Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Валентин Махалов. По-прежнему пахнет ромашковый луг

Рейтинг:   / 9
ПлохоОтлично 
***

По-прежнему пахнет ромашковый луг
Дурманящим запахом лета.
И старый злодей – колченогий паук –
Свои расставляет тенета.
На тонком и нудном своём языке
Гудят комаров эскадрильи.
И бабочка спит на волшебном цветке,
Сложив разноцветные крылья.
Колосья пшеницы на ломких стеблях
Под зрелою тяжестью клонятся.
И держит в широких ладонях земля
Румяное яблоко солнца.
 
***
 
Я часто в жизни увлекаюсь –
Люблю запоем и грущу.
Потом перед собою каюсь
И снова всё-таки грешу.
Грешу назло, грешу на радость
Врагам своим, друзьям своим.
И счастлив я, что мне не надо
Ни в чём завидовать другим.
Что сердце у меня открыто
Любви во сне и наяву...
Но если это пережиток,
То я его переживу.
 
 
ЗИМОРОДОК
На зависть, а может, на диво
Пичугам таёжных краёв
Природа его нарядила
В одежды заморских цветов.
Недолго пружинистой ветке
Его удалось покачать –
На крыльях волшебной расцветки
Он режет пространство опять.
В своём беспокойстве мятежном,
О, как он прекрасен сейчас –
Скользящий над гладью прибрежной,
Едва уловимый для глаз.
Шепчу ему вслед безрассудно
С молитвою схожую речь:
Лети, быстрокрылое чудо,
Дай, Бог, нам тебя уберечь.
 
ЛОСЬ
Он верил, что ему помогут...
От волчьей стаи убежав,
Он вышел к людям - на дорогу, -
Боками впалыми дрожа,
Измотанный погоней дикой
Через болота и тайгу.
И капли крови, как брусника,
На стылом плавились снегу.
А мы стояли оробело
От лося в десяти шагах.
Он первым шаг навстречу сделал,
Склонив ветвистые рога.
И Ленка, девочка, трусиха,
Не сознавая, что к чему,
Заворожено тихо-тихо
Почти приблизилась к нему.
Но дрогнул лес под небом мглистым,
Когда, по сердцу полоснув,
Трёхпалым залихватским свистом
Обрушил кто-то тишину.
И лось, собрав остаток воли,
Шагнул в сугробы не спеша.
И горькою виной и болью
У нас наполнилась душа.
И даже тот, свистун, тупица,
Был этим, видно, поражён.
Он понимал по нашим лицам,
Какую подлость сделал он.
Мы шли, его не замечая,
Дорогой к дому своему.
И в нашем тягостном молчанье
Кричала ненависть к нему.
 
 
***
 
Голубые ставенки,
Улица светла.
Журавель, оставленный
Посреди села.
Старый сруб колодезный
Мохом пооброс.
Голова журавушки
Достаёт до звёзд.
Здесь соединяются
Небо и земля.
Место называется
Родина моя.
Здесь земля и солнышко
В дружбе вековой.
Здесь сидит Алёнушка
Над речной водой.
Тихо бродит около
Росною травой
Сказка синеокая
Детства моего.
Голубые ставенки
Добрый мир хранят.
Всё, что здесь оставлено, –
В сердце у меня.
Ничего не надо мне.
Нету мне родней
Горестей и радостей
Родины моей.
 
***
 
Я снова в родительском доме.
Меня, пробудив ото сна,
Весёлым прибоем черёмух
Ударила в окна весна.
От яркого бьющего света
Глаза прикрываю слегка.
Ладони прохладного ветра
К моим прикоснулись щекам.
Распахнуты синие окна.
Играет пастуший рожок.
И мне, словно в детстве далёком,
Опять хорошо-хорошо.
С утра уже царствует мама
В нехитром хозяйстве своём,
И пахнет в дому пирогами,
Дымком и парным молоком.
Гляжу я на мамины плечи –
Она будто ношу несёт,
И память далече-далече
Меня за собою ведёт.
О, мама! Мне некуда деться
От памяти давней моей.
Нелёгкое выпало детство
На долю твоих сыновей.
Но если я стою чего-то,
Всё это добра твоего,
Твоей материнской заботы
И веры твоей торжество...
И в это весёлое утро
Ты вечной заботы полна.
И кажется мне почему-то
Печальною эта весна.
Сегодня, быть может, впервые
Сказал мне родительский дом,
За что нашу землю – Россию –
Мы матерью нашей зовём.
 
 
***
 
Я всё-таки чего-то стою,
Когда рассудку вопреки,
Вдруг с деревенской прямотою
Бросаю в драку кулаки.
Горжусь, что я не из трусливых,
Что спуску подлецу не дам.
Моя крутая справедливость
Диктует волю кулакам.
Меня за это не осудят,
Помогут в драке, может быть...
Есть замечательные люди.
Есть подлецы –
Их надо бить.
 
 
***
 
Говори - я буду слушать,
Хочешь – час, а хочешь – три.
Береди словами душу.
Всё, что хочешь, говори.
Обо мне, таком пропащем,
Неразгаданном, чужом,
О прошедшем, настоящем
И о будущем моём.
Всё равно забуду вскоре
То, что выслушал сперва –
Все уколы и укоры,
Все обидные слова.
Но одно забыть не в силах
Я, наверно, никогда –
То, что было,
То, что сплыло,
Словно вешняя вода.
 
 
***
 
Не жги меня на медленном огне.
Мне по душе – бушующее пламя.
Незрячими, пустынными глазами
Глядит печаль сегодня в душу мне.
Не жги меня на медленном огне.
 
Пусть рвётся ввысь костёр на медных крыльях,
Пусть будит ночь сухая трескотня.
Ты не жалей, пожалуйста, меня,
Ведь мы во всём безжалостными были.
Пусть рвётся ввысь костёр на медных крыльях.
 
Я так тебя безжалостно любил.
Я так себя непоправимо тратил.
За всё за это я иной оплаты,
Отмщения иного заслужил.
Я так тебя безжалостно любил.
 
Твой холод душу сковывает мне.
Не жги меня на медленном огне.
 
 
***
 
На судьбу не жалуюсь.
Бога не виню,
Голову усталую
На траву клоню.
Пусть бывало разное:
Жил – не унывал.
К праздникам опаздывал,
К горю поспевал.
Выпестован, вынянчен
Росною землёй,
Все болезни вылечил
Ключевой водой.
Я расту, как деревце
На крутом ветру.
И совсем не верится
В то, что я умру.
 
 
***
 
Приснилось:
Я освистан залом.
Стою на сцене сам не свой –
Упрямый деревенский малый,
Высокий, ладный, молодой.
Как будто ком, застряли в горле
Стихи нескладные мои...
Внезапно
Бешенство и гордость
Меня, как путы, оплели.
А сердцу хорошо от мысли
Ночной, лукавой, озорной, -
Конечно, плохо, что освистан,
Но хорошо, что молодой.
 
 
***
 
Посажу я слово в клетку
Из четырнадцати строк.
Древней мудрости сонета
Научу своё перо.
Словно тонкие пруточки,
Заплету я рифмой строчки.
Эти строчки о судьбе –
Обо мне и о тебе.
Я искал тебя по свету.
Сто дорожек исходил.
Я ещё тебя не встретил,
Но уже тебя любил.
Я мечту очеловечил,
А реальность – умертвил.
 
 
***
 
Да, я умру не знаменитым –
Отравленным, почти забытым.
Я трезвым благостным умру,
Как умирают божьи дети.
Умру на медленном рассвете
И душу выпущу из рук,
Как будто горлицу на волю,
Пронизанный последней болью,
Замкнув печальной жизни круг.
Вы, люди добрые, простите,
Что я, покинувший обитель,
Которую я так любил,
Уйду, не попрощавшись с миром,
Сменив просторную квартиру
На тесный сумрак гробовой...
Как тошно говорить о смерти!
Прошу – словам моим не верьте.
О, люди! Я ещё живой...
В душе обиду затая,
Которой нет конца и края,
Впервые в жизни понимаю,
Что не сложилась жизнь моя.
Да, не сложилась.
Не сложилась.
Но в этом тоже Божья милость.

 

О прожитом и пережитом

(Из предисловия к книге «Вечерний разговор»)

 

Родился я в городе Горьком 31 июля 1933 года. Родители мои – Василий Алексеевич и Екатерина Андреевна были крестьянами. В город они попали, можно сказать, случайно: прослышали от каких-то своих родственников, что там строится большой автомобильный завод и нужны трудовые руки – поехали туда. Благо, до города было всего 90 вёрст. Было им тогда по двадцать четыре года. Жили они в захудалой российской деревушке, в бедности. За шесть лет семейной жизни нажили некрепкое хозяйство, обзавелись коровой, родили пятерых детей. Время было трудное, голодное. Все пятеро моих старших братьев и сестёр умерли от нужды и болезней.

Вот тогда, наверно, и решился мой отец попытать счастья в городе. Молодая семья продала корову, оставив избу под присмотр родственников, уехала на строительство завода.

К жизни в городе мои родители, очевидно, оказались попросту не готовыми. Прожили они в Горьком  меньше года.  Жизнь эта сразу началась с несчастья – у отца на базаре выкрали деньги, вырученные за корову, а заодно и продуктовые карточки, выданные ему на стройке. Было от чего растеряться. С жильём родители тоже устроились плохо: на время их приютила какая-то родня, приютила, конечно, временно, так как сама жила стеснённо. А потом на свет появился я, и родителям пришлось вернуться в деревню, в старый дедовский дом. Так что горожанином был я совсем недолго. Кажется, месяц или два всего.

Родина моих родителей – маленькая деревенька со странным и малопонятным названием Елдеж, думаю, что-то татарское, стала и моей малой родиной. Деревня эта спряталась в глухих приветлужских лесах. До  районного центра – села  Воскресенское – было двадцать пять вёрст. Бывали в районе елдежские крестьяне редко. По большим праздникам да иногда в базарные дни.

В Елдеже прошло моё детство. Там я окончил три класса начальной школы. За эти годы у меня появились три сестры – Нина, Тоня и Лида. Нина и Тоня умерли перед самой войной от скарлатины, чуть ли не в один день.

Отец мой сразу же по возвращении в деревню был избран председателем колхоза «Имени Парижской коммуны». Он был мало-мальски грамотным человеком, как-никак окончил церковно-приходскую школу. Хозяйство он принял маломощное, пожалуй, самое бедное в районе. Мать работала звеньевой в льноводческой бригаде. Оба моих родителя трудились в колхозе не жалея ни сил, ни времени, так что воспитание моё и совсем маленькой сестрёнки Лиды целиком было доверено бабушке по матери Дарье Васильевне. Насколько я помню, это была добрая и расторопная старушка. В деревне она слыла за превеликого знатока всех грибных и ягодных мест в округе. У неё были свои заветные рощицы, гривы и полянки, свои черничные болотца.  Те, кто ходил с нею по грибы или ягоды, всегда возвращались домой с полными кузовками, набирками и лукошками. К зиме в подполье маленькой её избёнки стояли кадушки с груздочками и рыжиками, с мочёной брусникой и клюквой. Малину и чернику она тоже заготовляла впрок – сушила ягоду на полу в широких противнях. Для нас, малых ребятишек, сушеная малина и черника были любимым лакомством. Ведь о конфетах в те времена мы имели самое слабое понятие.

Вспоминая сейчас о бабушке, я не могу не сказать о том, что она знала множество сказок и бывальщин, любила нам их рассказывать.  Сказки она сказывала с такими живыми подробностями из народной жизни, что они походили на правду, столько в них было житейского, непридуманного, понятного даже нам, малышам.

Была у моей бабушки одна странность, которой удивлялись все пожилые люди в деревне. Она не верила в Бога. А вот в нечистую силу у неё вера была, так, по крайней мере, мне тогда казалось. В её бывальщинах ей, нечистой силе. Всегда отводилось заметное место. Правда, все бабушкины домовые, дедушки-суседушки и другие призраки были в её рассказах вовсе не страшными и не злыми существами. Они пугали добрых людей и днём и по ночам, неожиданно вмешивались в жизнь то в зверином, то в человеческом обличье, заводили их в трясины и болота, лешачили и морочили. Но в конце концов всё обходилось благополучно, отношения лешаков к бабушкиным страдальцам чаще всего не заходили дальше озорства. И всё-таки от рассказов бабушки у меня всегда оставалось ощущение какой-то сладкой жути перед неизведанностью мира. Много позднее, когда я буду вспоминать о тех далёких временах в своей прозе, это ощущение как бы вновь овладеет мной и выльется в своеобразные фольклорно-мифологические зачины к главам моей первой повести «Высокая Грива».

Мужа бабушки деда Андрея я помню плохо. Он умер незадолго до войны, когда мне исполнилось всего семь лет. По словам моей матери,  был он непростого происхождения, чуть ли не из дворян. Дед Андрей был человеком образованным, в его небольшой избе, стоящей на самом краю деревни, было несколько десятков книг, за чтением которых я часто видел его. Дед и меня выучил читать, выучил не по букварю, а по этим самым книгам. Помню, одна из них называлась «Громобой». Многие её страницы я знал чуть ли не наизусть, хотя тогда мне едва минуло пять лет...

В тридцать девятом году отец ушел на войну с белофиннами. Хорошо помню его возвращение с этой самой войны, его подарки – матросский костюмчик и деревянного коня, подарки, которые я получил первый раз в жизни. И ещё помню командирскую фуражку отца, в которой утонула моя коротко стриженная головёнка.

А через год отец тяжело заболел эпилепсией. Первый припадок случился с ним в колхозной конторе на глазах у многих людей. Потом припадки повторялись всё чаще. Отцу советовали оставить председательскую работу, но он был упрям и не щадил себя.  Мать делала всё, чтобы вылечить его, ездила с ним  к районным врачам, и в город, но никакие лечения не помогали. Городской врач, профессор, сумел определить причину болезни. В этом помог ему и сам отец, рассказав о том, что в юности на лесозаготовках его случайно захлестнуло вершинкой падающей берёзки. Этот ушиб голову сказался через много лет. Кровь задерживалась на месте ушиба... и припадок.

Началась Отечественная война. Отец не один раз просился на фронт. Ему отказывали из-за болезни. Однажды ему всё-таки удалось перебороть врачебную комиссию, и он получил направление на фронт. Вернули его с полдороги, вернули через госпиталь.

В 1944 году в Приветлужье  проходила вербовка переселенцев в Прикаспийские сельские районы. Из Елдежа завербовались три семьи. В их числе была и наша. Как решилась моя мать на столь дальнюю дорогу в незнакомые места с больным мужем да двумя малыми детьми, мне до сих пор неведомо. Но, в общем, пустилась наша семья в долгий и многотрудный путь вниз по Волге-реке к морю Каспию в самые низовья великой русской реки. Эта памятная для меня дорога послужила потом сюжетной канвой для повести «Переселенцы».

Жизнь в одном из колхозов, расположенном в дельте Волги, была заметно полегче, чем в наших родных краях. И, наверное, прижилась бы там наша семья, если бы не страшная лихорадка, которая обрушилась на переселенцев. Малярией в нашей семье переболели все, кроме меня. Особенно тяжело болел отец. Его, едва живого, отправили в Травино, в районную больницу, где он почти два  месяца находился между жизнью и смертью.

Непривычный влажный климат, почти тропическая жара застали врасплох вчерашних жителей Приветлужья. Летом сорок пятого года из Иванчуга уехали почти все переселенцы, по крайней мере, те, кто едва очухался после жуткой болезни. Уехала  и наша семья.  Денег на то, чтобы добраться до родных мест, у родителей моих, видимо, не хватило, потому и застряли мы на половине пути к дому – в селе Дубовый Умёт Куйбышевской области. Поначалу приютили нас там совсем незнакомые люди, потом мы обзавелись собственной хижиной с земляным полом и единственным маленьким окошком, которое на уровне земли выходило на улицу.

Три года жизни в Дубовом Умёте были для нашей семьи, пожалуй, самыми трудными. Обострилась болезнь отца. Мать с ним совсем извелась. Хотя она и работала на пищевом комбинате, жили мы впроголодь. И так уж случилось, что стал я в те годы главным кормильцем в семье. Три лета я ходил в подпасках за мелкой скотиной – овцами и козами. Пастух был сильно пьющим и частенько задерживался в селе, оставляя меня наедине с почти тысячным стадом. А тут ещё случилась другая напасть – на стадо стали нападать волки. Признаться, я натерпелся в ту пору страхов, особенно тогда, когда оставался один со стадом, а пастух бражничал в деревне. За пастушество мне платили немного денег и фунт хлеба с каждой животины. Правда, немалая часть заработка уходила на штрафы за порушенную волками скотину.

Если учесть, что все эти три года я умудрялся ходить в школу, правда, с частыми пропусками уроков и опозданиями, станет ясно, что всё это далось мне нелегко. Вспоминаю, как плакала по утрам моя мать, поднимая меня на пастушью работу. Стадо мы выводили на пастбище до восхода солнца, а возвращались домой уже в вечерние сумерки. Так полагалось по договору.

Семилетку я окончил не ахти с какими успехами, но всё-таки окончил. Да и учителя, как я сейчас думаю, проявляли ко мне милосердие. Знали, что я работаю подпаском. Бывало, что они заступались за меня перед мальчишками, когда те обзывали меня козопасом или ещё как.

В сорок восьмом году матери каким-то чудом удалось поднять отца на ноги, она вылечила его травами и отварами, а больше своим бабьим  упорством и беззаветностью. Отец был тогда ещё довольно молод, потому быстро пошел на поправку, набрал силу. И, чуть окрепнув, сразу же стал собираться на родину. Он стосковался по работе и верил, что в Елдеже ему всегда найдётся подходящее дело. Так оно и случилось. Приехали мы в родную деревню, и там его сразу же колхозники выбрали в председатели, так как бывший руководитель колхоза пьянствовал и был не чист на руку.

Отец, видимо, оценив моё упорство в учёбе, сам отвёз меня в школу в село Воскресенское, поселил на квартирантство у знакомой  ему по старым временам одинокой бабки Матрёны, определил мне скромный харч... Так и стал я учеником восьмого класса Воскресенской средней школы. Учился я неважно, особенно по математическим дисциплинам. Сказались-таки пропуски занятий в прошлые годы. Но восьмой класс я всё-таки окончил без двоек.

В летние каникулы приехала в Елдеж из Горького сестра матери, моя крёстная Таисия. Она уже много лет работала в городе на автомобильном заводе. И она насоветовала моим родителям отпустить меня в город. Там Таисия пообещала пристроить меня в школу фабрично-заводского обучения при заводе. Рассуждали так, что там я получу рабочую специальность, буду жить в городе и, если буду стараться, потом выйду в люди. Да и семье нашей от этого будет прямая выгода. Как-никак моя учёба в Воскресенском вводила семью в немалые расходы. А в ФЗО – дармовые питание и одежда. А там, глядишь, начну работать и сам дому подсоблять буду.

Школу ФЗО я окончил по специальности слесаря-сантехника, практику проходил в тепломагистралях автозавода, в его цехах. Но потрудиться в должности рабочего человека мне пришлось недолго. Из дома пришло письмо, в котором отец писал, что семья завербовалась на Камчатку и мне надо быстрее ехать домой. Снова беспокойная натура отца сорвала нас с обжитых мест, повлекла за собой, на этот раз через всю страну.

Одну из переселенческих групп направили на жительство в районное село Мильково, расположенное в самом центре полуострова, в долине реки Камчатки. В этой группе была и наша семья. В Мильково отца назначили сначала бригадиром колхоза, а через год он стал председателем самого крупного на Камчатке колхозного хозяйства. Тогда же его приняли в партию.

Сельское хозяйство на полуострове  было в те годы развито слабо, хотя в долине реки, закрытой от морских ветров высокими сопками, был свой микроклимат, который отец посчитал вполне пригодным для развития зернового хозяйства. До этого колхоз получал основной доход от рыбного промысла и охоты на пушного зверя. Места эти были богаты соболем. Меньше чем за пять лет посевная площадь зерновых в колхозе увеличилась более чем в двадцать раз, отец привёз на Камчатку уборочные комбайны. Мильковский колхоз впервые за всю его историю стал участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки и даже был отмечен золотой медалью и Почётным дипломом...

За последние годы я трижды побывал в Мильково. Там умерла и похоронена моя мать Екатерина Андреевна. Отец умер на десять лет раньше неё. Там многие годы жили и работали учителями мои сёстры – Лидия и Надежда, там они обзавелись семьями. Камчатка стала для них второй родиной.

Но возвращаюсь к началу пятидесятых годов. Тогда в Милькове не было даже средней школы. Была восьмилетка, в которой училось меньше двухсот ребятишек. Девятый класс был организован там в 1951 году при активном содействии моего отца. В нём было всего пять учеников – двое русских (я в том числе) и три ительмена-камчадала. Преподавателей было чуть больше, хотя их тоже не хватало катастрофически. Наша пятёрка успешно дошагала до выпуска. В тот же год четверо из нас стали студентами.

У меня была мечта поступить в литературный институт имени Горького. Я уже тогда помаленьку занимался сочинительством. Стихи мои появлялись в районной и даже областной газете «Камчатская правда». Пробовал я себя и в прозе. Настрочил роман о камчатской жизни, благо, что он потерялся на моих жизненных перепутьях. Аттестат зрелости нам выдали с большим опозданием, и с поездкой на экзамены в Москву я попросту не успел. Случилось так, что во Владивостоке, в морском порту, в моей судьбе поучаствовал совсем незнакомый пожилой моряк и уговорил меня идти учиться во Владивостокское высшее мореходное училище. Так я стал курсантом судоводительского факультета этого училища.

Проучился я в училище всего один год. И хотя мне понравилась морская романтика, я был в восторге от первой морской практики на Тихом океане на учебном судне «Полюс», меня по-прежнему жгла страсть к литературе. На лекциях по начертательной геометрии и теоретической механике я писал стихи и рассказы..

Однажды наконец я решился на довольно смелый шаг и отнёс свои стихи на рецензию известному тогда дальневосточному поэту Георгию Халилецкому. Он одобрил мои начинания и посоветовал глубже изучать жизнь и понастойчивее постигать литературное мастерство. Наверное, это был обычный совет опытного литератора начинающему коллеге, но маленькая похвала Халилецкого подействовала на меня ошеломляюще. Значит, подумал я, во мне есть зачатки таланта и я должен их развивать. И вот эта, во многом ещё очень мальчишеская, самонадеянность заставила меня уйти из училища.

Осенью 1953 года я стал студентом факультета журналистики Ленинградского университета. С первого же курса я активно включился в работу университетского литературного объединения, которое тогда считалось одним из самых крупных и сильных объединений творческой молодёжи в Ленинграде. Нашим руководителем и наставником в первое время был профессор литературы, известный специалист по творчеству Есенина и поэтов его поры Евгений Иванович Наумов. После него литобъединением руководили поэты Игорь Августович Ринк и Вадим Сергеевич Шефнер. Частыми гостями у нас, молодых литераторов, были известные советские и зарубежные писатели и поэты - Назым Хикмет, Юрий Лебединский, Ольга Берггольц, Сергей Орлов, Михаил Дудин, Сергей Васильев и многие другие. Общение с известными мастерами литературы помогало нам, молодым, более объективно оценивать свои возможности, заставляло серьёзнее смотреть на свои  занятия литературным трудом. 

В те годы в Ленинграде в политехническом институте регулярно (один раз в год) проводились выступления молодых поэтов города перед любителями поэзии. Традиция этих своеобразных праздников восходила ещё ко времени Блока, Маяковского, Есенина. Мне повезло дважды быть участником этих встреч, выступать с чтением своих стихов вместе с молодыми поэтами, многие из которых давно заняли достойное место в нашей литературе.

Два раза я был участником областных совещаний молодых литераторов Ленинграда и области, занимался в семинарах Веры Михайловны Инбер и Михаила Александровича Дудина. Именно им я обязан своим знакомством  с крупнейшими представителями советской литературы – Анной Ахматовой, Михаилом Зощенко, Верой Пановой, Александром Прокофьевым, Константином Симоновым и другим. Пусть это чаще всего были мимолётные встречи, но память о них осталась у меня на всю жизнь.

В студенческие годы состоялись у меня первые более-менее заметные публикации в газетах и журналах Ленинграда. Небольшой цикл моих стихов вошел в коллективный сборник «Поэты Ленинградского университета», вышедший в 1956 году.

После окончания университета я уехал работать в Сибирь, стал сотрудником областной газеты «Кузбасс». Летом 1959 года в Кемерове проходило первое зональное совещание молодых литераторов. Моя рукопись была рекомендована для издания Кемеровскому книжному издательству. В 1960 году увидела свет первая книжка моих стихов. Называлась она «Сердце ищет песню». Через три года вышел второй сборник стихов «Ступени к солнцу». В этом же году я стал участником всероссийского совещания молодых поэтов. Стихи мои появились в центральной печати. Начал я тогда потихоньку писать и прозу. Осенью 1963 года несколько моих коротких рассказов опубликовал журнал «Юность».

Работу в журналистике я не прерывал до 1968 года. Почти пять лет работал собственным корреспондентом «Строительной газеты» по Западной Сибири. Но главным для меня всегда оставалось литературное творчество. За эти годы я выпустил более трёх десятков книг поэзии, прозы, очерков, вышедших в Сибири, Москве, Алма-Ате, Ташкенте. Активно занимался переводами с зарубежных языков и народов СССР. Стихи мои тоже переведены на ряд иностранных языков.

 

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.