Записки печника

Рейтинг:   / 1

Подробности

Категория: Проза

Автор: Креков Виталий Артемьевич

Просмотров: 8226

2007 год, Выпуск № 2

Как-то со стороны набережной от старого здания, где был основан медицинский институт, я углубился в каменные массивы ЖКС. Я всегда оставался спокоен, когда видел плотину Куйбышевской ГРЭС, здания высоток в Москве, что-то большое, просторное, с полётом в будущее. Здесь же были огромные вымирающие дома, оттого что вышел дух времени. Правда, цокольные массивы, на которых покоились сотни миллионов кирпичей с коронами парапетов в верхней части, были обитаемы обществами тяжёлой атлетики, тайского бокса, слесарками ЖКХ. А всё-таки в хрущёвках жить веселее. Там народ, а здесь личности прорабского напоминания. На остановке трамвайной линии я почувствовал себя как-то легче, хотя давил еще этот каньон Колорадо.

В каждой представительной строительной организации была своя летопись. Самосознательность коллектива явлена книгой почёта. Откроешь книгу - фотографии передовиков, обрамление с левой и правой сторон знамёнами с тяжёлыми кистями, выдавленными на листах, внизу - фамилия, имя и отчество передовика, норма выработки в процентах. Вот, наверно, и всё. Существовали ещё летописи добрых дел. Это уже профсоюзное, вроде рождественских мероприятий. Переходящие знамёна, переданные на вечное хранение. Всё это, должно быть, пропало в годы перестройки, потому что в отделы советской истории эти реликты грузовиками повезли. Всего же не возьмёшь!

Кто теперь знает Рубана? А ведь сколько начальников строительных трестов ему подчинялись. Он в головушках зеков, военнопленных, репатриированных и завербованных зарубцевался. Бакатин, что от начальника участка до первого секретаря обкома дошёл, к маршалу государственной безопасности приравнялся. А Мозылев, когда строили стосорокатысячный, какую популярность имел! Но и у Свистунова тоже было много эпического. Свистунова и его мастера, ставшего прорабом, Михновца (Махно, как его звали) я хорошо запомнил.

В то лето, когда я прибыл на животноводческий комплекс, у него на участке, на складе шестеро легкотрудниц до декретного отпуска работали. Склад строительного участка был небольшой. Кирпич, пиломатериалы прямо на объект везли. А на складе ломы, лопаты, дверные замки да навесы, рулоны рубероида на мягкую кровлю. Свистунов, чтобы легкотрудницы не нянчили поочерёдно связку ключей, ввёл им в обязанность считать каждый рулон толя, каждый ящик гвоздей и записывать, сколько пришло, сколько ушло, сколько в ежедневном наличии. Вот тут-то и обнаружилась недостача. Не хватало четырёх рулонов толя и ещё бумажного мешка с суриком.

Попались на краже Шепаров и Кокин из бригады каменщиков Иванова. У Свистунова и звериное чутьё, и аналитический ум. На ночь остался и выследил. Словил, когда похитители рулон ягуновскому мужику передавали. Шепаров и Кокин были подвыпивши, вот и потеряли бдительность. Рулон у мужика оставил, роспись на это потребовал, а когда следствие приехало, то он и открыл секретное меченое место.

Поначалу дело в товарищеский суд передали. После обеда в конторе народу набилось - не продохнуть. Кокина последней сволочью клеймили, защищали Шепарова, просили взять на поруки. Пусть их государство судит, сказал Свистунов. В августе, когда всё ещё было жарко, пыльно и душно, собрали всех строителей в Доме культуры на выездной суд. Кокина я запомнил тёмным комкастым человечком. А так как с подсудимых была взята подписка о невыезде, на суд Шепаров шёл из дома со всем семейством. В костюме цвета бледной зелени, из материала, где двадцать процентов шерсти, а восемьдесят лавсана, несмотря на жару, в чёрных резиновых сапогах с былыми отворотами, простенькой белой рубашке. На руках нёс годовалого младенца. Ещё двое плелись, ухватившись за подол матери. Глядя на семью Шепарова, злые людишки перешепнулись - ишь, сколько уже настрогал. Зрительный зал был до отказа заполнен стульями, перед длинным столом, покрытым красным сатином, стояла широкая, из оструганной пятидесятки лавка, на которой уже сидел Кокин. Шепаров передал младенца жене и сел рядом с ним.

И сколько бы судья, по мнению собравшихся, ни старался запутать подсудимых, задавая бесконечные варианты вопросов по поводу кражи четырёх кусков толя, Шепаров выглядел споткнувшимся на грехе праведником. Члены бригады Иванова, да и он сам, защищали Шепарова как боевого товарища, показавшего себя героем в битвах за социализм.

- Я с Шепаровым на стосорокатысячном познакомился. Мы с ним на водозаборе работали, - говорил бригадир Иванов.

- В последнее время Шепаров на сдаче общегородского холодильника отмечался как передовик, а ВТО подвёл, вступил в преступное сообщество Кокина, - последним словом общественности заключил Свистунов.

Когда объявили приговор: Кокину три года, Шепарову - один, дети Шепарова заревели. Заплакал громко и самый малый, что был на руках жены Шепарова. Та полезла в вырез платья и, выщипнув оттуда тощую грудь, стала совать младенцу. К Шепарову подошёл милиционер и защелкнул наручники. Жена заголосила, как по покойнику:

- Как же ты нас сиротами оставляешь! Господи! Да за что ты надел на кормильца кандалы каторжника!

- Скамью - на участок! - приказал Свистунов членам бригады Иванова.

Пригодилась скамья для товарища нашей группы, выпускника училища, члена бригады Иванова, усердного каменщика Маркена. Маркен всё у прораба Димы Кириченко хотел остаться, а Дима принял предложение поработать в УВД главным прорабом на строительстве КШТ. Маркена на «сороковку» определили, лагерь такой. Вот и встретил Маркен Диму на «сороковке». Посадили Маркена за снегозащитные щиты. Поехали на бортовухе за цементом. Цемент тогда насыпной возили. Погрузили, покрыли брезентом, а ветер такой был, что брезент не держался. Вот и прикрыли двумя щитами, а тут гаишник на мотоцикле ехал. Лет пятнадцать спустя видел его Бобыль, когда за лесом на лесосеку за Мариинск ездил. Маркен третий срок тянул. Бабе своей ножом ягодицы попортил.

В бригаде Афанасьева, как говорили на стройке, вся контра собрана. Шофёры, у которых отобрали права, заводчане, опоздавшие не раз на работу и получившие позорный пропуск в виде широкого куска фанеры, сидельцы, чудаки. Есть, конечно, специалисты, но те мечтают, чтобы освободилась вакансия у Косарева или Стрельцова. Нервничают. У Стрельцова и Косарева люди проверенные, доказавшие себя. В бригадах блюдут чистоту переходящего Красного знамени. Это сноровистые молодые мужики, со смекалкой. И удар у них всегда точный, и раствора ровно столько положат, чтобы не стучать по кирпичу.

У Афанасьева лицо и руки цвета густого загара. С таким цветом кожи русские мужики получают прозвище «Копчёный». Так вот, Афанасьев - «копченый», и лицо нигерийского типа. Раньше лётчиком-истребителем был, да спился. Выгнали, когда на Камчатке служил, и, будучи старшим патрульной команды, в доме офицеров стрельбу по потолку устроил. Афанасьев всё больше с книгой бригадирской ходил, в сторону поплёвывает да записывает. Ну, если когда в цепь по перекидке кирпича встанет и кирпичей десять бросит, то хорошо. И опять поплюёт и записывает. Когда шибко выпьет, а это к вечеру, то запоёт на мелодию «Кружится, вертится шар голубой»: «Вместе я с другом над целью летал. Вместе я нюхал зенитный металл».

К празднику Великого Октября животноводческий комплекс сдали. Конечно, были недоделки, но ведь вся скотина под крышей, навозоудаление, кормораздача, молодняк в тёплом и сухом телятнике. А что надо ещё? Крышу в два слоя прокатать да неучтённые двери в бетоне пробить под дополнительные трубы... Перерасход заработной платы - это ещё как сказать. Ну по семь рублей в день выходило, так и работали без выходных, да по двенадцать - четырнадцать часов в день.

Увёл Косарев свою бригаду на новый объект. Когда в управлении был перерасход заработной платы, то стройбанк деньги задерживал. В этом случае брали небольшие объекты и деньги вперёд, чтобы народ не разбежался. Косарев большую часть бригады на очистные бросил, а меньшую - за город, новую «целину» осваивать в чистом поле. Стрельникову тоже что-то свеженькое подыскали. Осталась бригада Афанасьева. К ней сначала часть, а потом и вся бригада Сивкова перешла. Сивков хитрюга ещё тот. Себя в столярку самоопределил. Да и члены бригады Сивкова - тоже хитрован на хитроване. Разряды самые высокие, что и на тарифе можно жить. В общем, у Афанасьева собрались такие личности - каждый судьба, картина жизни.

Вот два старичка, Краснопёров и Петров, до пенсии им по году осталось. Копаются потихоньку на кормокухне, рассуждают между собой. Оба войну от начала до конца прошли в Заполярье. Иван Немчанинов орден Красной Звезды имеет и медаль «За отвагу», а над ним все подсмеиваются, разыгрывают. А всё из-за его откровенностей о том, как он во время налёта авиации на железнодорожной насыпи окурки собирал, так курить хотелось. Немчанинов жалуется на Носкова и Максимова за то, что они хитрили, работая на базе отдыха. Носков, правда, с одной дверью целый день провозился, а это копейки по расценкам. Зато двери не бьют, а лишь фукают. Откроешь - фук, закроешь - фук. Начнёт говорить про любовь ли, про дружбу с высокими чинами, то - со священной торжественностью.

- Да! - Говорит Носков, как будто самому себе. - Уже снег пошёл на мёрзлую землю. Два года тому назад мы в это время на охоту лося брать по лицензии ездили. Я, генерал-майор милиции Пронин, генерал-лейтенант госбезопасности Литвин.

Станет Иван Немчанинов про холодные окопы рассказывать, где и огонька не разведёшь. Как кониной от убитой лошади разжился, а командир всё отобрал да на мясо малую нужду справил - нечего дохлятину жрать, членовредительством заниматься. А то марш-бросок. Мороз, ветер, глаза стынут, а ты ещё пой про войну народную. Тоже хватило! Не при генералах был.

- Знаешь, Иван, - возразит Носков, - хоть и в тылу, но нам в органах тоже хватало работы, не посидишь. То дезертиров брать надо, то пропажа скота, то ограбление. Диверсии с часу на час жди. Иван возражать не станет, промолчит. На этом и закончится поединок.

Моё прозвище «Лемешев» сменили на «Композитор», а то первое прозвище и прозвищем не пахнет. Долговязый и худой Ковалёв носит прозвище «Богатырь», Лёнька Тюменцев так и остался Пузырём. Нас, фезеушников, на мягкую кровлю работать послали. Мы разогреваем в котлах до кипения битум, а потом разносим в конусных бачках до места. Работа эта средняя, не утомительная. Бывало, час-другой подождёшь, пока обветрит крышу, пригреет оттепелью. К сырому и толь не пристанет. Смола пенится, битум грязный, когда разогреваешь, вся грязь идёт в осадок. Влага, а это снег, попадает в котёл, и смола пеной ползёт через край, а то таким огнём вспыхнет - мало не покажется. Мы выбираем куски покрупнее, обтираем тряпками от снега. Ночью нас работает четверо. Дрова заготавливаем загодя днём.

Помню, в тот год зима ранняя была. До праздника революции Искитимка замёрзла. Мальчишки по льду на коньках туда-сюда носились. На седьмое ноября мороз до тридцати градусов стоял. Демонстрацию отменили. Людей по домам отпустили. Ещё колонны с краснобархатными знамёнами во главе то там, то сям расходились и песни революционные пели так, что пар шёл:

Смело мы в бой пойдём

За власть Советов.

И как один умрём

В борьбе за это.

Да, вот в это время, после праздника, Афанасьев с участка привёл к нам на кровлю нового товарища. Это был двоюродный брат Толика Достовалова. И, как потом рассказывали, Толик хотел определить сродника в хорошую бригаду к Косареву. Всё же и объект новый, и заработки там поприличнее, простоев нет. Стал спрашивать самого Косарева, активистов Нелюбина и Славу Максимовича, а те отвечают:

- Мы ничего самовольно не решаем. Как бригада скажет. С ней посоветуемся.

Новый товарищ, как он представился, Вениамин, что сразу бросился в глаза, был тонкокож, волосы светлые, глаза едва голубые, будто душа давно вытекла. Вот только губы чувствительные и полные, как у девки какой. Денег на обед у Вениамина не оказалось, но у меня был рубль, и мы неплохо пообедали в совхозной столовке, да ещё был хлеб и молоко в большом матовом плафоне. Вот так и началась моя дружба с Веней Свищёвым. Уже через неделю я знал, что Веня отсидел в лагерях двенадцать лет, а давали пятнадцать, вроде за политику.

Венька рассказывал, как учился в железнодорожном техникуме, как они там взбунтовались, и когда на суде им был зачитан приговор и повели в каталажку, они запели песню:

До свиданья, мама, не горюй,

На прощанье сына поцелуй.

До свиданья, мама, не горюй и не грусти,

Пожелай нам доброго пути.

Я уважал Веньку, ведь политические большевики в казематах царизма, получив энциклопедические знания, сделали революцию. Эту традицию и славу продолжил он - Венька. Только вот Венька читает такие стихи:

Сегодня ты была у проходимца Зета,

Во взорах похоти не погася.

Ты вся из убегана, ты вся из маркизета,

Ты из соблазна вся, из судорог ты вся.

- Это Пастернак, - говорит он. И добавляет ещё стих про пчелу и медведя, заканчивая: - И правда! Через год пчела медведя родила.

Фамилия у Веньки Свищёв. Под такими фамилиями ходят всегда безнадёжные каторжники, осуждённые за убийство и изнасилование женщин. Не знаю, как там, в Англии, Германии, но в России Бог им даёт такие вот отметины: Свищёв, Поцелуев, Ланцевой, Кокин. Свищёв Венька - не громила, да и на мокрушника не похож. На квартире его был, ножа блатного не увидел, все дешёвые магазинные. На плече всего одна наколка. Женщина в профиль стоит во весь рост, в трусах, лифчике, держит флаг с серпом и молотом.

Квартиру Веньке Толик Достовалов предоставил, двухкомнатную, а сам к Жанке ушёл, с ней расписался. У неё тоже двухкомнатная была. Им с Толиком, как молодым специалистам, давали. Когда ЗХВ строить начинали, земляные работы разворачивались, многие из тех, кто работал в СУ-1 Промстроя, неожиданно квартиры получили в районе телецентра.

Нет, с Венькой дружить можно. Пусть он и отсидел, но, видно, горыночное попаление не от пасти шло, а где-то около хвоста находилось. Рассказывал Венька о том, как женская зона от мужской была только глухим забором отделена, и вскоре её решетом сделали, как заканчивал среднюю школу, и одна из преподавательниц была его временной любовницей. А так что, ну пропьётся, глядишь, и на обед не идёт. Пощупаешь в своём кармане мелочь, скажешь:

- Пойдём, Веня, у нас не до большого, а на кусок хлеба да на молоко с картошкой вволю хватит.

Венька навёрстывает любовный лимит. Завёл себе подругу, равную в возрасте, Зину. Зина и помогает тратить не густые Венькины деньжата. Как-то к субботе получка была. Ну, я выпил, а много ли мне надо, опьянел. Венька меня не отпустил, сказав:

- Ещё изобьют, покалечат, а то к ментам попадёшь.

Остался. Хмель быстро прошёл. Проснулся в полночь в зале, чист как стёклышко. В спальне Венька выдавливал из Зинки скупые капли сладострастия. Сначала она постанывала, потом завизжала и сразу же своим скрипучим голосом попросила у Веньки закурить. Венька нервно заматерился. Зинка выскочила в залу, включила свет и стала искать табак, спички. Её чулочные груди просвечивались сквозь жиденькую комбинашку.

Между праздником Октябрьской революции и новым 1965 годом в бригадах Косарева и Афанасьева произошло по чрезвычайному происшествию. В бригаде Косарева на очистных сооружениях погиб мой товарищ одногруппник Вася Мотов. В бригаде Афанасьева героем события стал Венька Свищев. Первое происшествие потрясло участок, работников управления, сделало большую неприятность в тресте. Случай зафиксировали в главке. Поступок Веньки дал возможность большому обсуждению, ровно просмотренный фильм великого мастера о подлинной жизни.

Вася Мотов собирался работать в шахте, но ему не хватало нескольких месяцев до совершеннолетия. Говорил, что пойдёт работать в бригаду транспортников, крепь в забое подвозить, что де со своим дядей бригадиром договорился. В бригаде Косарева всё коэффициент полезного действия подсчитывали и поэтому, когда заливали бетоном стены резервуара, поставили Васю топить буржуйку в тепляке в ночь одного. Видно, дрова сырыми были, а, может быть, потухло, только плеснул Вася в топку буржуйки горючей смеси из ведра. Смесь так пыхнула, поперхнулась в трубе и вырвалась наружу из распахнутой дверки, обдав Васю жёстким пламенем с головы до ног. Тут рабочие на автобусе подъехали (к утру, видно, случилось, наверно, хотел Вася доказать прилежность свою к приезду бригады), увидели как их товарищ от ожогов корчится. Когда снимали обгоревшее, он просил не говорить матери, что спецовка сгорела, ругаться будет. Умер Вася в больнице. Когда пришли к нему Нелюбин, инженер по технике безопасности, и мать, он просил никого не винить.

Когда член бригады Косарева Нелюбин заскочил на автобусе к нам в комплекс, чтобы забрать на похороны, я спрятался. Как оказалось, спрятались и Ратников, и Богатырь с Пузырём. Не хотелось видеть друга мёртвым. Это было на тот момент самым серьёзным потрясением в моей жизни. Я и виню себя и понимаю, что только тогда и было настоящее ощущение, что такое брат во Христе. Когда мы ели манку, сваренную на воде, с капелюшкой масла, таскали кирпич и раствор, и не было нам никакого внимания со стороны сверстниц. Это когда мы открыты друг для друга, и свет одного переходит в свет другого. И вот уже один свет погас навсегда.

Второй случай, давший широкое обсуждение, как чрезвычайное преступление против нравственности и оскорбление кодекса коммунистической морали - это то, что Венька сделал объектом своих любовных утех несовершеннолетнюю девчонку - фезеушницу. Работала на объекте группа девчонок из строительного училища. Лепила, затирала, мазала. Руководил этой группой старейший ветеран системы профтехобразования мастер Вышутин. Раньше был строг к подопечным, что Господь. А тут прибаливать стал, и за группой досматривала ударница из бригады Кувшинова. Если Господь в отлучке, так и бесы, что чесоточные клещи завелись.

Стали девки папиросками в уголках попыхивать, в мужей и жен играть. Что побойчее, помальчишечнее, то муж, да и жена, глядишь, не смирённая, такую блажную песню заведёт. С таким возрастом беда. А в деревнях летом, когда наплыв чеченцев да шоферюг, совсем пропащее дело. Глядишь, не одну забрюхатят, и бычка не найдёшь. Когда Венька поделился со мной тем, что целовался с фезеушницей Зосей, а Зося была самой хорошенькой девчонкой (я, словно Ромео, начал приглядываться к ней), что у неё очень нежные и податливые губки. Я понял, что впечатления на Зосю не произвёл, раз она позволяет себе такое Веньке, но не большее.

Я уже позабыл про податливые губки, что опробовал Венька, но в один из понедельников перед новым годом он неожиданно сказал:

- А Зосенька теперь моя жена. Вот не знаю, как перед роднёй её, матерью отчитываться. Я уже послал сообщить её подружку Амелию, чтоб не очень-то волновалась.

Я был глубоко взволнован и представил, что Венька в своей квартире благородно отвёл Зойке ложе и обставил его сладкими водами и фруктами, словно благородный рыцарь, не снимая доспехов и шлема со страусовыми перьями, и ждёт от неё решения на благородное грехопадение. Но всё, как немного погодя прояснилось, было по-другому. Зойка с матерью жила на квартире вместе с хозяевами в маленькой комнатке. Амелия, та вообще ютилась на койке в училищном общежитии. Зойка решила отметить своё шестнадцатилетие по-настоящему, с вином и закуской. Ну, а если Венька попробовал податливые губки, то о чем и говорить.

Венька на девчонок произвёл большое впечатление, как большой учёный секретного производства. Он был сдержан и не посвящал в своё уважаемое прошлое хорошо угостившихся девчонок. Девчонки остались ночевать у Веньки. Когда Зойка ушла в ванную, поблаженствовать в воде, Амелия сунулась приласкать своё многоплёночное тельце к Веньке. Она думала только приласкаться, как обижаемый зверёк, к спасительной доброй силе. Но Венька придавил её так, что у неё перехватило дыхание и сознание обречённо хрустнуло.

- Ой! Пожалейте меня! Я ещё девочка! - запричитала Амелия. - Пожалейте!

- Вы что мне здесь детсад устраиваете! - завизжал Венька.

Тут в спальню вошла Зося. Она отпустила Амелии пару пощёчин и осталась наедине с Венькой.

Теперь я уже представлял Зойку, как знойную Шахерезаду. Вот она лежит на закисших Венькиных простынях, а он, в одних трусах, эдакий тонкокожий, идёт на кухню остудить холодной водой избыток страсти. Всю рабочую неделю, оставив производственную практику, Зойка прожила у Веньки. Амелия побывала у Зойкиной матери, а та наказала передать дочери, что разборка состоится в выходной день, в воскресенье, на квартире брата Зойкиного родного дяди. Ещё в пятницу Венька подошёл ко мне и сказал, дескать, давай, Чудов, побудь у меня дружкой, сватом. Разговор серьёзный предстоит, а ты на спектакли ходишь, оперы знаешь, думаю, за словом в карман не полезешь.

Вижу я, что дело тут серьёзное. Говорит со мной Венька официально, ровно боевой командир с опытным разведчиком. Я согласился. И вот мы переступили порог дядиного дома: я, Венька и Зойка. Мне представлялся Венька черкесом, укравшим в горном ауле себе жену. В кухне-прихожей дядиного дома полно народу, народ и в комнате-зале. Никто нам не предложил раздеться, а сделай своеволие, скинь с себя пальто, так и повесить негде. Вешалка, глядишь, рухнет с крючков, на сундуке гора одежды навалена. Когда народ весь стёк в комнату и угомонился, мужчина лет пятидесяти, причёсанный, в костюме, в рубашке на все пуговицы, без галстука, поклоном только кистями рук безмолвно предложил войти в комнату и нам.

Не черкесы в папахах с кинжалами встретили Веньку, Зойку и меня, как я представлял. В комнате-зале было чувашское, родное. Всё было идеально чисто, словно у глубоко верующих православных христиан. Зойкина родня сидела вдоль стен на стульях, принесённых с улицы и из сарая лавках, прикрытых половиками, сотканными из цветного тряпья. Сидели тихо, сложив руки на коленях, а кто спрятав ладони под мышки. Посредине избы стояло четыре составленных прямоугольником стола, заодно покрытых белой скатертью. И от этого казалось, что вся Зойкина родня находится при очень знатном покойнике. Будущая Венькина тёща сидела в глубине комнаты отдельно на стуле с подлокотниками, ровно ханша какая, строгая, холодная. Ни дать, ни взять - императрица Китая Цы-си.

- Ну что, доченька? Где была, пропадала? - обречённо спросила она.

Зойка не знала, что и сказать. Жених, как спутник жизни, был, может, ненамного старше будущей тёщи, да и лагерный душок в этот момент никуда не улетучился. Получилась немая сцена. Все молчали.

- В ноги, в ноги, бесстыдница! К матери в ноги! - крикнул я Зойке. - На колени, соблазнитель! - грозно, как праведник божий, прогремел я в Венькино ухо и, положив на его плечо свою руку, стал придавливать к полу.

Зойка пала ниц и залилась слезами. Венька - зек и есть зек, - стряхнув мою руку со своего плеча, остался стоять на месте и только позже сказал, прижимая ладонь правой руки к своему сердцу:

- Прости нас, мать!

- Да, мамаша, простите их неразумных. Дело-то чисто гражданское, зачем попусту Бога тревожить. Вот артист Вертинский совсем старик был, а на восемнадцатилетней женился, да еще двух девок состряпал, - сказал я.

- Я вас, дорогая, к себе заберу, нечего по углам скитаться, - дополнил мою речь Венька, обращаясь к будущей тёще.

- Ладно, живите, - махнула рукой тёща.

И со всех углов стали ставить на стол бутылки с водкой, нести в тарелках обильную закуску.

Вторую половину зимы мы ломами долбили мёрзлую землю под стаканы будущего животноводческого комплекса на Звёздном. Потом монтировали стены, перекрытия. Достовалов жил с Жанкой и не тревожил Веньку по квартирному вопросу, даже прописав и Венькину тёщу. Осенью меня призвали в ряды Советской армии в строительные части, где за три года я приобрёл специальность жестянщика по вентиляции. Когда я вернулся со службы, Венька уже уехал один в другое место, под Красноярск, к своей бывшей первой жене. Зойка работала кассиршей местного продуктового магазина. Потом я узнал, что в последнее время, спустя пару лет совместной жизни, Венька-змей освоил Зойкину мать, и Зойка не вынесла такого оскорбления.