Михаил Анохин. Три рассказа

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Анохин Михаил Петрович

Просмотров: 2108

2015 год, Выпуск № 4

ПЛАТА ЗА ДУШУ
 Фамилия Сергея звучала как издевка над ним, да и на фамилию она мало походила, больше на ласковую кличку: «Воробушек». Представляете, приходит в отдел кадров дядя весом за сто кило и ростом под два метра и представляется: «Я, Сергей Воробушек – мастер по ремонту топливной аппаратуры».
Ну да ладно, на Руси и не такие фамилии есть, даже похабно звучащие, да и не фамилией человек определяется, а тем, каков его характер, или даже так: какая у него душа. Так вот, душа у Сергея Воробушка была дерзкой до неприличия! Мало того, что он начальства никакого терпеть не мог, так он и женщин своей дерзостью приводил в смущение. Словом, ни такта, ни приличия этот человек с ласковой фамилией Воробушек не знал, и по всему видно, что и знать не хотел.
Многие называли его хамом, но какой же он хам, если отца своего до самой смерти не иначе, как тятей не величал? Смешно в наше оголтелое время было слышать от него такие слова: «не могу, тятя этого не одобрит».
Это сейчас-то, когда сопливые юнцы ни во что родителей не ставят, но о своих правах, точно сороки, по любому поводу стрекот поднимают такой, что уши затыкай да беги куда глаза глядят, а еще лучше: вынь да положь!
Да и жену, пока она жива была, очень даже уважал, хотя она бездетна, и свой дерзкий язык при ней не распускал. Нет, не хам был Воробушек, а именно – человек дерзкий, до неприличия. Можно сказать – стихийный был человек этот Сергей Воробушек. Не оформленный да не запряженный, иначе сказать – невоспитанный.
Из-за своей дерзости Сергей Воробушек на одной работе долго не задерживался. А мастер он был классный! По звуку работы мотора определял, что у него там, внутри, происходит.
 – Я, – говорит, – доктор, а вы все фельдшера…
О его дерзости судите сами. Когда генсек бывшего СССР Михаил Горбачев в «народ ходил», довелось ему побывать на предприятии, где работал Сергей Воробушек. И что ж вы думаете, Серега и тут отличился! Во время встречи с самым главным человеком в стране он возьми да и спроси: «А сколько этот костюм, что на Вас, стоит?»
 Михаил Сергеевич, то есть Горбачев, чего-то там про жену сказал, но смутился здорово, а крепкие ребята плечами затолкали Воробушка в общую массу рабочего люда, чтобы не смел смущать начальство.
Понятное дело, при таком характере и при нашем-то советском воспитании, Серега не верил ни в Бога, ни в черта, ни даже в материю, если она не была зажата в его маленьком, но крепком кулаке. Словом, это человек не только дерзкий, но и до крайности самонадеянный.
Вот такой был этот «воробушек», составленный из каких-то углов и шипов, хотя кто его знает, что там у человека внутри.
Сергей Воробышек дожил до пенсионного возраста, и явился в органы назначения пенсии с четырьмя исписанными от корки до корки трудовыми книжками! Это удивило даже видавших виды чиновников. Но и этот многотрудный этап оформления пенсии был преодолен им. Наступили времена пенсионные, и тут на беду Сергея случилось прочитать ему объявление в газете. Короткое такое объявление, буквально несколько строк: «Покупаю души, – и приписка соблазнительная, – Дорого».
В газетах нынче печатают и не такую дурь, но эта запала ему в душу, которую некто хотел у него купить. Долго он мусолил эту тему про себя, пока не пришла в голову, как ему показалась, гениальная мысль: «А что, если я продам свою душу, а деньги отправлю на строительство храма?»
Мысль эта, можно сказать, родилась одновременно с прочтением злосчастного объявления в газете, потому что номер расчетного счета строящейся церкви был как раз рядом с объявлением о покупке душ, вот только оформилась, осозналась она несколько позже.
Соблазнился Серега тем, что, по его мнению, душу можно «вытряхнуть» из человека одним способом – убить его! А все остальное из области суеверий и человеческого лохотронства. Да и как можно распорядиться тем, чего в руки не возьмешь?
Так думал Серега и пришел к твердому заключению, что это – лохотрон, только вот маленькое облачко оставалось на горизонте: если это лохотрон, то как с него поиметь выгоду, купив нечто, что, по мнению Сереги, являлось метафорой человеческой личности? И стало Серегу Воробушка жечь любопытство да так неотвязно, что он даже заболел от этого. Ну, никак не решалась эта загадка: зачем кому-то понадобилась его душа?
Вспомнил Сергей школьное: и Чичикова, и доктора Фауста, и многое что другое, слышанное от людей и читанное в дешевых бульварных газетах. И заговорила в нем дерзость: обману этих прощелыг, которые души скупают, и тем самым сделаю дело доброе. Мысленно целую теорию сочинил о доброделании, даже азарт появился, поскольку до этого такие мысли о добре не приходили в его голову.
 Впрочем, когда-то давно, когда Серега Воробушек увлекался чем попало и в частности стихами, он твердо усвоил, что «добро должно быть с кулаками». Вот и все понятия о добре, что сидели до этого в глубине серегиной души, обреченной им на продажу.
 И вот надо же: объявление о покупке души и молитвенная просьба о помощи в строительстве храма странным образом соединились и родили азартное и дерзкое намерение Воробушка самому обмануть обманщиков. Сделать небывалое для него дело: помочь в строительстве, как бы он сказал еще год тому назад, да и то через губу – культового сооружения.
Так и сделал: написал по указанному адресу письмо о том, что согласен продать свою душу и вскоре забыл о нем. Вспыхнула эта идея в нем ярко, как новогодний фейерверк, и тут же пропала.
Однажды, в пресквернейшую осеннюю погоду, поздно вечером в дверь его квартиры постучались. Сергей выключил телевизор и пошел открывать. Привычки спрашивать, кто там, он так и не приобрел, обычно спрашивала и дверь открывала его жена, но жена вот уже два года, как покоилась на кладбище.
 Не успев перешагнуть порог, незнакомец из-под капюшона мокрого плаща сказал: «Я насчет покупки Вашей души», – чем ввел Сергея в страшное смущение, поскольку он стал подзабывать этот эпизод из своей жизни.
 Пришлось не только принять из рук посетителя плащ и повесить его в ванной, чтобы вода немного стекла с него, но и провести гостя на кухню. Без горячего чая так же не обошлось. И все время, пока Сергей суетился, эта затея с продажей души ему уже не казалась такой уж умной. И особенно неуютно он чувствовал себя, когда искоса и изредка бросал взгляд на этого позднего гостя.
 Надо сказать, что внешность гостя была невзрачной, разве что особая бородка «а-ля козел» да быстрый, обегающий все вокруг взгляд придавали этому бледному и флегматичному лицу некоторую живость. На госте был глухой свитер, что неудивительно, если судить по погоде.
 Когда чай был разлит по стаканам и выставлена на стол вазочка с песочным печеньем, Сергей, давясь словами, сказал:
 – Только я никаких документов подписывать не стану. Тем более – кровью…
 – Фу ты! – искренне отреагировал гость, и Сергей почувствовал эту искренность. – Начитались всякой чепухи и телевизор насмотрелись… – И уже с ноткой жалобы в голосе продолжил: – Ну, что ты будешь делать?! К кому бы ни пришел, везде почти одно и то же! Это уже скучно становится, – и совсем упавшим голосом пробормотал: – Средневековье какое-то.
 Это искреннее возмущение и бормотание подействовали на Сергея как ушат холодной воды на пьяницу, поскольку он так и не мог до конца поверить, что нашелся человек или организация какая-то, которая и на самом деле, без дураков, покупает души.
 – Да Вы что, на самом деле души покупаете? Ну, Чичиков, понятно, там основа была – ревизские сказки, а тут? Не морочите ли Вы голову мне и другим? – спросил Серега между двумя глотками горячего чая.
 – И, тем не менее, Вы написали, что готовы продать свою, подчеркиваю это, свою душу, следовательно, поверили в то, что есть люди или организации, готовые эту душу купить. Так?
 – Так, – Сергей вынужден был признаться в этом. – Но я подумал, что это шутка, или, простите меня, сумасброд какой-то написал. – Ему при всей его дерзости, никак не выговаривалось сказать то, что вертелось в голове: «Или сатана покупает?»
 – И, тем не менее, Вы в это поверили. Даже вот, мысленно предположили, а не сатана ли это покупает души? А какая Вам разница кто? Вы ведь все равно не верите ни в господа бога, ни в сатану, как, кстати сказать, и душу понимаете чисто метафорически.
 Сереге хотелось сказать: «Большая разница», – и опять, к собственному удивлению, он ничего не сказал. То ли оттого, что душа его трепетала от одной мысли, что будет продана, и потому из неё вся дерзость улетучилось? Или же Серегина дерзость почувствовала в пришельце родственное начало, упала наподобие собаки на спину и замолотила хвостом в знак покорности. И этот стук сердца у горла не есть ли стук молотящего хвоста Серегиной дерзости?
 – Как бы то ни было, – ровным голосом, даже без малейшего признака эмоциональности, словно не человек, а машина читает заранее написанный текст, продолжал незнакомец, – а я готов предложить за Вашу душу сто тысяч рубликов наличными. – Он нагнулся и достал пачку купюр. – У меня даже упаковка, заметьте, банковская…
 И только тут Сергей обратил внимание, что посетитель был с кожаным портфелем. Пока он занимался плащом, этот господин пронес портфель на кухню и сунул его под кухонный стол.
 – Предвосхищаю Ваш вопрос: зачем мне Ваша душа? – спросил незнакомец.
 – Вот именно, зачем? – как эхо откликнулся Сергей.
 – А Вы скажете, зачем Вам деньги? – посетитель сделал паузу, а потом, словно омывая под струей воды кисти рук, стал энергично их потирать. – Вот видите, Вы затрудняетесь ответить на этот вопрос. Представьте себе, и я не знаю, что буду делать с Вашей душой, когда её куплю у Вас. Как говорят, были бы деньги, а куда их потратить – нет проблем!
 – То деньги, а то душа! – Сергей попытался возразить, но посетитель легко парировал и это.
 – Вот именно! Стало быть, я как-то предполагаю использовать Вашу душу, точно так же, как и Вы как-то предполагаете истратить мои деньги. Как-то, но как точно – о том и сами не ведаете. Согласитесь, что использование денег и собственности – дело личное, так ведь?
 Сергей молча кивнул головой, поскольку решение о продаже своей души, несмотря на какие-то вспыхивающие в голове сомнения, только окрепло.
 – Сто тысяч за мою душу – это мало, – сказал он и сам удивился некой ирреальности происходящего, словно уснул и вот – сон, а во сне происходит эта нелепица! За столом сидит человек, в руках у него – банковская упаковка достоинством в сто тысяч рублей, и он покупает у Сергея душу – нечто такое, чего нельзя положить вот так, в портфель, как деньги, и унести с собой.
 – Дурак! Сумасшедший! – такие мысли одна за другой, словно стрижи, прочеркивали пространство его сознания поверх всех неясных тревог.
 Посетитель опять сделал этот странный жест кистями рук, словно умывал их, и сказал:
 – А сколько бы Вы хотели за свою душу? Я Вам предложил хорошую цену, многие за меньшую продавали.
 – Миллион! – выпалил Сергей и задохнулся от своей дерзости.
 – Вы полагаете, Ваша душа стоит таких денег?
 – Это самое малое. И учтите, мне не нужна наличка здесь и сейчас. Нынче таких денег напечатают – просто загляденье, а завтра – милиция и наручники…
 – Хорошо, я дам Вам банковский чек на предъявителя, и Вы получите свои деньги в Сбербанке.
 – Миллион?
 – Давайте компромисс – половину. Больше не могу.
 Холодный пот выступил на лбу Сергея, и ощущение нереальности стало еще сильнее, а странный посетитель между тем ровным голосом продолжал: – В сущности, нам остается только ударить по рукам, и Вы должны сказать: «Согласен», – он протянул Сергею банковский чек на полмиллиона рублей.
 – Ничего я говорить не буду, – буркнул Сергей, ощущая сухость во рту. – И руки Вам подавать не стану. – Произнеся это, он взял чек и сунул его под чайное блюдечко.
 – Как хотите, я не настаиваю, – с этими словами незнакомец встал из-за стола.  
 Уже на пороге квартиры незнакомец сказал как бы невзначай, словно запамятовал и только сейчас вспомнил:
 – Сделка будет считаться состоявшейся с того момента, как Вы станете тратить полученные деньги, – и уже с не скрываемым юмором, за порогом: – Берегите душу, как-никак она, в некотором смысле, уже не совсем ваша, а, так сказать, – чужая собственность, находящаяся под Вашим временном управлением.
 На следующее утро Сергей встал с больной головой, и все вчерашнее показалось ему сном. Он по обыкновению прошел на кухню, чтобы поставить чайник на плиту и тут увидел, как из-под блюдечка выглядывает краешек бумажки весьма необычного цвета. Дрожащими руками он почти отшвырнул блюдечко… Чек на полмиллиона рублей, самый настоящий чек, а вовсе не плод ночного кошмара, глядел на него и, казалось, нагло и дерзко улыбался своей гербовой печатью.
 Ноги у Сергея сразу одеревенели, а сердце заколотилось в горле. «Все! Все! – мысленно говорил себе Сергей. – Всё до копейки и ничего себе… сразу… сейчас же…»
 Он даже не стал пить утренний чай, а наспех собрался и поехал в ближайшее отделение Сбербанка.
 Операторша удивилось, что некий гражданин Воробушек перечисляет такие деньги на храм. Она даже сносила чек «куда надо», но чек был подлинный, «на предъявителя», и оснований для несовершения операции по переводу денег на строительство храма не было никаких.
 Всё это время Сергей Воробушек находился в странном, заторможенном состоянии, словно не сам подписывал бумаги и отвечал на вопросы, а не имел к этому никакого отношения. Более того, какая-то здраворассудочная часть в нём удивлялась происходящему. Удивлялась и истошно вопила от необъяснимого, иррационального страха.
 – Вот, – сказала операторша и выложила перед Сергеем четыре копейки, – это, простите, сдача от суммы переведенных Вам средств и после уплаты из этой суммы соответствующих сборов.
Сергей машинально сунул эти медяки в карман и скорым шагом вышел из помещения Сбербанка. Остро захотелось курить. Он зашел в ближайший киоск, купил пачку болгарских сигарет «Опал» и коробку спичек. Вышел на крыльцо и с наслаждением сделал глубокую затяжку. Удивление тому, что глупейшая во всех смыслах сделка состоялась, не только не прошло, но напротив – усилилось.
 – Уж не сплю ли?
Почти вслух спросил Воробушек неизвестно кого, не имея больше сил сдерживать в себе внутренний голос. И тут почувствовал, что кто-то сзади дотронулся да его плеча.
Словно ушат кипятка вылили на Сергея. Он охнул и осел здесь же на крыльцо киоска, под ноги покупателям. И последним, ярким видением в его жизни он увидел, как в общей массе денег, которыми он рассчитался за сигареты и спички – желтым глазом мелькнули копеечные монеты; та самая сдача, которую он получил как плату за свою душу.
 И услышал дикий хохот над собой: «Надо же, алкаш! Утро еще, а он уже нализался!»
Мявкнули чего-то губы Воробушка, вроде как – мама – сказать хотел, да только никому до его последнего слова дела не было. А до те, кому дело было до Воробушка, чего человек последним своим выдохом сказать хотел, мало интересовались. Они взяли его за ноги и за руки, и забросили Воробушка в кузов машины на брезентовую палатку. А дальше... Дальше у Воробушка был путь, которого никто не минует. Даже те, у кого душа не продана.

      ДЕДУШКИНА СКАЗКА

В многоквартирном доме на окраине небольшого городка, в комнате, где письменный стол и книжный шкаф, на двуспальной кровати лежали внук и дед.
Хрюша и Степаша пожелали малышу доброй ночи, и оба, внук и дед, надеялись, что эта ночь, как и все предыдущие, будет доброй.
 – Дедушка расскажи мне сказку? – попросил внук.
Попросил внук. Сказка была обязательной перед отходом ко сну, и деду приходилось выдумывать каждый раз что-нибудь новенькое.
 – Ту, из книжки, которую я тебе читал в прошлый раз, про Аленушку и братца Иванушку?
Спросил дед на всякий случай, потому что выдумать сказку не так-то уж просто.
 – Нет! Я не хочу.
И внук нараспев, подражая деду, произнес: "Рожки болят, ножки болят! Ты придумай новую, свою сказку. Я твои сказки люблю.»
– Ну, хорошо, так и быть, совру что-нибудь, – усмехнулся чему-то своему дед.
 – Врать не надо, ты взаправду рассказывай.
Внук вздохнул, отвернулся, прижал к груди дедову руку, а потом стал почесывать ему ладонь. Было приятно и в то же время тревожно, так как неизвестно, к чему приведет такая привычка. Дед не знал этого и от того, что не знал, волновался. Тайна становления человека, была самой тревожащей из всех тайн, смущавших душу деда.
– Ну, это я так сказал потому, что в сказках все бывает понарошку, но так, как по правде, – поправился дед.
– Хорошо. Слушай: "Жили были папа, мама и сынишка, Кирилка.. "
– Опять "жили-были", – откликнулся внук, переворачиваясь с бока на спину, но дедову руку не отпустил.
– В прошлый раз "жили-были дед да бабка" и сейчас – "жили-были..."
– Но ведь и на самом деле "жили и были".
Возразил дед, пододвигаясь поближе к внуку, иначе, если не пододвигаться, то он уляжется поперек кровати.
– Вот ты живешь и у тебя есть папа и мама, а ты есть у них, так ведь?
Внук подумал и сказал:
– И у тебя есть я, да?
– Разумеется, и у меня. Сказку рассказывать?
– Ладно, рассказывай, – великодушно разрешил внук и оставил ладонь деда в покое, повернулся к нему лицом и провел рукой по щеке.
– У меня тоже, когда я буду старый, щетина вырастет? – спросил внук.
– Не отпадет голова – прирастет борода, – ответил дед той же присказкой, какой ему отвечал на этот вопрос его дед, когда он был маленьким.
– А как она прирастает? – внук приподнялся и заглянул деду в глаза.
– Обыкновенно, как волосы к твоей голове приросли, так и щетина к щекам прирастет.
– А на лбу не будет прирастать? – и он дотронулся до дедова лба.
– Не будет, – сказал дед. – Ты сказку просил...
– Ну ладно, рассказывай, только когда усну, можешь не рассказывать, потому что я сны смотреть буду.
– Ну, так вот, "жили-были папа, мама и сынишка Кирюшка..."
– Его, как меня звали, да?
– Да, как тебя. "Мама работала стюардессой на большом самолете, что каждое утро, когда ты идешь в садик, пролетает высоко в небе..."
– А моя мама, в банке работает, – сказал внук.
– Это сказочная мама... А папа работал спасателем.
– Он людей спасал, да?
– И людей, и зверюшек разных, словом, всех кто попал в беду – такая у него была работа.
– Тяжелая, да?
– Тяжелая, ответственная и опасная. Так вот, сынишка у них, Кирилка, рос мальчиком серьезным, в лужи не лез, девочек за косы не дергал, слабых и маленьких не обижал, и потому папа отпускал его гулять одного и не боялся, что он выскочит на проезжую часть дороги...
– А не на проезжую он мог выскакивать, да?
– Не на проезжую мог. "Они жили на окраине города в большом доме..."
– Как наш, да?
– Как наш, – согласился дед и продолжил: "А за домом было поле, а дальше большой темный лес. Мальчику всегда хотелось поглядеть, что в лесу, потому что он бывал на поле и видел, какие цветы и в какое время там растут, а в лесу не был..."
– Папа ему показывал, да? – спросил внук.
– Да. Папа водил мальчика на поле и весной, и летом, и осенью...
 – А он говорил, что цветочки рвать нельзя, что им больно?
– Говорил. "И вот однажды Кирилка решил пойти в лес..."
– Он с садика убежал, да? – спросил внук в очередной раз, поворачиваясь с одного бока на другой.
– Нет, садик был на карантине, а он был один в доме. Я же тебе говорил, что он был мальчиком серьезным и самостоятельным, и потому мама и папа оставляли его одного.
 – Без присмотра? – внук спросил серьезным тоном, в котором легко читалось осуждение сказочного папы и сказочного мамы.
– Серьезных и самостоятельных мальчиков можно оставлять без присмотра, но это нужно заслужить, – пояснил дед.
– Когда я был такой маленький, как ты, меня мама оставляла в доме за старшего на целый день и даже на целую ночь, потому что папа мой...
Тут дед прервал собственные воспоминания и сказал:
– Ты слушай и не перебивай меня, а то я до утра сказку не расскажу.
– А она длинная? А ты был серьезным, когда был маленьким, и заслужил?
Дед задумался. Он не знал, что сказать о себе маленьком своему внуку, как этого не знал, когда такой же вопрос задавали его сын и дочь. Ограничился кратким: "Длинная."
– Тогда я до утра спать не буду, – уверенно заявил внук.
– Так вот: "прошел он поле и вошел в лес. На поле ярко светило солнышко, а в лесу было сумрачно, как бывает, когда солнышко спать ложится..."
– Ты говорил мне, что солнышко не спит, а светит в других странах, другим мальчикам и девочкам.
– Совершенно верно, оно закатывается. Ты слушай. "Мальчик хотел было уйти из леса, но увидел кустик с ягодой. Ягоды были красные, и он знал, что их можно кушать, хотя они и кислые без сахара..."
– Я знаю, у другого деда в огороде такой куст растет, его красной смородиной называют.
– Так оно и есть. Так вот; "деревце за деревце, кустик за кустик, и вышел мальчик к большому темному озеру посреди того леса. По берегам озера росла высокая трава-тростник. Мальчик вытащил из кармана складной ножечек, который ему папа подарил на день рождение…"
– А мне папа не дарит ножечек, – пожаловался внук. – Говорит: "Ты еще маленький" и еще говорит: "Беды не оберешься".
– Будешь серьезным и самостоятельным подарит. Так вот; "срезал он тростинку и дунул в неё, а она, дудочка та, заплакала девчоночьим голоском: "Лежу я на дне озера, ручки-ножки мои травкой связаны, злая колдунья меня утопила."
Испугался мальчик Кирилка и со всех ног припустил домой, а дудочку ту не бросил. Дома папа с работы пришел, и сын ему все рассказал, а мамы не было потому, что она была на работе, в своем самолете.
– Нет никаких колдуний, тебе в лесу со страха показалось, – сердито сказал папа.
Он очень не любил разные выдумки про страшное, наверное, потому, что много чего страшного видел на своей работе.
– А вот есть! – выкрикнул мальчик и вытащил из кармана дудочку. Теперь он был дома и рядом папа, так что бояться совершенно нечего было. Он дунул в неё. Заплакала тростинка, и папа вначале удивился, а потом разозлился на ту злую колдунью.
– Ты иди в ванну, помойся да спать ложись, а завтра утром мы с тобой сходим и девочку ту поищем, попробуем её спасти.
– Пробовать не надо, – сказал сын, – а надо спасти.
– Вот-вот... – сказал папа, прикрывая дверь ванны за сыном.
Ночью пришли к мальчику сны всякие-разные, и был один нехороший сон, потому что приснилась ему колдунья на берегу озера. Погрозил ей Кирилка кулаком и назвал её злюкой, и та исчезла из Кирилкиного сна.
Папа утром встал рано и все приготовил, чтобы спасать девочку, а потом разбудил сына. Они попили чай с сыром, маслом и хлебом, оставили на столе записку маме, что вернуться после обеда, и ушли.
И вот они пришли к озеру тому проклятущему, где на дне лежит девочка. Снял папа с плеч рюкзак, и тут налетела стая черных ворон, так, что все еще темнее стало, чем было, а потом раздался хохот и увидели они, что перед ними стоит колдунья.
Папа наклонился к сыну и сказал ему тихонько:
– Ты ничего не бойся, а я пойду и разберусь с этой особой.
Только эта особа, то есть колдунья, не стала дожидаться, когда с ней "разберутся", а сказала страшное заклинание, и папа с сыном превратились в диких серых уточек...
– Я не хочу больше слушать эту дурацкую сказку! – выкрикнул внук. – Этих дурацких колдуний не хочу и этого дурацкого озера тоже!
– А кто хочет? – спросил дед, – никто не хочет, а девочка та в беде, может быть, потому и в беде, что никто не хочет слушать о дурацком озере и дурацкой колдуньи.
Дед сделал паузу, а потом спросил внука:
– А ты, как ты думаешь?
Внук попыхтел, попыхтел, раза два ударил своим кулачком по подушке:
– Вот так её! Злюку! Вот так!
Дед молчал. Прошла минута, другая, и внук сказал, сглатывая слезы:
– Ну, чего замолчал? Рассказывай дальше свою дурацкую сказку.
– Приехала мама из аэропорта, прочла записку и принялась на кухне готовить вкусненькое для сына и папы. Вот и вечер наступил, солнышко стало закатываться, а их нет. А там, на озере, плавают две уточки, и маленькая уточка говорит большой:
– Папа, я хочу домой. У нас крылышки с тобой есть, давай прилетим к маме и сядем на балконе.
– Нельзя, сыночек, – отвечает ему большая уточка-папа, – не признает нас мама, да и люди подумают, что мы обыкновенные дикие уточки. Поймают нас, головки отрубят, зажарят и съедят... "
Внук плакал уже навзрыд, но дед продолжал рассказывать, словно не слышал этих приглушенных подушкой всхлипываний.
– Вышла мама на балкон, а тут птичка серенькая прилетела, села на перильце и поглядывает на маму своими бусинками-глазками.
– Зернышко хочешь? – Спросила мама, удивляясь тому, что серенькая птичка её не испугалась и не улетела, как это обычно бывает.
Пошла она на кухню и в ладони принесла подсолнечных семечек. Протянула ладошку к птичке, а та скок к ладошке и клюнула раз, два.
– А у меня, – пожаловалась мама, – муж и сын потерялись.
И вдруг та серенькая птичка стала говорить человеческим голосом:
– Их злая ведьма в уточек превратила, плавают они на лесном озере. Ты время даром не теряй, собирайся в дорогу, нужно отыскать добрую волшебницу-фею, иначе с той колдуньей не справиться.
– Ох! – сказала мама и заплакала, потому что все мамы после "ох" плачут, а папы не плачут.
– Где же я её найду, добрую фею? Я дороги не знаю, – спросила мама.
– А ты иди туда, где солнышко садиться, а дорога тебя сама найдет, – посоветовала птичка.
Мама тут же принялась одеваться и пошла в ту сторону, где солнышко садилась. Шла она, шла и ночью, и днем, и зашла она в лес, но не темный, как тот, где озеро, а светлый. Очень она устала, но мамы, которые ищут своих сыновей, своих любимых мужей, много чего могут, а уж про то, что устали, так об этом и не вспоминают вовсе. И вот она нашла домик с голубыми ставнями, с высоким крыльцом, с яблоневым и вишневым садом вокруг дома. А на крылечке в плетеном кресле, сидела молодая женщина, очень красивая...
И тут внук подал голос:
– Как наша воспитательница, Полина Ильинична, да?
– Конечно, – согласился дед – Увидела она маму и говорит ей:
– Знаю, зачем пришла. Ждала я тебя. Присядь, медовой воды попей, яблочко скушай....
– Лучше бы "тархун" попросила, – сказал внук. – Моя мама "тархун" любит.
– Ладно, в следующий раз она "тархун" предложит, – сказал дед и добавил, – учтем. Ну, так вот, отвечает доброй волшебнице мама: "Спасибо тебе на добром слове, да не могу я воду пить и яблоки кушать потому что кусок в горле застревает. Горе у меня.
 – Горю твоему помочь можно. Вот тебе палочка– выручалочка...
– Палку большую нужно! – крикнул внук, – чтобы как дать-дать той злой колдуньи!
Он уже давно не плакал, предугадывая финал сказки. Ведь дед всегда говорил ему, что в сказках вначале все плохо, а потом все хорошо. Только дед всегда рассказывает так, что кажется – все взаправду, а взаправде не всегда все бывает хорошо даже в конце. Это внук стал уже понимать, особенно тогда, когда мальчик из его группы погиб вместе с отцом, разбившись в машине.
 "Взяла мама палочку-выручалочку, а добрая волшебница и говорит:
– Махнешь палочкой и скажешь: "Ты сгинь-пропади наваждение злое....
– А наваждение – это когда наваживают? – спросил внук.
– Что-что? – не понял дед.
– Ну, это когда мама говорит: "Вы его не наваживайте!"
Дед на секунду-другую задумался:
– Наверное, мама права и ты прав. Ведь когда наваживают, то хороший мальчик становится капризным, нехорошим, злым.
– А девочки? – поинтересовался внук.
– У, а девочки еще хуже, – вырвалось у деда что-то своё, наболевшее.
– Ну ты слушай, уже немного осталось: "Так вот, взяла мама эту палочку и запомнила слова, которые следует сказать, а добрая фея сделала так, что мама враз оказалась на берегу того лесного темного озера. И видит она двух уточек и зовет их: "Ути, ути, плывите ко мне".
Обрадовались уточки... "
– Папа и сынишка, – поправил внук, деда.
– Конечно, папа и сынишка, – согласился дед.
"Подплыли уточки к бережку, мама палочкой-выручалочкой взмахнула и сказала: "Ты сгинь-пропади наваждение злое", и обернулись уточки папой и сынишкой. Мама поцеловала их, обняла.... "
– Крепко-прекрепко, – и внук обхватил шею деда и прижался к нему.
 – Да, внучек, да. Именно так: "крепко-прекрепко"! – и дед погладил внука по голове.
– А сынок, Кирилка, сказал маме:
– Знаешь, мама, как без тебя плохо нам с папой было?!
– А мне без вас – невыносимо плохо, – сказала мама
И тут опять налетели вороны, лес зашумел, деревья закачались, и появилась злая ведьма.
– Ты зачем моих уточек в людей превратила? Да я тебя!..
И только хотела злая ведьма сказать свое страшное-престрашное заклятие, как мама подняла палочку и сама сказала заветное слово: "Ты сгинь-пропади наваждение злое", – и тотчас ведьма превратилась в старый трухлявый пенек.
– Ну, теперь домой, – сказала мама, а то дома стены без нас скучают..."
– А девочка, – спросил внук, борясь со сном, – которая в озере, на дне лежит?
"Папа сказал: "Тут девочку одну спасти нужно", – и принялся вытаскивать из рюкзака свои спасательные инструменты.
А мама взмахнула над озером палочкой-выручалочкой и сказала: "Ты сгинь-пропади наваждение злое", и девочка, ровесница мальчика Кирилки, очутилась на бережку, жива и здорова!.."
– Здоровецкая сказка, деда, – пробормотал внук и тут же уснул.
Утром, собираясь в садик, внук спросил:
– А девочка та нашла своих папу и маму?
– Какая девочка? – удивился дед.
– Ты что, забыл? Ну, та, что в озере была и в дудочку плакала?
– А ты как думаешь? – спросил дед.
– Наверное, нашла, – ответил внук и добавил самым серьёзным тоном, на который был способен.
– И девочкам без пап и мам плохо.
Потом, уже дня через три, неожиданно для деда внук вернулся к теме этой сказки.
– Если не нашла та девочка папу и маму, то её Кирилка усыновил. А потом, когда они выросли, он сделал её своей женой.

     ЧЕГО ВРАТЬ-ТО?
В районное село приехал песенный ансамбль из города поздравить ветеранов. Председатель райисполкома строго настрого наказывал заведующей отделом культуры:
– Зиночка, чтобы мне никаких ненужных эксцессов не было, – И, помолчав, добавил, – особенно проследи за Петром Кузьмичем Ложкиным, кабы он, как в прошлом годе, не оконфузил весь наш район неуместными вопросами и комментариями. Слово ему ни в коем разе не давать, не перед началом чествствования ветеранов, ни в конце.
– Да ведь он, Ипполит Матвеевич, слово ни у кого не спрашивает… – жалостливо, почти обреченно ответила заведующей культурой района.
– Тем более, Зинаида Ефимовна, – как можно строже сказал Ипполит Матвеевич и свел брови к переносице, что означало наивысшую форму его озабоченности.
Между тем Петр Кузьмич Ложкин был ветеран всех «времен и народов». Во-первых, он первый основывал колхоз в этой деревне. Не по доброй воле, конечно, но быстро вписался в обстоятельства. Во-вторых – фронтовик, контужен на ближних подступах к Москве. В-третьих, с весны сорок третьего года и до ухода на пенсию – бессменный председатель колхоза, известный во всех партийных органах своей строптивостью. Он даже кукурузу на силос отказался садить, а когда хотели снять, то нужно было «снимать все население колхоза», так как, не в пример многим, в его колхозе люди в самые голодные годы не голодали. Вот и представьте, как такому человеку не дать слова? Хотя Петру Кузьмичу и было уже 85 годков, однако голос он имел звонкий, отнюдь не старческий, а характер настойчивый.
Все вступительные речи да и сам концерт прошли без эксцессов, а все началось тогда, когда артисты вышли на кромку сцены и стали кланяться сидящим в зале ветеранам. Петр Кузьмич встал со стула специально доставленного из райисполкома для ветеранов, и стал в ответ кланяться артистам. А потом, когда приутихли овации, своим звонким и внятным голосом сказал:
– Спасибо, спасибо! Хорошо орали! Старались.
И опять принялся кланяться. На весь зал, обращаясь уже к главе района, предложил:
– Ты бы, Ипполит Матвеевич, чего-ничего ребятам дал за усердие да с Богом и проводил. Во на, как громко орали-то!?
Уже выходя из Дома культуры, Зинаида Ефимовна вцепилась Ложкину в локоть и зло прошипела:
– Не орали, а пели, – и добавила с ноткой негодования в голосе, – для вас, между прочим.
Ложкин остановился и нарочито громко сказал:
– Да что Вы, любезная Зинаида Ефимовна, разве ж я за свои 85 лет пения не слыхал? Нет, голубушка, когда песни-то поют, то плакать хочется, а когда орут, то, понятное дело, хочется плясать или еще что… нет, они, эти городские, и вправду старались. Чего врать-то!?