуда:

- Встаньте, ефрейтор Кравченко!  Все Вас считают- Героем!
Я награждаю Вас – Морем! Солнцем! Вином! Тишиной!
Слышишь,  вон там, Витюша, где-то за той горою,
Стрекот «Вертушек» и, значит, ждут нас на борт с тобой...
 

Думы о той войне  душу возьмут в капканы.
И на щеках – впервые!  вдруг проступает соль.
А перед взором встают те, кто остался в Афгане.
Их Светлой Памяти – пью. Скорбно притих Лимассол.

 

Ностальгия

 

Одиночество тихо ступает
По пустым коридорам гостиниц.
Дума горькая. Боль тупая
В полночь сердце моё настигнет…

Боль о доме, где крашены ставни,
Где сентябрь - хрустящий и синий.
Вот бы бросить, навек оставить
Бесприютнеший холод гостиниц!

Я рождён под звездою скитаний,
Я покой на дорогу сменял.
Берег юности, берег дальний
Будет звать и манить  меня…

Там – трубят журавлиные стаи,
Меня кличет на ужин Аксинья,
Там – в беде никого не оставят,
Там – неведом злой холод гостиниц…

Боль отступит уже под утро,
Солнце тронет мечети чужбин.
И сквозь сон, и тревожный,  и трудный,
Мне привидятся те, что любил…

Мне милее Парижа, Марселя
Снег сибирский моей Палестины!
Одиночество стелет постель мне
В диком холоде старых гостиниц…

Нет исхода

Я куплю в магазине  два шкалика,
Хлеб,  «Родопи» и сыр,  и  пиво.
Помяну в эту ночь Гену Жарикова
А под утро – Саню Анфилова.

 

Эх, махнуть на Байкал бы,  в походик!
А не жизнь превращать в барахло…
Буду бредить утиной охотой ,
На речной садясь пароход.

А потом побегу, как ошпаренный
К тем, с кем дар в кабаках пропил.
И с укором глядит Гена Жариков.
И свой взор отводит – Анфилов.

 

По ночам я пишу  о пропавших
Там, в Афгане ,  нет даже могил…

Будет верить в меня – Гена Жариков
И еще, стопудово  – Анфилов!

…«Духи» ждали в засаде анашой ушатаны,
Что –то там про Аллаха истошно вопили.
Но,  злым кубарем вниз,  АКМ-ом ужален.
Спину мне прикрывали – Жариков и Анфилов…

Боль в рассказах моих – зашкалит!
Безнадёга – по сердцу крапивой!

Но протянет мне руку Жариков
И плечо подставит Анфилов…

Время метит мне в сердце шпалером.

В моих снах  «духи», змеи, вампиры.
Но прошепчет: « Крепись, браток!» - Жариков,
И добавит : «Держись!»- Анфилов .
 

Под столом  опрокинуты шкалики.
«Пять утра»  на часах пробило.
Будет сон мой тревожен…  И Жариков
Покурить выйдет с Саней Анфиловым…

 

Сержанту никто не пишет

 

Рядовые дождя строевой шаг чеканят по крыше.
Я забросил в кювет свой афганский  «на смерть»  медальон.
В эту хмурую осень никто, брат, сержанту не пишет.
Мимо хаты его, отвернувшись, идет почтальон.

Я холодную воду с бодуна пью стаканами жадно.
Я нестрижен-небрит. Абдулла, блин, из фильма!  Басмач!

Вот уж целую вечность никто не приходит к сержанту,
Вот уж целую вечность он живет в ожидании письма…

Раз в неделю приносит ему «беломора» и хлеб, и консервы
Антонина,  соседка его, продавщица сельпо.
Свежих белых снегов, словно сдачку,  зашлет ему Север.
Серж с утра и до ночи листает свой дембель-альбом.

 Кот Баюн с голодухи убежал на пекарню – вот ржачка!
 Эх, махнуть бы к Олегу! Там охота,  рыбалка, Чулым.
 Ворох сорванных листьев швыряет сентябрь  в сержанта
 И в нетопленной хате – холодрыга! Не пахнет жилым.

Я песчинкой вселенной в листолете осеннем растаю,
В придорожном кафе душу грею коктейлем двойным.
Серж листает альбом,  словно книгу судеб! Пьет,  листает…
И глядят с фотографий  пацаны из далекой войны.

 Брат! Мостки моей памяти  обветшали, непрочны и шатки…
 Я опять завалюсь, как Ми-8! – в Баграм и Шинданд.
 Там приходят мне письма  безусому в лычках сержанту,
 И я каждому слову,  словно капельке Родины – рад!

У меня на столе аж до дырок зачитанный Маркес.
Под столом  рать бутылок «Столичной», «Посольской», коньяк.
Над столом  фотки Хема, Уайльда, Ремарка.
И кругом – «бардельеро»,  разбитый  в хамину кальян.

А сентябрь, оранжевый франт, кружит вальсы на нашей аллее,
Где прощальным пожаром догорают калины кусты,
Где Оксановы очи, словно яхонты ночью горели,
В том далеком апреле, где нет ни «Прощай…»,  ни «Прости…»

 

Время нынче шайтаново.  Улетела навек моя молодость.
И непросто признать  в третьем слева  – в панаме меня.
Север тучи пригнал – «эскадрилью сибирского холода».
Рядовые дождя строевой шаг чеканят три дня.

 Я уеду в Чулым из промокшего, грязного города.
«Эй, браток,  жми на газ! На вокзал!  До упора  нажми!»
 В жарком небе Афгана моя юность орехом расколота,
Там,  в прицеле у «Стингера», словно муха, забился наш «Ми»!
 

Опустевший перрон – ни любви, ни надежды, ни веры…
Лишь кричит воронье да ветрище сбивает с пути.
Эх! Почтовый мой голубь,  растерял по дороге конверты. 
Их уже никому,  никогда, ни за что не найти.

Рядовые снегов,  как разведка,  ступают неслышно.
Я опять проворонил этой ночью их белый визит.
Год за годом идет,  а сержанту никто, брат, не пишет.
Золотой  лист берез утонул в непролазной грязи…

 

Ошибки

                                                

Книгу захлопну о взятии Шипки,
Столик накрою. Друг скоро придёт.
Телек врублю, там Сергеич: «Ошибкой
Был ввод в Афган».  Замолчи, идиот!

 

(Ох, и достала речь комбайнёра!
Сплошь демагогия. Мне не понять.
Эх, счас бы выпить,  да нет компаньона!
Саня приедет, наверное,  в пять...)

Утром собрались ОНИ и решили:
Было не нужно... И,  зря, мол,  вошли...
Так вот, братишка,  мы стали «ошибкой»,
Подвиги наши стране не нужны.

 

Саня-Ошибка откроет калитку
И улыбнётся: «Привет, Командор!»

(Горы - насквозь нашей кровью пролиты!
 А ты про «ошибку»  несёшь, комбайнёр!)

- Ну, проходи. Я заждался. С обеда
Всё к остановке ходил.  Променад.
- Жданки прождал все? Ох, бедный ты, бедный.
На вот "Столичную", хлеб, маринад.

 

Радостью сердце – приехал – прошито.

Долго не виделись. Чья в том вина?
Буду молчать я ему про «ошибку»,
Будем друзей и Афган вспоминать.
 

Кольку-Ошибку и Юру-Ошибку,
Рыжий - ошибочно лёг там навек...
Мысли роятся. Мне станет паршиво.
Я посмотрю в поднебесье. Наверх.

 

- Нет, БМП  - это круто!- Машина!
- Стингеры! - кто их привёз? - Педераст!
«Как Ваша жизнь?» - спросит Юра-Ошибка,
Из облаков глядя грустно на нас...

– Памятник Лёхе отвёз я в Каширу,
Скажет Санёк. Я «Opal»  закурю.
А в голове моей: Гады! Ошибка!
- Что ж ты, братишка, задумчив? Угрюм?
 

Саня гитару возьмёт: Эй, «Тошибу»
Ты погаси. Я "Посольской" налью.
В снежной ночи сидят две Ошибки
И «Мы уходим!» - негромко поют...