Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Звёзды, шары и молнии

Рейтинг:   / 3
ПлохоОтлично 

Содержание материала

 

* * *

«Не была бы бездарностью, написала бы о ней поэму, времени-то навалом... Если б умела не просто рифмовать для всяких библиотечных мероприятий, а по-настоящему слагать из слов музыку. Воспела бы каждую ее черточку, каждый тонкий волосок, ускользающие улыбки, безотчетные касания пальчиков, двигающихся до тех пор, пока она не уснет. Когда были вместе, она упиралась в мой бок ножками, - так противилась сну, только он всегда сильнее, этот старый бог Морфей. Зову его каждую ночь, чтобы поскорее отправиться в странствие сквозь расстояние и время, найти, прижать мою детоньку... Не смогла приехать ко мне, солнышко мое, горлышко заболело, и мамы нет рядом, чтобы пожалеть...»

Ночные слезы - дозволены, их никто не видит. Лилита не отирает их, что толку? Когда все выплеснется, рука легко нащупает в темноте салфетку, которые всегда наготове - на тумбочке. Она уже обустроила тут свой быт до мелочей, чтобы никому не докучать просьбами: подай, принеси... Все равно приходится, но хотя бы пореже. Люди лучше относятся к тем, кому не надо помогать. И к тем, кто не ноет, это она давно усвоила, и обо всех своих больничных мучениях вслух отзывается, посмеиваясь: «А, ерунда!» Многим кажется, что ерунда и есть...

Впрочем, Лиля говорила бы так, даже чувствуя недоверие, потому что ей самой легче держать на засове ту дверцу в душе, за которой бездна тоски. У каждого есть потайной коридор, который может увести в кромешный мрак, только зачем туда заглядывать? Назад можно и не выбраться. А у нее - Танюшка и сестра, которая уже продает дом в деревне, чтоб хватило на первое время, когда она тоже переберется в Москву и поможет обеим.

А еще есть любимые маленькие читатели, которые пишут, что приходят в библиотеку потому, что это единственное место в мире, где их понимают. Где можно просто поговорить по душам, и даже не обязательно о книгах, а можно и молча посидеть с каким-нибудь журналом, если не тянет на разговоры... Одна из ее библиотекарей никак не может поверить, что Лиле действительно интересно и весело с ними, не понимает, зачем каждый день проводить беседы и конкурсы, за которые никто не заплатит дополнительно, пусть бы, мол, взяли книжки и шли себе. Тем более с Лилиной-то ногой так выкладываться... Лиля уже перестала с ней спорить и говорить, что нужно было выбрать другую профессию, если не любишь ни детей, ни литературу, ни жизнь вообще и хочешь только, чтобы тебя не трогали, не прикасались к твоей ссыхающейся от старости скорлупе.

Слезы сами собой высохли, когда она вспомнила о своей библиотеке, где никогда не бывает тихо, ведь и сама Лиля - громкоголосая, разговорчивая, чего уж греха таить! Солнце светит во все окна; дети впархивают стайками, с порога орут, что им понадобилось; почти не умолкая, звонит телефон - она всем нужна, потому что в их библиотечной системе несколько десятков женщин, и у каждой то и дело что-то случается. Почему со своими бедами и радостями они обращаются именно к ней, Лиля не допытывается. Так уж сложилось, и эта потребность в ней, как наркотик, - взвоешь от боли, если лишишься.

Даже навещая Лилю в больнице, некоторые только наспех интересуются ее делами, а потом быстренько сводят разговор к собственным проблемам. Она ведь не жалуется, о чем и говорить? Признаться, Лилю это даже радует. Действительно, что толку перемывать ее бедные косточки? Пусть уж лучше этим Игорь Андреевич занимается, это его руки называют «золотыми». Говорят, он даже из Кремля кого-то оперировал, и не раз...

Ей было не особенно интересно, кого именно. Лиле всегда казалось нелепым тянуться к человеку лишь на том основании, что и в его организме произошел похожий сбой. И она никогда не чуралась людей здоровых, помня о том, что ее особенность замечают только первые секунд десять, а потом разговор или захватывает, или нет, но это уже от ее сустава не зависит. И с мужчинами всегда было так же...

Вечером Костальский опять зашел к ней, усталый, неразговорчивый, остановился у окна и какое-то время смотрел в столь же молчаливый сад, будто и не замечая Лили, сжавшейся в ожидании на своей кровати. Потом обернулся совсем другим - улыбка во весь рот, от глаз - веселые морщинки:

- Ну что, готова?

И протянул костыли, сиротливо притулившиеся к кровати. У Лили оглушительно забухало сердце: «Неужели сейчас? Неужели встану?!» В палату, как обещала, заглянула Дина, но увидев врача, смутилась и быстро закрыла дверь. Словно не заметив ее, хотя взглянул в упор - приказал взглядом выйти, Игорь Андреевич продолжил руководить Лилиными действиями:

- Не садимся, сползайте бочком. Вот так.

Его руки подхватили, осторожно стащили с кровати, поставили на пол. Все произошло так быстро, что Лиля едва сорочку под распахнувшимся халатом успела одернуть. Охнуть уже некогда было.

Костальский распорядился:

- Только на правую опираемся. Вот хорошо. Держитесь? Костыли вроде по росту. Давайте я завяжу вам пояс, а то еще рухнете сейчас, своим нарядом занимаясь. Ну, Лилита, вперед!

- Я иду! Ура! - пискнула она, перебросив тело вслед за костылями.

- Это, конечно, громко сказано, - отозвался он скептически. - Но вы, несомненно, двигаетесь. Можете слегка опираться левой ногой, не надо ее задирать, балерина вы наша... С каждым днем нагрузку будем увеличивать, пусть сустав учится работать. Так, теперь назад и - в койку. Хватит на сегодня.

Лиля разочарованно простонала:

- И это все?

- А вы в Большой театр собирались сходить? Еще успеете. Вы диету соблюдаете? - Костальский без церемоний оглядел ее. - Мне кажется, еще килограмм пять вам нужно сбросить.

- Я - толстая, по-вашему?!

Проигнорировав ее вопль, Игорь Андреевич сделал вслух заметку для себя:

- Попрошу массажистку, чтоб еще и талией вашей занялась. Не садитесь! Сразу на бок. Вы же знаете, какой угол допустим, если хочется присесть, а вы уже на девяносто замахнулись.

- Прокрустово ложе, - пробормотала она, откинувшись на подушки.

Игорь Андреевич обиделся:

- Некоторым в травме даже кроватей не хватает, на каталках в коридоре лежат. Могли бы и не капризничать.

- А они капризничают?

- Не прикидывайтесь, я вас имею в виду!

Натянув одеяло, Лиля сказала потолку:

- Как бы хотелось сразу после операции встать и пойти, безо всяких там костылей...

- Мечтательница! - огрызнулся хирург. - Хотя, может, когда-нибудь медицина и дойдет до этого. Только мы с вами не доживем.

- Если только в следующей жизни...

Он снова отвернулся к окну:

- Вы опять об этом? Не верю я в следующую жизнь.

- Почему? - Вырвалось у нее. Лиля приподнялась на локте, взглядом умоляя Костальского обернуться. - Разве это не обнадеживает?

- Потому что... - его руки сошлись за спиной, сцепились в замок. - Впрочем, неважно. Я - материалист, Лиля. Мой отец пережил клиническую смерть и не увидел ни света, ни длинного коридора. Ничего. Сплошная тьма. Человек умирает и все. Иначе...

Не договорив, Игорь Андреевич быстро прошел к двери, и Лиля уже решила, что сейчас он так и уйдет, не попрощавшись и не поздравив ее с первым шагом, но с порога донеслось то, что ей долго предстояло бы разгадывать, если б до этого в полночь не заглянула Маша:

- Иначе она уже вернулась бы ко мне.

...Она так плакала о своей девочке не потому, что узнала от медсестры о погибшей дочери Костальского, просто истосковалась уже до того, что ногти грызть начала. Но и его в нескольких словах прорвавшаяся боль тоже прошлась по сердцу, заставила замереть от ужаса: «Как же он, бедный...» И теперь в нем каждая улыбка виделась по-новому: «Это ведь ежедневное преодоление, похлеще моего... Вот чего не дай бог! Только не это!»

Испуганные мысли подвижной ртутью перетекали от Костальского к собственной дочери, потом к брошенным на произвол других библиотекарей читателям, и опять возвращались к хирургу, на расстоянии обволакивали его сочувствием. И он будто почувствовал то тепло, которое Лиля старалась передать ему, чтобы чуточку согреть, хоть частично воскресить его душу, как Игорь Андреевич пытался вернуть свободу жизни ее телу.

Когда дверь в палату приоткрылась, Лилита даже не удивилась.

- Я не сплю, - сказала она шепотом. - Заходите, Игорь Андреевич.

Он сделал несколько шагов, неуверенно остановился, потом, словно решившись, придвинул к кровати стул и сел рядом. Сквозь темноту попытался поймать ее взгляд:

- Все нормально? Нога не болит?

- Нисколько! Я не знала, что вы сегодня дежурите.

- Виталия Сергеевича подменяю. У него... Впрочем, неважно.

Радостно согласившись, потому что все остальное действительно не было важно, Лиля тихо спросила:

- Вы вообще не спите во время дежурств?

Его усмешка, скорее, угадалась в темноте, чем увиделась:

- Ну, не воображайте меня таким уж героем! Сплю, конечно, если все тихо. А сейчас только что с мальчишкой одним разобрался. Догонялся на мотоцикле, теперь трещина в шейном отделе...

- Я бы тоже гоняла, если б был мотоцикл. Обожаю скорость, - призналась Лиля.

- Кто бы сомневался... Будь сустав на месте, вы бы, наверное, и с парашютом сиганули?

- Ой, хотелось бы! А еще погрузиться на дно морское. Это ведь можно?

Игорь Андреевич не ответил, и она напряглась, сразу уловив тяжесть этого молчания. Вонзив ногти в ладони, Лиля наспех пыталась понять: чем напомнила? Его девочка любила плавать? Господи, как же говорить с ним, ведь что угодно может отозваться такой болью...

- У нее волосы отливали на солнце зеленью, как у морской царевны, - наконец произнес Костальский и откашлялся, пытаясь освободиться от комка в горле. - Вы ведь знаете, о ком я?

- Я узнала это несколько часов назад...

- Вот как... Значит, я рисковал проболтаться.

- Что плохого, чтобы поделиться с кем-то...

Он оборвал ее:

- Это не разделишь! Вы не понимаете, Лиля, и слава Богу! Мы даже с женой не могли разговаривать об этом.

- Потому что вам обоим хотелось вопить от боли, - подхватила она. - Разве не так? Друг для друга вы были в то время самыми... неподходящими собеседниками.

- Мне вообще ни с кем не хотелось говорить.

- Вам казалось, что это только ваше. И что будет предательством открыть самое глубинное постороннему.

Остановив ее резким, нетерпеливым жестом, Костальский заметил:

- Но сейчас у меня нет ощущения, будто я предаю Ляльку. Вот странно... Может, потому, что у вас имена так похожи...

- А это неважно - почему! Всегда ведь интуитивно угадываешь, кому можно довериться. Тут дело не во мне вовсе и не в моем имени.

Он подался вперед, пристально вгляделся в едва угадываемое лицо:

- Хотите сказать, что вы тут совсем ни при чем? Не выйдет, Лилита.

От того, что Игорь наклонился, а темнота мгновенно создала иллюзию близости еще большей, у Лили опять заколотилось сердце, будто тот самый первый шаг, которого она так ждала и боялась, до сих пор не был сделан, и только сейчас предстояло решиться на него. Костальский не мог разглядеть, как вспыхнуло ее лицо, но он и не пытался, она поняла это в ту же минуту, ощутив прикосновение его пальцев к своей щеке. Мелькнуло паническое: «Теперь он все знает обо мне! Но разве ему может быть не все равно? Он же резал меня...»

Его рука впитывала ее волнение всего несколько секунд, потом Игорь Андреевич выпрямился и проговорил сухо:

- Извините, Лиля. Я на мгновение забыл о таком понятии, как врачебная этика.

У нее едва не вырвалось: «При чем тут этика?! Ты просто неожиданно вспомнил, чем я отличаюсь от большинства женщин...»

Выждав, когда сердце разочарованно вернется к обычному ритму, Лиля заставила себя проговорить:

- Вашим больным повезло... Нам повезло, что вы не из тех людей, кто совершает глупости.

- Думаете, не способен? - проговорил он задумчиво, чуть отвернув лицо, словно всматривался во что-то невидимое Лиле.

«Не возражает», - она удержала вздох, который Костальский без труда разгадал бы.

- Конечно. Иначе я не доверила бы вам свою драгоценную персону.

Игорь Андреевич снова посмотрел на нее:

- Не доверили бы? Это интересно!

- А то вдруг вам во время операции вздумалось бы выкинуть что-нибудь этакое?

- Что именно?

- Ну, не знаю! - у Лили уже не было сил поддерживать этот бессмысленный разговор, но она крепилась, как всегда. - Например, подменить швейцарский сустав какой-нибудь сантехнической штуковиной...

Негромко рассмеявшись, Игорь Андреевич вынужденно признал:

- На такое я действительно не способен.

- На это я и надеялась...

Он поднялся и, уже отойдя к двери, спросил:

- Именно на это?


* * *

Дине показалось, что, поставив термометр, она снова забылась сном, и ей привиделась Лиля, наклонившаяся над ее кроватью. Светлые струи волос льются прямо в лицо, не достигая, будто тают в воздухе. Спросонья Дина заслонилась ладонью, потом быстро убрала руку, сообразив, что этим движением рискует обидеть сновидение, и тогда оно не явится больше. Сейчас-то ладно, и наяву можно увидеть Лилю, а вот потом, дома...

- Доброе утро!

«Да ведь это на самом деле! Она - здесь!» - едва не подскочив, но вовремя вспомнив о своем позвоночнике, Дина только приподнялась на локтях и часто заморгала, пытаясь окончательно проснуться:

- Вы... Вы откуда тут взялись?

- Пришла, - стоя на одной ноге, Лиля потрясла костылями. - Ты видишь? Я же хожу! И даже наступаю на левую. Только вот что-то...

- Что? - Дина свесилась с кровати. - Где мои тапки? Вы их не запнули?

Лиля отмахнулась:

- Да ладно, это ерунда, пройдет. Доброе утро, Прасковья Павловна! А мне через пару дней уже с палочкой разрешат ходить.

- Супер! Дайте-ка я встану...

Перекатившись через бок, Дина поднялась на ноги и, запустив в волосы растопыренные пальцы, слегка «взбодрила» их. Затем поковыряла пальцем в уголках глаз, сунула в рот обнаруженную в кармане жвачку и решила, что умываться уже не обязательно. Никто ей не выговорит за неряшливость... Затянув в конец истрепавшийся поясок халата, Дина мотнула головой:

- Ну, пошли.

- Куда? - весело поинтересовалась Лиля, поворачиваясь к двери.

- Да хоть куда... Подальше.

Но выйти из палаты им удалось не скоро, потому что Лиля углядела подрагивающие плечи Августы и не смогла пройти мимо ее кровати. Дина только зубами скрипнула: «Ну, начинается! Сейчас эта тощая клушка прилипнет к Лиле насмерть, и пока все свои язвы ей не распечатает...»

- Я подожду в коридоре, - буркнула Дина, проходя мимо. - Хоть в туалет пока схожу.

На выходе ее чуть не сбила с ног Машка - самая шустрая, веснушчатая, как деревенская девчонка из любой детской книжки, передвигающаяся, Дине на зависть, только бегом. Обдав смешком и свежим, не больничным запахом, она спросила на ходу:

- Сколько? Нормально?

Дина кивнула прежде, чем догадалась, что речь идет о температуре. Градусник она уже давно не ставила по утрам. А зачем? Все у нее в порядке. Обернувшись, медсестра, не останавливаясь, попятилась, быстро семеня и роняя слова горошинками:

- Игорь Андреевич велел к выписке тебя готовить. Ходишь уже нормально. Он в ночь дежурил, уже ушел, но мы и без него контрольный снимочек сделаем. И все - гуляй, Вася! Ну, ты рада?

Ответ ее не интересовал, она успела бы убежать, даже если б Дина нашла в себе силы что-нибудь выговорить. Но их не было. У нее возникло ощущение, будто под ногами пол пошел трещинами глубиной с километр, с огненной сердцевиной, и страшно было шевельнуться, чтобы не провалиться в бездну. Она медленно повернула голову, уже готовая взмолиться о помощи, но Лиля все еще оставалась в палате. И Дина поняла, что так будет всегда: как бы ни было жутко и плохо, не за кого будет зацепиться даже взглядом... Как жить с этим?

Только теперь она осознала, что выписка и возвращение домой все это время казались ей чем-то не более реальным, чем Второе Пришествие. Дина понимала, что рано или поздно это произойдет, но в голове такое не укладывалось. Как можно хотя бы просто войти в их лишенную жизни квартиру? Одной остаться на ночь... На тысячи ночей...

Больно закусив палец, она побрела к туалету, но там толклись какие-то старухи, которые кряхтели на разные голоса и жаловались друг другу, слушая только самих себя. Пришлось выйти и в коридоре дождаться, пока они облегчатся во всех смыслах и уступят ей место. К тому времени, когда Дина оказалась в кабинке, слезы уже отступили и тяжестью осели на сердце. Что поделаешь...

Кто-то стукнул в дверь, и Дина едва не выругалась, но тут же донесся Лилин оклик:

- Динка, ты здесь?

- Сейчас, - отозвалась она холодно, хотя и понимала, что глупо злиться на то, о чем Лиля даже не подозревала. Но ее не оказалось рядом, когда она была так нужна... Она променяла ее на эту Августу... Как можно жить с таким идиотским именем?!

Лиля выпалила поспешно, словно тоже чувствовала свою вину:

- У Августы собака умерла вчера, представляешь? Внезапно, даже не болела. Сосед ее нашел уже мертвой, когда пришел выгулять.

- Ну и что? Подумаешь! - Дина прошла мимо, заставив Лилю гнаться за ней.

- Надо же было поговорить с человеком... Они вдвоем жили с этой собакой, никого больше. Четырнадцать лет вместе, в браке редко столько проживают... Она уже стала для нее больше, чем собака.

«Да понимаю я все!» - хотелось крикнуть Динке, но вместо этого она бросила:

- Собака есть собака.

И не замедлила шаг, хотя ей хорошо было слышно, как тяжело Лиля дышит, проговаривая:

- Ни один собачник с тобой не согласится.

Дина отрезала, пристально глядя в сумрачную даль коридора, по которому можно убегать и убегать:

- Это их проблемы. Незачем так привязываться. Цепляться за кого-то. Дурь все это! Все равно все это кончится. Всегда кончается.

- Динка, да что с тобой? Да погоди же ты! - наконец взмолилась Лиля, выбившись из сил.

Взглянув через плечо в ее расстроенное, покрасневшее от усилий лицо, Дина процедила:

- А вы и не бегите за мной, раз не можете. Я - сама по себе, вы - сами по себе...

И ускорив шаг, она чуть ли не бегом скрылась за подвернувшимся вовремя поворотом, только сейчас вспомнив, что здесь находится спасительная дверца, ведущая в сад. Что с того, что сегодня ей никто не разрешал выходить? Ее доктора нет, кому есть до нее дело? Сегодня все равно выпишут, она уже одной ногой на воле. Разве плохо? И Дина, насколько хватило легких, вобрала теплый лиственный воздух. Ведь здорово же! Можно дышать и греться на солнце, болтаться целыми днями и есть что попало, разве это не счастье?!

Она заревела, ткнувшись лбом в старое тело дуба, возле которого Игорь Андреевич в прошлый раз догнал ее. А листок подарил кленовый, откуда-то доставленный ветром будто специально для нее. Впрочем, она и дубовый также спрятала бы в журнале, который ей оставила одна из выписавшихся теток.

«Ни одного имени не помню, - почему-то пришло ей в голову. - А Лиля только вставать начала, а уже все отделение по именам знает. Бабку эту с мениском, оказывается, Прасковьей как-то там зовут... Я и сейчас не запомнила. Вот поэтому я - одна, а возле Лили вечно народ толчется! Ну и плевать! Плевать на всех!»

Оторвавшись от дерева, Дина побрела по аллее, с удивлением отмечая возникшие за ночь сухие листья, которые ветер уже сорвал и, скомкав, разбросал по земле. Когда осень опустится на все деревья, в этой клинике никто уже и не вспомнит о Дине Шуваловой, девочке без будущего. Зачем ее оперировали и лечили, столько сил на нее потратили? Зачем вытянули из комы? Ради чего? В том небытие, по крайней мере, не было ни боли, ни страха, ни обиды на всех и вся. Там не было ни хорошо, ни плохо. Никак. Пусто. Разве это не лучше этой еще только подступающей тоски?

«Ему даже не пришло в голову проститься со мной! - вспомнила она о Костальском, своей рукой подсыпала соли в рану. - Велел выписать по быстрому, пока его нет... Конечно, кто я такая для него? У него таких два отделения на шее, со всеми не поговоришь. Да плевать! Ему плевать и мне плевать».

С трудом пробивавшееся сквозь плотную листву утреннее солнце было мягким, ласково уговаривающим не злиться, улыбнуться хотя бы этим дубам, повидавшим за два века столько несчастных девочек... «По одной на каждом дубу повесить, - мрачно представила Дина, - так деревьев не хватит! Мне одной хватило бы...»

Ее воображение легко нарисовало черную каплю ее тела, зависшего на суке. Это была бы еще та месть Костальскому! В жизни не забыл бы. И в эту дубовую аллею больше сроду не вышел бы. Дина ухмыльнулась, насладившись маленькой местью. Не полезет она, конечно, с веревкой на дерево, что за дурь?! Но вот так увиделось, значит, отчасти осуществилось, может, не в этом мире, в каком-то другом, то ли воображаемом, то ли действительно существующем... Как бы то ни было, а ей чуть-чуть полегчало. И уже не захотелось угрюмо фантазировать о том, что ту самую веревку можно приладить и дома к люстре. Ну да, и висеть там неделю, пока сосед какой-нибудь не обнаружит ее, как ту сдохшую собаку...

«Лиля сказала бы: умершую. Хотя она тоже может что-нибудь такое брякнуть! Но когда говорит о... о настоящем, она всегда находит самые нужные слова», - Дина мотнула головой: чуть не забыла, что убежала от нее, вся дрожа от ревности... И сама удивилась - разве это ревность? До сих пор она думала, что ревновать можно только мужчин. Отца, например...

Она продолжала разносить свою обиду по саду так долго, что ноги опять начали заплетаться. Бороздя носками больничных тапок, которые были велики ей размера на два, Дина с передышками дотащилась до отделения и воровато огляделась: никто не хватился? Но в коридоре прогуливался один лишь примеченный ею еще раньше высокий горбоносый старик с загипсованной от плеча рукой, про которого говорили, что это сын его поломал. За что - Дина не интересовалась.

Хотя старика почему-то было жаль... Она помнила, как что-то екнуло в груди, когда он встретился ей в этом же коридоре в первый раз, но ее храбрости только на то и хватило, чтобы опустить глаза и постараться разминуться с ним как можно быстрее. А сейчас то же самое непонятное «что-то» заставило ее всмотреться повнимательнее, и мелькнул отсвет узнавания: он же похож на деда! На того, папиного отца, которому Дина еще ползком притаскивала домашние тапки, когда он возвращался с работы, и который гулял с ней часами по набережной и что-то рассказывал - только голос запомнился, а истории по той реке лепестками и уплыли. Он был таким же высоким, держался прямо, и седые волосы так же откидывал назад ото лба, придерживаясь старой моды.

Если, конечно, память не путает ее, ведь Динке было всего девять, когда ее дед не проснулся утром. Все вокруг твердили, как помешанные: «Какая хорошая смерть!» А Дина, забившаяся в угол за большим, старым шкафом, чтобы родители не заставили подойти к гробу, слушала переставшие быть знакомыми голоса с ужасом: «Как это смерть может быть хорошей! Она же дедушку моего забрала! Никто больше не будет со мной в шашки играть...» Почему-то именно от этого хотелось плакать. Хотя тогда она еще не понимала, что дед поддавался, проигрывая...

С трудом отведя взгляд от незнакомого старика, похожего на ее деда только поверхностно, не судьбой, Дина направилась к себе, но у двери в Лилину палату остановилась и прислушалась. Заглядывать не стала: «Ей и без меня хорошо! Она теперь на ногах. Небось, всю больницу уже оббежала...»

- Ее еще не вернули...

Резко обернувшись, Дина уставилась на подавшего голос старика. И подумала, что уже забыла, каким был голос ее деда, хотя тот чаще других читал ей... Нет, не сказки. Она любила «Денискины рассказы». Потому что в них все было, как в жизни - и смешно, и грустно. А Лиле, оказывается, нравилась какая-то «Динка»...

- Кого не вернули?

Он пояснил с подкупающей ласковостью, но сами слова были такими, которые ничем не смягчишь:

- Подруженьку вашу. Только с полчаса как операция началась.

Холодная волна мурашек окатила голову и спину, заставила передернуться.

- Ка... Какая операция?!

- Уж извините, подробности мне не известны, - седая голова церемонно склонилась в поклоне. - Знаю только, что Игоря Андреевича вызвали экстренным образом.

Рывком открыв дверь в палату, Дина скользнула взглядом по пустой кровати и так быстро, как позволили измученные ею же самой ноги, побежала к посту медсестры, находившемуся за поворотом длинного коридора. Но там было пусто, только неосторожно брошенный на журнале термометр цеплял взгляд. Уставившись на него, Дина замерла в растерянности, не зная к кому обратиться, не в ординаторскую же стучаться - кто ей там станет объяснять? Потом бросилась в свою палату.

- Татьяна Ивановна, вы не знаете...

Живо обернувшись на постели, старушка бойко перебила ее:

- Срочная операция, говорят. Некроз тканей у нее начался, гной потек из ранки.

- Некроз?! - Дина уже слышала это слово. Здесь ей много нового довелось узнать из того, чего лучше и не подозревать...

А Татьяна Ивановна продолжала, чуть задыхаясь от возбуждения:

- Девчонки сразу доктору позвонили, он велел рентген сделать, пока сам едет. А снимок-то и показал, что немедля надо сустав этот убирать. Маша сказала, что это какая-то застарелая инфекция дала себя знать. Занесли, мол, во время одной из прошлых операций, их же у нее тьма-тьмущая была! Сама, поди, знаешь...

- Тринадцать...

Цепляясь за спинки кроватей, Дина добралась до своей и вытянулась на животе, пробормотав в подушку: «Проклятое число! Достало все-таки...»

Сама не замечая того и впервые не думая, как выглядит со стороны, она комкала простыню и корчилась, пытаясь увернуться от легко настигающего стыда: «А я еще заставила ее сегодня бежать за мной... Сука такая! Она же с самого начала пыталась что-то сказать мне, наверное, как раз о гное, что потек, а я эти дурацкие тапки искать начала, сбила ее... Она и так никогда не жалуется, тут, может, в кои века решилась... А потом еще Августу эту выслушивала, хотя у самой такое... Что же теперь? Уберут сустав, а дальше? Как без него?»

Время не текло, оно отяжелело холодным студнем, навалилось сзади, мешая дышать. Уже в груди стало больно и горячо, именно так, как описывала одна из старушек, которой сперва прооперировали позвоночную грыжу, а потом увезли в кардиологию. Дину вдруг как обожгло: не она ли тогда лежала на каталке, укрытая с головой? Никто не говорил, что именно та старушка умерла, но Дина ведь и не спрашивала. А ножки из-под простыни торчали маленькие... И бабушка была крошечная... Все такие же мизерные сухарики в чае размачивала... Ни разу не поговорили даже, пока она здесь лежала...

Дина с трудом перевернулась на спину и обнаружила, что в палате включили свет. Наступил вечер, а она и не заметила, хотя вроде минуты считала, часы...

«Вот так и время проходит, и люди - мимо, в никуда, - она думала об этом, оцепенев от горести этого нового для нее понимания. - Не вернешь ни утро сегодняшнее, ни тех людей на каталках, ни моих всех... Я сестре так и не передала, что ее Витька звонил. Наверное, прощения хотел попросить, и она ведь ждала этого. А я забыла. Потом вспомнила, но ее не было дома, я решила, что успею еще. И снова забыла. Так она и не узнала...»

- Сколько времени? - спросила она вслух.

Отозвалась Татьяна Ивановна:

- Да уж, считай, девять. Закончили, поди. Да что-то Маша не заходит...

Дина начала подниматься: «Не могу больше. Надо проверить, вдруг ее привезли уже, а я тут торчу».

- Сходи, сходи, - напутствовала ее неунывающая соседка. - Может, там помочь надо. После наркоза же человек... И как только сердце выдерживает у горемычной столько наркоза-то?

Дина обернулась в дверях:

- У нее особое сердце.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.