Бойцам и командирам 413-й стрелковой дивизии сибиряков посвящаю

 

Забыв в дыму, в окопной глине,

Что сон бывает наяву,

Мы беспощадный путь к Берлину

Открыли битвой за Москву.

Павел Шубин

 

Сыновний долг

 

Скажу честно: ещё недавно я не собирался писать повесть о войне. И дело не только в том, что я не участник тех, теперь уже очень далёких, сражений не на жизнь, а на смерть. То есть, если писать, нужно будет невольно домысливать происходившее, напрягать воображение… Иначе говоря, пытаться превращать эскизы документальной хроники в живописные полотна.

А, кроме того, мне, журналисту, нужно на время забыть газетно-журнальный стиль, язык статей, репортажей и информаций, что мне ближе и доступней. А ещё – главное – в мыслях и чувствах перейти в другое – в сравнении с нынешним – измерение времени, воскресить (для себя) другую эпоху.

 Проще было бы: сгруппировать собранные за четверть века материалы и написать документальную военную вещь. Но, во-первых, о битве за Тулу (а это главная тема моей повести) написаны тысячи и тысячи мемуарно-документальных страниц. Во-вторых, документ, отрывочные воспоминания, как бы они ни были интересны сами по себе, это, в отличие от литературного художественного образа, всего лишь скелет, ориентир, вокруг которого ещё нет «живой плоти», которому не придано движения к цели, определённой писателем-беллетристом.

 Были и размышления другого рода: а смогу ли я уйти от повторения общих мест в той неисчерпаемой летописи самой большой, самой великой и многострадальной военной эпопеи? А хватит ли знаний о людях тех лет – что я помню, кроме кинофильмов и книг о войне?

 Правда, мне посчастливилось встречаться и беседовать, даже работать и жить рядом с фронтовиками, писать о их подвигах в газете. Я работал с документами отцовской дивизии в архиве Министерства обороны СССР.

 И всё же…

 Сомнения – писать или не писать – разрешила маленькая дневниковая запись, найденная в архивных штабных документах стрелкового соединения. Вот она:

 «В осенние дни октября 1941 года полк двигался на фронт. Позади остались сопки Забайкалья, сибирская тайга, Барабинские степи, горы седого Урала. А впереди бушевала война. Остервенелый враг вплотную подошёл к сердцу страны – Москве, зажимал в клещи Тулу. Пресловутые орды Гудериана, закованные в бронь танков, бешено рвались к городу русских оружейников и пытались с юга блокировать Москву. Находясь в пути, бойцы и командиры полка ловили на лету с фронта вести, вглядывались в западную даль, которая приближалась с каждым днём.

 На рассвете 31 октября 1941 года эшелоны прибыли на станции Узловая и Сталиногорск под Тулой. Невдалеке шли бои…».

 К сожалению, этой строкой запись в Историческом формуляре одного из полков 413-й стрелковой дивизии, сформированной в первые месяцы войны на Дальнем Востоке, обрывается. И вот, перечитывая их, я вновь «споткнулся» на словах «Позади остались… Барабинские степи». Это же рядом с родными местами моего отца, военного шофёра 350-го медсанбата той самой дивизии, летевшей в эшелонах через всю страну на помощь осаждённой Москве! И писал эти строки наверняка его земляк, коли на громадном сибирском массиве он не забыл упомянуть просторы Барабы!

 Меня заворожил повествовательный тон неизвестного военного летописца. И я решил: буду писать повесть. Допишу то, что, может быть, так и не удалось дописать тому политруку, тому замполиту или рядовому, не лишённому образного мышления, писарю стрелкового полка сибирской дивизии, преградившей путь врагу к столице нашей Родины. Во имя памяти отца. Во имя памяти всех, не дошедших до светлой Победы…

 

Проводы

 

 У крыльца конторы совхоза «Красносельский» митинг по случаю проводов односельчан на фронт. Вместе с мобилизованными собрались все, кто мог прийти: их семьи, товарищи по работе, соседи. Меж взрослых шныряет детвора, сообщает друг другу, кто из их дома идёт на войну.

 Физа Чурилова привела из школы группу пионеров – самодеятельный детский хор. Ребята посерьёзнели, стали молчаливыми, им хочется быстрее начать выступление.

 Мобилизованные сбились в кучку, стоят обособленно от односельчан и невольно обращают на себя внимание, вызывая чувство значительности события. На их лицах, как и на лицах провожающих, нет улыбок. И одеты они не празднично, почти по-рабочему. В руках и за спиной – у кого сумка, у кого вещмешок, у кого рюкзак или чемоданчик, где самое необходимое в дальней дороге: бельё, мыло с полотенцем, еда…

 У женщин: жён, сестёр, матерей, пришедших на проводы, - заплаканные глаза.

 Вот на высокое крыльцо конторы поднялся парторг совхоза Иван Беседин:

 – Товарищи! Сегодня необычный день – проводы в действующую армию наших односельчан, товарищей по работе в совхозе. Все вы слышали по радио или читали речь товарища Сталина и понимаете, какую угрозу представляет враг, покусившийся на самое святое – нашу родную землю. Чтобы её отстоять, нам нужно собрать все свои силы, как говорится, от Москвы до самых до окраин. И мы их соберём и не позволим врагу топтать нашу землю. Партия и народ едины. И, как сказал товарищ Сталин, победа будет за нами!

 Слово предоставляется директору совхоза Петру Игнатьевичу Королькову.

 – Дорогие односельчане!.. – Пётр Игнатьевич по привычке кашлянул в руку. – Мы здесь собрались сегодня, чтобы проводить наших товарищей, которым выпала большая честь: стать защитниками Отечества с оружием в руках. Все они добросовестно трудились на полях и фермах, многие стали передовиками социалистического соревнования. Думаю, и в боях с немецко-фашистскими захватчиками не уронят славу наших бойцов, которые сражались на Хасане, КВЖД, Халхин-Голе и с белофиннами.

 Я обращаюсь к тем, кто мобилизован и едет на фронт: бейте врага до полной победы и возвращайтесь в свой родной совхоз. А мы, кто здесь останется, приложим все силы, будем работать с рассвета до темна, чтобы выполнить задания Родины.

 От имени дирекции совхоза, партийной и профсоюзной организации разрешите выразить благодарность за труд всем мобилизованным работникам совхоза: Прилепову Георгию Фёдоровичу, Шаталову Григорию Михайловичу, Абаскалову Иннокентию Ивановичу, Каргаполову Константину Васильевичу, Кондарасову Фёдору Гавриловичу, Сокольникову Игнату Григорьевичу, Чурилову Ивану Тихоновичу, Кондратьеву Константину Борисовичу, Фокину Даниле, Панфилову Егору, Вахрушеву Степану, Мишустину Александру…

 На крыльце снова парторг:

 – Кто хочет сказать из мобилизованных?

 – Дайте мне! По ступенькам поднялся коренастый, коротко стриженный механик мастерской Шаталов:

 – Среди нас много механизаторов. А для них – что автомобиль, что трактор! Лично я попрошусь в танковые части, чтобы бить врага, как говорится, огнём и колёсами. Что это такое, старослужащие знают. Те же наши халхин-гольцы-запасники – Чурилов и Абаскалов. А немцев били ещё наши отцы. В первую мировую. В гражданскую… Видно, не хватило им тогда перцу, ещё захотелось проглотить. Так что, верьте, – не подведём. Считайте, что у нас теперь два фронта: военный и трудовой. Вы – тут. Мы – там… Будем стоять друг за друга и победим. Прощайте!

 – Товарищи! – На крыльце снова парторг. – Тут нам дети приготовили музыкальный сюрприз. Послушайте!

 Шеренга школьников в ярко-красных пионерских галстуках сразу стала в центре внимания всех пришедших на митинг. И под баян грянула всем известная, ставшая теперь довоенной, песня:

 

 Если завтра война, если враг нападёт,

 Если тёмная сила нагрянет, –

 Как один человек, весь советский народ

 За свободную Родину встанет!..

 

 Физа дирижировала детским хором, пела вместе с ним.

 Под конец, когда прозвучали последние слова припева:

 

 Если завтра война, если завтра в поход,

 Будь сегодня к походу готов! –

 

кто-то из взрослых не выдержал, крикнул «Ура!».

 Подошла совхозная «полуторка», начались прощания. Физа, отпустив ребят, кинулась к Ивану, который уже был в окружении детей, тестя, тёщи, соседей… Уже, кажется, ими всё было сказано друг другу дома, а они боялись, что забудут сказать напоследок что-то очень важное, крайне необходимое… Он ещё раз перецеловал ребятишек, закинул в кузов сумку, которую тёща набила его любимыми пирогами с рисом и яйцами, и взялся было руками за борт машины, чтобы прыгнуть в кузов, но Физа его остановила:

 – Ваня!.. – она вновь уткнула заплаканное лицо в его грудь. – Ваня!.. А если тебя убьют, что я буду делать? Ваня…

 Он сжал ладонями её мокрые от слёз щёки, чтобы вглядеться в охваченные болью глаза жены – самого родного, самого близкого на свете человека.

 – Физа! Меня не убьют, я бессмертный! – попробовал пошутить Иван. – Береги детей. Жди. И чаще пиши. Ты ведь у меня самая грамотная!

 

 Мобилизованные уже сидели в кузове, а родные всё подавали и подавали им для последних поцелуев ребятишек, тянулись руки друзей для прощальных рукопожатий…

 – Ну – всё! Ну – всё, товарищи! Пора!.. – уговаривал провожавших работник райвоенкомата. – На сборном пункте мы должны быть вовремя! Всё…

 Машина выехала за околицу, густая июльская пыль уже заслонила лица сидящих в кузове, а собравшиеся у конторы махали и махали им: руками, платками, кепками…

 

 В райцентре, на станции Чаны, красносельцы слились с группами мобилизованных из других сёл и деревень района. Началась посадка. Кто-то обратил внимание: паровоз почему-то стоит не с западной, а с восточной стороны состава. Но выяснять, почему, было некогда. Станционный колокол ударил отправление, и воинский эшелон пошёл на восток, всё набирая и набирая ход…

 

Ещё в тылу…

 

 – Здорово, медсанбат! – Иннокентий Абаскалов лихо осадил, как норовистую лошадь, свой новенький, защитного цвета ЗиС-5 у дивизионной заправочной станции. – Питаешься?

 – Здорово, Кеша, – шофёр «санитарки» Иван Чурилов узнал по голосу земляка-односельчанина и, не оборачиваясь, держа обеими руками толстый резиновый шланг, продолжал заливать в бензобак горючее.

 В эти дни им приходилось встречаться часто: то на полигоне, то на городских улицах, то в казарме. Дивизия спешно доформировывалась. От зари до зари шли учения, и грузо-пассажирский автопарк редкие часы можно было увидеть на стоянке.

 

 Иван Чурилов с Иннокентием Абаскаловым были не просто земляки-ровесники. Судьба не раз их то сближала дружески, то делала непримиримыми соперниками. Работая в совхозе на тракторе СТЗ сменщиками, они постоянно соревновались: кто больше вспашет, кто больше заборонит, попеременно выходя вперёд и отмечаясь на Доске почёта. Ещё раньше, в школе механизаторов в Татарске, они даже сидели за одним столом, с интересом рассматривали чертежи, рисунки и натуральные детали механизмов тракторов и автомобилей, охотно объясняя друг другу, в чём кто-то из них разобрался лучше.

 И, когда служили срочную в одной части на Дальнем Востоке, куда почему-то больше всего направляли сибиряков и вернулись в село добрыми молодцами, ничто не предвещало размолвки, как говорили в народе, холостым да не женатым…

 Но в один из осенних дней в сельской начальной школе появилась худенькая миловидная учительница Физа Ковалёва. Приехала она в Красноселье с Алтая, окончив Усть-Пристаньское педучилище. И сразу стала активисткой-затейницей, окружив себя комсомольской молодёжью. Запела и затанцевала совхозная самодеятельность. На дверях клуба рядом с киноафишей появились объявления о лекциях на различные злободневные темы. А в школе стали проводиться литературные вечера и пионерские праздники. Вскоре Чановское районо рекомендовало её на директорскую должность.

 Вот за этой-то дивчиной, не сговариваясь, и кинулись ухаживать два вчерашних приятеля. Причём, каждый по-своему. Иннокентий – напористо, напролом, без оглядки. Иван – стеснительно, с сомнением на взаимность.

 Физа выбрала Ивана.

 А вчерашний приятель, тоже вскоре женившись, как он выражался, «на зло себе», уже через два года развёлся да так до самой войны больше и не завёл семью.

 Чёрная полоса отчужденья, возникшая было между вчерашними соперниками, постепенно сгладилась, и в июльскую мобилизацию сорок первого они снова были рядом: землячество вдали от дома – своего рода братство, которое невольно сближает даже недругов.

 

 Завернув кран цистерны, Иван передал шланг Иннокентию и стал тщательно обтирать ветошью брызги на пробке и горловине бака. По характеру опрятный, он использовал любую возможность ухаживать за своим автобусом, одним из полутора десятков насчитывавшихся в батальоне.

 – На почту не заезжал? – обернулся Иван к Иннокентию.

 Полевая почтовая дивизионная станция была священным местом, той ниточкой, которая связывала с далёким домом.

 – Не получилось. Если сам заглянешь, спроси про меня.

 Иван хотел было посетовать о том, какая у них в подразделении жёсткая дисциплина, как к заправке подкатил комсорг батальона Саша Кудрявцев. Притормозив, он передал ему приказание комбата немедленно явиться в часть, и куда-то умчался.

 

 На поляне построился весь уже укомплектованный по штату медсанбат. Ждали прибытия командира дивизии генерала Терешкова.

 «Едет! Едет!..» – пошёл наконец волною говор по рядам пожилых красноармейцев-санитаров, молоденьких, годных им в дочери, медицинских сестёр, военврачей и стоящих чуть-чуть особняком шоферов транспортного отряда. Чёрная, поблескивающая лаком «эмка» остановилась. Из машины вылез грузный, круглолицый, с блестящим черепом, в очках, мужчина. Комдив прихрамывал, опираясь на трость, и вовсе не походил на того героя Халхин-Гола и гражданской войны в Испании, каким он представлялся по рассказам.

 Командир медсанбата, военврач второго ранга, Андрей Иванович Петров оторвался от строя и, скомандовав батальону «Смирно!», поспешил навстречу большому начальству с рапортом.

 – Товарищ генерал-майор! – зазвенел его неожиданно тонкий, явно не по «фигуре» голос. – Личный состав отдельного медико-санитарного батальона по вашему приказанию построен!

 – Вольно, вольно, – отмахнулся комдив. – Я приехал к вам не инспектировать строевую, а поговорить по душам.

 Прихрамывая, генерал подошёл почти вплотную к первой шеренге и замер, словно остановленный взглядом сотен пар внимательных любопытных глаз.

 – Товарищи! – начал он свою речь, чуть нагнувшись вперёд, опершись на трость обеими руками. – Считанные дни остаются до отправления дивизии на фронт. Вы знаете: нашему соединению присвоено наименование «413-я стрелковая дивизия», и ваш 350-й батальон вошёл в её состав. В сравнении с полками пехоты и артиллерии дивизии ваша часть тыловая, но ваш труд в боевых условиях так же важен, как труд бойцов на передовой. И часто не менее опасен. Спасать раненых придётся не только после боя, но и во время сражения. Будьте готовы ко всему… Положение на фронтах остаётся тревожным. Немецко-фашистские захватчики рвутся к Москве. Чтобы дать им отпор, нужно собрать силы в кулак. Партия надеется, что бойцы нашей дивизии не подведут. А я надеюсь на каждого из вас и верю, что вы исполните свой долг. Перед бойцами и командирами дивизии. Перед родными и близкими. Перед советской страной.

 Ещё раз проверьте наличие и готовность медицинского имущества, всех необходимых материалов, исправность гужевого и автомобильного транспорта. Форма одежды пока не зимняя, но тёплые вещи должны быть рядом. Об этом пусть помнят техники-интенданты. Не забудьте о письмах родным и знакомым. Поди за два месяца учений исписали карандаши и бумагу? Кто у вас комиссар?

 – Я, товарищ генерал-майор! – сделал шаг из первой шеренги политрук, худощавый веснушчатый детина двухметрового роста.

 – Вот вам, политрук, мой наказ: обеспечить всех канцпринадлежностями. Всё, товарищи! Кому что не ясно – связь через начальника медсанотдела дивизии, – Терешков резко повернулся и пошёл, опираясь на трость, к машине.

 

На фронт

 

 Андрей Савченко, Константин Хиромен и Иван Чурилов стали приятелями после прибытия в Свободный. Крепкотелые, в отглаженных, защитного цвета, с ослепительно-белыми подворотничками, гимнастёрках, туго перетянутых широкими поясными ремнями, в светло-зелёных, надетых лихо набекрень пилотках с красными звёздочками, в тщательно отглаженных брюках, заправленных в ещё не разношенные кирзовые сапоги, шли они по улицам города. Шли фотографироваться. Хотелось оставить память о месте формирования дивизии – и для себя, и для родных, теперь оставшихся где-то далеко-далеко… Шли молча. Каждый думал о своём.

 Быть может, завтра им уже не собраться вместе. При формировании они оказались в разных частях, а, значит, и в эшелонах, в которых они вот-вот отправятся на фронт, им вряд ли доведётся встретиться.

 Ивану Чурилову, старшему, тридцатилетнему, уже отцу троих детей, мысленно представилась совхозная усадьба. Жена Физа уже пришла из школы и сидит за столиком, просматривает ученические тетрадки. Свекровь хлопочет у печки, время от времени подходя к зыбке и качая семимесячного крикуна Вовочку. Средний трёхлетний Витенька дразнит кошку Маруську, волоча по полу клубок пряжи, который стащил у бабушки. А пятилетняя Людочка наряжает любимую куклу в новый сарафан, сшитый из разноцветных ситцевых лоскутков…

 Только что получил от Физы письмо. Она просит сообщить, если он, конечно, сможет, когда будет проезжать мимо родных мест. Поезд-то ближайшую от Красноселья станцию Чаны не минует… А вдруг повезёт увидеться, пусть мельком, хотя бы с перрона! Увидеть его ещё хоть раз перед фронтом, живого и невредимого. Помахать ему рукой на прощание…

 «Да если бы я мог!» – Иван вздохнул, вспомнив инструктаж политрука: о месте расположения части, обо всех перемещениях в письмах родным не сообщать – только номер полевой почты.

 Первым раздумья нарушил Савченко:

 – Ну что, товарищи бойцы, приуныли? Идём фотографироваться или слушать панихиду? Я бы хотел сфотаться вместе со своей «сорокапяткой». Жаль, нет выездного фотографа!

 – А я бы хотел с карабином в руках и гранатами на поясе, – улыбнулся самый младший из троих, по-цыгански чернявый и непоседливый Костя Хиромен.

 – Андрей верно подметил: наши унылые физиономии будут некстати, – поддержал приятеля Иван. – Пусть родня увидит нас на фото строгими, но не поникшими. Пусть не героями, но и не трусами. Им без нас и так сейчас несладко…

 Сфотографировались на рисованном фоне речного пейзажа – городской пристани. Попросили сделать фотографии побыстрей: все последние дни жили в ожидании приказа об отправлении на фронт.

 

 И вот он настал, день прощания с уютным приамурским городком. Прощались в клубе. А ночью – максимально бесшумная, без провожающих посадка в эшелоны. Лязгнули круглые пружинистые буфера теплушек, содрогнулись вагоны и пошли всё быстрее и быстрее… На фронт!

 

На запад

 

 Воинские эшелоны 413-й стрелковой дивизии неудержимо летели на запад. «Поскорей, поскорей…» – выстукивали на стыках рельс колёса деревянных теплушек.

 В открытый настеж проём одной из них лились звуки трёхрядки, вырывался сильный с хрипотцой голос:

 

 Двадцать второго июня,

 Ровно в четыре часа

 Киев бомбили,

 Нам объявили,

 Что началася война…

 

 Сильный голос и тревожные переливчатые звуки гармони неслись вместе с поездом по осенней сибирской степи над пожухлыми травами, холодными тёмно-синими озерками, голыми берёзовыми колками… Голос пел, а колёса состава упрямо, бессонно выстукивали: «На войну… На войну… На войну…».

 Эшелон-лидер был сборный: пассажирский штабной вагон, вагоны роты связи, медико-санитарного батальона, других служб тылового обеспечения дивизии. Если заглянуть в одно из прямоугольных окон штабного, то увидишь, как молодой писарь, белобрысый, коротко стриженный Филипп Захарчук, склонился над толстой конторской тетрадью. Макая время от времени перо в пластмассовую чернильницу-непроливашку, он старательно пишет путевой дневник дивизионной жизни. Приставная полка-столик время от времени сотрясается, вибрирует, мешает писать. И тогда красивый почерк Филиппа ломается, буквы прыгают, наползают друг на друга. Филипп огорчённо морщит лоб, откидывается назад и, переждав пик тряски, вновь склоняется над тетрадью:

 «Недавно миновали Новосибирск – самый большой город Западносибирского края. И вновь замелькали маленькие станции и полустанки: Коченёво… Иткуль… Чулым… Каргат… Вот они уже и подступают, родные многим нашим бойцам места – Барабинские степи, Чановские перелески!..».

 Вечером без остановки миновали Барабинск. Саша Кудрявцев, напрягая зрение, пытался сквозь маленькое прямоугольное окошко увидеть на перроне кого-нибудь из знакомых земляков. Да где там! Сумерки сгущались, а поезд шёл напроход, не снижая курьерской скорости. Не повезло и Ивану, заступившему на пост возле окна. Чаны эшелон проскочил, отгороженный от вокзала товарняками с углём.

 Когда ночью бойцы проснулись от резкого лязга буферов, Иван не спал. Он лежал на нарах, подложив под голову вещмешок и накрывшись шинелью. Железная печурка остыла. Из дверного проёма потянуло свежестью. Кто-то из бойцов спрыгнул на насыпь узнать, почему встали. Минут через пять он вернулся и на вопросы проснувшихся: «Почему встали? Какая станция?» – весело ответил:

 – Смена бригады! Станция Татарка! Прыгай, кому «по-маленькому»!

 Почему эшелон встал в Татарке, Иван догадывался. Татарка – станция деповская. Здесь производится смена поездных бригад, пополнение паровозных котлов водой, а тендеров – углём. Эти места ему знакомы по работе в совхозе. На своей уже видавшей виды полуторке он исколесил дороги и Татарского, и Чановского, и соседнего Венгеровского района – родины не очень счастливого детства.

 Мать умерла, когда ему едва исполнилось пять лет. А мачеха оказалась неласковой. Ему всегда казалось, что народившиеся братья и сёстры по отцу ей были ближе.

 Отслужив срочную, он не вернулся в родное село. Узнав в райвоенкомате, что в Красноселье организуется новый совхоз, зашёл в контору и через полчаса вышел оттуда учеником автослесаря совхозных мастерских. Старательность рослого, светловолосого с упрямым зачёсом назад, парня не осталась незамеченной. В совхоз поступала техника, а квалифицированных шоферов и трактористов не хватало. И, как только пришла разнарядка, его вместе с Абаскаловым направили на курсы шоферов в Татарск.

 Пять лет прошло с того дня, когда они, тридцать курсантов-селян, на выпускном вечере получали удостоверения механизаторов широкого профиля. Дома осталась большая фотография их первого выпуска.

 Курсы были непродолжительные, всего лишь полгода. Но курсанты успели друг с другом хорошо познакомиться, а с кем-то сдружиться, обменяться адресами. Ивану вспомнились прогулки по городу после продолжительных занятий, вечерние посиделки в общежитии. Запомнился один коллективный поход в кино. В клубе шёл только что появившийся кинофильм «Чапаев». Иван тут же написал домой, в совхоз, чтобы обязательно посмотрели кинокартину, лучше которой он ещё не видел… Да и товарищи были в восторге и ещё долго обсуждали увиденное.

 А потом – вот он, твой вычищенный, вымытый, обласканный, как невеста, железный, дружелюбно урчащий, источающий необъяснимо приятный сладковатый запах бензина друг!

 Шофёрское дело Иван полюбил сразу и навсегда. Дороги Чановского и соседних районов нелёгкие, в распутицу почти непроезжие. Не раз пришлось буксовать, тонуть в дорожной размытой колее. Зато какое счастье – лететь по сухому наезженному просёлку! Лететь и петь!

 Его раздумья прервал шофёр санбата Саша Кудрявцев, с которым они сдружились, оказавшись рядом в транспортном подразделении батальона:

 – Ваня, ты не спишь? Мы ведь наши с тобой родные места проехали. Эх, спрыгнуть бы сейчас с поезда, сесть в свой зисок и помчаться в Белово! Знаешь, какая там красота?! Я тебе уже рассказывал, как мы ещё пацанами охотились и рыбачили на Чанах. Это же настоящее море – мы так его и зовём. А сколько дичи! Гусей, уток… Даже лебеди прилетали! А знаешь, какой окунь клюёт? Две ладони в длину – не уместится… Мелочь брали только на наживку. А на пелядь ставили сеть. На ночь поставил – утром ведро! А вкус-то, вкус!.. Никакой дальневосточной кеты не надо!.. А как разволнуется море – всё! Быстро к берегу, и лодку подальше. А то сорвёт – и поминай, как звали…

 Саша моложе Ивана на четыре года, но уже на виду у командиров, комсомольский вожак, грамотный, начитанный, или, как говорят бойцы, политически подкованный. С ним интересно беседовать. Саша откуда-то добывает последние новости, наверно, в штабе, куда его то и дело вызывают и где есть радио. Худощавый, белобрысый, подтянутый, всегда со свежим подворотничком гимнастёрки. Взгляд открытый, внимательный. Голос негромкий, но внятный, уверенный.

 Благодаря Саши, Иван узнавал новости одним из первых. Последние известия «От советского Информбюро» были тревожными. Ещё перед отправлением на фронт в дивизии знали: наши войска оставили Орёл, потом Брянск и Вязьму, Калугу и Ржев, Одессу…

 Уже в пути узнали, что немцы захватили Калинин и Таганрог. А вчера сообщили, что после тяжёлых боёв в тылу у немцев оказались ещё два больших города – Харьков и Белгород…

 «Неужели не сможем их остановить?» – думал Иван, узнав о новом нашем отступлении. Вспомнил, как хотелось петь, выйдя из совхозного клуба, куда привезли однажды кинопередвижку с «Трактористами»! И Иван пел. Пел во весь голос, сидя за рулём «полуторки»:

 

 Броня крепка, и танки наши быстры.

 А наши люди мужества полны.

 В строю стоят советские танкисты,

 Своей великой Родины сыны…

 

 А потом был Халхин-Гол. Схватка с японцами. Непродолжительная, но жестокая. И победная!

 Их, «старичков», понюхавших порох на Хасане и Халхин-Голе, в дивизии было немало. Это был её костяк, её основа. И командиры, тоже в основном имевшие опыт сражений с японскими самураями, с белофиннами, а кое-кто участвовавшие в Гражданской и Первой мировой, – ставили «старичков» в пример новобранцам, впервые в жизни взявшим в руки винтовку.

 Именно там, в Монголии, Иван заслужил первую в жизни боевую государственную награду – медаль «За отвагу».

 А было это так.

 

 Иван совершал уже третий рейс с базы на «передок», как окрестили бойцы передний край. Небо с утра было чистое, ни одного стервятника с японскими знаками на боку, и Иван напевал песню из недавно увиденной кинокомедии «Волга-Волга». Боеприпасы – мины, гранаты, пулемётные ленты – аккуратно уложенные в ящики и коробки, он вёз спокойно, притормаживая на ухабах свой тяжёлый, словно приседающий на миг, ЗиС-5. На крутом повороте в сторону реки едва не наскочил на стоящую посредине дороги штабную «эмку». Старшина, копавшийся в моторе заглохшей легковушки, махнул рукой: «Стой!». Когда Иван притормозил, распахнулась дверца, из машины вышел худощавый, лет сорока командир с тремя ромбами на петлицах гимнастёрки.

 «Жуков!» – мелькнуло у него в голове. Бойцы уже знали, что командующим группой советских войск на монгольско-японском фронте недавно назначен опытный командир, участник Гражданской, бывший кавалерист. Его фотопортрет Иван видел в армейской газете.

 – Далеко путь держишь, боец? – быстро спросил он, подходя к машине.

 Иван, спрыгнув на землю, вытянулся, по всей форме приветствуя командующего:

 – Товарищ комкор, разрешите доложить. Выполняю задание командира автобатальона, везу боеприпасы в полк.

 – Дорогу к танкистам знаешь? Впрочем, я подскажу, – и, не дожидаясь ответа, командующий легко вскочил на правую подножку ЗиСа , и они помчались в бронеотряд. Дорогу Иван знал. Два дня назад он «гостил» у танкистов, которые требовали скорейшего подвоза боеприпасов и горючего.

 Командующий был молчалив, правда, поинтересовался, откуда Иван родом, женат или холост, где проходил срочную.

 Эта встреча надолго осталась в памяти. А напомнила о ней статья в газете, в которой рассказывалось о подвиге бронеотряда Красной Армии, совершившего смелый рейд в тыл японских войск и разгромившего основную группировку агрессора. Среди бойцов и командиров, удостоенных звания Героя Советского Союза, первым было имя командующего группой войск Красной Армии Георгия Константиновича Жукова.

 Наградили и шоферов автобатальона, Ивана – медалью «За отвагу». За что? За срочную доставку командующего целым и невредимым в пункт назначения. Дело в том, что по дороге в бронеотряд машину Ивана атаковал японский истребитель. Вражеский пилот словно знал, какой важный начальник сидит в кабине грузовика с боеприпасами, и минут десять-пятнадцать преследовал машину, делая заход то сзади, то спереди и поливая одиночную беззащитную цель пулемётными очередями.

 «Не на того напал, гад!» – зло думал Иван, то резко тормозя, то газуя, то разворачивая машину вправо и влево… К счастью, у него уже был опыт подобной смертельной игры в кошки-мышки на дорогах прифронтовой полосы.

 Когда подъехали к штабу отряда, командующий пожал руку Ивана:

 – Молодец, боец! Не сдрейфил… – а военкому приказал сообщить в автобат о происшествии и представить храброго и умелого шофёра к награде.

 – У него, оказывается, знаменитая былинная фамилия! – улыбнулся командующий. – Так что не перепутайте с каким-нибудь Кириловым…

 

Дезертир

 

 Перед Уралом чрезвычайное происшествие. Без вести пропал боец санбата Гулям Улюкаев. Мобилизован он был в Казахстане. За любовь к лошадям его сразу определили возничим в хозвзвод. Командир взвода Терехов отмечал, с одной стороны, старательность и исполнительность сорокалетнего коновода, с другой, нелюбовь к боевой подготовке. С оружием у него не всё ладилось. Стрелял плохо, забывал вычистить винтовку… В подразделениях прошли собрания. Политруки напомнили суровый приказ Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии № 270, который зачитывали в августе ещё при формировании частей дивизии. Выступавшие клеймили позором дезертира, нарушившего присягу. Саша Кудрявцев сказал:

 – Недавно я проехал родные места. Как мне хотелось заглянуть хоть на миг домой! Сказать: «Папа и мама, я еду на фронт. Вы тут сильно не горюйте. Вам не будет за меня стыдно! Ведь я комсомолец и боец Красной Армии… Но как я могу это сделать без разрешения командира? Да и все мы… Нас ждут там, где идёт бой с врагом. Там, где нужна наша помощь…

 

 В конце длинного состава на открытых платформах стояли крытые брезентом санитарные машины. Их хозяева на редких стоянках подбегали к своим краснокрестным подругам, обследовали крепёж и, убедившись, что всё в порядке, возвращались в теплушки. Бегал вместе с другими шоферами и Иван. Прежде всего он проверял пробки бензобака и радиатора. Двигатель был полностью заправлен. Остаётся только скатить машину с платформы – и вперёд! А ещё в пути бойцы писали письма родным, и на стоянке просили кого-нибудь сбросить треугольную весточку в почтовый ящик. Иван в Свободном купил фабричный набор почтовой бумаги, на листках которой, словно угловой штамп, был напечатан синий рисунок Московского Кремля. Уже несколько треугольных бесконвертных писем отправил Иван домой. Быстрого ответа не ждал, потому что никакая почтовая станция не угонится за воинским эшелоном, спешащим на фронт. Когда миновали Казань, он устроился поближе к окошку и достал хорошо очиненный карандаш. «Здравствуйте, дорогие, родные мои Физа, мама и дети!… – первую строку он написал чуть выше углового штампа из экономии места. – Вы, наверно, не представляете, как сильно я по вас соскучился. Прошло меньше четырёх месяцев, как я вас видел последний раз, а мне кажется, уже больше года. О себе пока писать нечего. Мы всё ещё едем, а лучше сказать – мчимся почти без остановок. Только что видел первый раз Волгу, когда переезжали её по длинному мосту. По ширине она похожа на нашу Обь, помнишь, Физа, когда мы ездили с тобой в Новосибирск? Ну, а маме и объяснять нечего – на Алтае-то она жила на Оби!.. Физа, как дети? Людочка там не дерётся с Витей? Он ведь, хоть ещё от горшка два вершка, а уже своенравный: чуть что не по нему, сразу надуется! Поцелуй их за меня… Физа, как там у тебя в школе? Наверно, уже готовитесь отметить годовщину Октября? Мы, конечно, тоже отметим. Вот только – как и где, никто не знает… Бойцы гадают: будем или нет проезжать Москву. По тому, сколько уже проехали, мы почти рядом. Почти никто из знакомых её ещё не видел. Только в кино. Физа, а как в совхозе? Мужиков, наверно, почти не осталось. Кого из наших общих знакомых встретишь, передай от меня привет. Ну да ладно. Кончаю писать, говорят, скоро остановка, надо успеть сбросить письмо в ящик или кого-нибудь попросить об этом. Целую. Иван». Сложив листок в треугольник, он попросил у Саши химический карандаш и печатными буквами написал адрес.

 

«На Москву!»

 

 Фюрер, страдавший помрачением эпилептика, заверил своих спотыкавшихся на каждом шагу, но неудержимо, словно саранча, наползавших на наши города и сёла, вояк, что «начинается последняя решающая битва этого года». На московском направлении ударной силой немцев была группа армий «Центр». Самый «железный» кулак – 2-я танковая армия, которой командовал генерал-полковник Гудериан, по прозвищу «Быстрый Гейнц». В состав армии входили: три танковых и два пехотных корпуса, а также кавалерийская дивизия. Эта броневая армада, действовавшая на правом фланге группы фашистских армий, пёрла, сметая на пути не успевавшего закрепиться противника. Двуногая, узколобая, тёмно-зелёная саранча, устилая зловонными трупами древнюю русскую землю, ползла и ползла на восток. Третьего октября, обойдя боевые порядки нашей 13-й армии Брянского фронта, 4-я танковая дивизия немцев вошла в Орёл.

 Этой гудериановской армии фюрером было предоставлено право начать операцию по окружению и захвату Москвы под кодовым наименованием «Тайфун». Именно этой группировке противостоял наш Брянский фронт под командованием генерала Андрея Ивановича Ерёменко.

 – Мой фюрер! Фронт русских за один день прорван на сто тридцать километров! – радостно докладывал по телефону Гитлеру Гудериан. – Захват Орла четвёртой танковой был молниеносным. Русские не успели опомниться, как наши танки уже мчались по улицам Орла, где ещё ходили трамваи!...

 Но «Быстрый Гейнц» радовался рано. Уже через два дня он испытал «конфузию», о которой записал в дневнике:

 «6 октября… южнее Мценска 4-я танковая дивизия была атакована русскими танками, и ей пришлось пережить тяжёлый момент. Впервые проявилось в резкой форме превосходство русских танков Т-34. Дивизия понесла значительные потери. Намеченное быстрое наступление на Тулу пришлось пока отложить».

 «Пока…» Потому что в тот же день «на тульском направлении» другой его дивизией, 17-й танковой, был оккупирован Брянск и захвачен мост через Десну. Это донесение, как отмечал Гудериан, командованию 2-й танковой армии «доставило большую радость».

 Но победы фашистов на тульском направлении, куда настойчиво двигало броневую армаду их главное командование, были «пирровы». Когда танковые бригады полковника Катукова и подполковника Бондарева, разгромив 4-ю танковую дивизию гудериановской армии, отошли на новые рубежи обороны, командир этой дивизии полковник Эбербах вместе со своим шефом совершил «экскурсию» на поле боя. Картина побоища была ужасной: на поле ещё дымились десятки обгорелых, изуродованных, опрокинутых машин со свастикой на броне, ещё недавно гордо катившихся по улицам Парижа, Варшавы и других поверженных городов Европы. Теперь они сами были повержены и уничтожены. У сопровождавших Гудериана и Эбербаха офицеров был вид испытавших душевное потрясение. Командир остатков ещё вчера мощного войскового соединения был подавлен. Такой позор ему и не снился!

 Но командование группы армий «Центр» торопилось нанести удар по Туле, поворачивая 2-ю танковую на юг. Четырнадцатого октября Гудериан со своим штабом въехал в Орёл. Семнадцатого под Брянском пали смертью храбрых последние несдавшиеся бойцы нашей 50-й армии, сражавшиеся в окружении. Девятнадцатого – 43-й армейский корпус немцев, входивший в оперативное подчинение 2-й танковой, занял город Лихвин. До Тулы оставалось всего сто километров по прямой – не более трёх часов хода танка Т-4! Если бы… Если бы всё было так, как было в 1939-м в Западной Европе. О-о-о!.. Там была не война, а сплошной парад непобедимых танковых дивизий Германии! 

 …Гудериану вспомнился роскошный дворец польских графов Дона-Финкенштейн, который когда-то являлся штаб-квартирой Наполеона Бонапарта. Когда штаб корпуса Гудериана занял дворец, его страдающий тщеславием командир не преминул поселиться в бывшей «наполеоновской» комнате. Здесь, в России, подобная роскошь не подвернулась, пришлось довольствоваться обыкновенным старинным орловским особняком. 

 А ещё, ворочаясь в постели, генерал с удовольствием вспоминал, как однажды охотился в польском заказнике на оленей. Стоял золотой сентябрь. Дивизии 19-го армейского корпуса исполняли его приказ – подготовить до утра следующего дня переправу через реку. А он с адьютантом и местным охотоведом, облачившись в охотничьи доспехи, всю ночь пропадал в пуще. И вернулся с охоты, завалив матёрого оленя…

 Вспомнилось и о том, как за одни сутки, с 16-го на 17-е сентября, всего одним полком была взята Брестская крепость, принадлежавшая тогда Польше. Русские оборонялись в этой же крепости целый месяц… 

 «…А французский поход с выходом к Ла-Маншу! Наблюдая трусость французов, их нежелание воевать, я приказал объединить дивизии корпуса в одну маршевую колонну, и она, буквально сметая артогнём авангарда мелкие заградотряды противника, вышла на оперативный простор. Солдаты понимали, что наш прорыв - это окончательная победа. Когда я обгонял идущие победным маршем войска, меня приветствовали восторженными криками: «Молодчина! Чудный парень!.. Видел быстроходного Гейнца!». И мы выжимали из моторов все лошадиные силы. До последней капли бензина!».

 А день 14-го июня ему запомнился на всю жизнь: в тот день в 9 часов утра немецкие войска вступили в Париж…

 Приятные воспоминания о тех победных походах сменились горечью размышлений о неудачах, которые нарастали как снежный ком. Чем дальше продвигались по русской земле его прославленные в былых компаниях дивизии, тем всё более тускнел ореол их былой славы. Он начинал понимать, что русские, до последнего мгновения не желавшие новой войны, до конца соблюдавшие букву договора о ненападении, теперь, убедившись в вероломстве немцев, будут стоять насмерть. И никогда не встанут на колени. Брестская крепость тому подтверждение. Закрой русские своевременно подступы к Бугу, придвинь основные войска к границе, вряд ли его дивизии смогли с ходу прорвать их оборону! Вот уже четвёртый месяц его 2-я танковая тащится по чужим негостеприимным просторам, как усталая хромая лошадь, спотыкаясь на каждом шагу. Гитлер, начиная эту кампанию, не верил в силы русских. Между тем, сильный удар Красной Армии под Оршей заставил его 17-ю танковую дивизию остановиться. А пехотный полк «Великая Германия» запросил о помощи…

 Ожесточённые атаки русских не прекращались. Потеряв почти половину танков, вышла из строя 10-я танковая дивизия. Наступление на Дорогобуж провалилось…

 Едва избежала больших потерь 10-я мотодивизия, не ожидавшая стремительной атаки русских. Лишь введением в бой последних сил, включая личный состав хлебопекарной роты, с большим трудом удалось избежать катастрофы на правом фланге. В войсках возникла острая необходимость получить подкрепление в личном составе и материальной части…

 

Поворот

 

 Поливая своей и чужой кровью русскую землю, немцы рвались к Москве. В Московском военном округе решением Государственного комитета обороны в середине октября вводится осадное положение. Власть в столице и ближайших районах передаётся военным органам. За неподчинение – трибунал. За бандитизм и диверсии – расстрел на месте… Ещё двадцать четвёртого июня, на третий день войны, на железных дорогах был введён воинский график движения поездов. Эшелоны с войсками и техникой мчались по дорогам страны с рекордной скоростью – восемьсот километров в сутки! А в Генштаб и Ставку из действующих фронтов шли шифрограммы с запросами о пополнении в связи с потерями живой силы и техники. В конце октября, когда на подступах к Туле создалось угрожающее положение, первый секретарь Тульского обкома партии Жаворонков чуть ли не ежедневно звонил в Генштаб, взывал о помощи, зная проблемы Брянского фронта. 

 Требовал подкреплений и недавно назначенный командующим Западным фронтом, член Ставки, генерал армии Жуков.

 – Товарищ Жуков… – голос Сталина звучал негромко и как бы рассудительно. – Генштаб и Ставка разделяют вашу тревогу. Вчера Борис Михайлович Шапошников доложил: на Можайском и Волоколамском направлениях немец, скорее всего, временно, перешёл к обороне. А вот на юге на Тулу накатывается Гудериан. Кто такой этот танковый стратег, вы знаете. Сколько километров от Тулы до Москвы – тоже. Ближайшая к Туле пятидесятая армия Ермакова только вышла из окружения. По сути, это уже не армия, а дивизия. Секретарь обкома Жаворонков – молодец, организовал ополчение, строит оборону. Но этого мало. Давайте подумаем, как тулякам помочь. Тулу отдавать нельзя. К Москве идут свежие сибирские дивизии. По данным члена Военного Совета Московского округа Телегина, не сегодня-завтра Московский железнодорожный узел будет принимать 78-ю Белобородова и 413-ю Терешкова. Я разговаривал с Василевским… Считаю – первую необходимо включить в состав вашего Западного фронта и перебросить под Истру, а вторую повернуть на юг, к Туле, и передать Брянскому фронту. Что вы на это скажете как член Ставки, товарищ Жуков?  – Товарищ Сталин, сибиряков я знаю. С Терешковым воевали на Халхин-Голе… Отличные бойцы! Побольше бы таких! Но без танков… – Будем считать, вопрос решён. Я позвоню в Генштаб Василевскому. Семьдесят восьмую – к Истре, в шестнадцатую армию Рокоссовского. Четыреста тринадцатую – к Туле. В пятидесятую Ермакова.

 

 …Всё ближе осаждённая врагом столица. Кажется, мечта многих бойцов увидеть её хотя бы со стороны, сбывается. «Беспроводной» армейский телеграф сообщил: эшелон прибывает в старинный подмосковный городок Орехово-Зуево. Однако бойцы не знали, что ночью комдива вызвал к разговору по рации командующий пятидесятой армией генерал-майор Ермаков.  – Терешков? С прибытием вас, сибиряки! Сегодня Ставка уточнила маршрут дивизии. От Орехова поворачивай на Ступино и дальше – на Каширу. Конечные пункты выгрузки – Сталиногорск, Узловая, Маклец. Торопись! Гудериан уже под Тулой… 

 «Значит, Тула… Гудериан…». Алексей Дмитриевич слышал об этом военачальнике вермахта. Наслышан был и о его непомерном тщеславии и покровительстве Гитлера. Особенно фюрер стал благоволить танковому генералу после его победного шествия по Европе. Ну что ж, с немецкими вояками Терешков был знаком ещё в Гражданскую, когда воевал рядом с богунцами Щорса. А потом – в рядах антифашистов в Испании… Он попросил принести карту, чтобы обозначить места выгрузки эшелонов дивизии. Счёт приближения переднего края фронта пошёл на часы.

 

Стажёр

 

 Как падают бомбы, Иван помнил ещё с Халхин-Гола. Врёт тот, кто скажет, что это не страшно. Так может сказать только тот, кто ещё не был под бомбёжкой. 

 Медсанбат ещё не успел, как положено, развернуться в окраинной роще Узловой, а со станции уже начали поступать раненые. Разгрузка эшелонов шла под грохот и визг падающих бомб и трескотню зенитных пулемётов. 

 Иван уже сделал несколько рейсов и в промежуток между волнами налётов фашистских «хейнкелей» решил подрегулировать мотор, который что-то забарахлил на холостых оборотах. Он осторожно, стараясь не «переборщить», прокручивал винт топливного жиклёра карбюратора, пока мотор не заработал ритмично, спокойно, без провалов. Но только Иван захлопнул дверцу, чтобы ехать на станцию, к машине подбежала дивчина с санитарной сумкой. – Иван Тихонович, меня к вам послал командир батальона как к самому опытному шофёру, – зазвенел сквозь шум мотора в ушах грудной девичий голос. 

 – Ты кто? – убрал он ногу с педали газа, чтобы лучше слышать нежданную гостью . – Я? Рая… Я к вам стажёром. Я кончила курсы шоферов. А потом – санитаров…. Но я не хочу санитаром, а хочу шофёром, – затараторила белобрысая, синеглазая, в пилотке набекрень девчушка. 

Ниже среднего роста, с остреньким носиком, она была похожа на мальчишку. Правда, только внешне. Ни брюки, ни кирзовые сапоги и фуфайка не могли скрыть её девичью природу.

 – Стажёром, значит… – нахмурился Иван. А про себя подумал: «Этой заботы мне только и не хватало». – А что же до армии не стажировалась? Тебе лет-то сколько? – Восемнадцать. А стажёром не успела. Только кончила шофёрские курсы, райком комсомола послал на медицинские. А потом – медсанбат. Комбат сказал: будешь медсестрой, водительский состав у нас укомплектован. Стажируйся без отрыва от медслужбы. А там посмотрим. Если кого-то из шоферов убьют или ранят, сядешь за руль. – М-мда… Иван ещё раз, уже с интересом, оглядел нежданного напарника. Лукаво прищурился: – А заводную рукоятку-то крутить сможешь? – Да могу я, могу! – радостно затараторила стажёрка. – Только зажигание надо установить поточней и «воздушку» не забыть прикрыть. А то без рук останешься… – Молодец! Видно, в автошколе неплохо тебя подковали. 

Иван ещё раз внимательно оглядел своего юного стажёра. – Ну, что ж, садись. Поехали за ранеными…

 

«Зачем ты здесь?»

 

 В последних числах октября, буквально накануне прибытия первых эшелонов четыреста тринадцатой, немцы, прорвав оборону двести девяностой стрелковой дивизии, заняли Щёкино и Ясную Поляну. Штаб элитного пехотного полка «Великая Германия», входившего в оперативное подчинение гудериановской армии, разместился в старинной музейной усадьбе великого русского писателя. Сам командующий армией приехал взглянуть на толстовское родовое гнездо. Тщеславный Гейнц и тут не упустил возможность прикоснуться к всемирно известным памятным местам исторической личности, приказав устроить ему ночлег в спальне графа. 

Во время осмотра помещений взгляд его приковала фотография, висевшая на одной из стен гостиной. На ней был запечатлён хозяин усадьбы. Граф держит в руках охотничье ружьё и во что-то целится. «Граф, как и я, был любителем охоты», – подумал Гудериан.

 Поначалу он хотел поставить в спальне свою походную складную кровать, но потом передумал и, отдав приказание по мелочам не будить, блаженно растянулся на хозяйской железной. Заснул не сразу, хотя особого беспокойства не было. Его 2-я танковая, сметая всё на своём пути, как неудержимое половодье весной, уже охватило Тулу полукольцом. Ещё нажим, и главное препятствие на пути к Москве с юго-востока будет снесено…

 Так, в блаженных раздумьях, он бы и заснул и спал до утра, не просыпаясь. Если бы… Если бы не этот сон! Не это странное, нелепое наваждение…

 Он даже не понял – сон это или явь. Ему казалось, что он не спит, и, когда открыл глаза, пришёл в ужас. Перед ним стоял бородатый, с фотографии на стене, хозяин усадьбы. Он уставил на непрошенного гостя ружьё и страшным голосом, почти по слогам, произнёс: – Зачем ты здесь?! Произнёс по-русски, но «Быстрый Гейнц» понял сказанное без перевода. Оно подтверждалось уставленным на него ружьём.  Гудериан в смятении хотел ответить, что он здесь не по своей воле, что он здесь временно, но язык не повиновался, а над ним продолжал рокотать страшный голос: – Зачем – ты – здесь?!

 Гудериан судорожно сунул руку под подушку, нащупал холодную рукоятку «вальтера», машинально сдёрнул предохранитель и нажал на спусковой крючок.

 На хлопок выстрела в спальню вбежал дежурный офицер:

 – Герр генерал!..

 Гудериан уже сидел в постеле.

 – Машину! Быстро!

 На полевом аэродроме в Щёкино, не объясняя причины столь поспешного возвращения в штаб армии, Гудериан торопил с подготовкой своего персонального «Шторьха» к вылету. На рассвете он уже был в Орле. 

 

В обход!

 

 Наткнувшись на жёсткое пртиводействие остатков выходящих из брянского котла дивизий 50-й армии и тульского рабочего ополчения в районе Косой Горы, немцы прекратили лобовые атаки города.

 Но Гудериан не хотел верить в непробиваемость обороны русских: считанные километры отделяли его от стен Тулы!

 Неужели она крепче тех трёх больших городов – Орёл, Брянск, Калуга – которые он взял, один за другим, всего за десять дней? Правда, от Калуги до Тулы пришлось идти с непрерывными боями больше двух недель. Русские словно очнулись после четырёх месяцев отступления. И преградили путь с юга на Москву, которая была уже в полукольце, рукой подать: три-четыре часа хода среднего танка Т-4!

 Тула оказалась костью в горле матёрого хищника, костью, которую и проглотить не хватает сил, и избавиться от неё невозможно!

 

 – Авиаразведка доносит: путь на Сталиногорск свободен от войск противника. Замечены лишь небольшие группы пехоты в милицейской форме. Я пойду в обход Тулы, – заявил Гудериан своим генералам. – Пусть у русских дрожат колени от страха окружения. Я им устрою ещё один котёл – Тульский! Приказываю полку «Великая Германия» занять Узловую. Это важный железнодорожный объект на пути к Сталиногорску. От него дороги – железная и шоссейная – на Венёв и Каширу. А там… А там мои танки пройдут по московским мостовым!..

 Отдавая этот приказ, Гудериан ещё не знал, что русские его опередили. Они свалились под Тулой на гитлеровцев, как снег на голову, нежданно-негадано, скомкав планы их обходного манёвра. В Сталиногорске уже вовсю шла разгрузка эшелонов сибирской дивизии! Её разведбатальон, совершив короткий марш, вошёл в Узловую и ближайшее село Новоселебное. А затем оседлал шоссейную дорогу Дедилово – Узловая, обнаружив на этом участке движение немецких моточастей на восток. Сразу с разгрузочных площадок занимали свои позиции три стрелковых полка дивизии. 1324-й с приданным ему в оперативное подчинение первым батальоном 1320-го полка стал окапываться на северной окраине Дедилова. 1320-й и 1322-й – северо-восточнее, в районе Болоховки и Больших Калмыков. Соседей ещё не было, и полкам дивизии предстояло сражаться, не имея надёжно прикрытых флангов. Разведчики выяснили: против сибиряков на рубеже Тула – Дедилово сосредотачивается пехотный полк «Великая Германия» и полк мотопехоты неустановленной нумерации. Бой грянул утром третьего ноября в районе Дедилова. Немцы шли в атаку чуть ли не парадным строем. Впереди – танки. Следом – в полный рост, не пригибаясь, автоматчики. Это были ещё не битые крепко фрицы. Холёные, откормленные, наглые, только что переброшенные под Тулу танкисты и пехотинцы, прошедшие триумфальным маршем по онемевшей от животного страха Европе. Гитлер их заверял: «Ударьте русских в солнечное сплетение – и они побегут, как драпали от вас французы!».

 

Первый бой

 

 С наблюдательного пункта Терешков видел в бинокль их чёрные мундиры с белой окантовкой, с орлами на беретах, с черепом на петлицах…

 «Первый бой – и сразу с «гвардией», – усмехнулся комдив.

 Алексей Дмитриевич хорошо знал, что значит для самочувствия бойца первое соприкосновение с противником. Приехав на позиции дедиловской группы, он собрал командиров и политруков на «летучку».

 – Ну что, славяне? Не убоимся ворога поганого, как говорили на Руси! У нас нет танков, зато есть пушки против танков, есть противотанковые ружья, есть гранаты… Вашей группе придан батальон артполка. Имейте ввиду – наводка быстрая, но не торопливая. Точный прицел – победа. Страх, паника – смерть. Покажем немцам, что и мы умеем воевать. Ни шагу назад без приказа! Скажите об этом всем бойцам…

 

 Андрей Савченко был опытным наводчиком, орденоносцем. «Красное Знамя» он заслужил на Халхин-Голе, где испытал прочность японской брони. Правда, говорили, что немецкие танки крепче японских. «Что ж, посмотрим…» – думал он, рассматривая их в прицел – выползающих из леса, грязно-жёлтых, с белыми крестами на боках, кивающих на неровностях земли наростами дульных тормозов. Шли они без выстрелов, словно принюхиваясь, присматриваясь, рокоча мощными дизелями.

 Выползая на опушку в километре от позиций сибиряков, танковая колонна рассредотачивалась для атаки.

 

 – Приготовиться! – услышал Андрей голос командира взвода и стал ловить в прицел выдвинувшийся вперёд танк.

 Первыми не выдержали немцы. Теперь они шли, стреляя на ходу. Танки гремели пушками. Пехотинцы палили из автоматов.

 – Огонь! – эта команда мгновенно сняла напряжение томительного ожидания начала боя и включила рабочую уверенность.

 Для поражения цели Андрею обычно хватало трёх снарядов. Так вышло и сейчас. Недолёт…Перелёт… И – вот! Головной танк словно упёрся в невидимую стену. Из моторной части повалил чёрный дым, вспыхнули языки огня. По правую и левую стороны от позиции Савченко горело ещё два танка. По пехоте врага отсечно били пулемёты, трещали винтовочные залпы… Наконец немцы не выдержали парадного строя, залегли.

 «Вот так вот!» – радовался Андрей, ловя в прицел уже другую, прущую прямо на него стальную махину. Хобот её ствола медленно опускался. Секунды и точность прицела решали: кто – кого!?

 Он успел! Бронебойный – в стык, под башню!

 И в то же мгновение позицию накрыла тень фашистского бомбовоза. Разорвавшаяся вблизи орудия бомба разметала расчёт, ударной волной опрокинуло пушку…

 Бой разгорался. Атаки немцев следовали одна за другой. Огненно-броневым валом они накатывались на позиции сибиряков и, усеяв поле чёрными трупами и искорёженными танками, откатывались назад.

 Только в ранних вечерних сумерках, оставив на поле боя полтора десятка танков, один сбитый зенитчиками самолёт и около батальона пехоты, немцы прекратили атаки и отошли к лесу на прежние позиции.

 

 Когда Андрей Савченко очнулся, рядом никого не было. Перевёрнутая пушка одним колесом упиралась в бруствер окопчика, другое повисло в воздухе и покачивалось от сотрясения воздуха продолжающих огонь орудий его батальона. Издалека доносилось «Ура!». «Значит, станцию отстояли», – подумал он. Осмотрелся. «Ага… Вон он «его» второй танк. Почти рядом, метров пятьдесят от окопа. Ничего… Пусть постоит. Наверно на траках ещё французская грязь не высохла. Подумаешь, гвардия! Комдив, говорят, с такими имел дело ещё в Испании. Ничего… И этим обломаем рога! Жаль, пушек мало. И «ястребков» со звёздами что-то не видать. Потому бомбовозы фашистов и чувствуют себя вольготно, как на дежурстве: налетели, отбомбились – и домой…».

 – Есть кто живой? – раздалось за спиной Андрея. 

К окопу подползал облепленный грязью второй номер орудия, алтайский земляк Андрея Филипп Прилепов.

 – Филя, ты? – обрадовался Андрей. – А я уж решил – хана расчёту!

 – Ты воронку от бомбы видел? Там командир стоял. Когда полз сюда, наткнулся на его бинокль. И больше ничего… А где подносчик?.. Ты встать-то можешь? Я не могу. Нога вроде целая, да повёрнута чуть не задом наперёд. Вывих, должно быть…

 Оба повернулись в сторону снарядного ровика. И невольно вздрогнули. Ровик был завален камнями. Из камней торчала рука…

 Вдруг метрах в ста от них Андрей увидел девушку с санитарной сумкой на плече. Она стояла на коленях, склонившись над лежащим бойцом и делала перевязку. Они стали кричать, махать руками. Наконец она заметила их, кивнула как бы в знак того, что видит их, продолжая свою работу.

 

 В медсанбате контуженный Андрей вспомнил о своём шофёре-приятеле Иване Чурилове, с которым не виделся уже три недели со дня отправки на фронт. Попросил передать ему привет и просьбу зайти, если сможет. Иван, узнав о товарище, тут же пришёл в палатку раненых, где лежал Андрей. Оба были рады встрече. Вспоминали Свободный, дальневосточные будни, общих знакомых, которых военная специальность развела в разные части.

 – Знаешь, Ваня, хоть мы и знакомы четыре месяца, а я часто вспоминаю нашу формировку, тебя, Костю Хиромена, наши разговоры о войне. Помнишь, ты говорил: «Никто не может знать, что его ждёт завтра…». Но это было тогда… В тылу… За тысячи километров от войны! А здесь – фронт… Тем более, никто не может знать… Во время боя, правда, думаешь о другом. Там – кто кого… Жалко терять ребят. С кем сдружился. Чуть ли не сроднился. Кто не подведёт тебя, не предаст… А что делать? Руки вверх и идти к фрицам на поклон? Авось в живых останешься?.. Да, ты слышал, что о нас немцы говорят? Это от местных жителей, у кого они на постой устроились. «Ахтунг! Ахтунг!» – это по-русски «Внимание! Внимание!» – Пришла дикая дивизия сибиряков!». Бояться их, значит, надо. Вот и пусть боятся! Наломали им бока под Узловой. Теперь в рост ходить в атаку не будут. Будут пригибаться.

 – Слышал об этом, Андрей. Молодцы ваши пушкари. Да и пехота не подвела, пулемётчики… Вот автоматов, говорят, мало. А штыковой, рукопашной немцы боятся, как япошки.

 – Как у тебя дома, Ваня? Пишут?

 – Пишут, конечно. Только, видать, не успевают письма за нами, – улыбнулся Иван. – Мы ведь мчались быстрей почтовых. Жду каждый день.

 – И я жду с Алтая. У меня дочь растёт. Нынче в школу пойдёт. Глядишь, и она что-нибудь припишет к жениному письму… 

 

Под огнём

 

 Иван ехал в полк за ранеными.

 Ещё шёл бой, но из полкового медпункта требовали как можно быстрее вывезти с передовой тяжелораненых, которых нужно оперировать.

 Иван и Рая вслушивались в непрекращавшиеся ни на минуту разрывы бомб и снарядов, треск пулемётных очередей, вой висевших над окопами передовой фашистских штурмовиков. Противостоять им было почти некому. Зенитные орудия можно было пересчитать по пальцам, да и те чаще вступали в поединок с танками, чем били по самолётам. Наших истребителей нигде не было видно. Уже на подъезде к передовой около машины Ивана начали падать мины. Иван увеличил скорость, стремясь как можно быстрее проскочить опасный участок. Машину трясло, как в лихорадке, а он давил и давил педаль газа, словно уходил от погони.

 Всё же одна – злющая и коварная – догнала. Крохотный, горячий кусочек железа пробил ветровое стекло, обжёг правое плечо Ивана. Рука, самая главная, без которой не стронешь с места рычаг коробки перемены передач, беспомощно повисла… Невероятным усилием, ещё сгоряча, Иван остановил машину.

 – Всё, Раюха! Смени меня. Рука…

 – Иван Тихонович, ты что? Ранен? – Рая по привычке схватила санитарную сумку, но Иван остановил её:

 – Потом. Я сам… Быстро садись за руль. Ждут ведь… Мужики, – крикнул он в салон, – помогите!

 Один из санитаров достал из сумки резиновый жгут, перетянул руку Ивана чуть ли не под мышкой. Рукав его замасленной фуфайки уже намок от крови.

 В медпункте полка Рая, пока санитары заносили в автобус пострадавших бойцов, быстро обработала рану Ивана и теперь бережно её перевязывала. Когда она делала перевязку, Иван старался ей помочь, поддерживая раненую правую руку левой. И старательно отклонял голову от её огненно-красных локонов. А та – то ли случайно, то ли нет – то и дело касалась ими его щеки. Пряди нежных мягких волос, как она их ни поправляла, выбивались из-под шапки…

 «Вот зараза, – улыбнулся про себя Иван, – А ведь славная девчонка. Ещё чего доброго, влюбишься!..»

 А вслух сказал:

 – Раюха, когда ты взяла у меня руль, я наблюдал за тобой. Ты уже неплохо водишь. А замечание такое: резко тормозишь без нужды. Старайся помягче прижимать педаль к полу. В общем, двигай ногами так же нежно, как ты умеешь это делать руками на перевязке…

 Их глаза встретились, и девушка залилась румянцем:

 – Иван Тихонович, ну уж ты скажешь…

 – Ладно. Шофери. Нас уж поди заждались. Сегодня я у тебя стажёр. Однорукий…

 Вернулись в санбат без происшествий. Рая вела машину так старательно, что никто из раненых не ойкнул из-за тряски. Пожилой боец даже похвалил:

 – Везёшь нас, как молоко. Молодец, дочка!

 

 Наверно, ничто не сплачивает, не сближает людей так, как общая опасность. На войне – каждодневная, к которой привыкнуть нельзя. Ещё вчера совсем чужие люди, волею судеб оказавшись рядом, занимаясь общим трудом, нередко под огнём врага, становятся почти родными, почти братьями и сёстрами, а то и ещё ближе…

 Рана, к радости Ивана, оказалась неопасной. Уже через неделю он бодро крутил баранку своей «санитарки». А его Раюха, стажёр и санинструктор, командовала закреплёнными за ней красноармейцами-нестроевиками, готовая в любой момент подменить Ивана на шофёрском месте.

 Оба они настолько сработались, что понимали друг друга с полуслова. В своих товарищеских отношениях они боялись только одного – перейти запретную грань невозврата. И больше всего боялся он. 

 

Смерть комиссара

 Комиссара Соловцева в полку любили. За храбрость. За неугодничество перед начальством. За непоказную каждодневную близость к бойцам. И они – рядовые стрелки и младшие командиры платили ему тем же – большим уважением, радостью общения. «Наш Кузьма что Фёдор Клычков чапаевский!» – говорили между собой бойцы.

 Начинал он трудовой путь с учительства в одной из школ Кемерова. А потом – партшкола, артиллерийское училище, политрук… батальонный комиссар. Служил на Дальнем Востоке. А боевое крещение состоялось, как у многих кадровиков дивизии, на Халхин-Голе. Там он совершил свой первый подвиг, будучи замкомбата по политчасти. Батарея противотанковых пушек отбивала третью за день атаку противника. Увидев, что одно орудие осталось без расчёта, он бросился к нему, вспомнив навыки, полученные в училище, и, действуя один за все номера пушки, стал посылать снаряд за снарядом, остановив два японских танка, один из которых загорелся.

 

 Как-то Кузьма Васильевич беседовал с бойцами полковой батареи «сорокапяток». Спрашивал о службе, знакомил с положением на фронтах Красной Армии, в первую очередь – под Москвой. Обратил внимание на угрюмый вид Савченко: боец как в воду опущен, взгляд рассеянный, вряд ли то, что он говорит его сослуживцам, доходит до него. Спросил, что случилось. Услышал глухое: «Да ничего…».

 – Жена у него занедужила, товарищ комиссар, – пояснил его молодой напарник Александр Дерягин. – А дети малые… Пишет она ему, жалуется, плачет…

 После беседы с бойцами Кузьма Васильевич задержал Андрея в блиндаже. Наедине тот открылся, поведал о своём горе. Живёт его Мария с детьми в своём доме. Огород, слава богу, убрала. А дров на зиму запасти не успела, слегла. Теперь не знает, как быть.

 Кузьма Васильевич, как мог, успокоил его, пообещав помочь.

 – Я обязательно напишу в ваш райвоенкомат. Он должен держать на учёте таких красноармеек. Будет этого мало, обращусь в райком партии.

 – Так ведь я беспартийный, товарищ комиссар…

 – Ничего, партия помогает всем – и коммунистам, и беспартийным. Кстати, боец ты, я слышал, неплохой, а почему до сих пор не в партии? Командир полка, помню, назвал тебя среди лучших наводчиков батареи. Подумай и подавай заявление. Рассмотрим…

 – Повезло вам с комиссаром, – услышав рассказ Андрея при встрече, подтвердил Иван Чурилов. – Я о нём и от других слышал. Побольше бы таких рядом!

 

 Нет, не зря говорят: одними из первых уходят от нас лучшие.

 1324-й полк Соловцева занимал оборонительный рубеж на подступах к Венёву.

 Выполняя приказ «Ни шагу назад!», бойцы 1324-го отбили уже четыре атаки фашистских автоматчиков, поддерживаемых танками, артогнём и налётами бомбардировщиков. Терешков, зная о большом некомплекте полка, беспокоился об исходе боя, требовал держать с ним связь.

 Командир полка капитан Тищенко, сменивший убитого в предыдущих боях подполковника Грозина, и комиссар Соловцев для лучшей связи с подразделениями перенесли командный пункт ближе к передовой линии обороны. 

 …Видимо, фашистский самолёт-разведчик что-то заметил и навёл «Юнкерс» точно на КП полка… Напрасно телефонист штаба дивизии пытался дозвониться до штаба 1324-го. Ни Тищенко, ни Соловцев, ни кто другой на связь не выходили. Там, где полчаса назад размещался командный пункт полка, зияла огромная воронка около четырёх метров глубиной…

 Когда Кузьма Васильевич, оглушённый, контуженный, очнулся, он увидел, что от штабной и без того поредевшей роты осталось несколько десятков человек. Из ямы, возле которой их раскидало взрывом бомбы, вздымался, рассеиваясь, сизый дымок.

 – Где Тищенко? – спросил он оказавшегося рядом помощника начальника штаба по оперативной работе капитана Усольцева. 

Тот прижимал ладонь к окровавленной щеке.

 – Убит, товарищ комиссар. Мы окружены… Кругом немцы… Танки и автоматчики…

 – Вижу, – Соловцев с усилием приподнялся. В голове гудело. – Бойцы!.. – он не узнал своего охрипшего голоса. – Все в воронку! С оружием!..

 – Товарищи! – обратился он к собравшимся вокруг него. – Мы в кольце. Укрыться от огня автоматчиков можно только здесь, в воронке. Немцы это знают и пока не стреляют. Видимо, решили взять нас в плен. Не мне вам говорить, как эти садисты поступают потом с пленными. Помните, как они заживо сожгли бойцов, заперев их в железнодорожной будке на окраине Болоховки? Надо попробовать связаться с нашими. Есть добровольцы?

 – Есть! Сержант Акимов, товарищ комиссар.

 – Не ранен?

 – В руку. Помогите зацепиться за край…

 Немцы, прячась за броню танков, молчали. Но, как только сержант поднялся, чтобы бежать, ударил автомат… Неудачей завершилась и попытка второго бойца прорвать огневое кольцо врага.

 – Рус, сдавайс! – орали фрицы. – Ком!.. Шнелер!..

 Танки подошли ещё ближе к воронке, но не стреляли. Немцы явно издевались над израненными, обречёнными красноармейцами. Выглянув из-за танка, какой-то трусливый немец катнул к яме гранату. Опередив других, Соловцев схватил её, но бросить не успел. Ему оторвало кисть руки, выбило глаз.

 Но и это не подавило волю коммуниста.

 – Перетяните руку! – приказал он стоявшим рядом. – Товарищи!.. – десятки глаз были устремлены на окровавленное лицо комиссара, вбирая в себя каждое его слово. – Товарищи! Будем прорываться. Постоим за себя… Оглядев тесно сдвинувшихся вокруг бойцов, он остановил взгляд на знаменосце полка старшине Денисове.

 – Старшина, где знамя?

 – На мне, товарищ комиссар, – Денисов расстегнул ворот гимнастёрки, стоявшие возле него бойцы увидели край алого полотнища. 

Знамя полку вручили ещё в Свободном при формировании. Все помнили этот торжественный акт, наказ комдива беречь символ чести полка как зеницу ока…

 – Знамя придётся временно спрятать, чтоб не досталось немцам. Но так, чтобы все знали где. Оставшиеся в живых возвратят его полку и сохранят его честь. Приготовиться к бою! Кто не в силах, отойдите от края…

 Не отошёл никто. Даже тяжелораненые…

 

 Бросок красноармейцев был отчаянным.

 – Товарищи! За Родину! За Сталина! Вперёд!..

 Охрипший голос Кузьмы Васильевича заглушило общее «Ура!». Комиссар – с винтовкой в левой руке, с висевшей плетью, окровавленной, правой, с залитой кровью щекой – бежал в первой шеренге…

 Немцы, уверенные, что, оставшиеся в живых русские вот-вот вылезут из ямы с поднятыми вверх руками, были ошарашены и, когда началась рукопашная, дрогнули, заметались… Там, на Западе, им не довелось сходиться с противником в штыковую. Танковые пулемёты, не рискуя в этой свалке поразить своих, молчали…

 Не все бойцы ушли к своим. После короткого боя озверевшие от своей и чужой крови фашисты добивали красноармейцев, которые были уже не в состоянии даже ползти…

 

 В этой схватке комиссар Соловцев был ещё раз ранен в голову. И оказался в плену. Потерявшего сознание, его втащили в избу на окраине посёлка, в котором находился штаб батальона полка «Великая Германия». То, что он политработник, враги определили по петлицам и полевой сумке. А когда нашли удостоверение – прочитали фамилию и звание.

 Он пришёл в сознание и вспомнил всё: страшный грохот разорвавшейся вблизи бомбы, контузию… Вспомнил, как он, тяжело раненый, рванулся из воронки наверх, а следом – все, кто мог передвигаться. Вспомнил о том, как ему обожгло голову и он стал падать… «Где я?» – мелькнула в мозгу мысль и на секунды погасла. Он чувствовал, что жизнь его покидает, истекает, как время в песочных часах. Голова была почему-то туго замотана и болела. Глаз залепило засохшей кровью. Руку, лишившуюся кисти, он не чувствовал.

 «Где я?» – снова мелькнула мысль. В избе остро пахло нашатырём. Слышалась чужая речь. Усилием воли он заставил себя оглядеться. Он лежал на лавке возле стены. За столом, посреди комнаты, сидели три офицера в немецкой форме. На руках одного из них тонкие медицинские перчатки. «Наверно, врач», – машинально подумал Соловцев. Вдруг он увидел в руках у сидевшего чуть в стороне пожилого офицера в пенсне красную книжечку. «Моя…», – снова мелькнула у Соловцева мысль. И тут же её оборвал скрипучий властный голос пожилого немца в пенсне, обращённый к молодому белобрысому. Тот резко повернулся к Соловцеву, сказал по-русски, почти без акцента:

 – Комиссар Соловцев, у тебя есть шанс жить. Если поможешь нам, будем лечить. У нас хороший доктор…

 Переводчика оборвал властный голос пожилого офицера. Выслушав его, белобрысый вновь обратился к Соловцеву:

 – Командир полка «Великая Германия» господин полковник Вальтер Хёрнлайн задаст вопросы, а ты будешь отвечать…

 «А, вон оно что!» – усмехнулся Соловцев. Кузьма Васильевич напрягся, стараясь изо всех сил не показать врагу свою немощь:

 – Так это мы вам тогда накостыляли под Узловой?

 – Юбэрзетцунг! – потребовал пожилой. 

Выслушав переводчика, он побагровел и быстро стал говорить тем же скрипучим властным голосом.

 – Гут, – поклонился белобрысый и вновь обратился к Кузьме Васильевичу:

 – Комиссар Соловцев, не забывай, что ты теперь наш пленник. Мы перехватили вашу связь со штабом дивизии. Где командир полка Тищенко? Где штаб Терешкова? Скажешь правду – будешь жить. Говори!

 – Там, где надо, фашистская твоя морда! – прохрипел Кузьма Васильевич.

 Белобрысый перевёл.

 Соловцев видел, как полковник дёрнулся, по его несвежему лицу пошли пятна. Овладев собой, не глядя на переводчика, он проскрипел ему ещё вопрос.

 – Не надо ругаться, – перевёл белобрысый. – Ответь командиру «Великой Германии», почему ваши солдаты не хотят сдаваться?

 – Скажи своему начальнику: мы не сдаёмся затем, чтобы бить вас, фашистских гадов, в хвост и в гриву, особенно таких зверей, как вы, эсэсовцы, которые добивают даже раненых.

 Снова скрипучий голос и перевод:

 – Мы не СС. Две минуты тебе, комиссар. Или скажешь, где штаб вашей дивизии, или будешь сброшен снова в ту яму, где был, сдыхать медленной смертью.

 – Не дождёшься, сволочь фашистская! Скоро сам окажешься в яме. Не на тульской, так на своей фатерляндской земле…

 Услышав перевод этих слов, полковник Вальтер Хёрнлайн выскочил из-за стола. Пенсне слетело с переносицы и повисло на шнурке.

 – Завтра мы возьмём Венёв, послезавтра Москву, – быстро переводил скрипучий надрывный крик Вальтера белобрысый.

 – Хрен вам взять Москву! Поляжем все, а Москву не сдадим! Так и скажи своему Гудериану, – сверля одним глазом багровую физиономию немецкого полковника, хрипло крикнул из последних сил Кузьма Васильевич. 

 – Шнелер! Шпрэхэн, руссиш швайн! – услышав перевод, заорал полковник, расстёгивая кобуру парабеллума.

 – Шпрэхен! – подскочил он к Соловцеву, тыча ему в лоб ствол пистолета… И тут же отдёрнулся: кровавый плевок залепил ему глаза.

 Кузьма Васильевич был уже мёртв, а немец нажимал и нажимал спусковой крючок, пока не кончилась обойма…

 

«Мы отомстим!»

 

 На окраине отбитого у немцев посёлка выстроился 1324-й стрелковый полк, выведенный во вторую линию обороны. На правом фланге шеренги бойцов с развёрнутым шёлковым полотнищем в руках – знаменосец полка старшина Егор Денисов. Он один из немногих, вырвавшихся из вражеского кольца. На траурную церемонию прибыли представители других частей дивизии.

 Попрощаться с погибшими бойцами и командирами приехал комдив генерал-майор Терешков. Он и открыл траурный митинг короткой речью:

 – Товарищи! Сегодня мы хороним тех, кто не пожелал сдаться врагу, кто до конца выполнил свой воинский долг – дрался до последнего патрона, до последней гранаты, до последнего вздоха. Смертью храбрых пали в бою командир полка капитан Тищенко, комиссар полка батальонный комиссар Соловцев, их товарищи по оружию. Вечная им память и слава!

 Враг топчет нашу землю. Он коварен, силён и безжалостен. Его не пустили в Москву с запада. Теперь он решил прорваться к столице нашей Родины с юга. Но мы уже научились его бить. И будем бить до тех пор, пока на нашей советской земле не останется ни одного оккупанта.

 Над братской могилой бойцов нашей дивизии будет сиять звезда. А этих… – Терешков ткнул тростью в сторону раскиданных вокруг воронки трупов немецких солдат – в яму, которую они вырыли для себя! И притрамбуйте покрепче. Чтоб и духу фашистского вблизи не было! Жаль, мала эта яма, не все там уместятся. Ничего, выроим для них ещё. Смерть за смерть! Кровь за кровь!..

 Среди выступивших был и Андрей Савченко. Он с болью отметил как большую невосполнимую потерю гибель комиссара полка Соловцева. А в конце сказал: – Мои товарищи, которые помнят Кузьму Васильевича, просили меня заверить, что отомстят за него!..

 

 Саша Кудрявцев приехал на митинг вместе с командиром медсанбата. Сам он не выступал, но внимательно слушал других, чтобы потом побывать в подразделениях батальона, рассказать об этом событии. От него Иван Чурилов узнал подробности подвига комиссара Соловцева.

 – Как же так, Саша, - сокрушался Иван, - такого мужика не уберегли!.. А? Где же наши сталинские соколы, которые позволяют немцам безнаказанно бомбить пехоту? А?

 – Ваня, а на Халхин-Голе почему тебя японские лётчики гоняли? Сам рассказывал…

 – Так там другое дело. Чужая страна. Трудность доставки по бездорожью войск… И то, как приехал Жуков, всё изменилось, прилетели лучшие лётчики страны, Герои Советского Союза. И японцам дали жару…

 – Ну вот: Жуков. Герои… Так ведь разве сравнишь тот фронт и этот – от моря до моря, тыщи вёрст! А герои и сейчас есть. Вон я читал: Гастелло, Талалихин… А двадцать восемь панфиловцев, о которых недавно был рассказ в «Красной Звезде»? А наш Соловцев не герой? А мальчишка Чекалин из Лихвина, которого немцы повесили?.. О нём все мы читали в «дивизионке». Потери, конечно, страшные. Ты это знаешь не хуже меня. Но придёт пополнение. Я слышал об этом в штабе. И тогда…

 

 Саша Кудрявцев любую свободную минуту тратил на газеты, читал не только свою дивизионную «Вперёд за Родину!», но и другие, приходившие в часть: армейскую, фронтовую, «Красную Звезду» – пачка газет постоянно торчала у него в машине за спинкой сиденья. Он всегда был в курсе событий, верил, что наступит поворот в нашу пользу. Не может не наступить! Столько жертв уже принесла одна только его 413-я…

 – Ваня, ты собираешься вступать в партию? – как-то спросил он Ивана. – Жена у тебя партийная, а что же ты?

 – Так я не образованный, как она. Вот у тебя семилетка, а у меня четыре класса и школа механизации…

 – Ну и что? Биография у тебя пролетарская. Дядя по отцу участник Гражданской, вместе с Венгером воевал против Колчака. А Василий Иванович Чапаев, что – академии кончал?

 – Не знаю. Страшновато как-то. Раз партийный – ответственность будет. Ну и вообще…

 – Что – вообще?

 – А беспартийным разве нельзя воевать?

 – Ну почему же? Можно. Только у тебя тогда сознательность укрепится, самодисциплина… Да и сила воли прибавится, – убеждал его Саша.– Ты думаешь, смог бы быть таким, не упасть духом Кузьма Васильевич Соловцев, не будь он коммунистом? Ведь храбро умереть мало. Надо ещё суметь плюнуть в морду врагу. Это наши узнали от немецкого переводчика, когда взяли его в плен.

 – Саша, ты что – меня воспитываешь? – начал уже раздражаться Иван. – Так ведь я старше тебя и уже до этой войны побывал на войне…

 «Интересно, а что скажет Физа, если написать ей об этом», – думал Иван после встречи с Кудрявцевым.

 

 

«Ответишь головой…»

 

Как ни грызли гусеницами мёрзлую тульскую землю гудериановские танки, как ни откалывали от неё чернозёмные глыбы немецкие гаубичные орудия, как ни пятнили дороги и лесные опушки воронками длиннофюзеляжные, с крестами на крыльях и боках, «юнкерсы», венёвский рубеж Терешковского боевого участка стоял на их пути каменной скалой, тупил, выламывал кровожадные ненасытные зубы фашистского зверя.

 И, конечно, нёс потери…

 

 Сталин – Шапошникову:

 – Борис Михайлович, немцы, обходя левый фланг пятидесятой армии, рвутся к Кашире. Пускать их туда нельзя. Подумайте, чем помочь Ермакову?

 Шапошников – Жукову:

 – Верховный обеспокоен ситуацией под Тулой. Какая нужна помощь фронту, чтобы преградить Гудериану путь на Каширу?

 Жуков – Ермакову:

 – Ермаков! Как тебе известно, Тульский район в обороне Москвы – стратегический. Ни один танк Гудериана не должен прорваться к Кашире. Отвечаешь за это головой!..

 

 – Алексей Дмитриевич! Ермаков. Доложи, что творится в твоём хозяйстве?

 Терешков:

 – Товарищ командующий! Враг рвётся к Болохово, наносит основной удар в полосе обороны моей дивизии. В ночь с восемнадцатого на девятнадцатое ноября мы отразили его атаку. Выбито семнадцать танков и до двухсот человек пехоты. Утром девятнадцатого контратаковали врага. Немцы бросили в бой пехотную дивизию и пятьдесят танков. Бойцы дерутся за каждый дом и каждую улицу Болохова. Тысяча триста двадцать второй полк окружён с запада, северо-запада и северо-востока. Полк имеет большие потери, от него остался неполный стрелковый батальон. Тысяча триста двадцатый полк обороняет Большие Калмыки. Противник обошёл полк с северо-востока. В полку осталось тридцать пять-сорок процентов бойцов. Тысяча триста двадцать четвёртый полк понёс потери до восьмидесяти процентов. Командир и комиссар полка убиты… Положение тяжёлое. Беру людёй из тыла и ставлю в строй… Принимаю меры к обороне на реке Шат…

 Ермаков:

 – Я всё понял, Алексей Дмитриевич. Жди приказа по армии.

 

 Прочитав приказ командующего, Терешков вызвал в штаб дивизии командира отдельного медико-санитарного батальона майора Беднягина.

 - Сергей Павлович, – Терешков посмотрел на встревоженное лицо комбата после обмена приветствием. – Обрадовать тебя не могу. В полках почти не осталось людей. Да ты и сам должен догадываться: санбат переполнен ранеными. Это – не считая безвозвратных потерь… А пополнение пока только обещают. Лишних людей у тебя тоже нет. Зато есть умеющие стрелять, бывшие запасники. Составь список, кого можно поставить в строй, в том числе шоферов. Не меньше стрелкового взвода…

 – В какой срок, товарищ генерал? Чтоб сориентироваться.

 – Не более трёх дней. Жмёт Гудериан. Уже подходит к Венёву…

 

Гибель батальона

 

 Жуков требовал:

 – В район Венёва противника не пускать!

 Легко сказать: не пускать! А как?

 Ермаков созвал Военный совет армии. Доложил обстановку.

 – Товарищи! Враг накапливает на подступах к Венёву большие силы. Нетрудно понять, почему именно здесь. Все подходы к Туле мы крепко запечатали. Немцы топчутся возле города уже три недели. Они потеряли прежнюю пробивную мощь, но всё ещё превосходят нас, особенно в наземной технике и в авиации. Ослабив на время борьбу за Тулу, они, видимо, решили нанести главный удар на Венёвском направлении, чтобы выйти к Кашире. То есть, по-прежнему рвутся к Москве.

 Штаб фронта и Ставка знают о наших проблемах. И всё-таки приказывают во что бы то ни стало остановить врага. Фронт ставит задачу, а нам её решать. Исходя из возможностей. Из обстановки… Кстати, только что стало известно: под Тулу прибыла и вошла в состав нашего соседа – Третьей армии Юго-Западного фронта – двести тридцать девятая стрелковая дивизия. Она должна обеспечить стык между нашей и Третьей армией.

 Мы пригласили сюда не только членов совета и руководителей армейских служб, но и командиров дивизий этого направления обороны. Пусть и они выскажутся начистоту, всё дельное штаб армии учтёт при принятии решения.

 У кого какие мысли по выполнению приказа фронта? Николай Емельянович, что скажешь? – посмотрел командующий в сторону начальника штаба армии.

 Полковник Аргунов, приземистый, тучный, не любил длинных разговоров. Вот и сейчас он был краток до сухости.

 – Аркадий Николаевич, по сути, всё сказал о ситуации на сегодняшний день. Мы ограничены в личном составе частей. На учёте каждое орудие, каждый пулемёт, каждое противотанковое ружьё… Практически нет резервов, а значит, люди не могут нормально отдыхать. Полагаться на авиацию тоже нет смысла, а организовать противовоздушную оборону очень непросто: зенитные орудия то и дело приходится применять для отражения танковых атак противника.

 Поскольку сейчас сплошного фронта нет, предлагаю засылать в тыл врага мелкие подвижные отряды автоматчиков и гранатомётчиков. Занимая населённые пункты в тылу немцев, они будут сеять среди них панику, выгонять их на снег, нарушать связь и управление. А ещё – вести разведку днём и ночью, на земле и в воздухе. «Глаза и уши» армии – половина успеха… Думаю, присутствующий здесь начальник разведотдела майор Ханин не будет возражать.

 – Ну, а что скажут комдивы? Алексей Дмитриевич, вы под Венёвом основное звено.

 – Товарищ командующий! Дивизия без приказа не оставила ни одного населённого пункта. Потери в строевых частях восполняю тыловиками. Но скоро иссякнет и этот, если так можно выразиться, резерв. Будем стоять столько, сколько сможем. А для борьбы с танками мы организовали в полках группы истребителей танков. Обращаюсь к вашему заму по тылу Василию Степановичу Попову: подкиньте побольше снарядов и обязательно – бронебойных. Обычные снаряды средний фашистский танк по отзывам артиллеристов только гладят. И противотанковых гранат с бутылками. ПТР у нас – верно сказал начштаба – ещё мало.

 – Терешков не случайно говорит насчёт боеприпасов, – встал за столом член Военного совета армии бригадный комиссар Сорокин. – Мне звонил из его дивизии комиссар Соловцев по этому же поводу. Он ещё посетовал и о пробойной мощи гранат. Приходится связки гранат усиливать толовыми шашками.

 Но я хочу сказать не только о том, чем и как мы стреляем и подрываем, хотя это очень важно. Может, не менее, если не более важно, моральное состояние бойцов и командиров. Абсолютное большинство сознаёт: сдача Москвы недопустима. Значит, нужно драться до последней капли крови. Просьба к начсоставу армии: не оставлять без внимания ни одного примера храбрости и умелости, поощрять мужество и отвагу…

 Высказались все желающие.

 Ермаков сообщил в заключение об уже принятом решении создать Венёвский боевой участок во главе с командиром 413-й стрелковой дивизии генерал-майором Терешковым. В состав боевого участка войдут: 413-я, 299-я стрелковые, 31-я кавалерийская, 108-я танковая дивизии, 1315-й стрелковый полк 173-й стрелковой дивизии, 124-й танковый полк, 125-й отдельный танковый батальон, отряд 11-й танковой бригады, 34-й стрелковый полк НКВД, 115-й железнодорожный полк НКВД, 702-й артиллерийский полк противотанковых орудий и 168-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион.

 

 Видимая многочисленность названных соединений, частей и подразделений не отражала их штатное наполнение. Та же 299-я стрелковая дивизия по личному составу равнялась неполному батальону. 108-я танковая дивизия состояла из восемнадцати танков. Огромный некомплект личного состава и техники испытывали другие части. 

 

 Предотвратить удар гудериановских дивизий на рубеже Венёва было уже невозможно. На запрос штаба армии о состоянии обороны на его подступах Терешков сообщил:

 – Стрелковые полки четыреста тринадцатой дивизии окружены танками в районе Сергиевское – Трушкино. Отражаем атаки танков – до пятидесяти единиц…

 

 Пять дней полки дивизии сибиряков и соседних частей вели непрерывные бои. Пять дней перемалывали вражескую пехоту и технику. Пять дней теряли убитыми и ранеными бойцов и командиров.

 1322-й стрелковый полк дрался под Болоховкой с двумя полками немецкой пехоты, поддерживаемыми семнадцатью танками. Терешковцы не отступили ни на шаг. Они уничтожили десять танков и четыре батальона пехоты. Но при этом второго батальона полка не стало. Погиб и командир полка подполковник Корнеев. Капитан Петухов, только что назначенный вместо него, сообщал в штаб дивизии:

 «Все атаки немцев отбиты… Враг остановлен… Есть потери… 2-й батальон стоял насмерть. Погиб полностью…».

 Терешков ещё раз перечитал донесение. «Батальон погиб полностью… Враг остановлен, – текли мысли, били током крови в поседевший висок комдива. – Враг остановлен… Нет, не остановлен. Задержан! Ещё на пять суток…».

 

 

 

Полководцы

 22 ноября в посёлке Мордвес произошла встреча четырёх генералов Красной Армии. В вечерних сумерках в тесном окраинном домике посёлка за столом сидели: только что назначенный командующий 50-й армией генерал-лейтенант Иван Васильевич Болдин, только что снятый с командования этой армией генерал-майор Аркадий Николаевич Ермаков, командир 2-го кавалерийского корпуса, перебрасываемого в район Каширы, генерал-майор Павел Алексеевич Белов и начальник Венёвского боевого участка, командир 413-й сибирской стрелковой дивизии генерал-майор Алексей Дмитриевич Терешков.

 Самым старшим по возрасту – 51 год – оказался Болдин. Самым младшим – 42 года – Ермаков.

 Все генералы – участники Гражданской войны, а трое – Болдин, Белов и Терешков – Первой мировой. Все – участники различных военных конфликтов тридцатых и начала сороковых годов: в Испании и Монголии – Терешков, в Финляндии – Ермаков, в Польше –

Болдин и Ермаков, в Бессарабии – Болдин и Белов.

 Собрались генералы в момент чрезвычайной опасности не только для обороны Тулы, но и прорыва немцев к Москве.

 На столе перед генералами развёрнута карта военных действий 50-й армии. Вот уже три недели бьются её дивизии, не позволяя немцам войти в Тулу. Выбивают их танки, множат их бессчётные могилы. Но и сами несут немалые потери. По численности личного состава дивизии превращаются в полки, полки в батальоны, батальоны – в роты… Тает на глазах мощь артиллерии. Почти нет танков. Из дивизий самой боеспособной остаётся 413-я сибиряков…

 Лучше всех о положении армии знают Ермаков и Терешков. Поэтому вновь назначенный командующий пятидесятой и пригласил их на этот чрезвычайный совет.

Конечно, у каждого из собравшихся свои цели и задачи. Болдин только что бегло ознакомился с положением передовых и тыловых частей армии, с руководством городского комитета обороны Тулы. И теперь рассчитывал на помощь Ставки в виде кавалерийского корпуса, усиленного другими воинскими соединениями и частями. Среди них: стрелковая и танковая дивизии, две танковые бригады, полк гвардейских реактивных миномётов, другие части и подразделения… Целая армия, чего так не хватало его предшественнику на посту командарма! И такой силищей теперь надо умело распорядиться.

 Генерал Белов решал свою задачу, определённую штабом фронта: не позволить немцам прорваться к Кашире, куда теперь направлено острие гудериановского танкового клина, и при первой возможности атаковать. Конечно, согласовав свои действия со штабом пятидесятой армии. Для этого он и приехал в Мордвес почти одновременно с Болдиным и другими генералами.

 

 Склонившись над картой, при свете коптилки генералы изучали обстановку, сложившуюся на момент их встречи.

 Болдин:

 – Немцы на окраинах Венёва. По сути, он окружён. Я верно трактую ситуацию, Алексей Дмитриевич?

 Терешков:

 – Венёв не удержим. Мои бойцы будут, конечно, стоять до конца. Но кто будет воевать потом?

 Белов:

 – Как я понял, путь на Каширу для немцев фактически открыт. Танки Гудериана – в восьми километрах от Мордвеса…

 Болдин:

 – Что вы предлагаете, товарищ Белов?

 Белов:

 – Мне нужно срочно ехать в Каширу, в штаб моего корпуса. Я должен сосредоточить дивизии корпуса и приданные ему войска в Кашире, Зарайске и Озёрах. Надо прикрыть переправы. Иначе противник захватит мосты через Оку и двинется на Москву…

 Болдин:

 – Считайте это своей первоочередной задачей…

 

 Генерал Белов заторопился и вскоре уехал. Оставшиеся решили выпить по кружке чая из термоса, прихваченного с собой хозяйственным Терешковым.

 – Аркадий Николаевич, – обратился Болдин к Ермакову, – расскажите, как армия выходила из окружения.

 – Тяжело вспоминать, – поставив кружку с чаем на стол, отозвался Ермаков. – Да вы, Иван Васильевич, тоже недавно были «окруженцем» и представляете, что это такое. Без постоянной связи штаба с войсками, без помощи соседей, которые, может, сами ждут помощи…

 Армия формировалась в июле-августе на базе моего Второго стрелкового корпуса тогда ещё Брянского фронта. При её формировании я был назначен заместителем командующего фронтом Андрея Ивановича Ерёменко. В начале октября случилось ЧП: пропал командующий фронтом, как говорится, без вести. И Генштаб принимает решение: временно исполняющим обязанности командующего Брянским фронтом назначить командарма пятидесятой, Героя Советского Союза генерал-майора Михаила Петровича Петрова, а меня командующим его армией. Произошло это за неделю до выхода из окружения. Причём связи с другими армиями фронта уже не было.

 Ко всему этому следует добавить, что ещё до моего вступления в командование армией, во время переправы её дивизий на реке Рессете случилась страшная трагедия. Переправу немцы обнаружили и сконцентрировали на ней артиллерийский и миномётный огонь. Немцы словно знали о подходе дивизий к этой реке и устроили настоящий ад. Снаряды, мины, бомбы… И никакого укрытия. Задние напирают на передних… Настил моста непрочный… В общем, все тяжёлые машины и дивизион «катюш» переправить не смогли…

 Не хочу никого винить и себя не буду оправдывать. Потери армии, к сожалению, огромны. И тогда, при выходе из окружения, и сейчас, в дни тульских боёв. Но массовой сдачи в плен не было. Бойцы и командиры дерутся смело и в критической ситуации не паникуют. А главное, если говорить о выходе из окружения, мы прорвали вражеский фронт и соединились с нашими войсками. А ещё – мы не сдали немцам Тулу, не повторили судьбу Брянска, Орла, Калуги…

 – Ну, а что с прорывом немцев на Сталиногорском направлении?

 – Прикрыть этот район не хватило сил. Сибиряки дрались отчаянно. Алексей Дмитриевич мог бы рассказать об этом лучше меня. Но что может сделать пехота со штыком и бутылкой с зажигательной смесью против армады танков? А помощь фронт почему-то не давал до сегодняшнего дня. Я взял ответственность на себя и приказал отвести остатки дивизии на новые позиции, чтобы избежать её разгрома. Если Белов не подоспеет со своими дивизиями, думаю, Венёв придётся оставить…

 Генералы разъехались. Болдин и Терешков – в войска. Ермаков – в Москву, в Генштаб.

 Бывший командующий пятидесятой оказался прав: уже через день, заняв Венёв, немецкие танки вошли в Мордвес… 

 

Терешков

 В штабе Гудериана паника. С передовых позиций подошедшей к Туле его прославленной 17-й танковой то и дело доносились вопли немецких начальников, смысл которых в переводе на русский означал: «Наших бьют! Что делать?»

 Фрицев действительно били. Профессионально. Нещадно. Не давая перегруппироваться, пополнить топливные баки танков и бронетранспортёров, сосредоточиться.

 413-я дивизия сибиряков, прибыв на защиту Тулы, разгружалась на станциях Сталиногорск-Северный, Узловая, разъезде Маклец и сходу вступала в бой с почти одновременно подошедшей армией Гудериана. «В бой – за Родину! В бой – не на жизнь, а насмерть!..».

 У дивизии не было танков, как у немцев. Сибиряки могли противостоять этой закованной в броню наглой арийской нечести только пушками да гранатами и бутылками с горючей смесью. И, тем не менее, русский «бог войны», как называли бойцы артиллерию, отряды истребителей танков, жгли фашистские, неуклюжие Т-4 с нарисованной на бортах буквой «Г» – первой буквой фамилии хвастливого командующего 2-й танковой армии, опрокидывали бронетранспортёры, уничтожали самоуверенную в своей неотразимости мотопехоту. 

 Но и ряды сибирской, ещё недавно полнокровной, стрелковой дивизии таяли…

 

 Алексей Дмитриевич по дороге в Венёв, на свой боевой участок, вспоминал эти первые бои дивизии, её боевое крещение. Вспомнил он и недавний разговор с начальником штаба соединения полковником Иваном Владимировичем Ковригиным.

 – У врага перед фронтом дивизии большая сила, – размышлял вслух Терешков, глядя в узкое оконце блиндажа. – Один только полк «Великая Германия» насчитывает семь-восемь тысяч штыков, если не врёт разведка. Правда, тогда, под Узловой, мы ему сбили спесь. Но рядом с ним больше ста танков. Как ты считаешь – устоим? – повернулся он к Ковригину.

 Два года назад вместе с Терешковым Ковригин «нюхал» военный порох на Халхин-Голе и, конечно, не забыл его запах. Там тоже поначалу не всё ладилось и вовсе не потому, что бойцы и командиры не умели воевать или были трусами и паникёрами. Все же что-то не ладилось. Войска или топтались на месте, или несли неоправданные потери в отчаянных атаках.

 Ситуация изменилась с приездом комкора Жукова. Именно он разработал нестандартную – в отличие от воинских уставов – операцию по очистке от врага ключевого объекта японской армии – горы Баян-Цаган. Именно под его командованием наша группа войск вместе с монгольскими цириками попёрла япошек до китайской границы и пошла бы дальше, не будь риска международных осложнений.

 – Алексей Дмитриевич, а ты не забыл, кто у нас теперь командует фронтом? – Ковригин помедлил и решительно рубанул воздух ладонью. – Устоим! Иначе зачем нас повернули от стен Москвы на юг, к Туле?

 Конечно, он не забыл. Ни Халхин-Гол. Ни нынешнего комфронта Жукова, который за ту кампанию получил «Героя». К Жукову, его таланту полководца он относился с уважением. А вот его скоропалительного решения – сменить командование армией – он не понимал и не одобрял. Мог только догадываться. Наверняка здесь сыграли роль разногласия командарма с первым секретарём Тульского обкома партии Жаворонковым… Аркадия Николаевича ему было искренне жаль. Что такое – быть снятым с должности во время боевых действий – Терешков знал. Как правило, это конец карьеры, трибунал, суровый приговор, вплоть до расстрела. Но если потребуется свидетельство, он будет его защищать. Защищать потому, что Ермаков – командир не случайный. И возраст самый тот, когда на смену безоглядному юному озорству приходит мудрость отваги, умение, говоря языком шахматиста, определять свои действия «на ход вперёд». Ермаков сделал всё, что мог. Большего на его месте было сделать невозможно. Ведь красиво умереть нетрудно. Труднее победить. А задержать такую армаду почти на месяц и не пустить в Тулу – это уже победа! 

 

Ермаков

 Генерал Ермаков, согласно предписанию штаба фронта, ехал в Москву. Гнетущие мысли о несправедливости решения командующего фронтом не оставляли его ни на минуту. В ушах звучали его резкие беспощадные слова, летевшие по телефонной связи:

 – Ермаков?.. Ты знаешь, что полагается командиру за невыполнение приказа – ни шагу назад? Знаешь?! Ну так вот: за прорыв немцев на Сталиногорском направлении ответишь по полной. Всё!..

 Ермаков не сомневался: к его отставке причастен и первый секретарь Тульского обкома партии Жаворонков – молодой, энергичный, инициативный председатель городского комитета обороны. В решающие для судьбы Тулы дни Василий Гаврилович развил кипучую деятельность. Он успевал побывать на городских предприятиях, выступить в местных и центральных газетах, созвониться с Москвой и сообщить данные о военном положении города, порой более свежие и точные, нежели армейские сводки. Едва узнав, что Орёл занят немцами, он, не ожидая указаний ЦК партии и Генштаба (да-да, Генштаба! Секретарь обкома неоднократно дозванивался до заместителя начальника Генштаба РККА Василевского), срочно созвал секретарей райкомов партии и членов бюро обкома и даже сам написал решение бюро. В его первом пункте было записано: «Тула должна стать неприступной крепостью на подступах к Москве. Удар врага по Туле будет ударом по Москве».

 Ермаков уважал Василия Гавриловича как настоящего патриота Тулы, его стремление отстоять город, не сдать врагу, как это случилось с Брянском и Орлом. Но его раздражал этот дополнительный (помимо армейского) партийный контроль своих действий, попытки вмешательства в дела командования армией. Ну вот взять хотя бы такое: где быть штабу армии. Согласно решению Ставки Верховного Главнокомандования о назначении его командующим 50-й армии, Генштаб предписал развернуть штаб объединения в Туле, и первое время он находился в помещении обкома партии.

 Но постоянное соприкосновение армейского и партийного руководства обороной города рождало конфликты, непонимание. В конце концов штаб был выведен из Тулы в район Ивановских дач, что в восьми километрах от города.

 Генерал Ермаков не был трусом и готов был ответить «по полной»… Впрочем… Может, Жуков по-своему и прав. Ты отвечаешь за одну армию, а он за весь фронт. Перед Генштабом. Перед Госкомитетом обороны. Перед Сталиным…

 

Телеграмма

 По личному составу армия в начале ноября равнялась двум штатным дивизиям, а по вооружению одной, только-только подошедшей сибирской 413-й. Именно эта дивизия генерала Терешкова, тоже за первые три недели ноября понёсшая большие потери, была основным щитом, преградившим путь гудериановской бронетехнике на главном направлении: в обход Тулы – на Сталиногорск, Венёв, Каширу… Именно она стала основным соединением созданного Венёвского боевого участка. И не случайно возглавить командование участком было доверено командиру 413-й.

 Буквально накануне своей отставки, словно предвидя расставание с армией, предчувствуя, какие его ожидают «оргвыводы», Ермаков направил телеграмму в дивизию Терешкова от имени Военного Совета армии:

 

 

 «Командиру и комиссару 413-й стрелковой дивизии. 

 Бойцы, командиры и политработники дивизии! В боях за Тулу вы проявили исключительную храбрость, мужество и упорство, чем заслуженно можете гордиться. Вы крепко и жестоко били врага, нанося ему огромные потери.

 Военный Совет объявляет благодарность всему личному составу дивизии и выражает твёрдую уверенность, что вы и впредь будете героически и бесстрашно сражаться до полного уничтожения немецких варваров.

 Командующий 50-й армией Ермаков.

 Комиссар Сорокин.

 21.11.1941г. Телеграмма была отправлена в штаб дивизии ночью 21-го ноября. А 22-го её читали во всех частях и подразделениях соединения.

 

Мать Шуры Чекалина

 

 Бойцам дивизии в разведке уже приходилось встречаться с партизанами. Но встречи были редкими. Больше узнавали о налётах партизан на гарнизоны врага, диверсиях на дорогах из военных сводок. Эта встреча для бойцов полка Кости Хиромена стала памятной.

 В тот день он с группой разведчиков находился в тылу немцев в окрестностях посёлка Косая Гора. Бойцы уже возвращались в часть, выполнив задание и собираясь перейти линию фронта.

 Костя шёл в паре с минёром сапёрного взвода Фёдором Потаповым чуть впереди остальных разведчиков и обменивался с ними условными знаками. Уже оставалось километра полтора до своих окопов, как, обходя глубокую воронку от бомбы, они заметили в ней женщину с подростком, тесно прижавшихся друг к другу, затаившихся, со страхом смотревших на невесть откуда взявшихся вооружённых людей в белых маскировочных халатах. Они даже не сразу разглядели, что автоматы у них не такие, как у немцев, которые они не раз видели.

 – Вы кто? – негромко спросил Костя.

 – А вы? – вместо ответа тоже спросила женщина, с мелькнувшей в душе надеждой, что встретила своих, всё ещё прижимая к себе мальчишку.

 – Мы… русские… – пробормотал Костя, словно это объясняло всё: и кто они, и откуда, и зачем…

 – Вы разведчики? Да? Красноармейцы? – торопливо заговорила женщина. – Я мать Шуры Чекалина, которого повесили немцы. Может, слышали? Из отряда Тетерчева… А это его брат, Витюшка… Мы идём из Лихвина к своим…

 Полузамёрзшие, мать и сын едва стояли на ногах. Серые, с острыми скулами лица. На сыне – явно не его – большая лопоухая цигейковая ушанка, старое, едва до колен демисезонное пальтишко. На ногах брезентовые сапоги. Явно в чужой одежде была и мать…

 Когда разведчики доставили Чекалиных в штаб полка, командир части капитан Петухов, все работники штаба с большим сочувствием слушали рассказ матери сына-партизана о том, как они воспользовались потерей бдительности охранников, внимание которых приковала казнь Шуры, и, выбежав из избы, смешались с беженцами из других мест, проходивших в тот момент по улице Лихвина.

 В Туле Надежда Самойловна встретилась с первым секретарём обкома партии Жаворонковым. Расспросив о партизанском отряде Тетерчева, в рядах которого сражался с врагом её старший сын, Василий Гаврилович поинтересовался, чем бы она хотела заняться здесь, в Туле.

 – Пойду санитаркой в медсанбат дивизии товарища Терешкова, – сказала Надежда Самойловна. – Я уже справилась об этом – медиков там не хватает. А к вам обращаюсь с просьбой: помогите определить в воинскую часть младшего сына. Он мечтает стать бойцом и мстить за старшего брата.

 – Думаю, поможем вашему сыну осуществить мечту, – заверил Василий Гаврилович. – Если что, не стесняйтесь, обращайтесь в обком. К тому же, вы член партии…

 

 – Про мать партизана Чекалина слышал? – спросил Саша Кудрявцев Ивана Чурилова при встрече. – Ну, того парнишку, которого казнили в Лихвине…

 – Про парнишку слышал, а про мать нет. А что?

 – Его мать будет служить в нашем батальоне. Вместе с младшим сыном перешла линию фронта, спасаясь от немцев. Почти три недели пробиралась сюда. Я был в полку Хиромена, ну, того, с которым ты меня познакомил, он мне и рассказал, как наткнулся на них у Косой Горы. Кстати, комбат уже определил Чекалину в мою бригаду. 

– А как твой стажёр? Не смущает? – улыбнулся Саша.

 – Отличная деваха! – улыбнулся в ответ Иван. – Ты только, земляк, ни о чём таком не думай. Я свою Физу не сменяю ни на какую принцессу!..

 

 Иван и Рая ещё не знали, что скоро им придётся расстаться. Иван сменит «баранку» на «трёхлинейку», а Рая, передав краснокрестную сумку другой бригаднице, станет полноправным водителем «санитарки».

«А кто у нас «Ворошиловский стрелок»?»

 

Терешков приказал собрать командиров всех строевых частей дивизии, как он выразился, на «Военный совет».

 – Товарищи! – обратился он к собравшимся, как обычно, негромким глуховатым голосом. – В последние дни в штаб всё чаще поступают сведения о потерях в командном составе. Не вам объяснять, что потеря командира деморализует бойцов, причём не только в бою. Сделав анализ потерь, мы пришли к выводу: гибель и ранения командиров резко возросла с получением зимнего обмундирования. Выделяясь из массы бойцов, они становятся хорошей мишенью немецких снайперов. Вот недавно лейтенант Антонов в новеньком полушубке, перехваченным кожаным ремнём с портупеей, и пистолетом на боку красовался в палатках медсанбата, обращал на себя внимание девушек-санитарок. Вчера сообщили: Антонов убит. Снайпером. Дивизия лишилась хорошего разведчика, на счету которого несколько «языков».

 Я принял решение: издать приказ о форме зимней одежды начсостава. Во-первых, никакого парада! И, во-вторых, не пренебрегать маскировочными защитными средствами. И ещё. В дивизии необходимо организовать школу снайперов. Подберите способных бойцов, в первую очередь, из охотников, умеющих не только метко стрелять, но и маскироваться. Среди сибиряков такие найдутся. Они же научат, как надо это делать, и других. Надо выявить и тех, кто сдал норму на значок «Ворошиловский стрелок». В общем, действуйте. Немцы нам бросили «перчатку», и мы её поднимем!

 

Из Колодезной немцев выбить!

 

 Только вышибли немцев из Грецово – опять напасть… Немцы неожиданно ворвались в большое село Колодезное и устроили там погром нашему гарнизону, состоявшему из штабных частей и подразделений второго эшелона дивизии. А неожиданно потому, что командиры этих частей и подразделений забыли о бдительности, не выставили боевые посты охранения. Несколько фашистских танков с автоматчиками на броне, не встретив должного сопротивления, стали методично расстреливать охваченный паникой гарнизон. Под губительным огнём люди метались, спасая имущество, штабные документы. Случилось так, что в момент налёта на село там размещались редакция дивизионной газеты «Вперёд за Родину» и типография. Услышав артиллерийский гром, Иннокентий Абаскалов кинулся к своей машине, гружённой рулонами типографской бумаги. Но едва успел её завести, как рядом сверкнуло и грохнуло. Его отбросило взрывной волной к стене дома, и он потерял сознание. Когда очнулся, увидел свой горящий ЗиС. С трудом поднявшись, он пошёл в уже пустую избу. На полу валялись листы резаной бумаги, обрывки старых газет. Второй редакционной машины во дворе не было. О нём то ли забыли, то ли посчитали погибшим в сгоревшей машине. Танки уже не стреляли. Изредка раздавались автоматные очереди. Дворами, закоулками он стал выбираться на окраину села. Лес был рядом…

 

 Беспечность командиров подразделений в Колодезной разгневала Терешкова. Не только часть штабного имущества погибла. Группа уцелевших бойцов попала в плен. Такого неоправданного урона дивизия не испытывала за всё время боевых действий. Одно дело потери в жестоком неравном бою, когда тобой сделано всё возможное и невозможное. И другое – гибель и плен людей из-за чьего-то разгильдяйства, невыполнения элементарных уставных обязанностей! Решение комдива было суровым. Немцев из Колодезной выбить. Командиры и политработники второго эшелона дивизии, оставшиеся в живых и избежавших плена, пойдут в первой шеренге ударной группы. 

 Между тем, пожиная плоды лёгкого успеха, в Колодезной, выгодно расположенной на перекрёстке дорог, с целью снабжения своих войск, обошедших Венёв и пытавшихся замкнуть кольцо окружения Тулы с севера, немцы стали обустраивать там перевалочную базу. А для её охраны, как позже стало известно, ввели батальон мотопехоты с танками. В операции контрналёта на Колодезную были задействованы 1322-й стрелковый полк с приданным ему первым батальоном 1324-го полка и сапёрный батальон. Артиллерийская поддержка состояла из трёх 122 мм орудий, двух 76 мм горных пушек и трёх 122 мм миномётов. Успех операции должны были обеспечить внезапность, храбрость и умелые действия наших бойцов и командиров. А ещё разведка… В штабе дивизии учли неудачу разведгруппы младшего лейтенанта Вишнева, напоровшуюся на внезапный автоматный и миномётный огонь под селом Грецово, ближайшего к Колодезной. Командир группы погиб. Были ранены три бойца. Грецово всё-таки взяли. Отличился капитан Куцов, которого Терешков назначил командовать группой бойцов из двух рот с двумя орудиями ПТО и тремя станковыми пулемётами. Группа только что вышла из окружения, она была в составе 1315-го полка 173-й стрелковой двизии, а теперь её остатки присоединили к терешковцам. Костя Хиромен с приятелем, ещё почти мальчишкой Федькой Слинкиным, сами напросились в разведку Колодезной. Всего набралось добровольцев десять человек. Оделись тепло: фуфайки, стёганные тёплые брюки. Сверху – белые маскхалаты. Сначала шли по снегу гуськом – след в след. Вблизи села распределились по парам и разошлись. Приятели Хиромен и Слинкин шли, чуть отдалясь, но не теряя из вида друг друга. Сгущались сумерки, но зрение у Хиромена было острым. У одного из крайних домов он заметил часового. «Видно, штаб», – подумал Костя и сделал знак Федьке Слинкину: «Внимание!» Тот кивнул головой: «Понял!». В другом дворе стояли накрытые маскировочной сеткой два или три танка. В третьем – строй автомашин… И везде толпились немцы. Много немцев! Образовав вокруг села кольцо, разведчики высмотрели все основные огневые средства врага, не дав себя обнаружить. 

 Терешков обсудил с командирами рот ударной группы план атаки и дал добро начать операцию на следующий день. Рота Кости Хиромена являлась авангардом ударной группы, а они с Федькой Слинкиным и другими бойцами, ходившими в разведку Колодезной и знавшие подходы к ней, оказались на острие атаки. В 17 часов, с наступлением вечерних сумерок, группа сосредоточилась в лесном массиве, в двух километрах западнее Колодезной. Ровно в 18 часов командир 1322-го полка капитан Иван Петухов отдал приказ по цепи: – Наступать без единого выстрела. Сигнал атаки – красная ракета! Вот уже остаётся триста метров до окраины села, и на Колодезную обрушился шквал огня с позиций, занятых артиллеристами. Над Колодезной зарево. Видно, как фашисты мечутся, выбегая из горящих домов, ища спасения. И вот над лесом повисла красная ракета. Это комиссар полка Алексей Андриенко дал сигнал атаки. – Вперёд! – кричит Петухов, подняв над собой пистолет. – За Родину! Бей фашистских гадов!.. Костя Хиромен, с автоматом, обвешанный гранатами, в числе первых бойцов ворвался в село. Немцы, почти не оказывая сопротивления, продолжали выбегать из всех укрытий и тут же попадали под беспощадный пулемётный и автоматный огонь атакующих красноармейцев. Бойцы забрасывали гранатами остатки укрывшихся в домах и сараях фашистов, расстреливали бегущих по улицам. Разгром гарнизона противника был полный. Мало кому из его солдат и офицеров удалось спастись. Около трёхсот из них нашли в Колодезной свою могилу. Пятерых сдавшихся отправили в штаб дивизии. Иван Петухов был доволен боем. Его группа не только разгромила в Колодезной целый батальон, как выяснилось, элитного полка «Великая Германия», но и захватил богатые трофеи, которые не стыдно было бы показать самому командующему фронтом генералу армии Жукову! Два целеньких танка Т-4, два 75 мм орудия, семь крупнокалиберных миномёта, пять станковых пулемётов, около трёхсот винтовок и тридцать автоматов, два противотанковых ружья… Кроме того: сорок восемь автомашин, девяносто восемь мотоциклов, автокухню, три радиостанции, склад боеприпасов и другое имущество. – Ну, комиссар, сверли дырку на гимнастёрке! – радовался Петухов. – Думаю, комдив возражать не будет, – весело говорил он подошедшему Алексею Андриенко. – И то сказать, дали по зубам самой «Великой Германии»! – Была великой, стала безликой, – неожиданно для себя выдал рифмованный экспромт Петухов. – Это ещё цветочки. Ягодки впереди. Погоди, Алёша. Будет и на нашей улице праздник. Обязательно будет! 

Последний бой Кости Хиромена

 

 Атаку на село Романово, занятое немцами, вела третья рота Кости Хиромена. Наши позиции от врага отделяло широкое заснеженное поле – ни кустика, ни горки, ни ложбинки…

 Поначалу всё шло почти как на учениях на Дальнем Востоке: атаковали вражеские укрепления под прикрытием своей полковой артиллерии. Но – там была имитация встречного огня, а здесь враг настоящий, безжалостный. Уже более километра одолела рота, двигаясь по-пластунски. Но, едва лейтенант Петров поднял бойцов в атаку, на них тут же обрушился шквал автоматного и пушечного огня. Село, как позже выяснилось, представляло собой опорный пункт, который обороняло пять танков, укрывшихся в засаде, и рота автоматчиков. 

 – Пластуны, вперёд! – передал по цепи командир роты. 

 И вдруг над полем, прямо над головами ползущих бойцов, повис немецкий пикировщик и стал поливать их из пулемёта. Вот уже тяжело ранен Петров, и командование ротой принял политрук Нопин. Ещё несколько бойцов уткнулись в снег, расстрелянные фашистским стервятником.

 И тогда Костя Хиромен не выдержал, поднял винтовку. Ему казалось: немецкий пилот пикирует прямо на него! Сквозь стекло кабины он видел его хищный, самодовольный взгляд убийцы, уверенного в своей безнаказанности. Они оба почти одновременно открыли огонь: Костя – из винтовки, немец – из пулемёта. Косте обожгло голову, грудь, плечо, а он продолжал посылать врагу пулю за пулей…

 Он не видел, как упал «юнкерс», не слышал взрыва, разметавшего в стороны комья мёрзлой земли, поднявшего облако снежной пыли… 

 Уже без него рота ворвётся в село, завяжет рукопашный бой. Без него раненый политрук Нопин будет докладывать: «Противник из села выбит… Захвачены трофеи… Есть потери…».

 

Последний бой Андрея Савченко

 

 Батарея «сорокапяток» Андрея Савченко уже израсходовала почти все снаряды. А бой не прекращался ни на час. Немцы лезли на рожон. Вместо сожжённых и подбитых танков, рассеянных и обращённых в бегство фашистских автоматчиков, словно из-под земли выползали другие танки и бронетранспортёры с пехотой…

 – Отсекай пехоту! Отсека-ай! – кричал на НП в трубку только что назначенный вместо убитого Тищенко командир полка капитан Кузнецов, кричал вовсе не потому, что стрелки и пулемётчики не знали, что делать, кричал, желая подбодрить их, не дать упасть духом. Иначе – конец! Стоит бойцу только на миг не поверить, что врага можно остановить, дрогнуть, оглянуться назад, увидеть, что соседи оставляют позицию, и случится «эффект домино»: дрогнешь сам, следом дрогнут другие, отпрянут назад, и начнётся паника, отступление… Сибиряки, согласно приказу, стояли насмерть. Подходил третий день непрерывных боёв. Населённые пункты по два, а то и три раза переходили из рук в руки. В 1324-м стрелковом полку, ещё три недели назад полнокровном, осталось не больше батальона бойцов.

 Батарея «сорокапяток» Андрея Савченко за три дня последних боёв превратилась во взвод. Из шести осталось два исправных орудия и только с третью расчётов. А фашистская орда лезла и лезла, словно тараканы из щелей. Только эти «тараканы» были одеты в броневую сталь и выплёвывали смерть из пушек и пулемётов. …Андрей посылал снаряд за снарядом в прущую прямо на него стальную махину, но они отскакивали от лобовой брони танка, как резиновые детские мячики при игре «в пристенок». Немец, видимо, понял, что бронебойных у русских нет, и продолжал идти, не сворачивая и не стреляя.

 – Одинцов! Тащи сюда гранаты и бутылки, - приказал Савченко подносчику снарядов. – Быстрей!..

 Это была крайность. Андрей разгадал замысел фрицев и тоже перестал стрелять, не отрываясь от прицела. Он вспомнил: прямо перед ним, метрах в пятидесяти от траншеи, почти рядом две глубокие воронки от бомб. Фашист наверняка будет вынужден их обходить. И тогда…

 Фриц «не подвёл». Он был опытный водитель. Гусеницы его Т-4 оставили след на полях Западной Европы. Но он плохо знал, на что способны русские. А ещё – отвергал риск оказаться беспомощным в бою из-за какой-то ямы. И подставил борт…

 «Огонь!» – сам себе скомандовал Андрей, едва в перекрестии прицела орудия возник белый крест. Снаряд «сорокапятки» вонзился в корму «немца» и взорвал мотор вместе с топливным баком. А следом сдетонировал боекомплект…

 «Ещё одним гадом меньше!» – Савченко вытер лоб. – Смотри-ка, морозец, а стало жарко…».

 

 На белом, а лучше сказать, бело-сером снежном поле пылали костры десятков изуродованных снарядами немецких танков. Между ними валялись застывшие в самых неестественных позах автоматчики. 

 На счету Андрея Савченко было уже пять подбитых и сожжённых фашистских танков. Но сладость побед в поединке с врагом была горькой. Один за другим оставались без расчётов орудия. На два орудия взвода остался один наводчик, один заряжающий и два подносчика снарядов.

 Уже наступил вечер, когда немцы прекратили атаки. Андрей прислонился к стенке окопчика, расслабился. Вспомнил о письме из дома. Жена писала, что с дровами ей помогли. Даже почувствовала себя лучше от такой радости. Значит, перезимует с ребятишками… Она, конечно, не знала, что знал Андрей. Комиссар сдержал слово, помог его беде… Эх, жить бы таким, как он, долго, нести добро людям. Будь прокляты те, кто губит таких людей! Бить их надо, бить, пока ни одного не останется на нашей земле! Вот напишу в газету, расскажу, какие у нас коммунисты…

 Его мысли прервал треск телефонного аппарата в нише траншеи. Звонят, конечно, командиру батареи Колесникову. А он недавно убит… Савченко взял трубку. Звонили из штаба полка. Короткий приказ: «Приготовиться к отражению атаки противника! Ждать сигнала ракеты!».

 «Какой атаки? – подумал Андрей, – кругом тихо».

 Но едва он поднялся и посмотрел в сторону, откуда мог появиться враг, перед глазами замелькали парные огни, а вскоре всё слышнее и слышнее стал доноситься гул танковых моторов. Немцы шли на позиции полка. Не стреляя. С зажжёнными фарами. За танками в полумраке густо шли солдаты.

 «Ещё одна «психическая атака», – подумал Андрей. Одну такую они уже отбивали седьмого ноября. – Ну, что ж, давай «психическую!» – вспомнил он эпизод кинокартины «Чапаев».

 Вдруг вспыхнул прожектор, ударив пучком света в лицо атакующим. Солдаты по-прежнему густо шли за танками, держа автоматы в руках.

 – Одинцов! Снаряд! Бегом!

 Едва над полем повисла красная ракета, вздрогнула земля от пушечного грома. Тишину располосовали прерывистые пулемётные очереди, винтовочные залпы, свист мин. То тут, то там на заснеженном поле вздымались дымные факелы подожжённых танков атакующих, метались фигуры автоматчиков. Внезапность и демонстрация своей арийской несокрушимости врагу явно не удались, и он стал в панике отходить, оставляя на поле трупы солдат в чёрных мундирах элитного полка.

 Это был предпоследний бой Андрея Савченко, в котором он снова победил.

 А на рассвете немцы полезли вновь. 

 Упал сражённый осколком снаряда Одинцов. Ворвавшийся на огневую позицию фашистский танк раздавил второе орудие вместе с расчётом. Андрей, действуя один за все номера, израсходовал последние снаряды и подбил ещё один танк. Теперь у него остались винтовка, гранаты и бутылки с горючей смесью.

 «Ну, что ж, умирать, так с музыкой!» – Андрей повернулся в сторону позиции второго орудия. Тяжёлая, окрашенная в маскировочный белый цвет стальная махина, лязгая гусеницами, развернулась и двинулась к его умолкнувшей «сорокапятке».

 Он знал, что меньше риска, если подождать в окопе, когда танк раздавит пушку, и бросить связку гранат в корму. Ему было жалко пушку, с которой он сроднился ещё там, в Свободном, а потом мчался через всю страну сюда, и здесь, под Тулой, вместе с ней принял боевое крещение, одержал первые победы над врагом! И, как только фашист оказался на расстоянии броска, Андрей, не раздумывая, метнул гранаты под гусеницу. Танк с разорванной гусеницей совершил полукруг на месте и остановился.

 Башенный стрелок, видимо, ждал, когда этот непредсказуемый русский вновь вынырнет из траншеи. Но он опоздал. Бутылка успела долететь и разбиться о броню башни прежде, чем Андрей с вытянутой в броске рукой рухнул на дно окопа. «Горит!» – успел подумать он. И умер.

 

Прощай, стажёр!

 

 – Ну что, Раюха? Будем прощаться?.. Ну-ка, сядь на моё место, посмотрю, как ты сидишь за рулём. В последний раз… Жаль, не могу сфотографировать!..

 Иван Чурилов всмотрелся в своего стажёра дольше обычного, словно оценивая, в те ли руки передаёт он сроднившуюся с ним и, как ему показалось, грустно урчащую мотором «санитарку». Потом спрыгнул с подножки, подождал, пока Рая перейдёт на водительскую сторону автобуса.

 – Иван Тихонович, ты что? – растеряно взглянула на него девушка. Она уже давно перешла с ним на «ты», правда, сохранив в обращении к нему отчество. – Ты что, Иван Тихонович?.. Почему – последний? Мы – что? Никогда больше не встретимся?

 – Да как тебе сказать, Раюха? Я ведь иду в полк, на «передок». А там, сама знаешь, стреляют больше, чем здесь, во второй линии…

 Рая об этом знала. Знала и о том, что люди гибли не только на передовой. Артиллерийские снаряды, мины, а уж тем более, бомбы могли найти жертву и во второй, и в третьей линии обороны.

 – Иван Тихонович… – она вдруг засмущалась, зарумянилась… – Иван Тихонович, можно, я тебе подарю свои стихи на память. Только ты их читай не сейчас, а потом, когда придёшь в полк. Хорошо?

 Она прыгнула в кабину, затем, будто что-то вспомнив, соскочила с подножки, обвила шею Ивана руками. Тёплые девичьи губы коснулись его щеки. Сунув ему в ладонь листок бумаги, она вновь прыгнула в кабину и, пока он растерянно расправлял скомканный бумажный листок, его машина, сменив хозяина, уже мчалась с бешеной скоростью вперёд и вперёд…

 

 Этот помятый бумажный листок, исписанный карандашом наивными девичьими строками, вытащит вместе с документами и фотографией жены Ивана из кармана его гимнастёрки боец похоронной команды. Среди его документов в штабе дивизии обнаружат ещё один лист, вырванный из общей тетради – заявление Ивана Чурилова с просьбой принять его в ВКП(б). О решении Ивана ещё не знал никто, даже ближайший приятель из медсанбата Саша Кудрявцев, обещавший в этом случае дать ему рекомендацию…

 

Пополнение

 

 – Товарищ капитан! – штабной писарь Илья Толоконников радостно рванулся навстречу вошедшему в блиндаж командиру полка. – Пополнение! Целая рота! Больше всех – отслужившие срочную. Вот список…

 Комполка молча взял лист бумаги из штаба двизии, бегло пробежал его взглядом почти не мигающих глаз и возвратил писарю.

 – Добро! Пиши приказ о зачислении…

 Илья разгладил на узком столе плотный, светло-серого цвета лист бумаги, пододвинул к себе чернильницу-непроливашку.

 

 «Приказ №11 по 1320 стрелковому полку 413 сд от…

 Параграф 13

 Принять прибывших из подразделений дивизии и зачислить на все виды довольствия части следующих бойцов и младших командиров:

1.Из 326 ДАРМ-а…

2.Из 350 МСБ

Костюкова В.Т., Пахомова А.Л., Ливанцова Д.П., Джангабулова К., Борисенко Г.А., Шкурина Н.К., Чурилова И.Т., Степаненко П.Т., Манцырева П.Ф., Кутовенко М.И., Понарина И.Ф., Поливцева И.Д., Вербицкого В.С., Архипова Г.М., Морозова И.М., Киселёва Д.Г., Чернышова И.М., Мельника А.К., Ильина А.Е., Ляпустина Г.И., Чебакова Ф.Т., Горбунова Б.В., Иванцова И.Г., Нестерова М.Н., Гуселетова В.Н., Емозисова Т., Степаненко Г.Т., Мордвинцева К.И., Стрелухина А.С., Францева В.Ф., Борока И.Е., Ананьева П.Д., Кирилова Н.Д., Диброва Г.Д., Штода А.Г., Федченко Г.Н., Тяжкина С.К., Юдина Г.И., Евтягина И.И. и Лысака А.И.

 

 Командир 1320 сп

 капитан Исаков». 

 

В полку

 Оказавшись так некстати «безлошадным», Иннокентий Абаскалов на другой день добрался до основного штабного подразделения дивизии, зашёл в политотдел. – А-а!.. Генерал без армии, сапожник без сапог, извозчик без кобылы! Или как там тебя называть, – усмехнулся начальник политотдела. – Знаю, знаю, как вы драпали из Колодезной. Благодари судьбу, что рядовой. А то бы трибунал был тебе обеспечен. Со всеми вытекающими последствиями… Пойдёшь в строевую, в 1320-й на пополнение. Стрелять ещё не разучился?..

 Мог ли знать Иннокентий, что не пройдёт и недели, как рядом окажется его земляк, красноселец Иван Чурилов. Прибудет он вместе с большой группой бойцов медсанбата и других нестроевых подразделений, переведённый в этот самый поредевший стрелковый полк четыреста тринадцатой!

 – Здорово, медсанбат! – встретил земляка уже отошедший от шока-драпа и лёгкой контузии после Колодезной Иннокентий. – Вот видишь, Ваня, не зря в народе говорят: «Гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда сойдутся!».

 – А ты-то каким макаром здесь, в окопе? Проштрафился поди? Или возить типографию наскучило?

 – Скажешь! Если бы не эта Колодезная, будь она неладна, ни за что бы не ушёл! Как-никак, при штабе. Всё начальство знаю. Да и должность не последняя – шофёр редакции! …Проспали фрицев. Фронта-то сплошного нет. Ну и… В общем, машине каюк. Хорошо ещё – в плен раненым не попал. Говорят, всех раненых они добивают. Фашисты же, мать их!.. Ну, а ты? Тоже спешился?

 – Ну как тебе сказать? Вроде – и да, и нет. Машину оставил стажёру, ну, той дивчине-санитарке, которую ты видел. Водить она умеет не хуже меня. Правда, комбат был против моего ухода, но приказ есть приказ: направить в строй всех более-менее опытных. Мы ведь с тобой не новобранцы, обучать нас нет надобности…

 – Да, фриц прёт, как на буфет! Ты не хуже меня знаешь, сколько уже наших выбито со дня прибытия под Тулу. Поди и счёт потерял раненым, пока возил их в санбат…

 – Что говорить… Рая не успевала отмывать пол машины от крови… Как ты думаешь, Кеша, будут нас вспоминать туляки, когда мы прогоним фрицев? – переменил разговор Иван.

 – Вспоминать? А чего нас вспоминать?.. Вспоминать-то, конечно, будут. Но – себя. А о нас… Кто мы такие, чтобы вспоминать о нас? Ну, разве кого сочтут героем. Памятник ему поставят…

 – А я думаю, вспомнят. Не могут не вспомнить! Сколько здесь наших полегло! Не знаю, как их внуки… А сами, их дети, что побольше годами, будут помнить. Не смогут не вспомнить!

 

Встреча

 

 «Жуков! Жуков!..» – произносили вполголоса, а то и шепотом штабные работники 413-й при появлении в дивизии уже известного в войсках генерала армии, командующего фронтом. И хотя появление его на передовых позициях армии было неожиданным, сам факт неслучайности приезда большого начальника не мог обмануть никого.

 В конце ноября и начале декабря части дивизии стали пополняться людьми, оружием, различным имуществом, в первую очередь, зимним обмундированием: стёганными фуфайками, валенками, шапками-ушанками, однопалыми рукавицами для удобства стрельбы из винтовок и автоматов.

 «Будем наступать!» – транслировало новость беспроводное «солдатское радио».

 После краткой беседы в штабе дивизии, командующий захотел побывать на НП полка, ближайшего к немцам.

 – Да все они рядом, товарищ генерал армии, – заверил Жукова Терешков. – Правда, самый ближний – выступом – 1320-й…

 – Ну, туда и веди!

 

 – Стой! Кто идёт?

 Из окопа с винтовкой в руках поднялся красноармеец – высокий, статный, в защитного цвета фуфайке, в цигейковой шапке чуть набекрень и насторожёнными глазами. Узнав комдива, подтянулся, начал быстро рапортовать:

 – Товарищ генерал! Красноармеец Чурилов, находясь в боевом охранении НП тысяча триста двадцатого полка…

 – А-а! Боец со знаменитой фамилией! – не дав Ивану договорить, перебил его другой генерал в высокой каракулевой папахе. Черты его лица показались Ивану знакомыми. – Ну, здравствуй, халхин-голец!

 – Здравия желаю, товарищ генерал! («Да это же сам Жуков, теперь их командующий фронтом!» – уже не сомневался Иван, услышав про Халхин-гол).

 – Вспоминаешь японскую-то?

 – А как же! Первая моя война. А первую забыть трудно…

 – Значит, опять вместе воюем. А почему не в шоферах?

 – Сказали, здесь я нужнее. Прогоним немцев от Тулы, снова сяду за руль…

 – Это верно. В Тулу немца не пускать! И молодёжь учить. Ту, что идёт сейчас к вам на пополнение, ещё необстрелянная…

 

 – Много у вас халхин-гольцев? – спросил Жуков Терешкова, когда они пробирались по траншее к блиндажу командира полка.

 – Было много – осталось мало, – с горечью отозвался тот. – Все они заслужили звания гвардейцев, товарищ командующий, как панфиловцы…

 

«Мы – нажали, они – побежали!»

 

 Саша Кудрявцев, приехав в полк Ивана Чурилова, воспользовался моментом, пока полковые и медсанбатские медики решали, кого из раненых перевозить, а кто может добраться в санбат «своим ходом». Схватив пачку газет, он помчался в штаб полка спросить, где рота Ивана, а заодно передать газеты, о чём просил его почтальон, узнав, в какую часть идёт машина.

 Нашёл Ивана быстро. Выдернув из кармана листок ещё пахнущей типографской краской дивизионной газеты, сунул его в руки ничего не понимающему приятелю:

 – Что я тебе говорил?! Читай!

 Саша не мог унять восторга, охватившего его в штабе медсанбата, когда он стал читать свежий номер дивизионной газеты «В бой за Родину!». На первой полосе газеты бросался в глаза заголовок статьи, набранный крупным шрифтом: «Мы – нажали, они – побежали!».

 В передовице сообщалось, что войска генералов Рокоссовского, Конева, Лелюшенко, Кузнецова и других, оборонявшие подступы к столице нашей Родины, перешли в наступление…

 – Пошли! Наши пошли вперёд, Ваня! Очередь за нами! Вот увидишь… Жуков не зря тогда приезжал! – не мог унять восторга Кудрявцев.

 – Прощай! Меня ждут. Покажи газету своим, – махнул рукой Саша и побежал в санчасть полка.

 Иван Чурилов только что сменился в дозоре и хотел прилечь, покимарить. В землянке было душно, накурено, но всё же теплее, чем в траншее: печка, хоть и подымливала, давала тепло – можно снять верхнюю одежду, рукавицы, расслабиться.

 «А тут Саша с Уралмаша!» - вспомнил он шутливую кличку приятеля, которая за ним закрепилась ещё на формировании с чьей-то лёгкой руки. И улыбнулся. После встречи с приятелем сонливость прошла. Он присел на самодельную скамейку из досок от снарядного ящика и двух чурок возле лампы-коптилки, развернул газету. Прочитал внимательно передовую статью про наступление фронта, о которой с восторгом говорил Саша. Перевернул газету и стал с интересом читать информации, рассказывающие о бойцах-героях дивизии.

 

Без потерь

 

 Младший лейтенант Гаников с четырьмя красноармейцами оборонял фланг роты. После артиллерийского обстрела наших позиций группа фашистов-автоматчиков до шестидесяти человек пошла в атаку. Бойцы подпустили врага на близкое расстояние и открыли по нему из ручного пулемёта и винтовок уничтожающий огонь.

 Понеся потери убитыми и ранеными до 40-50-ти человек, остатки группы в панике разбежались. 

 С нашей стороны атака была отражена без единого ранения.

 

Не числом, а умением!

 

 Старший сержант Кочегуров с четырьмя красноармейцами, будучи в боевом охранении под деревней Глухие Поляны, разгромил передовой отряд немцев в 20 человек, семь из них убил. Бойцами захвачено оружие и секретные документы. «Кочегуров, Кочегуров… Так ведь это из второй роты нашего батальона! – подумал Иван. – Не из Чанов ли? Там живут какие-то Кочегуровы, татары, приятели тёщи…». Он подкрутил фитиль керосинки, стал читать дальше.

 

В разведке

 

 Турецкий Иван Иванович из разведовательного батальона, будучи в разведке в районе Кишкино, проявил умение и находчивость. Он один, действуя впереди своей группы, убил немецкого унтер-офицера, другого захватил в плен. Группа фашистов до 40 человек была разгромлена, оставив на поле боя убитыми и ранеными до 18 человек.

 

Штыком и гранатой

 

 Красноармеец Фатеев гранатой уничтожил 2-х автоматчиков, замаскировавшихся в сарае.

 Командир отделения Воронин, ведя разведку отделением, уничтожил группу фашистов. А другой, превосходивший разведгруппу отряд, обратил в бегство и захватил трофеи.

 

В неравной схватке

 

 Младший лейтенант Постовой и командир орудия Бережной вели губительный огонь по танкам и пехоте противника. Немало трусливых головорезов нашли себе могилу на поле боя. В неравной схватке погибли эти доблестные воины, не прекращая огонь по врагу до последнего дыхания.

 

 Подборка информаций о геройстве бойцов и командиров дивизии сибиряков заканчивалась таким любопытным случаем.

 

И пуля не дура!

 

 Винтовочными выстрелами сбит в районе Селиваново самолёт «Хейнкель-111». Экипаж в количестве пяти человек взят в плен.

 

 «Ну вот! – встрепенулся Иван. – А кое-кто не верил, когда я рассказал о бое Кости Хиромена с немецким «Юнкерсом!» 

 Он отложил газету на видное место – пусть почитают, прежде чем разделят на самокрутки. «Увижу Сашу, попрошу ещё привезти такую газету».

 

Письмо домой

 

 «Физа, здравствуй. Как вы там без меня? Чуть случится передышка, только о вас и думаю. Вроде мы с тобой и поженились совсем недавно, каких-то семь лет прошло, а будто были рядом всю жизнь…

 В последнем письме я вам писал из медсанбата, ну, что шоферю на санитарной машине. Недавно меня перевели в другую часть, поближе к передовой. Теперь я не шофёр, а красноармеец-стрелок. Уже побывал и в обороне, и в наступлении. У вас, наверно, настоящая зима. Здесь тоже крепко подморозило, перешли на зимнюю одежду. 

 Физа, а помнишь, мы с тобой в кино ходили – «Большая жизнь»? А потом за чаем обсуждали, что понравилось, спорили до полночи. Мама и дети ушли спать, а нам не хотелось… Я сейчас думаю, что это были, наверно, самые счастливые дни!

 Конечно, Физа, я думаю не только о нас с тобой. Очень хотелось бы увидеть детей – Людочку, Витюшу, Вовочку… Помню, как летом посадил Витю в кабину, и мы помчались за село. А когда вернулись, он ни за что не хотел вылезать из машины, лепетал: «Ещё! Ещё!.. ». 

 Вовочка, конечно, пока бессмысленный младенец. А вот Людочка уже вся в тебя: серьёзная, рассудительная… Ещё бы! Через год пойдёт в школу!

 Эх, как в сказке, хоть минут на пятнадцать – очутиться бы возле вас, обнять вас всех, а потом – хоть в бой!

 Что тут у нас происходит, писать не могу, да ты сама читаешь газеты, радио у вас тоже есть… Да, тут Саша Кудрявцев привёз хорошие стихи в газете. Называются «Жди меня». Я тебе их потом перепишу. Прости, тревога…».

 

 Иван схватил винтовку и выскочил из блиндажа, засовывая свёрнутый в спешке листок почтовой бумаги в нагрудный карман. В лицо ударила свежесть предрассветных морозных сумерек. Рядом вырос Абаскалов, словно ожидавший появления Ивана в траншее. По цепи полетели слова комбата: «Приготовиться к атаке!..».

 – Ну, халхингольцы, ухнем! – то ли в шутку, то ли всерьёз подал голос Иннокентий.

 – Или ухнем, или рухнем, – отозвался неузнаваемый в полумраке боец.

 – Если ухнем – не рухнем! – заключил третий голос. – Автомат бы заместо винтовки, вот тогда дали бы фрицам жару! – посетовал Иннокентий. – А ты слышал, что говорил комдив на учениях? «Запомните бойцы: в рукопашной штык быстрее пули!» – ответил Иван. – А ему-то верить можно…

«Бей фашистов!»

 

 Словно не желая поверить в приближающийся разгром-возмездие за учинённые зверства на тульской земле, гитлеровские вояки, понукаемые маньяком-фюрером, отчаянно-безнадёжно бросались в контратаки, не жалея снарядов, бомб и патронов. И всюду, куда бы ни сунулись их лязгающие и стреляющие на ходу Т-4, покрытые белой краской, с чёрной буквой «Г» на борту, завывающие пикировщики или пьяные, идущие в психическую атаку автоматчики, их встречал беспощадный губительный огонь.

 Не раз и не два поднимались сибиряки в штыковую атаку.

 Находясь в обороне, части 413-й перемалывали живую силу и технику врага. Только в последние дни ноября ими был разгромлен штаб крупной части, уничтожены большой склад боеприпасов, четыре артиллерийских и два зенитных орудия, пять автомашин с пехотой, две миномётные батареи и бронемашина…

 Особенно горячим для дивизии Терешкова стал рубеж обороны на северном берегу реки Шат. Фашисты организовали танковую атаку под дымовой завесой. Но едва облако дыма стало редеть, бойцы дивизионной артиллерии открыли огонь и, уцелевшие от метких попаданий, немецкие танки стали разворачиваться и уходить назад.

 Дважды пытался враг переправиться на участке дивизии и дважды получал отпор.

 Части дивизии наращивали силы и сами шли в контратаки. 6-го декабря 1320-й полк по приказу командира дивизии выбил немцев из села Высокое, а утром 7-го декабря занял деревню Бежку.

 

 – Ну что ж, Иван Владимирович, разреши поздравить нас с долгожданным праздником. Только что получена шифровка из штаба армии – переходим в наступление! Всей армией… Запад уже пошёл. Теперь – наш юг…

 – Дата? – обрадовался сидевший за столиком полковник Ковригин. 

Он положил ручку на стол, обернулся к комдиву, держащему в руках шифрограмму.

 – Завтра. Надо срочно поставить в известность командиров полков. Вторые эшелоны тоже пусть будут наготове. Всё-таки, пойдём вперёд, а?..

 – Вперёд, Алексей Дмитриевич! Только вперёд! – оживился начальник штаба. – Что я говорил?! С Жуковым долго в обороне не посидишь. Как тогда, на Халхин-Голе… Всё же он выбил резервы у Ставки. Один кавкорпус Белова с приданным ему усилением – целая армия! Так что – извини, господин Гудериан. Как говорили на Руси: «Незванный гость хуже татарина». Да нынешние-то татары давно не те, золотоордынские. Идут в бой рядом с русскими и воюют не хуже. А вот тевтонов мы били и будем бить – как на Чудском озере, как в Первую мировую, как в Гражданскую…

 – Ну, на Чудском я не был, Иван Владимирович, опоздал родиться. А вот до нынешней войны имел с ними дело не только в мировую и Гражданскую, а ещё и испанскую захватил… Садись на телефон, а я пошёл в полки. С людьми обязательно надо встретиться.

 В распахнувшуюся дверь избы, навстречу Терешкову, быстро вошёл Даниил Авдеевич Карпенков. Бригадный комиссар только что из политотдела армии и, конечно, о приказе командующего фронтом не мог не знать.

 – Я – на минуту. Отметиться. Надо объехать части, проинформировать политруков. Пусть организуют беседы. Перед большим боем это очень важно…

 

 – Это ты, капитан? Исаков, слушай приказ. Наступай двумя батальонами. Третий – резерв. Твой сосед слева – полк Петухова. Справа – 156-й НКВД.

 – Товарищ генерал, у меня артиллерия…

 – Не беспокойся, Исаков, – перебил командира полка Терешков. – Знаю. Подвоз снарядов обеспечим, я уже договорился с Леселидзе. Поддержит вас огнём и наш артполк. Командующий обещал несколько залпов «Марьи Ивановны». Но это в зависимости от обстановки. Как говорится, на бога надейся, а сам не плошай. Бей фашистов! Всё…

 Исаков собрал командиров батальонов.

 – Ну, други, набьём морду фрицам? Первому и второму батальонам ждать ракеты после артподготовки. Третий – во втором эшелоне. Готовность номер один. По местам!..

 

 – Генерал Болдин, что у тебя? Опять заминка?

 – Товарищ командующий! Немцы опередили! Идут в атаку, как на параде, наверно, заправились шнапсом. Опять «чернорубашечники» из особого полка…

 – Ну, это их истерика. К тебе пришли миномёты, те, самые, что окрестили «катюшами»? 

 – Уже на месте. Только терешковцы их называют почему-то «Марьей Ивановной».

 – Ну, что ж, Иван да Марья тоже хорошие русские имена, Иван Васильевич. – Жуков помедлил. – Вот что, командарм. Имей ввиду – план не меняется. Не топчись, как твой сосед справа. Белов уже подходит. Бей фашистов!

 

 – Алексей Дмитриевич! Болдин. Как меня слышишь?.. Хорошо? Только что звонил командующий фронтом. Просил не затягивать. Белов уже на коне. Может нас обскакать. Шучу. Действуй, как предписано, и будь на связи. Вперёд!

 

 Иннокентий Абаскалов и Иван Чурилов сидели в окопе. Только что их рота пулемётным и миномётным огнём отбила атаку фрицев, одетых в необычные чёрные мундиры с какими-то пиратскими нашивками в форме человеческого черепа. Немцы шли, почти не пригибаясь, и орали какую-то песню на своём непонятном лающем языке.

 – Распелись, мать их за ноги, – ворчал Иннокентий, очищая винтовку от снега, поднятого взрывной волной упавшего невдалеке снаряда. – Скоро будете не петь, а орать «Гитлер капут!», когда ударим полком…

 Абаскалов хотел ещё что-то сказать по поводу песен пьяных пехотинцев из полка «Великая Германия», но в этот миг над их головами в сторону врага со страшным, ещё неслыханным рёвом понеслись огненно-красные кометы.

 – Пригнись! – заорал Иннокентий. – Башку снесёт! 

 – Снесёт фрицам! – крикнул в ухо земляку Иван. – Это поёт наша «Марья Ивановна»! Слышал о ней?..

 Иван прочитал в газете, что на нашем фронте действует какое-то сверхмощное артиллерийское орудие, которое бойцы называют по разному: то «катюшей», то «марьей ивановной», но голос этой «певицы», как и Иннокентий, слышал впервые. Он был потрясён и только хотел сказать об этом товарищу – взвилась ракета, и парторг роты Базар Джамагалиев первым выскочил из окопа, увлекая за собой бойцов. 

 – Халхынголцы, вперёд! – прокричал он оказавшимся рядом Ивану и Иннокентию.

 – Ура-а-а!.. Ура-а-а!.. – гремело от края и до края ринувшихся в атаку сибиряков.

 – Ура-а-а!.. – кричали, что есть мочи, подбадривая себя и других, бегущих с винтовками наперевес, Иннокентий Абаскалов и Иван Чурилов.

 – Вперёд, ребята! Вперё-ё-ё-д… – кричал им в спину с НП командир полка, кричал, зная, что они его уже не слышат, кричал, видя, что батальоны пошли в атаку, кричал, уверенный, что бойцы его полка не повернут обратно, как бы враг ни пытался их остановить…

 

У Малой Кожуховки

 

 Деревня Малая Кожуховка стояла на левом берегу реки Деготня, притоке Упы, и по мощи обороны противника явно не соответствовала своему уменьшительному названию. Чтобы уничтожить этот опорный пункт, оказавшийся на пути к большому селу Ломинцеву, командир 413-й дивизии сосредоточил на главном направлении наступающих частей, наряду с батальонами своей дивизии, подразделения 156-го полка НКВД, а также вошедший в оперативное подчинение эскадрон 111-го кавполка 31-й кавалерийской дивизии.

 Река Деготня, хотя и замёрзшая, была труднопреодолимым препятствием. Кирпичные одно- и двухэтажные дома прибрежной деревни немцы превратили в доты. Зная об этом из разведданных, Терешков решил наступать, охватывая её с трёх сторон. На острие атаки оказался 1320-й стрелковый полк.

 Немцы, конечно, ждали атаки русских, постоянно освещая берег реки ракетами. Едва головной батальон выдвинулся к реке, начался артобстрел. Чтобы уйти от разящего миномётного огня, надо было двигаться на сближение с врагом.

 – Приготовиться! – пронеслось по цепи. – Перебежками на сближение с врагом – вперёд! Ура!..

 – Ура-а! – эхом отозвалось в морозном воздухе. 

 Цепь, то падая в снег, то вставая, неудержимо приближалась к окраине Кожуховки.

 Вот уже умолкла вражеская артиллерия, подавленная огнём с флангов. Иван Чурилов и Иннокентий Абаскалов бежали рядом. К ним вскоре присоединился земляк-барабинец Алексей Лысак. Их отделение первым приблизилось к немецким окопам. Фашисты, не выдержав напора русских с трёх сторон, боясь окружения, отстреливаясь, драпали, что есть мочи к единственному оставшемуся не закрытому выходу из деревни.

 Казалось, что преодолены уже все преграды на пути атакующих, как вдруг из окна кирпичного со сгоревшей крышей дома ударила автоматная очередь. Ивану обожгло плечо, но он по инерции, обогнав Абаскалова, влетел в распахнутую дверь и сшибся с немцем, который метнулся к выходу. Иван держал перед собой винтовку и немец с разгона напоролся на штык. Он держал перед собой ещё дымившийся автомат и в упор, сгоряча, успел разрядить остаток рожка в грудь Ивана…

 Когда Иннокентий вбежал в дом, он увидел их, лежащих на полу лицом друг к другу. Иван сжимал в руках винтовку, словно боясь, что её отнимет враг. Немец, пронзённый штыком, выходящим острым концом со стороны спины, держал в руках автомат, упёртый стволом в грудь Ивана.

 Когда Иннокентий склонился над земляком, Иван ещё дышал.

 – Ваня, ты как? – тронул он плечо умирающего.

 Иван поднял и уронил кисть руки:

 – Кеша, догоняй наших… Кажется, отвоевался… Всё…

 

«И родные не узнают…»

 

 Саша Кудрявцев ехал в полк Ивана Чурилова по вызову: забрать из полковой санчасти несколько раненых в недавнем бою. Зима была уже настоящая, не календарная. Ночью мело, образовывались снежные заносы. Кое-где наезженную прежде дорогу перегораживала искорёженная немецкая техника. Приходилось тормозить, объезжать, а то и вовсе останавливаться, доставать из салона лопату. Ездил он теперь с армейской «знаменитостью», медицинской сестрой Клавой Редькиной, о которой писала недавно армейская газета «Разгромим врага». Клава вынесла с поля боя за день тридцать раненых, причём, с оружием, сама была ранена, но продолжала оказывать медпомощь другим бойцам.

 Как всегда, оказавшись в 1320-м, он побежал искать приятеля: передать ему свежие газеты, рассказать последние медсанбатские новости. Самое интересное – то, что он успел сам прочитать, он пометил химическим карандашом. Он хотел пристрастить Ивана к регулярному чтению, чтобы тот, как и он, был всегда в курсе событий. Ведь тогда и разговор получался интересней и хоть немного перебарывал тоску о доме, которая нет-нет да и одолевала в минуты затишья.

 Он чуть не сбил с ног Иннокентия Абаскалова, когда влетел в одну из землянок его роты, обрадовался, что тот подскажет, где Иван Чурилов.

 – Опоздал, землячок-сибирячок, – услышал он Кешены слова с оттенком то ли грусти, то ли равнодушия. – Вчера убит. На моих глазах. Под этой – то ли Малой, то ли Большой Кожуховкой… Там с ним ещё несколько бойцов осталось из роты. Даже похоронить не успели – шли и шли вперёд, пока не прошли Щёкино… В общем, как в той песне: «И родные не узнают, где могила твоя…», – криво усмехнулся Иннокентий. 

 Говорить было не о чем. Травить в беседе с Абаскаловым душу Саша не хотел. Вернувшись к машине, он сел за руль и долго, пока Клава, удивлённая его молчаливостью, не тронула плечо, смотрел сквозь ветровое стекло на неспешно кружащиеся, словно рой белых мух, снежинки. «Похоронить не успели…» - эти Кешины слова не уходили из мыслей Саши.

 

 – Что ты сказал, Саша?! – узнав причину его внезапной молчаливости, вздрогнула Клава. – Райка теперь изревётся! Она ведь была влюблена в Ивана. Только не говорила ему. А мы все знали… Кроме, наверно, него. А, может, и он знал. Только обращался с ней, как с ребёнком. Ничего такого себе не позволял. Она об этом сама говорила, когда мы над ней подсмеивались. Да его и так видно было, какой есть. Эх, Иван Тихонович, Иван Тихонович!.. У него ведь трое детей осталось – мал-мала-меньше. Да что делать? Война…

 

 Дорогой в медсанбат Саша вспомнил последнюю беседу с Иваном.

 – Недавно мы отбили у фрицев деревушку, – рассказывал Иван, – ни одного целого дома! Всё сожгли дотла. А во дворах трупы стариков и детей… Ну, что убили взрослых, понятно. Видно, защищали дома. Ведь без дома зима – смерть. Ну, а ребятишек пристрелили за что? Так, попутно? Что это за нация? Что это за страшный народ, Саша?!.. Вот прочитал в газете, что ты прошлый раз привёз: изнасиловали четырнадцатилетних девчонок и пожилых женщин. Повесили мальчишку по подозрению, что он партизан…

 – Ваня, что я тебе могу сказать. Им же внушают сверху, будто мы, русские, нелюди, низшая раса. А они – избранный, особый народ, которому позволено всё. Комиссар говорил, что их солдатам раздают даже какие-то памятки, мол, если убьёшь просто так любого русского, даже безоружного, отвечать за это ни перед кем не будешь.

 – Так, видно, поэтому они расстреливают и сжигают заживо наших пленных? А? Ну тогда – в ответ – и нам такое должно быть позволено… А? Саша? Только как я буду в него стрелять, если он бросил винтовку и поднял руки? А?..

 – В том-то и дело, Ваня, что не будешь стрелять в безоружного, если он не заслужил того. Из другого мы с тобой теста сделаны. Из русского! И нелюди не мы, а они, фашисты проклятые. А нелюдей, тех, кто не щадит ни старого, ни малого, будем бить до последнего! Как ты думаешь, Ваня?

 – Будем бить, Саша. Или они нас, или мы их… 

 

Болдин – Гудериан

 

 Дивизии командарма 50-й генерал-лейтенанта Ивана Болдина шли на врага. Непрошенных гостей гнали и гнали, отбивая у них село за селом, выгоняя захватчиков на мороз под похоронный заунывный вой метелицы, без надежды на обещанный им фюрером скорый отдых…

 Здесь, на снежных тульских полях умирали бесславно злодеи и трусы и рождались богатыри духа и герои доблести и отваги…

 

 А вслед разрывам снарядов и мин, вслед очередям пулемётов и автоматов, вслед сухим винтовочным залпам ложились на бумагу строки боевых победных донесений штабов 50-й армии РККА и унылых дневниковых записей командующего 2-й танковой армией вермахта генерал-полковника Гейнца Гудериана.

 

 

 Из политдонесения начальнику политотдела 50 армии

 8.12.41 г. пос. Медвенка

 

 Противник, отступая, оказывает упорное сопротивление, отходя, сжигает все населённые пункты. Техника, которую противник оставляет при отходе, им выводится из строя…

 Весь личный состав обмундирован в зимнюю одежду, получено в достаточном количестве валенок, тёплых брюк и фуфаек. Настроение личного состава в связи с этим поднялось.

 Начальник отдела 413 сд полковой комиссар Наумов.

 

Из дневника Гудериана

 

 Лишь тот, кто в эту зиму нашего несчастья лично видел бесконечные просторы русских снежных равнин, где ледяной ветер мгновенно заметал всякие следы, лишь тот, кто часами ехал по «ничейной» встречая лишь незначительные охраняющие подразделения, солдаты которых не имели необходимого обмундирования и питания, в то время как свежие сибирские части противника были одеты в отличное зимнее обмундирование и получали хорошее питание, лишь тот мог правильно оценить последовавшие вскоре серьёзные события.

 

Из политдонесения политотдела 50 армии

политуправлению Западного фронта

 4 декабря 1941 г.

 

 На Суходольском и Тульском направлениях части армии прочно удерживают ранее занимаемый рубеж обороны и одновременно ведут наступление соединениями 340-й, 413-й и 217-й стрелковых дивизий с целью окружения и полного уничтожения прорвавшихся танков и пехоты противника.

 

Из дневника Гудериана

 

 4 декабря разведка обнаружила крупные силы противника к северу и югу от клина наших войск, вышедших на шоссе Тула – Серпухов, 3-я танковая дивизия вела тяжёлые бои в лесу, восточнее Тулы. Наши успехи в течение этого дня были незначительными.

 

 Из политдонесения политотдела 50 армии

политуправлению Западного фронта

 9 декабря 1941 г.

 

 Армия в течение 7 декабря вела бои на всех участках фронта, особенно упорные на Тульском направлении…

 Частями 413-й стрелковой дивизии 7 и 8 декабря уничтожены 22 автомашины, подбито 3 фашистских танка…

 К исходу 7 декабря противник выбит из Торхова, Бахоты, Сосновки, Аксиньина, Мочил, Новой Деревни и 8 декабря – из Новосёлок, Демидовки, Оленина.

 Младший политрук Полянский с 10-ю красноармейцами 413-й стрелковой дивизии при отходе противника из деревни Новосёлки уничтожил 75 фашистов, потеряв ранеными 3 человека.

 Радистами штаба армии совершён радиоперехват переговоров командира 3-й танковой дивизии 24-го танкового корпуса немцев генерал-лейтенанта Моделя с командующим 2-й танковой армией Гудерианом. На запрос Моделя, как ему быть (танки и автомашины заправлять нечем), Гудериан ответил: «Машины сжигать, самим отступать на юго-восток».

 

Из дневника Гудериана

 

 Наступление на Москву провалилось. Все жертвы и усилия наших доблестных войск оказались напрасными. Мы потерпели серьёзное поражение, которое из-за упрямства верховного командования повело к роковым последствиям.

 Вернёмся всё же вновь к положению у Тулы. 24-му танковому корпусу удалось оторваться от противника, но 53-й армейский корпус испытывал сильное давление его войск со стороны Каширы, 47-й танковый корпус в ночь на 8-е декабря вынужден был в результате удара русских сдать Михайлов, 10-я мотодивизия понесла при этом тяжёлые потери. Правее нас 2-я армия потеряла в эти дни Елец.

 

 Из политдонесения политотдела 50А

политуправлению Западного фронта

 13 декабря 1941 г.

 

 Армия в течение 12 декабря вела бои на всём фронте. Личный состав 258-й стрелковой дивизии боевой приказ выполнил полностью. Противник выбит из 10 населённых пунктов, части дивизии заняли Воскресенское.

 Подразделения 217-й стрелковой дивизии, 32-й танковой бригады и 112-й танковой дивизии, продолжая наступление на Ясную Поляну, очистили от немцев пункты: Уваровка, Струково, ст. Рвы, вклинились в лес в обход Косой Горы. Противник из опорных пунктов Судаково, Косая Гора ведёт сильный пулемётный и миномётный огонь.

 Части 154-й стрелковой дивизии выбили противника из пунктов: Сергиевская, Упская Гать.

 413-я стрелковая дивизия очистила от противника Новое Село, ст. Присады. Река Шат частями дивизии преодолена…

 

Из дневника Гудериана

 

 Мне самому никак не верилось, что в течение двух месяцев можно будет так сильно ухудшить обстановку, которая была почти блестящей…

 10 декабря я в письменной форме доложил о нашей обстановке шеф-адьютанту Гитлера Шмундту и начальнику управления личного состава главного командования сухопутных войск Кейтелю-младшему с тем, чтобы они там не питали в дальнейшем никаких иллюзий.

 10 декабря была отмечена выгрузка русских войск в районе Касторной и Ельца. 10-я мотодивизия моей армии вела оборонительные бои в Епифани.

 Между 296-й и 31-й пехотными дивизиями образовалась опасная брешь.

 11 декабря корпуса нашего соседа справа продолжили отходить на запад. Над Ефремовым нависла угроза, и 12 декабря он был сдан.

 13 декабря 2-я армия продолжала отход. При таких обстоятельствах 2-я танковая армия не была в состоянии удержаться на рубеже Сталиногорск, р.Шат, р.Упа, тем более, что 112-я пехотная дивизия не имела достаточно сил для того, чтобы оказать дальнейшее сопротивление и задержать наступление свежих сил противника.

 

 Из политдонесения политотдела 50А

политуправлению Западного фронта

 14 декабря 1941 г.

 

 Частями 290-й, 154-й стрелковых дивизий 14 декабря 1941 г. противник выбит из населённых пунктов: Малое Хлыново, Красная Упа. 413-я стрелковая дивизия за 13 декабря 1941 г. очистила от врага Озерки, Сергиевское, Болоховку.

 Части армии в боях на подступах к Туле уничтожили с 23 октября по 12 декабря 15 тысяч гитлеровцев.

 

 Из политдонесения политотдела 50А

политуправлению Западного фронта

 19 декабря 1941 г.

 

 На 18 декабря 1941 г. части армии продолжают движение на запад в направлении к Калуге, углубившись на 60 км западнее г. Тулы.

 Образцово выполняла боевое задание спецгруппа под руководством младшего лейтенанта Витковского и младшего политрука Поляницына в районе Щёкина. Она незаметно пробралась в тыл противника и ждала сигнала для действий. Части 413-й стрелковой дивизии ударили по фашистам, последние не выдержали натиска и побежали. Группа тт. Витковского и Поляницына в количестве 25 человек, вооружённая пулемётами и автоматами, встретила фашистов ураганным огнём. В результате боя уничтожено 250 немецких солдат и офицеров.

 

Из дневника Гудериана

 

 14 декабря я прибыл в Рославль, где встретился с главнокомандующим сухопутными войсками фельдмаршалом фон Браухичем. Фельдмаршал фон Клюге также присутствовал при этом…

 В этот день была окружена и частично уничтожена 45-я пехотная дивизия.

 В ту же ночь Гитлер вызвал меня по телефону, потребовал стойко держаться и, запретив нам отходить, пообещал перебросить по воздуху пополнение…

 19 декабря… 4-я армия была атакована противником на своём левом фланге и местами отброшена назад.

 

Из политдонесения политотдела 50А

политуправлению Западного фронта

 20 декабря 1941 г.

 

 Армия в течение 19 декабря вела бои на всём фронте.

 413-й стрелковой дивизией 19 декабря 1941 г. противник выбит из 12 населённых пунктов, сейчас части соединения ведут бой за Крапивну…

 На окраине Щёкина немцы решили дать бой нашим наступающим подразделениям. 1-й батальон 1324-го стрелкового полка 413-й стрелковой дивизии под командованием младшего политрука Агафонова зашёл с фланга. Перед ним стояла задача – совместно с другими подразделениями штыковой атакой уничтожить противника. По сигналу т. Агафонов поднял своих бойцов в атаку с возгласом: «Вперёд!». Бойцы и командиры с криком «Ура!» ринулись в штыковую атаку. С другого фланга ударила рота под командованием политрука Савельева. Трусливый враг поспешно отступил, оставив на поле боя свыше 100 трупов, много оружия и техники.

 В этом бою героически погиб бесстрашный командир батальона т. Агафонов.

 В боях за деревню Елизаветовка смело действовал пулемётный расчёт 405-го стрелкового полка 258-й стрелковой дивизии сержанта Мартынова…

 

«От советского информбюро!..»

 

 Услышав эти слова Левитана, доносившиеся из репродуктора, висевшего на столбе у конторы совхоза, проходившие мимо, невольно замедлили шаг. «…Сегодня, шестнадцатого декабря тысяча девятьсот сорок первого года, – читал диктор, – завершилась Тульская операция: снята осада Тулы, нанесено существенное поражение Второй танковой армии противника, остатки которой отброшены на сто тридцать километров, ликвидирована угроза обхода Москвы с юга. Войска левого крыла Западного фронта вышли на рубеж Алексин, Щёкино, форсировали реку Упу…».

 

 Физа шла в контору со своими школьными предновогодними хлопотами. Ребятишкам нужно обязательно устроить праздник у ёлки и сделать хотя бы дешёвенькие подарки. Кроме совхоза, помочь некому…

 Она прослушала сводку, сказала про себя: «Наконец-то! Надо обязательно провести в клубе собрание». И стала взбираться на высокое крыльцо главного входа в здание.

 

 О гибели мужа Физа узнает почти через год. Зря она будет, не дождавшись весточки с фронта ни через месяц, ни через полгода, обивать порог райвоенкомата и слышать равнодушное: «Не знаем». «Не было». «Ждите…».

 

 Узнав о Физином горе, соседка Руфа посочувствовала ей по-своему:

 – Ты-то, Физа, получишь пенсию на мужа, а мой – «без вести пропавший», говорят, не положено, может, он в плену…

 – Эх, Руфа, Руфа… – На глазах Физы невольно выступили слёзы. – У тебя хоть надежда осталась. Твой муж, может, и в самом деле вернётся. А мой уже никогда… Понимаешь?.. Ни-ког-да!.. Так что – не завидуй моему горю. Не надо... 

 

После битвы

Вместо послесловия

 

Тульское Дубосеково

 

 Когда меня спрашивают, 

что больше всего запомнилось

из минувшей войны,

я всегда отвечаю: битва за Москву.

 Г. К. Жуков 

 

 Я завершил свою маленькую повесть в момент перелома в Московской битве – началом наступления Западного фронта. Вместе с другими соединениями 50-й и соседних армий 413-я дивизия пойдёт вперёд, выкуривая непрошенных гостей из тёплых изб, не давая им зацепиться за обустроенные опорные пункты.

 413-й стрелковой будет предназначен славный боевой путь: от Тулы – до Калуги; от Калуги – до Бреста; от Бреста – до Победы! На этом пути не раз она будет вступать в тяжёлые бои. Вновь будет терять бойцов и командиров, обретать новых героев.

 Но самыми памятными для многих её ветеранов, вероятно, останутся дни ноября сорок первого года, когда судьба обороны – и Тулы, и Москвы, – как говорят, висела на волоске… Возьми немцы Тулу, прорвись к Кашире и Рязани, и окружение Москвы с востока (с тыла!) могло состояться. Зловещая вражеская туча охватывала ключевой для фашистских стратегов город дугой. Из этой тучи, движущейся по тульской земле, сметающей все преграды на своём пути, извергались рык и грохот сотен танков, тысячи орудий, наводящий ужас, вой пикирующих бомбардировщиков, – оглушая, контузя, разрывая на части… 

 Сибирские полки живой стеной встали навстречу 2-й танковой армии фашистов.

 Ещё полнокровная (три стрелковых полка, артиллерийский полк, отдельный противотанковый дивизион 45-мм пушек) 413-я стрелковая дивизия с первых дней прибытия под Тулу устроила фрицам такой «горячий приём», что наглые вояки из Саксонии и Баварии окрестили её «чёрной» и «дикой». Как говорят документы, только за период со 2-го по 25-е ноября 413-й дивизией уничтожено больше двух полков пехоты, 5 миномётных батарей, до 70 танков. Разбито и уничтожено до 10 автомашин с пехотой, сбито 3 самолёта.

 В политдонесениях дивизии политотделу армии то и дело встречается такое: «Во время схватки наши ведут себя как истинные герои, уничтожают фашистских гадов». Артиллерии для борьбы с танками врага не хватало, и основная борьба с броневой армадой велась с помощью гранат и бутылок с горючей смесью. В этих жестоких неравных схватках сложило головы немало бойцов и командиров. Среди них – четверо командиров стрелковых полков: полковник Грозин и капитан Тищенко (1324-й), майор Ключников (1320-й), подполковник Корнеев (1322-й). Комиссары полков: Соловцев (1324-й) и Киселёв (1322-й).

 Порой в бою гибли целиком роты и батальоны. Из-за тяжелейших безвозвратных потерь расформировывались дивизии… Кстати, в повести почти нет вымышленных имён и фамилий персонажей. Это моя принципиальная позиция.

 

 413-я стрелковая в 50-й армии считалась самой боеспособной. Но и она несла страшные потери личного состава. Уже к 21 ноября, то есть через три недели после начала боёв, в трёх стрелковых полках (основных частях соединения) оставалось 572(!) бойца и командира…

 А вот архивные данные всех потерь дивизии на 1-е января 1942 года, т.е., спустя два месяца почти непрерывных боёв в обороне и наступлении. Убитыми числится 474 человека. Ранеными 1020 человек. Пропавшими без вести – 6936… Итого – 8430 человек. Иначе говоря, численный состав дивизии после формирования – 13649 человек – сократился почти в полтора раза! Причём самое большое число безвозвратных потерь - категория «Пропавшие без вести». И это не случайно. До сих пор, спустя почти три четверти века с начала войны, поисковые отряды находят на местах сражений останки павших в боях сорок первого. Чаще всего это и есть «пропавшие без вести», те, кто погиб под бомбами и минами, кого разорвало на куски артиллерийским снарядом, кто в атаке напоролся на автоматный или пулемётный огонь или был раздавлен гусеницами танка, не успев бросить гранату, и оказался на временно занятой врагом территории… В общем, все те, чью гибель не смогли засвидетельствовать очевидцы и похоронные команды.

 Оказывались в списках пропавших без вести и пленные.

 Читая архивные документы сибирской дивизии, обратил внимание на такую закономерность: в дни оборонительных боёв осени сорок первого года государственных наград было удостоено всего семьдесят пять человек. Причём большинство (54) награждены орденами – Красного Знамени и Красной Звезды. А орденом в сорок первом боец или командир мог быть награждён исключительно за подвиг, чаще всего, посмертно…

 Зато в последующие годы (дивизия идёт вперёд!) число награждённых увеличивается в геометрической прогрессии: в сорок втором – 264 бойца и командира; в сорок третьем – 2981; в сорок четвёртом – 4633… И за четыре с небольшим месяца сорок пятого года – 3053!

 Вовсе не хочу умалить геройства и мужества воинов тех победных годов. И всё же главная тяжесть войны легла на плечи бойцов и командиров сорок первого. Именно на их долю пришлось сражаться с врагом, превосходящим их в живой силе и технике. Пятидесятая армия – а в её составе самая боеспособная 413-я дивизия сибиряков – истекая кровью, теряя тысячи бойцов и командиров убитыми, ранеными, пропавшими без вести, уступая в огневой мощи 2-й танковой армии Гудериана, не только не позволила врагу ворваться в Тулу, но и била его нещадно целый месяц, била изо всех оставшихся сил, изматывая и обекровливая его, била до тех пор, пока ей на помощь не пришли новые полки и дивизии, накопленные Ставкой для ответного декабрьского сокрушительного удара.

 Весь ноябрь – целый месяц – длилось беспощадное «Тульское Дубосеково»! Но победили мы не потому, что заваливали врага несчётными трупами своих воинов, как считают иные нынешние историки. Нельзя побеждать врага благодаря трусости и неумению.

 Ошибки и просчёты, конечно, были. Во всех эшелонах командования. И, прежде всего, как мне кажется, в высших. И чем крупнее ошибка, тем тяжелее потери. Об этом, кстати, пишет в своих мемуарах бывший командующий Западным фронтом, «Маршал Победы» Г. К. Жуков.

 

 Вам встречалось такое выражение: «Война всё спишет!»? Думаю, если «спишет», то всё, кроме несправедливости.

 Собирая материалы для повести, я не раз спотыкался о подобное. Вот пример. С самых первых, самых тяжёлых дней и почти до конца обороны Тулы войсками пятидесятой армии командовал генерал-майор Аркадий Николаевич Ермаков. Краткую характеристику ему как военачальнику дал маршал Советского Союза, герой Сталинградской битвы Андрей Иванович Ерёменко, командовавший Брянским фронтом, когда Ермаков был его заместителем: «В неимоверно тяжёлых условиях, проявляя много инициативы и настойчивости, генерал Ермаков зарекомендовал себя одарённым командиром и человеком большой личной храбрости».

 К сожалению, ни у Жукова, командующего в те ноябрьские дни Западным фронтом, куда с десятого ноября вошла пятидесятая армия, ни у Болдина, сменившего Ермакова на посту командарма пятидесятой, в мемуарах вы не найдёте ни строчки упоминания об этом генерале, словно такого и не было! Даже в объёмистой книге, сборнике документов «Битва за Тулу» Тульского книжного издательства, где опубликованы материалы, посвящённые тульской обороне, в том числе статья первого секретаря Тульского обкома партии, председателя городского комитета обороны В. Г. Жаворонкова, фамилия Ермакова бегло упоминается лишь в тех материалах, которые невозможно было редактировать: корреспонденции центральных газет, фрагменты мемуаров генерала П. А. Белова «За нами Москва». Или такое. В «Кратком научно-популярном очерке», «Великая Отечественная война» (М., Политиздат,1970) под редакцией члена-корреспондента Академии наук СССР генерал-лейтенанта П. А. Жилина на странице 100 вместо Ермакова фигурирует Болдин… Вопреки архивным данным!

 А всё дело, видимо, в том поспешном отстранении Ермакова от должности и судимости, которая была снята затем «За отсутствием состава преступления», да в несложившихся личных отношениях командующего с первым секретарём обкома партии Жаворонковым.

 А генерал Ермаков, между прочим, кавалер трёх (!) боевых орденов Ленина, двух – Красного Знамени и ордена Кутузова 2-й степени. Его боевой послужный список, прерванный было несправедливым отстранением, продолжился в последующие годы. Так, в 1943-м году 60-й корпус 4-й Ударной армии Калининского фронта под его командованием с успехом участвует в Невельской и Городокской наступательных операциях.

 В 1944-м году генерал-лейтенант Ермаков командует 23-м гвардейским стрелковым корпусом. Соединения его корпуса участвуют в Белорусской, Витебско-Оршанской, Полоцкой, Шяуляйской, Прибалтийской, Рижской и Мемельской наступательных операциях.

 Последние годы жизни А. Н. Ермаков был военным советником командующего Восточно-китайским военным округом Народно-освободительной армии Китая.

 И ещё.

 В одной из бесед с Г. К. Жуковым Константин Симонов спросил маршала: «Как вы оцениваете бои под Тулой?». На что маршал ответил: «В районе Тулы наши войска дрались с большим ожесточением. Гудериан опытный вояка. Армия его доказала в боях и свою силу, и свою опытность. Но надо сказать, что в боях с этим сильным коварным врагом наши войска, действовавшие в районе Тулы, и рабочие полки, и отряды, которые были там сформированы, всё-таки сумели отстоять Тулу. Несмотря на то, что Тула была, по существу, окружена и дралась в невероятно тяжёлых условиях, туляки вместе с армией сумели удержать и не сдать город».

 Правда, далее, на наш взгляд, в словах маршала, где он связывает особо выдающиеся действия наших войск в те критические для обороны дни с именами командира 1-го кавкорпуса генерал-майора Павла Алексеевича Белова и командира 112-й танковой дивизии полковника Андрея Лаврентьевича Гетмана, явная переоценка их роли в обороне Тулы. Это видно уже из того, что на вопрос писателя: «Не смогли бы вы привести примеры наибольшего напряжения в период оборонительных боёв под Москвой?», Жуков отвечает:

 – Напряжение было больше, когда немцы начали наступать пятнадцатого и шестнадцатого ноября, когда они на флангах нашей обороны создали очень крупное превосходство в силах, особенно в танках… Вся забота тогда была – остановить противника, измотать его и нанести контрудары, с тем, чтобы отбросить вклинившиеся на флангах группировки…

 Обратите внимание: «Пятнадцатого и шестнадцатого ноября»! «На флангах нашей обороны»! То есть, в самый разгар битвы под Тулой, которая оказалась на левом фланге «жуковского» Западного фронта. Кстати, как уже сказано, в состав Западного фронта 50-я армия вошла за несколько дней до названной Жуковым даты «наибольшего напряжения».

 А на чьи плечи легла тогда под Тулой забота «остановить противника, измотать и нанести контрудары»? Прежде всего, командующего 50-й армией генерал-майора А. Н. Ермакова, командиров его поредевших дивизий: Алексея Дмитриевича Терешкова (413 сд), Якова Степановича Фоканова (154 сд), Михаила Александровича Сиязова (258 сд), Кузьму Петровича Трубникова (217 сд), Михаила Дмитриевича Борисова (31 кд), Василия Даниловича Хохлова (260 сд), Ивана Фёдоровича Серёгина (299 сд), других военачальников.

 Что же касается успешных действий Белова и Гетмана, то они были направлены на помощь Туле тогда, когда противник был уже достаточно измотан, и при нажиме с участием их соединений (по личному составу и вооружению – целая армия!), побежал… Правда, случилось это не в середине, а в конце ноября – начале декабря сорок первого года. Возможно, момент перехода от обороны к наступлению фронта особенно крепко врезался в память маршала. А запомнить имена этих генералов помогло, видимо, и то, что в дни Победы и Белов, и Гетман оказались в ближайшем окружении Георгия Константиновича…

 

 Своё победное шествие 413-я стрелковая дивизия завершала в составе 46-го стрелкового корпуса 65-й армии 2-го Белорусского фронта. 3 мая 1945 года её полки вышли на побережье Балтийского моря восточнее города Росток. Здесь её бойцы и командиры радостно салютовали долгожданной Победе!

 За освобождение от немецких захватчиков города Бреста приказом Верховного Главнокомандующего Советского Союза от 28 июля 1944 года 413-я стрелковая дивизия получила наименование «Брестской».

 За образцовое выполнение заданий командования Указами Президиума Верховного Совета Союза ССР дивизия награждена орденом «Красное Знамя» и орденом Суворова второй степени. Первый командир 413-й стрелковой дивизии сибиряков Алексей Дмитриевич Терешков закончит войну в звании генерал-лейтенанта и командира стрелкового корпуса, который в составе 1-го Белорусского фронта первым вступит на территорию Германии. 6 апреля 1945 года Указом Президиума Верховного Совета СССР ему присвоено звание Героя Советского Союза. Среди четырёх его боевых орденов Красного Знамени один станет «тульским». Не пройдёт мимо него и война с Японией… Любопытен такой факт в биографии генерала Терешкова. Военная судьба распорядилась так, что он оказался в начале войны с Германией в составе «жуковского» Западного фронта и заканчивал её в составе другого, но тоже «жуковского» 1-го Белорусского фронта. А до того пути Терешкова и Жукова пересеклись на Халхин-Голе… Умер Алексей Дмитриевич в 1960 году в городе Горьком (ныне Нижний Новгород).

 

 О военной судьбе земляков-однополчан отца. Иннокентий Иванович Абаскалов провоюет ещё полтора года, будет дважды ранен, вернётся на родину. И однажды придёт к вдове Ивана Чурилова… свататься. Казалось бы, ей, с тремя детьми, в голодные военные и послевоенные годы и бог велел опереться на мужские руки. Однако Физа откажет Кеше и в этот раз, оставшись верной любви Ивана до самой смерти… У Александра Фёдоровича Кудрявцева (комсорга Саши 350-го медсанбата) военная судьба сложится иначе. Он на время, как и Иван Чурилов, будет переведён в строевую часть – лыжный батальон. Затем – снова сядет за руль «санитарки» и доедет на ней до Дня Победы. Вернётся домой в Барабинск и Алексей Иванович Лысак, тот самый, кто вместе с моим отцом был из медсанбата переведён в 1320-й стрелковый полк. Забегая вперёд, скажу, что после знакомства с Александром Фёдоровичем, я несколько раз был у него в гостях. У Александра Фёдоровича большая дружная семья хлеборобов. А живёт он на самом берегу озера Чаны, огромного, как море… Вместе с ним мы побывали в Барабинске у Алексея Ивановича Лысака, с которым они встречаются в районном Совете ветеранов войны и труда и, конечно, вспоминают минувшее… 

 

Поиски

 Видимо, у каждого с годами приходит особый, ни на что не похожий, возраст любви, той любви, о которой очень точно сказал Пушкин: «Два чувства дивно близки нам – В них обретает сердце пищу: «Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам».

 С годами мне невыносимо и беспощадно захотелось узнать военную судьбу отца, отца, которого я, по правде говоря, не помню: так, отдельные проблески воспоминаний. Да и что я могу помнить? Мне едва исполнилось три года, когда отец ушёл на фронт. Ушёл, чтобы не вернуться.  И вот я решил узнать о нём: в каких краях воевал, как погиб, где похоронен… Но как? Всё наше «семейное имущество», после того, как в начале войны погиб отец, а по её окончании ушла из жизни мать, и мы, трое детей – два брата и сестра – оказались в детском доме, рассыпалось. Слава богу, в тот момент ещё жива была бабушка – мать нашей матери. Она и сохранила кой-какие семейные реликвии, прежде всего, фотографии: отца, матери, деда (мужа бабушки), наши детские, да одно-два коротеньких письма девятнадцатилетнего дяди Шуры, тоже погибшего на войне. И всё-таки я стал искать. Толчок к этому дал маленький, пожелтевший от времени бумажный листок – извещение о смерти отца, случайно (а, может, нет?!) найденный «за тридевять земель» в пенсионном деле бабушки в селе Зональное (райцентр Алтайского края), куда это дело попало в момент её проживания в этом районе. А ещё – открытие мемориала погибшим землякам Чановского района, сооружённого в рабочем посёлке Чаны к сорокалетию Победы, то есть, в 1985 году, на открытии которого удалось побывать. На его стелу нанесено и имя моего отца. В извещении на имя матери сообщалось: «Ваш муж Иван Тихонович, красноармеец, уроженец Н.С.О., ст. Чаны в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 15/12–41г. Похоронен под деревней Кожухово Тульской области». И подпись: «Чановский рай. воен. комиссар, политрук Белов». 

 Как отец туда попал, в какой части воевал, какая у него была военная специальность, при каких обстоятельствах погиб – ни слова! А мне хотелось знать всё! И я стал искать… Перечитывал тома истории Великой Отечественной войны, мемуары её участников, искал живых свидетелей Московской битвы. Выяснив, что деревня Кожухово находится на территории Плавского района Тульской области, взял отпуск и вместе с супругой и дочерью-школьницей поехал туда. В райцентре, старинном городке Плавске нам старались помочь, чем могли. Горячее участие в наших поисках принял местный краевед, участник Великой Отечественной войны Алексей Кузьмич Степанов. А редактор районной газеты «Путь к коммунизму», поэт-фронтовик Николай Павлович Акулиничев напечатал заметку о цели нашего приезда. Позднее я узнал, что на стелу городского мемориала, посвящённого памяти погибших в Великую Отечественную войну, занесено имя моего отца, о чём уважительно сообщила администрация комбината коммунальных предприятий Плавского района. Однако по ходу разысканий оказалось, что на дату гибели отца Плавский район ещё не был освобождён от немцев, а, значит, и здешняя деревня Кожухово «не та деревня»! Это стали подтверждать в своих письмах жители Щёкинского района после моего обращения за помощью в Тульскую областную газету «Коммунар». С одним из щёкинских краеведов Виктором Николаевичем Николаевым завязалась интенсивная переписка. Казалось, поиск зашёл в тупик. И вдруг я вспомнил рассказ бабушки о том, что односельчанин и однополчанин отца «Кеша Абаскалов» будто бы был свидетелем его гибели. И я загорелся надеждой встретить живого свидетеля последних отцовских военных дней. Я поехал в село Красноселье Чановского района, Новосибирской области, туда, где наша семья жила до войны, и откуда, как я полагал, отец ушёл на фронт. И опоздал… Иннокентий Иванович Абаскалов умер за несколько лет до моего приезда. Его жена (уже вторая) встретила меня насторожённо, даже не пригласила в дом. Вынесла какую-то справку о ранении мужа – всё, мол, что от него осталось, и на этом мы распрощались. Но, видимо, провидение вело меня к цели. Года через полтора-два задумал осуществить давнюю мечту: побывать на родине отца в селе Венгерово той же Новосибирской области, встретиться там с моим вторым дедом, то есть, его отцом, с которым никогда не виделись. А попутно поклониться могиле матери в Чанах и ещё раз заглянуть в Красноселье – родину моего раннего детства. И – о, счастье! – видимо, присутствие моей самой близкой тётушки Шуры, младшей сестры матери, вызвало доверие вдовы Иннокентия Абаскалова, с которой я решил вновь встретиться. В этот раз она не только пригласила в дом, но и разложила перед нами и документы, и награды мужа-фронтовика. И самое главное – его военный билет! Так я узнал номер отцовской дивизии – отправную точку дальнейшего поиска. И стал выяснять всё, что связано с этой дивизией. Прежде всего оказалось, что эта 413-я дивизия входила в состав 50-й, а не 10-й армии, освобождавшей Плавский район в декабре сорок первого года, и, значит, действительно та, «плавская» деревня Кожухово не имеет отношения к месту захоронения отца. А вот в Щёкинском районе есть деревня с похожим названием – Малая Кожуховка. И как раз за неё в середине декабря дивизия отца вела бой. Это подтверждали все что-либо знавшие об этом местные жители. Но хотелось и документальных подтверждений. С помощью Юргинского районного комитета партии и Кемеровского отделения Союза журналистов СССР (в те годы я работал в газете) добился права продолжить свои поиски в Центральном архиве Министерства обороны. Взяв отпуск без содержания, уехал в Подольск, и две недели читал, делал выписки из архивных дел 413-й стрелковой дивизии. Да, чуть ранее на мою просьбу – откликнуться – опубликованную в газете «Советская Сибирь» (Новосибирск), к большой моей радости получил письмо от однополчанина отца из села Белово Барабинского района Новосибирской области Александра Фёдоровича Кудрявцева, бывшего шофёра 350-го медсанбата 413-й дивизии. Так я узнал часть, в которую отец был определён при формировании соединения на Дальнем Востоке. То есть, после мобилизации путь отца пролёг первоначально не на запад, а на восток! Однако в момент гибели отец, по словам Александра Фёдоровича, находился уже в другой, строевой части – какой, он не помнил. Итак, после нескольких лет поисков я уже знал дату смерти отца, название его фронта (вначале Брянский, затем Западный), номера армии и дивизии, первоначальную часть (Отдельный медико-санитарный батальон), где отец служил шофёром санитарной машины. Оставалось узнать: в какую строевую часть он был переведён перед гибелью и где его могила. Работая в архиве, я узнал много интересного о славных делах дивизии отца. К сожалению, о 350-м медсанбате в найденных документах говорилось очень скупо. Но… провидение меня вело! Уже подходил к концу срок моей работы в архиве. Уже я отчаялся найти желаемое. Как вдруг, знакомясь с документами одного из стрелковых полков – 1320-го – читаю приказ его командира о зачислении группы бойцов медсанбата, переведённых в этот полк. Читаю и среди десятков фамилий нахожу… фамилию моего отца! 

 

Бессмертный полк

 

 А затем вновь была работа, уже «домашняя»: анализ вновь найденных архивных документов, переписка с моими добровольными помощниками. Из города Щёкина – с Аркадием Андреевичем Кузнецовым и Виктором Николаевичем Николаевым, с которым мы даже встретились и который показал мне достопримечательности своей малой родины, о чём можно было бы написать отдельно. Из города Советска (бывший посёлок Болохово) с Лидией Васильевной Никитиной. Из села Ломинцево с Виктором Михайловичем Бондаревым. И документы, и, как сказано выше, воспоминания местных жителей, говорили об одном: на дату середины декабря сорок первого года под деревней Малая Кожуховка (кстати, именно так, в извещении о смерти отца явная неточность названия населённого пункта) произошёл сильный ночной бой с участием атакующих частей дивизии сибиряков, нацеленных на ближайшее большое село Ломинцево и далее на Щёкино и Ясную Поляну. Я уже много узнал о дивизии отца. Я нашёл ту деревню, под которой прогремел его последний бой. Но хотелось найти могилу, тот бугорок тульской земли, где он спит вечным сном, и которому хотелось поклониться. Правда, воинская могила вблизи Малой Кожуховки есть. Это братская могила на краю старинного села Ломинцево, где покоятся останки бойцов и командиров, имена которых никто не знает. Местные жители вспоминают, что разведгруппа Красной Армии попала под сильный артиллерийско-миномётный огонь немцев и около двух десятков из них погибло. Из письма Аркадия Андреевича Кузнецова, которому тогда было 13 лет: «Бой был жестокий… За деревню Кожуховку. Всех погибших я видел своими глазами, они лежали в радиусе 50 – 100 метров. Многие остались в памяти, в какой позе они лежали…» По каким-то причинам погибшие сразу не были захоронены. А весной возвращавшиеся в сожжённую деревню жители обнаружили их тела в одном из погребов. Зима сорок первого-сорок второго года выдалась снежной, и, когда снег растаял, тела погибших оказались в воде. Некоторые из них были почему-то полураздеты. Решением местных властей тела найденных погибших бойцов, а также захороненных в окрестностях, перевезли на кладбище села Ломинцева. Из письма Лидии Васильевны Никитиной: «Хоронили их все жители нашего села и ближайших деревень, плачь женщин раздавался, наверно, за километры, ведь у всех кто-то да был на войне…». В 1956-м году, наверно, в связи с десятилетием освобождения области от немецко-фашистских оккупантов, захоронение воинов было перенесено в другое место, и над братской могилой установлен памятник: статуя солдата с автоматом. Тогда же на постаменте появилась медная пластинка с надписью: «Здесь захоронены останки воинов Советской армии, погибшие в боях с немецко-фашистскими захватчиками в декабре 1941 года на территории Ломинцевского сельсовета Щёкинского района, Тульской области. Один офицер и 25 человек сержантского и рядового состава, фамилии которых не установлены…» Ещё там было сказано, что братская могила сооружена в августе 1956 года трестом «Щёкинуголь». В 1972 году эта пластинка почему-то была перенесена на тыльную сторону памятника, а на лицевой появилась другая, которая утверждает, что в могиле «похоронены бойцы и командиры 31-й кавалерийской дивизии». Надпись эта, как я выяснил, основана не на документах, а на «легенде» Тульского облвоенкомата. Почему – военком ответить не смог. Предполагаю: «легенда» сотворена по инициативе ветеранов 31-й кавдивизии, в те, декабрьские дни сорок первого бывшей соседом 413-й стрелковой. Соседом дивизии отца в те дни, судя по документам, был и 156-й полк НКВД, входивший в оперативное подчинение 413-й. …Так считать мне или не считать эту братскую могилу могилой моего отца, шофёра 350-го медсанбата, а затем бойца 1320-го стрелкового полка той же дивизии? Все, добытые мною сведения за годы поиска сводятся к одному: да, считать! Здесь вместе с ним покоятся бойцы его и других полков, которых в День Памяти и День Победы приходят почтить мои соотечественники – жители тульских деревень. Все они – рядовые и командиры – воины того Бессмертного полка, который будет жить среди нас до тех пор, пока его хранит от забвения наша благодарная Память. И становится грустно, когда эту память пытаются сломать, осквернить. После того, как в газете «Советская Россия» был опубликован мой очерк «Письмо к отцу», я получил ещё одно письмо от Виктора Михайловича Бондарева из Ломинцева. В нём он с негодованием сообщал: медная табличка на памятнике братской воинской могилы сорвана неизвестным негодяем. «Вероятно, она пошла в металлолом», – с горечью заключает он. И я вспомнил рассказ в присланном мне письме его землячки Лидии Васильевны Никитиной о пойманном в их селе старосте, когда из села прогнали немцев. У этого фашистского холуя нашли список односельчан, подлежащих передачи в руки карателей. Так вот, тот нынешний сукин сын, осквернивший памятник нашим погибшим воинам, сродни тому старосте – прихвостню фашистов. И причины проявленной подлости – одна к одному. Первая проявилась благодаря временно установленному фашистскому режиму. Вторая – благодаря нынешнему антинародному и – тоже! – антисоветскому. Как ни грустно сознавать, честь, верность Родине и подлость, предательство живут рядом. И проявляются в соответствующий им день и час. Тульский партизан, шестнадцатилетний мальчишка Шура Чекалин из Лихвина взошёл на эшафот, не покорившись врагу. А его соотечественник, произведённый оккупантами в сельские старосты, стал ревностно служить гитлеровцам. Патриот-коммунист Армен Бениаминов, не страшась репрессий нынешнего российского режима, в день годовщины Великого Октября сорвал над Госдумой трёхцветный «власовский» флаг и вместо него водрузил советский – красный, с серпом и молотом. А негодяй-мародёр надругался над народной святыней – памятником воинам, отдавшим жизнь за Родину и, может быть, спасших его подленькое существование. Иногда услышишь (прочтёшь) сокрушённо-негодующее ещё живущих с нами рядом фронтовиков: «За что воевали?!» И в самом деле… Кучка негодяев-антисоветчиков ничуть не лучше того, кто сорвал табличку с памятника, те, кто со всех трибун клялись в верности Ленину и Сталину, придя к власти, стали методично разрушать всё, на что потрачено столько сил и времени нескольких поколений, во имя чего принесено столько жертв, перенесено столько страданий! Случись чудо! Услышь их, поседевших ветеранов, доживших до этих окаянных дней, товарищи по оружию, восстань из праха во всём своём боевом величии самые храбрые, принесшие жизни на алтарь Победы, жрецам нынешнего режима мало бы не показалось…

 В громе и сиянии победных залпов сорок пятого года мне видятся отблески орудийных вспышек сорок первого, слышатся команды охрипших голосов командиров батарей и отчаянное «Ура!» поднявшихся, может, в свою последнюю смертельную атаку бойцов сибирских полков. Минуло столько лет с той снежной морозной осени и начала зимы сорок первого года, когда мои земляки, воины бессмертной 413-й стрелковой, встали на пути врага. И в этой схватке не на жизнь, а на смерть тысячи бойцов и командиров сложили головы. 

 Словно сквозь пелену тумана проступают друг за другом родные русские лица – одухотворённые величием подвига, ещё не искажённые болью последнего боя. Лица командиров и бойцов живущего в нашей памяти Бессмертного полка. И вместе с ними сквозь пелену туманной дымки проступают их имена. Много имён! И все они достойны быть названы: Подполковник Корнеев – командир 1322 стрелкового полка. Комиссар Киселёв – комиссар 1322 стрелкового полка. Капитан Тищенко – командир 1324 стрелкового полка. Капитан Смолюховский – начальник штаба 1324 стрелкового полка. Капитан Костюк – командир 2-го батальона 1324 стрелкового полка. Майор Ключников – командир 1320 стрелкового полка. Младший лейтенант Постовой – командир артиллерийского взвода. Политрук Коровин – комиссар батареи. Сержант Бережной – командир орудия. Младший лейтенант Витковский – командир истребительно-диверсионной группы штаба 413-й стрелковой дивизии.

 Котелин Михаил Степанович, 1909 г.р., убит Х1-41г.

 Михайлов Андрей Кузьмич, 1906 г.р., убит Х1-41г.

 Усольцев Михаил Александрович, 1908 г.р. (данных о дате, месте гибели и захоронения нет).

 Савченко Андрей Петрович, 1912 г.р., 10.Х1.41г., пропал без вести.

 Подолянченко Сергей Антонович, 1909 г.р., убит Х-41г.

 Зеленков Виктор Иванович, 1921 г.р., пропал без вести.

 Петров Алексей Степанович, 1908 г.р., пропал без вести.

 Варченко Василий Денисович, 1909 г.р., пропал без вести.

 Шепчук Пётр Владимирович, 1918 г.р., пропал без вести.

 Васильев Иван Ефимович, 1910 г.р., пропал без вести Х1-41г.

 Васильев Андрей Петрович, 1907 г.р., пропал без вести Х1-41г. 

 ………………………………………………………………………………………………………… В глубокой скорби голову склонив, стою над безымянною могилой… О, русская земля, обереги покой сынов своих, уснувших после битвы. Их вечный сон да не нарушит голос незваных недругов. Да будет им отныне и на века наградой тишина лесов твоих, лугов твоих и пашен. И вечная потомков благодарность. Да множатся их славные дела! Да обойдёт их труд дурная слава! А добрая не будет знать границ. Они передадут из уст в уста былинную трагическую повесть о том, как в битве за святую Русь сражались воины земли Сибирской, пришедшие за тридевять земель в край пращуров в тот страшный день и час. И в схватке с ворогом, не на живот, а насмерть, не выдали захватчикам Москвы. В глубокой скорби голову склонив, стою над безымянною могилой

 

 г. Юрга