Звёзды, шары и молнии

Рейтинг:   / 3

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Лавряшина Юлия Александровна

Просмотров: 6968

2007 год, Выпуск № 2

 

* * *

Когда уходишь в наркоз, сначала исчезает все, что воспринимаешь глазами, постепенно теряешь ощущения, тело твое растворяется в бесчувствии, а звуки вокруг на какое-то время, наоборот, делаются отчетливее и ярче. Потом гаснут и они, и ты теряешь и себя, и весь мир. А, возвращаясь к нему, сперва слышишь металлическое лязганье инструментов и раздражающе громкие голоса, которые говорят будто бы о ком-то постороннем, хотя позднее понимаешь, что речь, конечно же, шла о тебе. И начинаешь чувствовать, как тебя покалывают, зашивая, но это не больно, просто - ощутимо. Затем и глаза начинают распознавать фигуры в белых халатах...

Сегодня радости возвращения не было. Но Лиля заставляла свои губы улыбаться, чтобы никому из медиков и в голову не пришло, что в случившемся с ней есть доля и их вины, не только тех госпитальных врачей из детства. Хотя, может, она и есть... Но какая теперь разница? Протезирование на этой ноге невозможно даже в перспективе. Просто бесполезно. Хотя, говорят, в Германии ортопеды творят чудеса...

Лиля ужаснулась себе: какая же неисправимая оптимистка! Ничто не берет... Только проревелась, отойдя от наркоза, и вот уже, пожалуйста... Какая еще Германия?! Откуда такие деньги? Даже если продать квартиру и дом сестры, это составит только какую-нибудь сотую часть. Лучше и не мечтать об этом. Домечталась уже...

Единственное, о чем она спросила перед операцией, когда Игорь Андреевич, незнакомо осунувшийся и хмурый, просматривал рентгеновские снимки:

- Я смогу ходить?

- Не хуже, чем раньше, - ответил он с такой убежденностью, что Лиля сразу поверила.

И улыбнулась ему:

- Уже хорошо!

Костальский уверенно добавил:

- Скорее всего, даже лучше, потому что мы подчистим ткани, отполируем ваши косточки...

- В каком смысле?!

Опустив снимки, он улыбнулся ее ужасу и покрутил рукой, показывая, как будет делать:

- Обточим их так, чтобы они по возможности обходились без сустава. Это его, конечно, не заменит в полной мере, но...

Лиля кивнула:

- Голь на выдумки хитра. Я понимаю.

- Ну, что-то вроде этого...

- Тогда я готова, Игорь Андреевич, - сказала она и улыбнулась, чтобы он сам перестал волноваться. - Эта операция - четырнадцатая, ее можно не бояться.

После операции Костальский запретил пускать к ней кого бы то ни было, даже Дину, зато сам просидел у ее постели часа два, не меньше. Но пришел не сразу, дал ей время проплакаться, понимал, как это необходимо, а при нем Лиля опять сдержалась бы, загнала отчаяние внутрь. Лучше выпускать его, избавляться...

Потом он поил Лилю чаем с молочным шоколадом, разрешенным им же самим только на этот день, и травил больничные байки, часть из которых она уже слышала от медсестер, но все равно смеялась над каждой. А уходя, проговорил торопливо, будто внезапно решившись:

- Мне так жаль, что это произошло именно с вами. Вы ведь заслуживаете совсем другой жизни. Потому что вы производите впечатление человека не из этой жизни. Из лучшей. Гораздо лучшей.

- Вы ведь сами говорили, что не верите в другую жизнь, - напомнила она.

Игорь Андреевич чуть приподнял брови:

- Неужели? Кажется, уже верю.

Лиля не узнала, что, выйдя из ее палаты, он опять столкнулся с Надеждой Владимировной и впервые внутренне отпрянул. И поразился этому внезапному отторжению женщины, обычная тяга к которой легко побеждала усталость и желание просто вздремнуть, пока никуда не зовут.

Надя смерила его быстрым взглядом вприщур:

- Что-то вы зачастили в эту палату, доктор.

- Это моя работа, коллега, - отозвался Костальский тем же тоном и машинально взглянул на часы. Это был невежливый жест, он и сам это понял, но уже секундой спустя. И с тем же безразличием отметил, что халат надо бы постирать.

- А что у вас тут - тяжелый больной?

- Скорее, случай тяжелый. А больная относится ко всему с легкостью, вызывающей благоговение...

- Как в старину юродивые?

Он поразился:

- О! Такое сравнение мне даже в голову не приходило. Нет, Наденька, не клевещи напрасно. Она умница, каких поискать. Только не из тех интеллектуалок, от которых мухи дохнут... Но ты ведь тоже не из таких.

Игорь Андреевич улыбнулся, не угадав, с какой жадностью Надя поймала этот живой проблеск света, который так любила в нем. Который делал его ни на кого не похожим... Что привело Надежду Владимировну в их отделение среди бела дня Костальский не спросил, это было бы еще более оскорбительно, чем взглянуть на часы в первую же минуту встречи.

И Надежда Владимировна тоже ничем не выдала того, о чем думала, когда тоска погнала ее обманно солнечным переходом в этот корпус: «Почему я вышла замуж раньше, чем встретила его?» Она помнила, конечно, что Костальский тогда тоже был женат, но ведь можно было дождаться... Ее обдало ознобом: чего дождаться? Той чудовищной трагедии с его дочерью, после которой ни Игорь, ни его жена так и не смогли простить того, что умерла их девочка, а не тот, другой... другая...

А когда это все уже случилось, и он стал... Нет, не свободен! Одинок. К тому времени у Нади с мужем уже образовалось прошлое, которое опутало обоих прочнее пресловутых цепей Гименея. И сын, и воспоминания, и могилы - его матери, и Надиного отца, которому вместо традиционного памятника она хотела бы (но не решилась!) поставить черный камень с неровной надписью белым: «Типичный советский ученый». Он распознавался в отце с первого взгляда: маленький, вечно всклокоченный очкарик, странноватый, плохо выбритый и в плохом костюме. Алкоголик. Гений.

После него остался целый шкаф неопубликованных трудов, которые уже на поминках растащили те, кто брезговал дать ему на опохмелку. Может, стоило выгнать их всех к чертовой матери и, споря с Воландом, сжечь рукописи? Но тогда Надя подумала: «Пусть хоть его идеи останутся в этом мире...»

Почему об отце вспомнилось именно сейчас, когда она провожала взглядом Игоря Костальского, уже чуть не падавшего от усталости? Внешне ничем не похожего на него человека... Что в нем вызывает в ее душе ту же пронзительную до слез жалость, которую она испытывала разве что еще к своему сыну, как тот ни пытался испортить их отношения?

«Я люблю его, вот в чем дело, - она вдруг почувствовала усталость не меньшую, чем та, что уносил в себе Игорь. - Ни одного мужчину до сих пор не любила, даже не понимала, что это такое. Думала, все это фикция сплошная, а оказалось...»

Это открытие было из тех, что не вызывают ликования. Их запрещают и прячут подальше. Далеко настолько, чтобы никогда не найти, потому что подобные открытия переворачивают жизнь... Разве можно вернуться в свой дом, как ни в чем не бывало, уже познав нежеланное откровение: «Я люблю его»? Как с этим готовить ужин, стирать мужу носки, выговаривать сыну за учуянный ею запах табака? Ложиться в постель, наконец...

Она вышла на лестничную площадку, где они время от времени уединялись с Игорем, достала сигареты и впервые не ощутила желания закурить. Ничего не хотелось. Потому что она сама - ничто, и у нее не может быть желаний. Игорь даже не увидел ее сейчас, у него в глазах сохранялось отражение другой женщины. Что сделать, чтобы оно исчезло?

«Ничего тут не поделаешь, - Надя скомкала недавно открытую пачку и швырнула в переполненную урну. Ее комок завис на самом краю, и она подумала, что надо бы кому-то сказать, чтоб вынесли, но тут же забыла об этом. - Драться за него, уничтожать эту Винтерголлер из второй палаты? Нет уж. Это не для меня... Если я нужна ему... А я не нужна».

Она сделала глубокий вдох: так, теперь главное - не думать о нем вообще. Гнать любое подобие мысли. Иначе скальпель будет трястись в руках, пальцы онемеют... Вот это будет по-настоящему страшно, ведь тогда можно хоть и непреднамеренно, а все же нарушить однажды данную клятву. Ту самую, которую Игорь уже готов был проклясть... Но не смог. И она не посмеет. Надо просто что-то напомнить себе... Что-то важное, чему ее учили, а она чуть не забыла... Что же это? Ах да... Все будет хорошо.

...Когда Дина все-таки прорвалась в запретную вторую палату перед самым отбоем, Лиля заговорила так, будто продолжила прерванный разговор:

- А знаешь, однажды под наркозом мне настоящее чудо привиделось. Обычно ничего не видишь, проваливаешься и все. А тут передо мной засияли настоящие звезды и возникли гигантские светящиеся шары. В них ударяли молнии, вызывая вспышки, похожие на фейерверк, и это была такая красота, просто беспредельный восторг! До слез. Лет пятнадцать прошло, не меньше, а я все помню в деталях... И я вот думаю: может, стоило лечь под нож, чтобы это увидеть?

Осторожно подобравшись к ее постели, Дина, как в первый день, встала рядом на колени, стараясь не задеть капельницу, вернувшуюся на место, и робко заглянула в лицо, которое уже так хорошо знала. Слишком хорошо, чтобы спрашивать:

- Вы на меня не сердитесь?

Лилины пальцы вплелись в ее волосы:

- Да что ты, дурочка...

- Вы ни на кого не сердитесь...

- А на кого мне сердится?

У Дины вырвалось:

- Я так и знала, что вы так скажете! Но ведь у них... у него же ничего не вышло! Он все вам испортил!

Резко сведя брови, Лиля мотнула головой:

- Ничего он не испортил! Даже не думай так. Он сделал все, что мог...

- Врачи вечно этим отговариваются! Если б все правильно сделал, так не пришлось бы убирать этот сустав. Он же швейцарский, он не мог быть плохим!

Улыбнувшись, Лиля снова потрепала ее макушку, но осторожно, едва двигая рукой, чтобы не сместить иглу, запущенную в вену:

- Протез был что надо! Это я до него недотянула по качеству. Нахватала инфекции всякой...

Дина сразу сникла, вспомнив, что уже слышала об этой скрытой инфекции.

- И что теперь будет?

- То же, что и раньше. Никакой трагедии не произошло, Динка. Надо было раньше догадаться, что в такой деревенской девушке, как я, всяким импортным штучкам не прижиться. Несовместимость. Мой глубинный патриотизм отторгает их еще на уровне скелета.

- Очень смешно!

- Ну, я уже поплакала немножко, хватит.

Отклонившись, Дина осмотрела ее с недоверием:

- Вы плакали?

- А ты думала! Не такая уж я железная леди... От слез не заржавею.

- Он хоть извинился?

Лиля сделала строгие глаза:

- Девушка, вы мне бросьте на доктора нападать! Ему сейчас, может, еще хуже, чем мне. Знаешь, как обидно, когда хочешь помочь человеку и понимаешь, что ничего не можешь сделать!

- Не знаю. Мне в жизни никому не хотелось помочь. Ну не то чтобы совсем, но вот так, чтобы прямо обидно было. Разве что вот сейчас...

Дине вдруг вспомнилось:

- Он ведь меня выписать хочет! Прямо сегодня хотел. Может... Может, вы его попросите, чтобы оставил меня тут, пока вас не выпустят?

- У них, наверное, коек не хватает, это же вечная больничная история...

Лилин голос прозвучал виновато, и Дине вдруг вспомнилось, как мама сказала по уже забывшемуся поводу, что интеллигентный человек чувствует свою вину за все, что происходит в мире не так. Она назвала это сопричастностью. Дина тогда подумала: «Вот еще, дурость какая! Почему это я должна быть виновата за то, что какой-нибудь идиот, похожий на тупую обезьяну, творит на другом материке?» Но в случае с Лилей это, похоже, проходило. В глазах - просьба не держать зла на тех, кто уже устал ощущать себя неправым.

- Тем более, солнышко, ты же в травме должна лежать. Но я спрошу у Игоря Андреевича. Конечно. Может, все не так катастрофично...

- Сколько они еще вас продержат?

Ее взгляд ускользнул:

- Даже не знаю. Об этом мы пока не говорили. Думаю, пока швы не снимут. Что им потом со мной делать?

Протяжно вздохнув, Дина насупилась:

- А если попросить мне тут у вас какую-нибудь раскладушку поставить? Если им действительно койка так нужна...

- С твоим-то позвоночником на раскладушке? На это Игорь Андреевич в жизни не согласится.

У Дины нервно дернулась, поджалась верхняя губа. Ей самой будто со стороны увиделось, как она оскалилась, защищаясь.

- А ему-то какое дело? Пусть считает, что выписал меня. Он же не будет проверять, на чем я дома сплю!

- Это другое дело, пока ты здесь, он несет за тебя ответственность.

Лиле трудно было удерживать взгляд, так и хотелось перевести его на темное окно, за которым, кажется, уже и нет ничего, ведь невозможно было отделаться от омерзительного ощущения, что это она не позволяет девочке остаться. Ведь ей и самой хотелось, чтобы это строптивое и несчастное существо хотя бы просто возилось рядом, бормотало что угодно, рисовало. Помогать не обязательно, на это больничный персонал есть! И хотя с ними тоже и разговоры за полночь, и секреты, но все же это совсем не то, что с Динкой.

И так трудно теперь разорвать ту невидимую другим связь, что возникла между ней и девочкой за время изоляции от мира. Может, потому, что по возрасту Динка могла быть ее дочерью, и Лиля неожиданно ощутила, как не хватает ей именно таких отношений... А, может, совсем не поэтому. И рисунок не закончен, и так много еще не сказано, даже не успели смоделировать ту жизнь, что ждет Дину за порогом, а ведь это так важно для девочки. Как она сможет шагнуть в неизвестность, не преодолев страх?

- Вообще-то у меня были некоторые планы на твое время после выписки. Ты не смогла бы пройтись по школьным базарам, прикупить моей Татьянке всякие ручки-тетрадки? Деньги у меня есть. Боюсь, что они из деревни приедут только к сентябрю, у Танюшки же ангина, когда успеем приготовиться? А ведь первый класс - это ужасно серьезно, правда? Не хотелось бы наспех... Это не очень тебя напряжет?

- Да ну! Вообще не напряжет!

Лиля солгала. Этих планов у нее не было, только сейчас, минуту назад, осенило, чем занять Дину, чтобы ощущение ненужности не удушило ее в первый же вечер. А приготовление к новому учебному году, это почти так же радостно, как в декабре, когда опускается уточнение «учебному»... Пусть память поманит девочку картинками десятилетней давности, шорохом разноцветных листьев, запахом новых учебников, капроновой пеной бантов. Веселые воспоминания вызовут не только слезы, от которых еще долго не избавиться, но и улыбку, пусть она войдет в Динкину жизнь. Пусть останется и после того, как девчонке наскучит навещать свою невезучую больничную знакомую... От этого ведь не уйти.

«Ага, перспектива проступила! Глаз заблестел», - отметила она с облегчением, увидев, как оживилась Дина, только представив ту праздничную суету, что предложила ей Лиля. А что будет, когда это все из будущего станет сегодняшним - два шага и ты уже в нем! И когда девочка распрощалась с ней почти весело и отправилась в свою палату, за которую уже не собиралась цепляться, Лиля увидела, что Динка совсем по-другому держит спину: не ожидая очередного удара сзади.