Звёзды, шары и молнии

Рейтинг:   / 3

Подробности

Категория: Проза

Автор: Лавряшина Юлия Александровна

Просмотров: 6972

2007 год, Выпуск № 2

* * *

Игорь Андреевич, конечно, заметил девочку из пятой палаты, что встретилась ему в коридоре, даже кивнул машинально, уловив ее вопросительную, жалобную какую-то улыбку, но это лишь мгновенно скользнуло по краю сознания, не отложившись, потому что весь он в тот момент был заполнен зубовным скрежетом - главным звуком бессилия.

«Чертова клятва Гиппократа! - чуть не стонал он, сжимая кулаки в заметно оттянутых карманах халата. - Зачем я давал ее? Чтобы ставить на ноги таких вот ублюдков?! За что это?»

Ни к одному из своих больных Костальский за двадцать лет не испытывал даже подобия той ненависти, что сейчас клокотала и в сердце, и в горле, и даже пальцы крючило от нее, как при подагре. Этот Босяков, полчаса назад доставленный в травму... Игорь Андреевич узнал его сразу, оцепенел от такого удара наотмашь, еще не прочитав запоминающуюся фамилию на только что заведенной карте, хоть Босяков здорово изменился за эти годы. Но лицо смерти разве забудешь, если увидел? И, забыв о присутствии медсестры, Костальский сгорбился от тяжести, обрушившейся на него несправедливости: «За что мне такое? Лечить этого урода, убившего мою дочь?!»

Ему не нужно было напоминать, что Босяков отсидел сколько присудили, а значит, как бы искупил свою вину. Игорь Андреевич и сам это знал. Но и того, что восьмилетней девочки со светлым взглядом-улыбкой и зеленоватыми русалочьими волосами больше нет на свете, никогда не будет, и через двенадцать лет забыть невозможно.

Конечно, он не думал об этом неотступно все эти годы, иногда подолгу не вспоминал о Ляльке, замордованный потоком операций и тихими войнами с бывшей женой, которая не могла простить ему ни того, что была женой, ни нового (хотя уже не такого и нового!) статуса «бывшей». Но боль оставалась внутри ледяной крупинкой, которая - стоит лишь тронуть - способна затопить тоской всю душу. Это случалось время от времени, и тогда Игорь Андреевич прятался ото всех, как подстреленный волк, и беззвучно выл, до того напрягая горло, что жилы вздувались, как у Высоцкого. Если бы лопнули, он испытал бы одно только облегчение...

Бросив медицинскую карту на тумбочку, Костальский вслепую вышел из палаты, не услышав удивленного оклика медсестры:

- Игорь Андреевич, его готовить к операции?

«Зарезать его? - кольнуло в виске. - Ну и сяду, и черт с ним! Зато эта сволочь больше никого не тронет! Лялька отомщена будет... Девочка моя маленькая...»

Свернув в ортопедию, он едва не натолкнулся на Шувалову, кажется, впервые поднявшуюся на ноги, прошел мимо, едва кивнув и, конечно, не улыбнувшись, потом оглянулся: «Надо же было...» И тут же забыл, о чем пожалел, внезапно поняв, что его дочь была бы сейчас ровесницей этой девочки, наказанной той же высшей несправедливостью. Даже чуть старше, если он не ошибается с годом рождения... Дины? Или как ее там? То, что имя вдруг вылетело из головы, добавилось еще одной досадной мелочью, ведь Костальский славился и тем, что всех своих больных узнавал даже через несколько лет. Как же его выбило все это...

Быстро миновав дверь в ординаторскую, где невозможно было укрыться, Игорь Андреевич вышел на лестничную площадку и достал сигареты. Успокоиться? Еще раз отрешиться от своего прошлого, от себя самого, носившего на сгибе руки свою Ляльку, вдыхавшего запах ее лепестковой щеки, длинных прямых волос, щекотавших его плечо? Сделать вид, что этого не было, что Босяков ничего не отобрал у него, не растоптал, глумливо похохатывая? Или все же решиться на месть? Воздать по заслугам... Нет, по заслугам - это не просто вонзить скальпель в это мертвое при жизни сердце, а своими руками раскромсать этого урода на куски!

Костальский затянулся со страстью, но никотин не подействовал, злость кипела в нем с прежней силой, даже в ушах зазвенело. Давление, что ли?

- Ты чего здесь?

Он слегка вздрогнул, но не обернулся, узнав голос. Жизнерадостный голос женщины, которая с одинаковой энергией принимала роды и занималась с ним любовью, когда у них совпадали ночные дежурства. Только бы ей не пришло в голову обрадоваться этому нечаянному уединению, этой возможности...

Щелкнув зажигалкой, Надя, Надежда Владимировна, встала рядом, свободно касаясь его бедром. Коротко глянула сбоку:

- Кого зарезал?

- Пока никого. Но собираюсь, - честно признался Костальский. - Вернее, подумываю.

Она не особенно удивилась:

- Мне тоже иногда до смерти хочется. Когда шлюха какая-нибудь притащится рожать, а у самой все вены аж черные от уколов. Так и тянет ей матку вырвать, чтоб больше никому жизнь не калечила!

- И многим вырвала?

- Да пока никому. В том-то и трагедия. Мы с тобой призваны исключительно спасать, а не карать. Как бы ни тошнило от этого...

Игорь припомнил:

- Ни разу не тошнило. Даже отдаленно ничего такого не было. Сегодня впервые.

- И кто ж так допек?

- Он. Понимаешь?

На самом деле, трудно было рассчитывать, что она сразу поймет, о ком речь, ведь Костальский рассказал ей о смерти дочери лишь однажды, но Надины чуть выпуклые карие глаза внезапно расширились еще больше:

- Тот самый? О господи... А ты не ошибся? Лет-то ведь немерено прошло...

Игорь только покачал головой. Но ей и не требовалось, чтобы он называл фамилию и бил себя в грудь. Она знала, что в таких делах не ошибаются.

- И тебе его резать надо? Даже не думай! Позвони Владику, пусть приедет, сделает. Не берись сам, как брата прошу! Хочешь, я ему позвоню?

- Не надо, я справлюсь, - ему не хотелось, чтобы Надя прочувствовала всю глубину охватившей его слабости. Ведь обычно он демонстрировал ей силу...

Она приподняла спрятанные под халатом округлые, мягкие плечи, которые так сладко было целовать. Правда, сейчас этого не хотелось.

- Тебе виднее. Только обязательно позвони...

Как-то порывисто затянувшись, хотя обычно делала это красиво, Надя заговорила так оживленно, что Костальскому захотелось зажать ей рот:

- А к нам в гинекологию только что бомжиху привезли с маточным кровотечением... Сверху вся плесенью покрылась, девки мои еле отмыли ее. А там все чистенько, представляешь? Еще год назад была нормальной бабой, жила себе где-то в Клину, что ли. Москвич ее сюда привез, уговорил там квартиру продать, а здесь ее свекровь не прописала, и документы каким-то образом пропали, не говоря уж о деньгах. И баба сломалась, понимаешь? Даже не пыталась бороться с ними, отстаивать свое. Оказалась на улице и враз опустилась. Но никакой заразы не подцепила, вот что поразительно!

Погасив сигарету, Игорь Андреевич бросил окурок в коробку, стоявшую в углу:

- Не стоит меня отвлекать. Хотя рассказ крайне поучительный! Благодарю.

Надежда крикнула ему в спину:

- Не смей даже думать об этом! Натворишь бед, кто вместо тебя народ спасать будет? Не будь эгоистом. Ты же хирург - один на миллион!

- Но ее я не спас, - ответил он через плечо. - На черта тогда весь мой паскудный талант?!

В ординаторской всегда сумрачно - единственное окно выходит на северную сторону, солнце сюда не заглядывает, а зимой батарея еле теплится, поэтому чайник кипятят каждые полчаса. Некоторые доктора до сих пор возмущаются: «Чем думали, когда сюда нас определяли? И так без сил притащишься после операции, а тут еще, как в могиле...» Может, от этого и разговоры все не радостные - о деньгах и паскудстве некоторых больных. Игорь Андреевич прислушался: нет, сейчас вроде о другом, но тоже...

- Забежала вчера к маме, а у нее ветеринар сидит. Кошка ее за ушами чесать стала, она объявление на каком-то столбе сорвала. И этот коновал - соответствующий! Самого только со столба сняли... Халат такой, будто им пол помыли и на ржавой батарее высушили. В руках колотун еще, наверное, с майских праздников... Как таким только лицензию дают? И сидит, мерзавец, байки ей травит про всяких котов кастрированных. А мамочка моя бедная только головой кивает...

«Что это? - поверхностно удивился Игорь Андреевич. - Всем больным косточки перемыли, на своих переключились? Впрочем, почему бы и нет...»

- Как Владику позвонить? - спросил он, не заметив, что перебил Оксану Витальевну, и без того вечно обиженную на жизнь, даже рот сложился горькой подковкой.

Когда-то Игорь Андреевич тоже пополнил ее копилку обид: уклонился от намеков на сближение ради Надежды Курановой. Но рассказывать об этом Оксане не с руки, зато теперь появится возможность при каждом удобном случае упомянуть, что Костальский - хам, воспитан не лучше сапожника, целой династии за ним нет, это сразу видно. Такое он уже слышал и о Владиславе, и о других докторах. Что ж, пришел его черед. Невелика беда. Никто из них вообще не знает, что такое - беда.

Оксана Витальевна сердито стрельнула узкими, восточного рисунка глазами - обожгла черным:

- Список под стеклом. Вы, между прочим, его сами туда и положили, Игорь Андреевич.

- Действительно, - опомнился он. - Извините. Склероз в действии.

Она присмотрелась повнимательнее:

- Кофейку не желаете? Что-то вы, Игорь Андреевич, неважно выглядите.

- Спасибо на добром слове. Кофе не надо.

Сняв трубку, Костальский на секунду затосковал: «Как же я буду объясняться при них? И сотовый как назло разрядился... Надо было позвонить с Надиного. Так ведь номер не помнил! Или - плевать на всех? Так и сказать во весь голос: до того, мол, хочется убить человека, что руки трясутся, как у того ветеринара... Чтобы Владик примчался в свой выходной, надо сказать открытым текстом, что я не могу оперировать человека, изнасиловавшего и убившего мою маленькую дочь. Ляльку мою... Все разорвал, изуродовал, измучил...»

Не обращая внимания на гудки, призывно несущиеся следом из брошенной на стол трубки, Игорь Андреевич быстро вышел из ординаторской, сбежал по лестнице к служебному выходу и вырвался в сад, окружавший их старую больницу. В позапрошлом веке посадили эти дубы... Полтора столетия боли впитали их корни. Капли утреннего дождя сорвались с дерева и оросили его лицо прежде, чем Костальский позволил слезам вырваться наружу. Хрипло застонав, Игорь Андреевич схватился рукой за ствол и скорчился, придавленный тяжестью ноши, кем-то опрометчиво названной святым долгом.

- Будь ты проклят... Будь проклят...

Скамья тоже оказалась мокрой, но он заметил это не сразу, потом пришлось сушить халат. Сжав руками голову, Игорь Андреевич плакал беззвучно и долго, с каждой минутой ощущая все явственнее, что время не вылечило его, не способно вылечить. С женой они расстались через два дня после похорон своей единственной дочери, одновременно осознав, что видеть друг друга - мука, которой не вынести. А всю жизнь прятаться по разным комнатам...

Квартиру даже не делили: Игорь Андреевич ушел на съемную, остатками чувств пожалев Галю. Еще и это пережить - кому под силу? Так он с тех пор и жил по чужим углам, оставив жене и Лялькины альбомы с наклейками, и шкатулку со значками, и конвертики с первыми прядками, и разноцветные школьные тетрадки, и белые носочки, и туфельки со сбитыми носками...

Ему отчетливо увиделась сквозь время солнечная - обои и те желтенькие - детская, куда он непременно заглядывал перед работой, даже если Лялька еще спала, младенчески раскинувшись в своей розовой фланелевой пижамке, раскрасневшись почти картинно. С нее и вправду можно было писать принцессу подводного царства - легкие волосы на свету отливали зеленью. А пахли цветущей яблоней...

Зная, что не разбудит, Игорь Андреевич на цыпочках подходил к ее кроватке и целовал воздух: «Спи, моя радость... Единственная моя...» Узкие ступни ее с ровненькими пальчиками с каждым годом вытягивались, коленки становились все мягче, коротенькие волоски на голени золотились, притягивая его ладонь... Погладить позволял себе - над, по воздуху, чтобы не разбудить, не испугать. Хотя мог и прикрикнуть, если (редко-редко!) начинала упрямиться, капризничать. Теперь, когда вспоминал это, бросало в жар: как он мог? Зачем срывал на девочке свою родительскую беспомощность? Кто вырос, не показывая характер? Вырос... Она так и не выросла.

Ему часто виделся некий абстрактный первый бал, куда он однажды повезет Ляльку в шикарном лимузине, уж на аренду сможет заработать. И она вся в капроне и кружевах, легка, полувоздушна... Его тихая, застенчивая девочка, готовая просидеть с книжкой все лето. Она ведь и в тот день пошла в библиотеку...

Кажется, он вздрогнул, выдал себя, когда больная из второй палаты Лилита Винтерголлер сказала, что заведует детской библиотекой. Игорь Андреевич тут же взял себя в руки: «Она-то при чем? Это же в другом конце Москвы...» Но душу саднило весь день. Теперь же этот штрих и вовсе кажется предвестником появления Босякова... Хотя Лилита, конечно, ни при чем, нельзя позволить черной тени упасть на нее. Она - светлая женщина, поразительная: ни жалоб, ни нытья, ни цепляний за его халат, хотя от нее-то как раз стерпел бы с удовольствием...

Одна из медсестер про Лилиту сказала на своем жаргоне: «Натерпелась, как Гагарин!» Костальский тогда, помнится, подумал про себя: «Да больше, больше... Что там - один полет на сорок минут? Вот сорок лет муки - это да...» Кого этой женщине обвинять в своей растянувшейся на года боли? Кому мстить?

Игорь Андреевич тяжело поднялся, цепляясь за тот же клен, что так доверчиво поделился своими слезами. Больного нужно готовить к операции... И так уже прошли все допустимые сроки.