Александр Брюховецкий. Мы шахтёры, брат. Рассказ

Рейтинг:   / 4

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Брюховецкий Александр Николаевич

Просмотров: 3787

2015 год, Выпуск № 5

«Пусть родные не ропщут,
Не скулят обо мне,
Что лежат мои мощи
На такой глубине».
 
 Дмитрий Клёстов

Конец смены у забойщика. Дома семья, дети и прочее, что мило сердцу простого человека. Но в шахте бывает всякое: каменный свод, являющийся для подземных тружеников своеобразным небом, может рухнуть в одночасье, и полетят человеческие души по самым тёмным закоулкам мироздания. Они будут искать свою звёздную праматерь, чтобы припасть к её утешительным сосцам и обрести тем самым вечный покой на необъятных просторах вселенной.
Бесконечные туннели под землёй – это тоже целая вселенная, и неизвестно, куда они могут вывести неопытного горняка, окажись он оторванным от бригады. Не каждый спустится вниз вырывать угольные пласты из цепких рук мрачной хозяйки подземелья, потому что не каждый имеет особую мужскую закваску, которой наделяет сама природа, чтобы сердце шахтера стучало ровно и уверенно, даже тогда, когда сама смерть уже запустила свои холодные щупальца в его горячую плоть.
Страх присущ каждому живому организму, и, если кто-то скажет, что ему не ведомо это чувство – он бахвалится. А шахтеру самое главное подавить это чувство страха во время смертельной опасности, так же, как и солдату, поднявшемуся во весь рост и бегущему на вражеский окоп. И каждый раз, спускаясь в шахту, человек, надевший на себя подземное снаряжение, совершает пусть и небольшой, но подвиг. Так же и Данилову Сергею было ведомо это чувство, несмотря на то, что он опытный шахтер, потому как уже много лет спускается во чрево нашей нескучной планеты, зарабатывая свой нелегкий хлеб.
И всё, казалось, было ладно в его ещё молодой жизни, вот только – любовь… Не везло Данилову в амурных делах. Влюблялся он дважды. Первый раз в совсем ещё юное создание – девятиклассницу Алёну. А ему в то время было уже двадцать два. И стыдно было Данилову ухлёстывать за девчонкой, а ничего поделать с собою не мог. Ему бы подождать, пока она закончит школу и, возможно, поступит учиться хотя бы заочно, вот тогда… И чтобы избежать физической близости с Алёной, Сергей утолял свой пылкие эротические фантазии со случайными женщинами, что, конечно же, не могло оставаться незамеченным в тихом провинциальном городке.
Да и если честно, оставаясь наедине с Аленой, он не мог и допустить мысли об интиме с ней. Он её боготворил. Она была в его глазах необыкновенной девчонкой, чистой, как горный родник, и это была платоническая любовь. Он позже разобрался в этом, и эта любовь осталась для него путеводной звездой в жизни. Конечно, может, всё и обернулось бы по- другому, но Сергей не дождался, когда Алёна закончит школу. Женился он. Женился как-то быстро и нелепо. Про такие случаи говорят, что его - женили.
Жена была толстая и некрасивая. После свадьбы, уже на следующее утро, он, разглядывая сонную невесту, удивлялся своей опрометчивости. Как же он, симпатичный молодой человек (по крайней мере, Сергей считал себя таковым), мог вот так запросто жениться на такой… он просто слов подходящих не находил… Сергей скорее это сделал со зла, как бы в упрёк Алёне за её незрелые года. На свадьбе, которая была довольно скромной (невеста второй раз выходила замуж), Сергей резво наяривал на гармошке и орал песни. «Разойдутся, ох, разойдутся! Нельзя жениху играть на собственной свадьбе!» - слышал он пересуды гостей.
Разошлись они. К голубоглазой и белолицей Алёне он больше не подходил, но, мучимый своей любовью издалека наблюдал, как она, взрослея, становилась настоящей красавицей. Стыдно ему было подходить к ней. Стыдно за свой проступок со скороспелой женитьбой.
Женился Данилов и во второй раз. Всю свою нерастраченную любовь он перекинул на щупленькую и обаятельную Ольгу, которая, как ему казалось, очень походила внешне на его первую любовь. Но как ни пытался он любить свою жену – перед глазами стояла только его Аленушка. И просыпался он ночами, с печалью в сердце, обнаруживая, что подушка влажная от слёз, потому как уходила от него Алёна… Вот-вот он дотронется до неё, обнимет, а она, словно первый снег, растворялась тут же… и так всегда…
И в сотый раз она снилась и всегда уходила, но Сергей     был счастлив тем, что видел свою возлюбленную хоть таким образом. Часто посреди ночи от подобных волнительных сновидений он выходил на веранду покурить и унять душевную боль. Возвращаясь в постель, Сергей находил, что и Ольга недурна собой, но вот Алёна…
Недолго прожил он и с Ольгой. Не мог Сергей без конца притворяться влюблённым, и жена это чувствовала. А однажды посреди ночи он завёл мотоцикл и поехал через весь город к месту своих свиданий с Алёной.
Березовая роща была пуста и таинственна. В лунном свете он ходил, словно привидение, между деревьев, облитый мертвенным зеленоватым светом, и скорбел душою. Нашёл старую березу, на которой вырезал перочинным ножом два имени. Он думал, что это навечно, но дерево уже затягивало раны и буквы едва-едва читались. Сергей трепетно гладил ладонями эти буквы и ронял скупые слёзы.
Пели соловьи. Они пели с каким-то неистовством свои бесконечные серенады, как бы в назидание полуночнику, что самое лучшее, дорогое было здесь. Особенно выделялся один: он пел то с печалью, то вновь с восторгом, пронзая навылет сердце влюбленного мужчины.
Сергей пробыл в роще до самого утра. Он не хотел ехать домой. А когда предстал перед глазами своей супруги, то та, не объясняясь, стала собирать свои вещи. Они не проронили ни одного слова, даже не посмотрели друг другу в глаза на прощание. Всё было ясно, и оба это прекрасно понимали. Понятно было уже тогда, когда Данилов не в первый раз называл Ольгу другим именем, стыдливо извиняясь за такую оплошность.
Больше он не женился.
Алёна окончила школу и надолго исчезла из поля его зрения. Она вернулась в родной городок через пять лет с дипломом финансового работника и устроилась в местный банк. Данилов всячески избегал встречи с ней. Одно только её присутствие в этих до боли родных, исхоженных вдоль и поперёк местах заставляло сердце биться учащенно и громко.
Николай старался не заходить в этот банк, чтобы не видеть её, и это каким-то образом его немного успокаивало, но неисповедимы пути господни… Занедужил отец, и счета за электроэнергию пришлось оплачивать Сергею, что раньше проделывал родитель в понимании ситуации влюбленного чада. Сергей с дрожащими коленками зашёл в помещение банка, надеясь, что Алены сегодня не будет. Но она была и, на удивление Сергея, именно там, куда ему и следовало обращаться с квитанциями. Наклонившись у овального пластикового окошечка, он увидел её…
Алёна была так же прекрасна, как и много лет назад. Та же небольшая родинка над верхней губой, слегка припухшая нижняя, и бездонные голубые глаза, в которых он всегда тонул. Данилов был как помешанный: его любимая настолько близко, что можно прикоснуться к ней, и это уже не сон. «Любит ли она меня так же, как и раньше? Думает ли обо мне»?
 Они встретились взглядами и тут же отвели глаза, но этого было достаточно, чтобы между ними сверкнула яркая молния, сотканная из человеческой любви и страдания. Нет, это нечто большее - взрыв целой галактики. Сергей не помнил, как Алена сосчитала мелочь, рассыпавшуюся у неё на столе и под ним. Не помнил, как получил назад проштампованную квитанцию из дрожащих рук дорогого ему человека и как пошел домой. Он был убеждён, что Алёна так же любит его, как и он её. Самое странное, что они не могли сказать друг другу ни одного слова, словно были незнакомы – лишь только обжигающий огонь …
Мучился Данилов. Вновь его одолели яркие сновидения, где главным персонажем была Алёна, которая тут же растворялась в пространстве, едва он прикасался к ней.…
Второй раз он встретился с ней уже на улице. Шли навстречу друг другу через узкий мосток на реке, и он готов был броситься в бурлящий весенний поток, чтобы только не столкнуться с Аленой. Спасовал он перед своей любовью, ах, как спасовал!.. Ему бы остановиться и поприветствовать её, поговорить о жизни, а Сергей, как нашкодивший ребенок.
Стыдно ему было за своё нелепое поведение, но так случилось. Он не мог оправдать своё поведение, он поступил глупо и некрасиво - да, но по-другому, видимо, не мог. Сергею давно стало казаться, что он не достоин своей любви, потому что уже дважды был женат, тем более у него ребенок, которому он выплачивал алименты. Много позже он узнал через знакомых, что Алёна действительно его всегда любила и любит, но та стена, возведенная самим Сергеем, стала непреодолимым препятствием в их отношениях. Если бы можно было всё повернуть вспять, то пылкие влюблённые, может быть, и не наделали кучу глупостей, главная из которых была за Сергеем, а за Алёной только одна, но и та в силу жизненных обстоятельств… – она вышла замуж.
Для Данилова это было шоком. Он, конечно, знал, что так будет рано или поздно и утешал себя тем, что эта его любовь всё-таки – платоническая, поскольку он представить себе не мог, как он может физически овладевать своей любовью, которую только обожествлял. Хотя это вовсе и не оправдание, как ему иногда казалось. Жить, любить и растить детей от любимого человека – настоящее человеческое счастье, которое, похоже, недоступно ему.
Мужа Алёны тоже звали Сергеем. Это Данилова коробило, как только он вспоминал или видел её. Случайность это была, или Алёна вышла замуж только ради его имени, чтобы хоть как-то подменить то настоящее, что было ей дорого? Если это было второе, (Данилов больше склонялся к этому), то ему становилось от этого невыносимо больно.
Долговязый и рыжеватый, её избранник настолько противен Данилову, что он готов был сцепиться с ним где угодно и при любом случае. И однажды их свёл случай на плохо освещенной ночной улице, где Данилов, узнав по фигуре мужа Алёны, попытался заговорить с ним дерзко и вызывающе. Он шел сзади и в упор, расстреливая злыми глазами спину долговязого парня, спросил:
- А не подскажите ли, чаладой маловек, который час?
 Тот, удивленно обернувшись, буркнул:
- Примерно двадцать два сорок пять.
Данилов был изрядно выпившим, и сказанное заставило его приостановиться, соображая.
- Не понял! – воскликнул Данилов, (он специально сделал ударение на «я»).
- Не понял, а понял, – поправил, не оборачиваясь долговязый, произнося правильное ударение в слоге. – Соображай, Ватсон!
- Ну, ни хрена себе! – схватил его за плечо Данилов. – Ты чё, грамошный, что ли? Я тебя чисто по-человечески спросил, а ты мне тут Ватсона гонишь!..
Данилов дыхнул перегаром в лицо Алёнкиному избраннику: он его никогда не видел так близко – скуластое маленькое лицо, с горбинкою нос и широко расставленные глаза. «И вот на это чмо она променяла меня?!.. на интеллигентика хренова? Шахтера Данилова променяла на эту самоходную стропилину»?
Долговязый слегка дернулся и ловко заломил за спину руку нападающего.
- Отпусти, ссука! – шипел от боли Данилов, хватая его за ногу свободной рукой.
Они упали. Барахтаясь в осенней грязи, зло матерились, и Данилов отметил, что долговязый только кажется тщедушным, скроенным не по-мужски – жилистый он. Данилов смог даже заехать своим увесистым кулаком в его интеллигентную рожу, но потом…
Потом ему было стыдно вспоминать, как его отмолотили, словно боксерскую грушу, под дых и несколько раз по физиономии. А в конце драки, когда Данилов ещё раз достал того тяжелым ударом (куда, он уже не помнил), то долговязый приложил всё своё мастерство, скручивая Данилова, как говорится в бараний рог, протащив его несколько раз лицом по мокрой деревянной лавке. Эта лавка была очень знакомой. Каждую дощечку и гвоздочек Данилов знал. Он в своих бесконечных сновидениях видел эту лавку. И тут такое!..
На шум выбежала Алёна, и Данилов, моментально осознав своё глупое положение, стремглав кинулся в тёмный переулок. Ему было до ужаса стыдно, что так вышло. Он не подозревал вовсе, что её новый избранник настолько ловок и силён. И его мучило только одно: знает ли тот, кто на него напал и за что? А если Алёна рассказала ему про свою первую любовь, то наверняка он будет выглядеть настоящим клоуном в его глазах. Окончательно придя в себя, Сергею стало до ужаса стыдно за этот поступок, но что случилось, то случилось, как говорится, и остаётся только надеяться, что этот инцидент навсегда скрыла тёмная осенняя ночь, тем более этот рыжий парень приезжий и они никогда раньше не встречались.
С тех пор он избегал возможных встреч со своей Алёной и её мужем. Он слышал, что тот работает в школе – преподаёт физику, и однажды Сергей увидел его в отделе кадров шахты «Северная». «Что ему нужно здесь?» - мучил он себя вопросом. «Неужели в шахту собрался за длинным рублём»? И оно скорее так и было, потому что преподавателям в лихие перестроечные годы было не очень-то сытно, прозябали, по выражению одного журналиста, в роскошной бедности. Данилов, как и многие шахтеры, митинговали, стуча касками по рельсам, требуя человеческого к себе отношения, и кое-что с тех пор изменилось – зарплата, хоть и средняя по стране, стала регулярной.
Неделю муж Алёны не появлялся в шахтном управлении. Сергей размышлял: если рыжий и устроится на работу, то скорее каким-нибудь мелким клерком при конторе, ведь в шахтеры не каждый идёт, хотя… но с другой стороны, ему нужно иметь соответствующее образование и знание дела. В общем, догадки за догадками, но Сергей сильно не волновался по этому поводу – был уверен, что судьба больше не сведёт его с этим неприятным ему человеком. Он так же, как и раньше, думал об Алёне и каждый раз, когда становилось тяжело на сердце, как молитву, читал про себя потрясающие строки Юлии Друниной:
 
«Не встречайтесь с первою любовью,
Пусть она останется такой –
Острым счастьем или острой болью,
Или песней, смолкшей за рекой.
Не тянитесь к прошлому, не стоит -
Всё иным покажется сейчас…
Пусть на свете самое святое
Неизменным остаётся в нас».

И это ему помогало, хоть и ненадолго, но отвлекало от постоянного дискомфорта в личной жизни. А была ли у него личная жизнь – Сергей затруднился бы ответить. Была работа, родители, правда, мать умерла слишком рано от неизлечимой болезни. Единственное, что его держало, как говорится, на плаву в этой жизни, и окрашивало в радужные цвета серость будней – так это его большая любовь, которая и была ему спасением. Ради этой любви стоило жить. И совсем неважно, где находится его возлюбленная за сотни ли километров, за тысячи – она стала его второй сутью, поселяясь в самых укромных тайниках его души, заставляя воспринимать окружающее её чувствами. И было бы странным для Данилова, если б он перестал ощущать её незримое присутствие - мир бы рухнул, уносясь в тартарары.
А с некоторых пор он стал сочинять стихи. Они были несовершенными, и часто уходя из редакции районной многотиражки, Сергей уничтожал всё написанное, но через время вновь сочинял. Когда его стихи впервые напечатали, то радости не было предела. Он так надеялся, что его Алёна обязательно натолкнётся на его сочинения и, возможно, даже пожалеет, что потеряла в его лице будущего известного поэта. Он, как и всякие начинающие, ставшие на поэтическую стезю, не понимал, что взойти на поэтический олимп удаётся только единицам, но ощущать себя причастным к высокому духовному – не запрещено никому. Поэзия стала для Сергея словно открытой форточкой в тесном и душном помещении, куда врывался свежий ветер надежд влюбленного сердца, и пусть рифма порою хромала, пусть нарушался ритм, главное – всё было искренним.

Бригадир Ветрогонов, тыкая указательным пальцем на свод шахты, объяснял её устройство ещё «зеленому» шахтёру:
- Крепь, молодой человек, бывает разная. Вот эта крепь представляет собой арочную с деревянными затяжками, но бывают ещё крепи…
Следом за ними двигалась чумазая шахтерская братва и потихоньку смеялась в кулак, ожидая подвоха со стороны своего «бугра». И этого счастливого для них момента долго ждать не пришлось. Практикант, слушая бригадира, по ходу продвижения, стал как мальчишка, пинать сапогами бледно-фиолетовые грибы на гнутых и тонких кощеевых ножках, которых произрастало довольно много по краям деревянных трапов. Шляпки с хрустом разлетались далеко в стороны. Бригадир продолжал:
- Вот здесь, в этих сырых и мрачных условиях, и будет твоё героическое рабочее место. Тебя как зовут? – обернулся он к новичку.
- Сергей.
- А по батюшке?
- Иванович.
- Так вот, Сергей Иванович, я хочу обратить твоё внимание вот на эти самые грибы… - на хрена ты их пинаешь? Ты разве не в курсе, что это самые ядовитые грибы! А на тебе ведь сапоги резиновые, казенные!..
- …
- Ну вот, пиши – пропало. Будешь рассчитываться за них, но прежде ещё нужно будет выбраться наружу.
- Не понял. – побледнел новичок.
- Ха-ха! Ничего он не понял! – Хохотнул «бугор», оборачиваясь к толпе шахтеров. Те дружно засмеялись. – Да они сейчас сгорят на тебе! Нужно срочно чем-то солёным их промыть!
Шахтеры хохотали, хватаясь за животы, а новичок, чувствуя розыгрыш, всё же последовал совету бывалых. Мало ли чего? Отвернувшись, он окропил тёплой струёй свои новые резиновые сапоги, под дикий гогот бригады.
- Ну вот, - продолжил «бугор», ухмыляясь в усы. - Ты, считай, прошел курс молодого бойца, осталось ознакомиться ещё кое с чем.
Он позвал Данилова:
- Сережа, вот тебе твой тезка, поводи его немного по выработкам. Покажи наклонные, вертикальные и места на случай форс-мажорных обстоятельств, вон через этот гезенк, а мы тут рядом в нижнем забое будем.
Данилов зло подвигал желваками, но отказаться причин не было. Его сердце стучало в бешеном ритме, потому что даже под каской он опознал мужа своей Алёны. Его сверлила одна мысль: «Почему он здесь? Почему он оказался в этой бригаде? И узнал ли он меня? Нет, не должен узнать – темно было, разве что по голосу»…
Шли молча.
- Нам сюда, – довольно грубо сказал Данилов, высвечивая вертикальный проход гезенка на другой горизонт. – Осторожно, скользко.
Данилов, не оборачиваясь на того, схватился за влажные перекладины длинной вертикальной лестницы и уверенно стал подниматься вверх. Для него это было привычным делом, как будто это была короткая лестница на чердак, где хранился всякий бытовой хлам. А для новичка это представлялось совсем иначе: ведь свет, хоть и неярко освещающий шахту, придавал уверенность, а здесь оставался только один источник света - собственный фонарь. И самое неожиданное – бесконечная лестница, которая убегала по мере продвижения всё выше и выше.
Данилов специально повел новоиспеченного шахтера по самому длинному гезенку. Можно было выбрать для ознакомления и более короткий путь на следующий горизонт, но ведущий, словно Сусанин, запутывая следы, выбрал для подъема самый длинный тридцатиметровый гезенк. Выбрал специально, чтобы проверить ненавистного ему человека на прочность. И ведомый, тяжело сопя, карабкался за Даниловым, часто останавливаясь, чтобы отдышаться. Сергей оборачивался и с радостью вглядывался вглубь, пытаясь, в качестве отмщения, разглядеть в его больших глазах страх или даже ужас. Но тот, не подавая вида, карабкался уверенно, задрав кверху голову, и спокойно спрашивал:
- Далеко ещё?
- Да нет, ещё чуть-чуть, с полкилометра и… - подтрунивал Данилов.
- А зачем нам туда? Я, в принципе, и так представляю, что такое штрек другого горизонта.
- Это я тебе для форс-мажора показываю. Мало ли чего?..
- А что для форс-мажора это единственное место спасения? – кричал снизу.
- Нет, не единственное. Гезенк тоже может обрушиться, но существуют ещё некоторые места, – так же грубо продолжал Данилов. – И я тебе их покажу. Здесь целый подземный город. А выработка вообще-то есть выработка, их здесь множество, и лучше один раз убедиться, чем представлять, – уже с ноткой назидания продолжал опытный горняк.
Данилову нравилась роль поводыря. Он как будто водил того за нос. Он главный здесь, и стоило лишь ему куда-то неожиданно скрыться, и этот долговязый муж любимой женщины мог оказаться в каменной ловушке. И пока тот сообразит, где находится – пройдет много времени. Исчезнуть совсем человеку невозможно – его будут искать, тем более тот будет подавать голос, и эта мысль, вдруг пришедшая Данилову в голову, показалась совсем нелепой и глупой. Вот если завал!.. Но это чревато самыми тяжелейшими последствиями для обоих. И не приведи господь!.. «Какие страшные мысли, жестокие мысли… неужели я ради мести способен на…» – тяжело дышал Сергей, навалившись грудью на каменный выступ соседней горизонтальной выработки. Он свесился головой вниз, высвечивая фигуру поднимающегося новичка. Тот, одолев уже три четверти пути, казалось выдохся основательно.
- Ещё не всё? – спросил он.
- Давай, давай – баста! – заулыбался Данилов. – А потом вниз.
- Вниз? - удивился бывший учитель. – Так я лучше…
- Никаких лучше! – уже зло выдавил Сергей. – Мы найдём более короткий путь. А этот я тебе так – для профилактики…
Ученик, тяжело дыша, карабкался к спасительному верху, а у Сергея, словно поднадоевший комар у носа, зудела навязчивая мысль: «А если бы его накрыла здесь нелегкая, как бы отнеслась к этому его супруга? Причитала бы? А я? Я мог бы после этого быть с Алёной? А может, столкнуть его вниз у самого верха, когда тот выберется?» И при последней мысли у Данилова слегка задрожали руки. Он даже отошел подальше от края выхода на горизонт, чтобы не совершить мерзкого поступка. Отошел, не подавши руки, видя, насколько тот устал, взбираясь по бесконечным перекладинам.
В пустой и неосвещенной выработке было мрачно и сыро. У стен также произрастали в невиданном количестве грибы-поганки, не видавшие никогда света, но так уютно пристроившиеся к этой подземной жизни. Новичок уже не сбивал сапогами по-ребячьи это бледно-фиолетовое грибное царство, он становился серьёзным, и в нем, очевидно, уже крепла шахтерская закваска, словно вишневое вино, отбродившее на жарком солнце. Каменные джунгли уже бросили на свою мрачную наковальню его неопытную душу. И Данилов это заметил: «Настырный».
Они продвигались вглубь, бросая длинные лучи света фонарей, прорезая вековую тьму сырого подземелья. Данилову не хотелось разговаривать с новеньким, он отвечал только на те вопросы, которые касались темы шахты. Отвечал всё в той же грубой форме, давая понять, что любое отклонение от узкой специализации ему совершенно неинтересно, хотя его напарник в душу, как говорится, и не пытался лезть. Единственное, что он хотел узнать у Данилова – есть ли у него семья и как она относится к его шахтерской профессии. «Копает, что ли?» - возмущался внутренне Сергей. «Может быть, он уже всё знает о его любви к Алёне, если, конечно, догадался, что Данилов – первая её любовь. Но Алена, насколько ему известно, не настолько глупа, чтобы открыть все тайники своей души, хотя…»
Он недавно вычитал у Бунина одно великолепное изречение о любви и влюблённых. Примерно такое: «Настоящая любовь никогда не должна заканчиваться браком». Это звучало для Данилова как оправдание его душевных мук. Но с другой стороны, доверяя классику на определение это тонкое духовное кружево любви, влюблённый Данилов всё же сомневался, что настоящая любовь должна быть именно такой – на расстоянии – терзающей влюблённых. Ведь этот рыжеволосый и долговязый муж Алёны тоже её, очевидно, любит, и она его? Ведь как без любви? И почему она вышла именно за этого?.. И с первого взгляда – он ей вовсе не пара! И если любовь всё-таки духовное родство, то почему этому одному целому пребывать в раздельности до самой тризны? Вполне вероятно в таком случае, что они вовсе и не составляют единое целое. Может, эта любовь только в одном направлении?
Данилов тяжело вышагивал, бросая искоса взгляд на практиканта, который был словоохотлив и потому докучлив:
- А это, как я понимаю, углубления в стене для этого самого форс-мажора? И это, пожалуй, всё насколько я понимаю?
- Что? – остановился Данилов, направив свет прямо ему в лицо.
Он, как и в тот злополучный вечер, отчетливо видел эти черты. Всё тот же нос, глаза и только сверху теперь шахтерская каска. У Данилова мурашки пробежали по спине: «Неужели он меня до сих пор не узнал»?
– Что? – переспросил он, отводя глаза в сторону, - а, ниши?! Да-да, ты совершенно прав. Это как раз для спасения наших душ, если, конечно, успеешь туда юркнуть. А можно ещё превратиться в какое-нибудь мелкое насекомое и таким образом… - пытался шутить Данилов.
- А можно разложиться ещё на молекулы и атомы, - весело продолжил бывший учитель физики, - и тогда наверняка выскочишь невредимым. – А что, были случаи?
- Сколько хочешь... Смотри внимательно под ноги, ученик. Сейчас побродим ещё кое-где.
- Что, ещё на следующий горизонт, учитель?
- Нет смысла. Сейчас мы пройдём через сбойку на соседнюю параллельную выработку, а через неё на поверхность и вновь через клеть к бригаде. Кстати, что такое сбойка? – Данилов искоса посмотрел на своего напарника. – Ты, как прилежный ученик, теорию должен знать от и до.
- Так ты же сам сказал, что сбойка – это выход на другую выработку. – Не растерялся тот.
- Хм... а что такое гезенк?
- Это тоже выход на соседнюю выработку.
- Так-то оно так, но если профессиональнее, то гезенк, в общем-то, вертикального характера, в отличие от сбойки, и служит во-первых - для спуска полезного ископаемого на нижний горизонт, во-вторых – для подъема к забоям, в третьих – это воздуховод в вентиляционной системе шахты. Ты только что поднимался с нижнего горизонта на верхний. Поди, умаялся?
- Да не сказать.
- А что у нас здесь в качестве полезного ископаемого имеется? Ты отвечай, отвечай, не ухмыляйся.
- Да, ладно, я же не за партой в первом классе. Уголь, разумеется.
- Черное золото, во! – присвистнул Данилов, замурлыкав под нос: «Взорвано, уложено, сколото – черное надежное золото»! – ему стало почему-то весело.
- А что такое штрек? – остановился Данилов, приставив указательный палец к груди напарника. И, видя, что тот растерялся, продолжал. – Штрек – это выработка, не имеющая выхода на… на… - он остановился, прислушиваясь к гнетущей тишине. Ему вдруг показалось, что по своду деревянной крепи послышалось легкое шуршание, будто стая летучих мышей снялась с насиженного места и, шумя упругими крыльями, пронеслась куда-то.
Новичок удивленно смотрел на опытного горняка, не понимая, что собственно происходит.
- Вам что-то показалось, – спросил он, обращаясь вдруг на «Вы».
- Не могу точно сказать. А ты ничего не слышал особенного?
- Кажется, нет.
Они замолчали, прислушиваясь к подземной тишине, которая нарушалась редкими, но звонкими падениями капель воды.
- Нарушены водопротоки. – резюмировал спокойно Данилов.
- А это значит… - почему-то шепотом произнес долговязый напарник.
- Это значит, что ничего особенного не происходит. Ты, что сдрейфил слегка?
- Да, признаться, как-то не по себе. Вы только не пугайте, пожалуйста.
Данилов ликовал:
- Мог бы отсиживаться в школе. Чего вдруг в шахту потянуло? За длинным рублём?
- А вы разве не знаете, что учителя не избалованы заработком? Тем более у меня семья… ребёнка вот ждём.
- Реб-бёнка? – заикаясь, переспросил Данилов.
- Да, а что?
- Нет-нет, ничего такого… семейное есть семейное, как же… как же без ребенка…
Данилову стало вдруг душно. Он расстегнул шахтерку, а потом и телогрейку. Присел.
- Вам плохо? – услышал он у самого уха.
- Я, я просто так… устал что-то, – Данилов поднялся. – Ты не обращай внимания, это с подземным стажем у меня… - соврал он. – Вообще-то в шахте ты сам чувствуешь, это не на берегу Черного моря, на пляже валяясь… кислорода не в том количестве… но ты не переживай, в нашей шахте нет ни метана, ни других вредных примесей да и вентиляция на должном уровне.
Данилова эта новость словно обухом по голове ударила. И тут же удивился своей глупости: ведь его любимая живёт настоящим браком с этим… и почему бы не забеременеть?!. Да-да, от этого рыжеволосого, высокого и нескладного интеллигента…
Данилов после этой новости полностью ушел в себя. Он не слышал, как тот что-то говорил и говорил во время продвижения по штреку, лишь когда его схватили цепкой рукой за обшлаг спецовки, очнулся.
- Я тоже слышал! Я тоже слышал какое-то шуршание, и даже поскрипывание! – услышал он громкое, резкое у своего уха. – Вот, снова! – уже выкрикнул рыжеволосый его напарник.
Данилов знал, что за поскрипыванием сосновых перекладин стоит нечто страшное. Пожалуй, самое страшное, что может испытать шахтер, находясь под этим говорящим сводом туннеля. Так скрипеть могут только хвойные деревья, когда они начинают испытывать гигантское давление горной породы перед её обрушением. Они сигнализируют о начале непредсказуемой катастрофы, чтобы всё живое срочно могло найти себе хоть какое-то временное укрытие.
- В нишу! – дико заорал Данилов, совсем не представляя, есть ли она рядом, и инстинктивно рванулся в обратную сторону, словно там было реальное спасение. Оглянувшись, краем глаза заметил, как его напарник нерешительно заметался из стороны в сторону, размахивая руками.
Свод тоннеля дрогнул, скрежеща и треща крепежными частями, и тут же, словно залпами мощных орудий, загрохотал обвал…
Грохот падающей породы опрокинул его сознание, лишь спустя минуты или часы (он уже не помнил), придя в себя, Данилов обнаружил своё скрюченное тело у края выработки. Правая рука и нога были зажаты между кусками породы, не давая ему должным образом осмотреться по сторонам. Одно было ясно – он жив. На его счастье, камни были не столь велики, и он, хоть и с трудом, обдирая в кровь кожу, высвободил зажатую руку, потом и ногу. Подвигал конечностями – кости были целы. Теперь можно основательно рассмотреть сложившуюся ситуацию, которая была весьма безрадостной. Данилов был в настолько ограниченном пространстве, что никакие попытки об освобождении даже не могли прийти ему в голову. Он был прижат к каменной стене, у которой можно было стоять и даже лежать, но тут же, с расстояния вытянутой руки, начиналась гряда каменных обломков больших и малых форм, которые росли, нагромождаясь к поверхности бывшего свода шахты. До самого верха было около десяти метров, который полностью был перекрыт породой, образуя тупик.
Опыт шахтера, который приобрел Данилов за годы работы в шахте, оборачивался для него самым трагическим образом. Крепь, которая не имела отклонений от выверенных заданных параметров, рухнула. Ему предстояло лишь собрать в кулак всё свою волю и ждать… Он мог подняться по острым выступам камней к самому верху в надежде, что там вдруг останется какое-то пространство для выхода, но его опыт подсказывал, что всё гораздо серьёзнее – обвал, судя по его характеру, имел большие масштабы. Потом, конечно, это охарактеризуют, как всегда, одним оправдательным понятием: «непрогнозируемое увеличение мощности пород, непосредственной кровли…»
Осознав полностью ситуацию и убедившись в том, что жив и может здраво рассуждать, Данилов вдруг вспомнил своего рыжеволосого напарника, который, скорее всего, погиб под завалом, и вся тяжесть ответственности за него, стала вдруг давить страшным грузом. Если Данилов останется жив, что он скажет Алёне? А она ведь спросит!.. Ему приходилось видеть трупы шахтеров. И хоть к подобному привыкать невозможно, но в шахте без этого не бывает, хоть ты как оберегайся… От того, видно, и уголёк так ярок в печи, словно там сгорают тысячи шахтерских сердец, согревая своим теплом других. Но то были другие погибшие, а этот…
Казалось бы, Данилов не имеет никакого отношения к этому новенькому, но с другой стороны, он связан тонкими нервными нитями хоть и опосредованно, с этим неприятным ему человеком – ведь он муж Алёны… И ещё то, что они оказались вдвоём. И зачем только Данилов водил его по этим подземным лабиринтам?.. Чтобы увидеть страх в его глазах? И ведь можно было найти другой короткий путь для экскурса!
Данилов выключил фонарь (свет нужно беречь), да и что собственно освещать в этом каменном мешке? Пейзаж довольно удручающ и наводит на самые мрачные мысли о бренности всего сущего. И как Сергей ни старался переключиться на мысли о собственном спасении – нескладная фигура рыжеволосого парня так и металась у него перед глазами… «Как я мог поступить в этой ситуации? – стучало у него в голове. - Моя собственная невнимательность и подвела меня. Нужно было заострять внимание на этих самых местах спасения! А Ветрогонов? Как подаст спасателям мой маршрут, от которого я отклонился».
Мысли лихорадочно бились, наслаиваясь одна на другую, распирая изнутри голову несчастного. Думая о действиях спасателей, Данилов прикидывал, сколько уйдёт времени на его поиски: если соседний горизонт не обвален, чего, в общем-то, не должно быть, то, сколько времени понадобится для прохождения по узкому гезенку к месту его заточения. Если при минимальном прохождении за смену – два метра, то за сутки – шестнадцать… итого – восемь суток это по примерным расчётам!.. Но ведь нужно ещё знать, где он находится! Восемь суток – это то, что отпустила природа человеку без пищи и воды.
Данилов прислонился лицом к серой и холодной стене, затем осветил вновь своё жилое пространство и, сам того не ожидая, закричал истошно: «Е-е-сть кто нибу-у-дь! По-мо…» - и осекся на последней фразе.
Он не узнал своего голоса. Крик глухо пробежал кверху завала, тут же возвратился и потерялся у его ног. Данилов даже устыдился своего поступка, понимая, что взывать о помощи в такой ситуации, по крайней мере, глупо, потому что он здесь одинок, и его предчувствие уже рисовало яркую картину мучительной гибели. Он вновь осветил каменный зловещий пейзаж, поворачивая голову во все стороны: камни, камни большие и маленькие, словно это был строительный материал для возведения египетской пирамиды, да вот только строителей нет – напились вдрызг, побросав всё… а сам он – фараон, ещё живой, но готовый к бальзамированию.
Он ещё и ещё раз оббегал глазами своё пристанище, убеждаясь, что всё, что здесь наворочено, не поддаётся осмыслению, только – жуть!.. Все направления – тупик. Четыре стороны света – четыре тупика света.
Привалившись к стене, он попытался забыться, чтобы таким образом скоротать время. Был известен случай, когда одного шахтера спасло то, что он находился длительное время в коматозном состоянии, не ощущая при этом всех физических и психических потрясений. Но Данилову предстояло пребывать в состоянии здравого рассудка, и нужно было не лишиться его до прибытия спасателей, и это требовало определённых душевный усилий.
За шахтерскую шестичасовую смену он всегда обходился без еды, плотно поев перед работой. Но сейчас мысль о том, что ему предстоит бороться с голодом, – привела его к унынию. Хорошо, что вода у него с собой, но, прикоснувшись к фляжке, обнаружил её пустой. Она была продырявлена.
Забыться не получалось. Только через какое-то время им овладела лёгкая дрёма, сквозь которую донимала боль правой ноги в суставе. Потом короткое забытье, где он видел свою покойную мать. Она прижимала голову сына к своей груди и тихо шептала: «Ты со мною… я помогу тебе», а Сергей, вырываясь из её объятий, бежал прочь по зеленой лужайке, освещенной холодным лунным светом. Он кричал ей: «Ты же мертва! Как ты можешь помочь?!.. А я не хочу к тебе»! Он ещё что-то кричал, но с губ слетало только короткое мычание. Сергей мотал головой из стороны в сторону, пока не ударился затылком о камень. Он открыл глаза и тут же судорожными руками стал искать кнопку выключателя фонаря.
Немного придя в себя от такого сновидения, он погасил свет, который нужно беречь, потому что неизвестно, сколько ему придётся пребывать здесь. Мысли о матери не покидали его. Он помнил её молодой, красивой. Ей не довелось видеть, как Сергей принёс первый гонорар за свои напечатанные стихи и, конечно же, она не узнает, что он наверняка станет неплохим поэтом – он в это верил. Какая она сейчас в своём деревянном саркофаге? Ах, если бы она только знала, что её сын зарыт гораздо глубже и живым!.. Ему страшно было представить, что её красивое и такое родное лицо стало уже без плоти, стало - черепом… Смерть – какое ужасное явление в живой природе!..
Нога стала ныть ещё сильнее. Сергей стащил сапог, ощупал – она прилично распухла, очевидно, был вывих. Хотелось пить. Напрягая слух, он стал ловить едва уловимые звуки сырого каменного подземелья. Но ничего особенного так и не услышал. «Должна же быть где-то вода», – размышлял он, тщательно освещая каждый выступ камня и глубокие провалы между крупными глыбами. Где-то у самого верха острый луч фонаря высветил темное поблескивающее пятно. Возможно, там бесшумно стекала вода. Но туда ещё нужно было добраться, поскольку любая глыба может прийти в движение – а много ли надо маленькому человеку…
Где ползком, местами на четвереньках, лавируя в каменном хаосе, Сергей кое-как подобрался к этому темному пятну, в надежде, что это всё-таки вода.
Это был большой кусок темной породы со сверкающими вкраплениями слюды. Вода, которая уже стала ему просто мерещиться – отсутствовала.
Отдышавшись наверху от физических усилий, Сергей стал осторожно спускаться вниз, что оказалось гораздо сложнее, нежели подъём. Почти у самого низа он, немного не рассчитав, угодил рукою в расселину между куском породы и стеной. Стена в глубине оказалось, на его радость, мокрой. Это было спасением – вода, бесшумно скользя и огибая уродливые формы нижней каменной глыбы, терялась, просачиваясь глубже в нужном ей направлении.
Сергей, просунув голову вниз, стал слизывать скользящие капли воды, они были ледяными, безвкусными. Потом стал напитывать влагой тряпку – кусок рукава, выжимая в каску и вновь собирая капли. Это было спасением. Его нынешнее положение стало казаться не таким уж удручающим, как раньше.
Утолив жажду, Сергей вновь попытался забыться. Он тихо стонал из-за больной ноги, которая всё сильнее стала о себе заявлять. Сейчас нужно поменьше двигаться, сберегая силы, и он это знал, тем более уже подкатывало чувство голода. Голод – самый главный царь для всего живого, «царь-голод», как выразился небезызвестный классик - он любого подчинит, положит на лопатки.
Проверив карманы шахтерок, Сергей не обнаружил ни крошки хлеба. Было довольно прохладно. Точнее – холодно. И это был тоже царь – «царь-холод», и, хотя по статусу ему приходится ранг пониже, но он не менее значим, чем первый. Понятно, что сытому легче переносить холод, но в данной ситуации эти два царя для Сергея были равнозначны по своей жестокости.

Ему снилось пшеничное поле. Он в детстве часто пропадал на его бескрайних просторах. Домик стоял на краю этого золотистого поля, и он, вопреки родительским запретам, исчезал в нём да так надежно, что отыскать его было непростым делом. Его искали, громко крича, потому как он не знал куда идти – пшеница была вровень с его ростом. И сейчас эта хлебная нива стала перед его взором широкоформатным экраном. Теперь его не звали – он сам кричал, бегая и ломая налитые тяжелым зерном колосья, но никто не приходил на помощь… ещё чуть-чуть и его заденет крылом пролетающий мимо самолёт. Он даже видел лицо лётчика, точнее лётчицы… Это была она – Алёна!.. Сергей останавливался в оцепенении: «Это было непрогнозируемое обрушение!» – шептал он ей испуганно. Его любимая, делая суровое лицо, которое он никогда таким не видел, кричала сверху: «Но ты ведь жив! Жив! Его нет! У нас ведь будет ребёнок»!
Сергей, очнувшись, поймал себя на мысли, что он теперь сможет навсегда остаться с Алёной, если, конечно, выживет. Он попросит у неё прощение за всё, за всё… и она поймёт, потому что любит его. Он возьмёт её в жены с этим будущим ребенком. Пусть он будет даже похожим на этого… Пусть их будет несколько! Десяток чужих детей! Сергей будет их любить так же, как и её, потому что это её дети! Лишь бы она простила его…
Он уже плохо представлял, сколько времени находился в этом каменном мешке – часы с разбитым циферблатом стояли. Данилов стоически терпел голод и холод, но терпеть становилось всё труднее. Чтобы немного согреться, нужно двигаться, но двигаться – значит терять калории, которые нужны для выживания. Он старался укрыться в беспамятстве, хотя это не всегда удавалось, но, как только это случалось, перед ним тут же вставали лица: его родные – мать, отец, сестры… Алёна, её муж… Ветрогонов… они что-то говорили и говорили, а он старался отвечать.
Данилов приходил в себя и искал выход, который заключается в надежде, что его всё-таки ищут и непременно найдут. Он изредка стонал, и этот глухой стон возвращал его из короткого забытья. Он вздрагивал всем телом и рефлекторно нажимал на выключатель фонаря, убеждаясь, что всё произошедшее с ним не сон, а страшная реальность, но и это давало ему некий заряд бодрости – он жив и будет бороться.
Он часто растирал ногу, отчего боль, казалось, несколько отступала, но потом она также жгуче, до ломоты в костях, появлялась вновь, и Сергей, чертыхаясь, продолжал тихо постанывать. Он страдал от собственного бессилья, ведь для спасения ничего нельзя было предпринять, единственное – не паниковать – противостоять отчаянию. Счет времени был окончательно потерян, и забытье должно стать его единственным состоянием, при котором сердце работало в умеренном режиме, экономя ресурсы. Сергей, прислушиваясь к его тихому биению, постепенно отключался от этой мрачной реальности. Было настолько тихо, что он поражался этому: «Как тиха тиши-на…» - шептали губы чьи-то поэтические строки, но вдруг его что-то заставило встрепенуться – будто отзвук его стона послышался где-то… «Схожу с ума, что ли»? – пронеслось в голове.
Очнувшись, осветил свою подземную «квартиру». Была та же гнетущая тишина: «Почудилось», – успокоил он себя. Глухой, еле слышный стон, словно из самой преисподней, заставил его вновь раскрыть тяжелые веки. Сергей прислушался, нет, не показалось… и его сердце забилось отбойным молотком – громко и учащенно. Смешанное чувство радости и испуга переполнило его израненную душу. То, что где-то глубоко внизу находится живое существо, никак не укладывалось в сознании Сергея. От несчастного физика должны остаться, по сути, лишь молекулы и атомы, как тот выражался, ведь Сергей видел своими глазами, что у того не было выхода. Разве что – ниша?.. Тогда почему он столько времени не давал о себе знать?
Превозмогая боль в ноге, Сергей пополз по острым обломкам породы, наверх хрипло крича одну и ту же фразу: «Есть кто живой?» После очередного выкрика он, замирая, прислушивался и вдруг услышал отчетливое и далекое: «Есть!» Это «есть» было до дрожи в теле страшным, нереальным, но это был голос живого человека, доносящимся из-под навороченной груды камней.
- Ты где? – кричал Сергей, превращаясь в сам слух.
- Здесь! Здесь! – доносилось снизу страдальческое. Потом тише сквозь зубы,  где, где? В Караганде…
- Юморист, однако – матюгнулся Данилов.
Он понимал, что до пострадавшего метры породы, крупной и мелкой, которую не осилить одному человеку, но всё же он решил предпринять кое-какие попытки, хотя бы для того, чтобы лучше слышать друг друга. Ухватившись руками за покорёженную железную арматуру бывшей кровли, Сергей, напрягаясь всем телом, попробовал сдвигать ногами вниз небольшие куски породы. Ему было жаль своё «насиженное» место внизу этого зловещего каземата, потому что камни, толкаемые сверху, должны были постепенно заполнить то пространство, к которому он уже привык.
Нехватка кислорода давала о себе знать, и Сергей, свалив несколько глыб, стал выдыхаться.
Через время он возобновил свои действия, между делом крича и напрягая слух. И хотя в подобных ситуациях нужно было беречь себя, чтобы дожить до прихода спасателей, иначе любое движение приближает к смерти, но мысль, что кому-то ещё хуже, заставляла его вновь напрягать свои, хоть и небольшие, но ещё имеющиеся силы.
- Ты где? Меня хорошо слышно? – Хрипел Сергей, толкая ногами неподатливую глыбу.
- Я здесь. В нише. – доносилось могильное.
- Черт тебя подери! Ты цел?
- Кажется, рука сломана и ещё с головой…
- Я знаю, что у тебя с головой не в порядке. Шахта, она мстит тому, кто в неё с материальными интересами… потому вот и меня под эту лавочку… из-за тебя.
Сдвинув несколько крупных камней вниз, Сергей стал разгребать мелкий щебень, после чего образовалась небольшое пространство между глыбами породы. Он просунул туда голову:
- Ты меня слышишь?
- Сейчас хорошо слышу, – донеслось из глубины.
- К сожалению, дальше я не в силах что-либо сделать. А до тебя не меньше двух метров крупной породы, как я понимаю.
- И на этом спасибо. Дышится даже легче.
- А почему ты не подавал знать о себе столько времени?
- Я же говорю с головой у меня… по голове шандарахнуло… каска разбита… Контузило… пить хочется.
- С водой проблемы, брат. У меня есть немного, только как подать тебе?
- Сдохну я.
- Не дрейфь. Мы ведь с тобою шахтеры! Нас обязательно спасут. Ты главное старайся меньше двигаться, береги силы.
Тот глухо застонал.
Молчали минут пять.
- Слышь, Ватсон, а я тебя узнал. – Донеслось снизу.
Сергея передёрнуло.
- …
- Да и стихи твои в районке почитывал. Ты что молчишь?
Сергей долго не мог прийти в себя от этой новости. Снизу тяжело с расстановкой читали его стихи.

Я лежу в саркофаге,
Как бухарский эмир.
Жизни реющий факел
Весь рассыпался вмиг.
 
Как бухарским эмирам,
Мне оказана честь:
Бальзамирован взрывом
Весь до капельки. Весь.

И вспорхнуть не успела,
И уйти не ушла,
Замурована с телом
Молодая душа.

- Это будто про меня ты сочинил. Предвосхитил мою погибель… А саркофаг в самом деле достаточно хорош. Вот здесь мне и… - он сухо кашлял. – И ещё про любовь у тебя стихи тоже…
- Я тебя тоже узнал. – тихо вымолвил Сергей.
- Ты что-то сказал?
- Я говорю, меньше болтай, береги силы.
- Я всё знаю о тебе, Ватсон. Всю твою историю… в которой ты сам виноват. Слышишь, ты сам виноват!
- Не называй меня Ватсоном, дурак!
Сергей злился. Он отполз вниз, чтобы привести нервы в порядок. Из завала всё доносились слова, но уже тише и тише. «Выдыхается от болтовни. Или опять в кому ушёл? И так-то было б лучше… Видно, здорово по голове его…».
Сергей приложился к каске и, отхлебнув глоток, представил как тот, который в нише, страдает от жажды… Эту воду он по капле собирал стоя на четвереньках часа два, по капле сцеживая, и её было всего со стакан. И он бы пожертвовал её для спасения этого… но как?

Время так же текло непонятным образом: день ли, ночь…
Вскоре у Данилова начались головные боли, желудочные судороги. Хотелось есть. Иногда он проваливался в пустую черноту, но, когда наступало прояснение, собирал сосновую кору. Он рвал её на мелкие кусочки, смачивал собранной водой. Проглатывал эту кашицу, и у него тут же начиналась рвота.
Он удивлялся: как же эти царицы подиумов, топ-модели, доведя себя до изнурительного состояния, умудряются ещё блистать на публике? А ведь чтобы притупить чувство голода они глотают ватные шарики обманывают желудок и тем самым поддерживают свою фигуру в должном виде. Их бы сюда на недельку…
- Пи-ить, – послышалось далёкое, тихое.
Сергей потихоньку, насколько позволяли силы, пополз на звук.
Нужно как-то напоить этого парня, к которому Сергей уже не испытывал неприязненного чувства. Он подобрался к слуховому отверстию и стал освещать узкое пространство уходящее вглубь.
- Я вижу свет! – воскликнул тот.
- Это ангелы за тобой прилетели, Сергей Иванович. А что с твоим аккумулятором?
- Раздавило. Боже, как болит голова, рука!..
- Если ты видишь свет, то попробуй просунуть туда руку.
- Слишком узко. Но я, я попробую развернуться…
Сергей вдруг увидел в глубине кончики пальцев.
- Вижу, вижу твою руку! – радостно закричал он. – Я сейчас что-нибудь придумаю!..
Но думать особо не приходилось, нужно было просто действовать: расковыривать пространство от мелкой породы, щебня. Что не удавалось вытащить наверх, Сергей проталкивал вовнутрь, командуя, чтобы снизу эту мелочь выгребали в нишу. Таким образом, появилось некое подобие узкого прохода, куда вполне могла пройти человеческая рука и даже что-то крупнее.
После изнурительной работы двух несгибаемых духом шахтеров, щель между нижними глыбами породы, стала несколько шире, куда Данилов и попытался просунуть каску с водой.
Каска застревала о камни, ломая края, и расплёскивая драгоценную влагу, но наконец-то поползла вниз, подхваченная рукою Сергея Ивановича.
- Будем жить! Выстоим! Мы ведь шахтёры, брат!– хрипел смертельно усталый Данилов, теряя сознание. Силы покинули его, но губы успели сказать последнее:
- К нам идут.
Стук отбойного молотка и рокот бурения он уже воспринял как галлюцинацию.