Записки печника

Рейтинг:   / 1

Подробности

Категория: Проза

Автор: Креков Виталий Артемьевич

Просмотров: 8218

2007 год, Выпуск № 2

Надя Бубу проработала всю жизнь на станции в обмуровке. Она говорила, что вот, мол, пришла и присохла, всё как один день. Много таких, присохших, было на Кемеровской ГРЭС. Возили в башню электродвигатели на обмотку, так там у обмотчицы плоскогубцы были со времён войны. Как дали, так до этой поры и работала ими. Я говорил тем, которые и дня вне Кемеровской ГРЭС не работали:

- У вас уши шилом проткнуты много раз.

А они:

- Как это так, шилом проткнуты?

- Так в писании написано. Когда отпущенный раб не хочет уходить от хозяина, он его ухо к косяку дверному шилом притыкает.

Спирин, помню, сильно обиделся и, наверное, первый раз язык повернулся сказать что-то неприятное в мой адрес.

В ремонтном предприятии «Кузбассэнергоремонт» все друг от друга неотделимы, ровно муж и жена. Вот Доска почёта Кемеровской ГРЭС. Нигрей, бригадир ремонтников котельного цеха, задвижку, будто девку красную, обнял. Что и говорить, стахановец, ударник комтруда. Собин с ключами, в спецовке при орденах чем-то напоминает будни тридцатых годов, фильм «Трактористы». Плешивцев, начальник отдела материального снабжения, в самом деле, плешивый. Ложкина с авторучкой и папкой для бумаг. У Пшеничной на цветном фотопортрете волосы цвета обмотки электродвигателей. Болсунов на фоне обнажённого ротора турбины. Тоже волосы с подсветкой - радиопроволочные. Остальные начальники цехов, управленцы с телефонными трубками, авторучками.

Самая красивая - Беззубцева из химлаборатории. На портрете тонкое благородное лицо. Я чувствую себя Бетховеном, Гершвином, чувствую, как волны обаяния начинают звучать прекрасной музыкой. Я знаю, такие женщины для мужчин опасны. За них Господь спрашивает, много божьих дел нужно творить и, если мужчина ищет ещё что-то другое - власть, неожиданное богатство, то Бог убирает их со сцены жизни. С Беззубцевой мы встречаемся на концертах классической музыки, где я повторяю: «Пусть эта прелесть останется для меня недоступными небесами».

На ГРЭСе люди одухотворённые, бессребреники, великодушные. Попросишь о ком-нибудь рассказать, о прошедшей истории станции, никто не скажет:

- А тебе что пристало? Зачем тебе это знать?

Спрашиваю Спирина:

- Кто такой был Попович?

- Попович? Да это покойный заместитель директора станции по социальным вопросам при Учкалове был. Учкалов со всеми по ручке поздоровается, а если кто на расстоянии, поклонится. Дел, значит, много. Вот он и объявил всем, кто числился на станции, чтобы к нему по бытовым вопросам - ни-ни - дел много. Вот его проверенный человек, его продолжение, к нему и обращайтесь. Мужик суровый был, что Берия. Любил, чтобы его слово в закон шло. Да, трудные времена с бытом, с жильём были, без него хаос был бы.

Жильё для Кемеровской ГРЭС начиналось с бараков. Они были немного постарше моей избушонки. Первые шесть бараков построили за полмесяца и вселили в них около четырёх тысяч душ. Потом ещё строили. Бараки были каркасно-засыпные, в два этажа. На каждые два барака водяная колонка, выгребная яма, отхожее место. На месте, где располагался весь жилмассив, до строительства ГРЭС было кладбище. В подполье барака, где до светлого будущего проживала огнеупорщица Наташа Чернова, в углу выступал угол гроба. И Наташа им пользовалась как приступкой, когда лазила за картошкой. Скажешь Наташе:

- Так от уныния такого можно и окочуриться.

Наташа в ответ:

- Да, бывало, мысль найдёт, нехорошо станет да подумаешь, что никто ещё оттуда не вставал, нечего бояться, и отпустит. Только, бывало, до полуночи шум и гвалт, коридоры длинные, двадцать четыре комнаты по одну и столько же напротив. В каждой комнате семья. За углём, по нужде на улицу бегаешь. Не покойники, а клопы жить людям не давали. Только и разговоры, чем травить, как травить. Бывало, летом люди на улице спали, на крышах углярок и погребов. В бараке я и Ирку родила, три года ей было, когда в благоустроенную перешла.

- Да, - скажешь Наталье, - снизу покойники, сверху клопы, ходи в туалет на улицу, а там, поди, хулиганы, разбойники.

- Хулиганства-то большого не было. Разве что часы снимут, костюм, если хороший, сдерут. Зимой пальто, китайки стянут с ног, а так всё тихо было, не то, что сейчас. Забеременеть бабы боялись, и так сурозят видимо-невидимо понарожали. После выкидыша я с мужиком стала жить, когда медицинский разрешили. Да и то не радость, что ни ночь - как ветер осину треплет. Устанешь, спать бы, а он, давай, да раза по два. Придёшь с медицинского, всё болит, а он неугомонный, мол, давай, я тихонько, тихонько. Дашь тихонько, а потом как размахается. Думала на старости угомонится, да где там. Вот недавно приехал из колхоза, две недели на уборке был. Как зашёл, осмотрелся и сразу:

- Мать, где Ирка?

- В школе ещё, - отвечаю. - Помойся, да сядем обедать.

- Ты мне про обеды кончай говорить. Ложись на кровать.

Что ж, легла, говорю:

- Грызи, до мозгов не догрызёшь.

Да, скажу я и процитирую: «Поднимались из тьмы погребов».

Вот уже два отпуска в доме отдыха отгулял. Уже в третий раз горящую путёвку предлагают, а жизнь моя как-то не сдвинулась. Я понимаю, что в моём положении и устройстве время только мимолётно, а жизненное продвижение станет в медлительности. Моя избёнка на Заречной истончается. Правда, покрыл толем крышу, на засыпной половине забрал тонкомером стенку со стороны улицы. Колесов, зам. по социальным вопросам, пообещал стропила, когда станут разбирать два последних барака. Зато топлива - бери, сколько хочешь, по дешёвке. Уголь жаркий, комочками. Срезка на растопку - вволю. Стал соваться в очередь на получение жилья, а мне говорят:

- Ваши Заречные на будущий год сносить собираются. Жилплощадь тебе город даст. Да и молодой, холостой, найдёшь девку с квартирой.

Я знал, что огнеупорщиком быть не очень высокая должность. Считаются со сварщиками высокого разряда, слесарями-котельщиками, специалистами чугунного литья. Наш бригадир Петро квартиру получил за выслугу, когда женился и родился сын Юрка. Задолго до этого Петро сошёлся с вдовой Машей Путинцевой, работавшей на обмуровочном участке. Маша певунья в ту пору была, аккуратистка, с синими глазами. Петька в ту пору горем прибабахнутый тихим был. У Маши двое детей оставалось, но сумела привязать к себе Петьку. Это сейчас он хвалится, что де Машу как врага народа использовал, а тогда в его мосластом строении что-то горело, да так, что, когда ушёл от Марии, она белугой ревела. Самому Учкалову, директору, заявление подавала, чтоб заставили Петьку к ней вернуться. Народ на ГРЭСе человечный, глубоко осудили поступок Петра, но вернуться к Маше не смогли заставить. Одинокой берёзкой на ветру шумела Маша Путинцева на жизненном пространстве Кемеровской ГРЭС. Как-то подошёл к ней слесарь-ремонтник Илюша Другов, бывший на войне дивизионным разведчиком, кавалер всех орденов Славы, недавно схоронивший свою супругу, попросился по сурьёзному делу в гости:

- Я, Маша, к тебе по сурьёзному, и ты сурьёзно подумай о продолжении своей жизни.

Стала Маша жить с Илюшей Друговым. Маша была среднего роста женщина, Илюша был её ниже на две ладони, если их ребром поставить, щупленький такой. Машины дети при нём выросли.

Когда Юрик стал подрастать, Петро любил прогуляться с ним по городу: на базар, на Швейку, в горсаду побывать. Бывало, где только не таскает его на руках. Погода в начале ноября холодная, с сыростью, а Петька на набережной реки Томи встанет и показывает, как сало ледяное по воде плывёт. Говорил:

- Ну, Юрик, вот уже и лёд пошёл. Не завтра-послезавтра река замёрзнет совсем.

Как любил он своего Юрика, и какой крепости был его раствор любви, трудно себе представить. Петро часто хвалился сыном:

- Нет, он только ко мне, к матери не подойдёт. Ночью, бывало, проснётся и скажет:

- Папа, я писать хочу.

Я ему:

- Сейчас, моя веточка, сейчас, моя кровушка. - Мать во всю кровать развалится, ровно кобыла ногайская, ничего не слышит.

Перед школой Петька принёс сыну оранжевую каску. Юрик наденет каску, запряжет в скакалки троечку девчонок и бегает без устали по двору. Потом я Юрку видел несколько раз. Он всегда первым узнавал меня, здоровался. Я старался разговорить его, задавал вопросы. От Юрика исходило доброжелательство, и кристально чистая русская речь от этого особенно звучала из его уст. Для меня встреча с ним надолго становилась праздником.

Носился Петро по котлам, ровно гольян по тёплым отмелям. Дернется - и расстояние, ещё дернется - и снова расстояние. Привычно, быстро, напоказ. И всё он и он. Ну, Валентишке даст послабление. Скажет, мол, ничего малый, помаленьку в дело вникает. Обо мне и разговору нет. Может, за глазами и бросит когда:

- Мухи во рту свадьбы справляют.

С похвалой на ГРЭС осторожны. Похвали раз, похвали два - на расширение жилплощади запросится, а то и жильё давай. Дай жильё - на производство взрывчатых веществ, гад, сбежит. Квартира есть, заработки бешеные, чем не жизнь! Женский состав бригады огнеупорщиц на Восьмое Марта грамотой поздравят, денег за успехи в производстве немного в конвертах выдадут. Всем, без обиняков. Петьке на новый год, на День Советской армии, ну и, как всем, на День революции и Первомай по десятке кинут. Чтобы дружно и весело пошли на демонстрацию от клуба ГРЭС. Там буфет на широкую ногу: закуска, выпивка разная, песни, пляски. Женщины из химцеха. Беззубцева - красивая, неожиданная. Да! Получал Петька и письма благодарственные и грамоты часто. Получит от мастера, посмотрит и скажет:

- Мне эти бумажки постоянно носят.

Ну, думаю я, никакого почёта в ближайшее время, пока Петька носится, не будет. И задумал я покончить с этой несправедливостью. Расправился я с ним жестоко, по-чекистки, интеллигентно. До сих пор ношу в себе этот несмываемый грех. Для Петькиного здоровья моё коварство было на пользу, но чувство престижа, незаменимости, конечно, катастрофически пострадало.

Самое ответственное для огнеупорщика - это топка котла. В хвостовой части в районе отходящих газов редко какие обрушения бывают. Не уплотнишь перекрытие - пыли столько в щели набуранит, будешь чистить - намаешься. Плохо уплотнишь выходы труб - по присосам досыта набегаешься. Сработаешь как попало горелки - топливному режиму вред нанесёшь. Понял я, что горелки должны быть крепкими, чистым огнеупором смотреться. Не горелки, а линзы оптические, чтобы струи огненные были резкие, под углом. В практике Петра Яковлевича горелки делались в мах. Швы толстенные, и всё замазывалось цементным торкретом. Еще когда котел не был опрессован и не заполнен водой, когда только что выставили мундштуки пылесистем, я по шаблону рассчитал, сколько нужно огнеупорного клина и какой профиль в данном месте нужен. Всё зарисовал, чтобы потом заготовить всё нужное заранее, а не колотить молотком половинки. Эта идея пришла мне в голову, когда сосед моей зареченской избы принёс два диска по резке огнеупорного кирпича. Диски хорошо подходили к электропиле, которой слесаря обрезали выбракованные участки экранных труб. Заготовки огнеупорного материала я сделал на все случаи. Всё подпилено, подогнано. Женщины в люльках подвезли огнеупоры. Первым завозом, как всегда, снабдили Петькину сторону. Второй завоз был мой. Его мы подвезли с Михаилом. Валентишка шёл по муфелям. Михаил знал про мою затею и подмигнул мне одобрительно. Он-то и обеспечил нужную суету, сумев скрыть заготовки. На Петьку я смотрел, как на жертвенное животное. Пока ждали разрешения начинать огнеупорную кладку, женщины обсуждали вчерашнюю продажу суповых наборов. Будущая жертва духовной казни говорила, что борщ варит дома сам, что горячим ест его жена Аннушка, а он любит, когда совсем застынет в холодильнике, с ледком.

Петра я обогнал уверенно, словно междугородний автобус «Икарус» задрипанную бортовуху. Я даже сдерживал темп, когда Петька оглядывался, и колотил молотком плотный незернистый клин. Петька нервничал и, когда уже совсем сорвался, готовый разнести мой окончательный успех, в топку залез начальник котельного цеха Матвеев Сергей Ульянович. Он мгновенно оценил мою работу. Потребовал разрушить начатое Петром, а мне работать в том же духе, наказав, что сдача топки остаётся за мной. Мне было жаль Петра, очень жаль. Но начальство было мудрее, обратившись к нему с просьбой возглавить бригаду заготовщиков обмуровочных материалов. Доставлять со склада шамотный кирпич, мертели, молоть на огнеупорный бетон половинки. В общем, вывели из духоты на свежий воздух стареющее поколение. Я, правда, перед Петром сердечно покаялся. Тошно было от этой победы, в чём ему и признался. Предложил купить и выпить вина «Агдам», он не отказался. Выпили на спуске с Притомской на Заречные.

Если меня определили ответственным за топки, то Валентина сделали бригадиром. Мы все его, с моего лёгкого языка, стали звать Валентишкой. В армии Валентишка служил в кавалерийском полку, участвовал в киносъёмках, но, если бы не был он таким обаятельным парнем, то и не носил бы прозвище Валентишка. У Валентишки была жена Тамара. Тамара была очень суровой и грустной и никогда не смеялась. Когда Валентишка дружил с ней до женитьбы, это была идейная монастырская послушница. Но не было монастырей и нужно было выходить замуж. Для Тамары поцелуй Валентишки приравнивался к половому акту, когда она ходила девкой. Любила она Валентишку смертно. Естественно, переживая Валентишкину вольность по отношению к женскому полу. А то как! Где грусть, там и весёлость.

Отличался Валентишка, когда наши бригадные подруги уходили на пенсию. У Нади Бубу Валентишка, напившись самогону с сивушными маслами, пару дней болел. Хорошо, что гуляли в пятницу перед выходными. Болела и Бахтина Вера Ивановна. Как потом говорили, что еле очухалась. Маша Стрельцова пошла на пенсию с пятидесяти пяти лет. Никакого горячего стажа ей не полагалось, а возрастом была постарше Моти и Наташи. Говорила, что долго в девках ходила, честной была, никого не подпускала, даже солдатиков. Молодую я Машу не видел, что там было. Маша была худая, морщинистая. Казалось, морщины от лица спускались по всему телу до ступней. Бабы говорили, что она морщинистой была уже, когда пришла на ГРЭС. Говорили, что слесарь котельного цеха Дережун, бывший любовник Наташи Черновой, отметился на Мане, и она в начале пятидесятых родила сына Валерку. Маша любила рассказывать про Валерку. Когда она рассказывала, никто её не перебивал.

- Когда меня подселили на пятый этаж, - рассказывала Маша, - Валерке пятый год шёл. Однажды вышла за булкой хлеба и забыла закрыть балконную дверь. Купила хлеб, иду, глянула на балкон, а Валерка между балясин ногу просунул. У меня ноги подкосились, ум вышибло. Я говорю Валерке...

И Маша, сжав кулачки у подбородка, леденела, ей казалось, что вот он стоит её беззащитный Валерка.

Валерка вырос болваном и, как говорил Петро, мухи у него во рту свадьбы справляли. Ушёл Валерка служить в авточасти. Я знал, что в авточастях за работу платили деньги, а Валерка всё ныл: мамка, мамка, вышли денег. Маня половину зарплаты миленькому Валерке вышлет, а он, видно, с дружками и пропивает материнское благословение. Жила Маша не одна-одинёшенька. Как только получила отдельную квартиру, малярша из ремонтно-строительного цеха Анна Чикова привела своего мужа Серёжу. В то время Анна Чикова скрутилась с майором. Ребята её к этому времени выросли, в фезеуху на слесарей учиться пошли. Майор оказался без угла, Анна беременной, что-то делать надо. Это уже потом, когда я в ремстройцех перешёл, Анна Чикова мне сама всё рассказывала. Дочке её, которую от майора родила, уже шестнадцать было. Беленькая, симпатичная вышла.

- Говорю я Серёже, - признавалась Анна, - ты медлительный и скучный, как день ненастный, а я ещё жить хочу. Давай расстанемся по-человечески, а я о тебе позабочусь. Купила я две бутылки водки, колбасы. Пришли к Мане, как я договорилась. Выпили хорошо. Серёжа ещё за бутылкой сбегал. Я и говорю Маше: «Маша, я дура дурой, Серёже не со мной и смолоду жить нужно было, а тебе верной женой быть. Сходитесь да живите на здоровье. Я Серёжу голым тоже отпускать не хочу. Кровать никелированную пусть забирает, перину, пару пуховых подушек, шифоньер китайский - живите». Мне Маня и говорит: «Я Серёжу опрятно содержать буду».

Оставила я Серёжу, а сама будто на крыльях домой полетела.

Проводные деньги Маша всё-таки скопила, несмотря на переводы Валерке. Сколько - в кубышку не заглядывали. Сложились и мы по нищете нашей по десятке. Отдали заблаговременно деньгами. Безделушки покупать не в нашем бедном устроении, не в нашем уставе. Гуляли все наши. Петьки не было, были Вера Ивановна Бахтина, Миша. Еду готовила наша бригадная молодка Люба Ромашина. Дыни, арбузы покупали мы с Валентишкой. День был жаркий, в квартире стояла духота, водка презлющая, будто наливали её из смертной чаши, и все как-то быстро спились. Маша божилась, что не бросит производство, а будет по силе помогать воспитавшему её предприятию.

Быстро наступил вечер. Водки оставалось много, арбузы и дыни не съедены, и никто не собирался уходить. Я прилёг на узкую кровать, когда проснулся, то вовсю горела трёхрожковая люстра. В спаленке Маши агрессивно настроенные клопы поднимались на потолок ручьями и по одному падали на разбитые алкоголем жертвы. Жгли клопы нещадно. Маня лежала ничком на полу и, когда я решил положить её на кровать, она, сощурив оловянные гляделки, мелко потрясая головой, молвила:

- Ты меня не трогай! Я баба честная, одному принадлежу.

Потом, хорошо разглядев двуспальную никелированную кровать с широкой периной, на которой лежал и парился, запутавшись в жарких телесах Веры Ивановны, мой друг, добавила:

- Валентишка!

Вера Ивановна гладила обрубком руки Валентишку, видно, у Нади Бубу тогда свидание состоялось.

Наутро, когда в окна потянуло прохладой, пришёл с ночного дежурства Серёжа Чиков. Маня ныла:

- Серёжа, полежи со мной.

Серёжа отбивался нехорошими словами. Я подремал ещё немного и открыл совсем глаза. Вера Ивановна сидела на кровати и расправляла на коленях панталоны, собираясь их надеть. Серёжа играл на гармони. Вошёл Валентишка с большой плоской тарелкой, на которой стояла стопка водки и приличный кус арбуза.