Игорь Герман. Два рассказа

Рейтинг:   / 1

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Герман Игорь Викторович

Просмотров: 2077

2015 год, Выпуск № 5

ПРИГЛАШЕНИЕ К БЕЗУМИЮ
рассказ

 В театр на постановку пригласили режиссера из Москвы!.. Понятное дело, такая новость не могла оставить равнодушным никого. В кои-то веки в театр маленького сибирского городка была приглашена столичная величина. Правда, насколько эта величина соответствовала провинциальным представлениям о гипотетическом московском уровне, никто не имел ни малейшего понятия. Фамилию режиссера, неофициально гулявшую по кулуарам театра, никто не слышал и постановок его никто не знал.
 Районная газета уже сообщила городским театралам о сюрпризе, их ожидавшем в ближайшее время.
 Однако вскоре стало понятно, что зрителей ожидает еще больший сюрприз, чем они могли себе предположить. Дина, заведующая литературной частью театра, молодая интеллектуальная дама, спустившись однажды в курилку, сообщила дымившим коллегам о том, что она сейчас прочитала предназначенную для постановки пьесу. Удерживая тонкую сигарету изящными длинными пальцами, она долго и загадочно молчала, подогревая общее нетерпение, потом наконец объяснила, что пьеса эта является продукцией молодой современной драматургии и поэтому не следует предъявлять к ней слишком высокие требования.
 Этот размытый диагноз мало что прояснил слушателям, и тогда завлиту Дине пришлось открыто признать, что текст пьесы содержит в себе массу нецензурных выражений. И не просто уменьшительно-ласкательных, имеющих свою нишу в мировой литературной практике, а тяжелую запредельную матерщину.
 Этот слух мгновенно аукнулся по всем уголкам театра. Правда, тут же поступила смягчающая информация, утверждавшая, что главный режиссер категорически запретил вынесение нецензурщины на консервативную провинциальную сцену.
 Так как всякий скандал только подогревает интерес к самому скандалисту, пьесой немедленно заинтересовался весь актерский цех: от молодых до заслуженных. К заведующей труппой выстроилась целая очередь желающих ознакомиться с текстом смелого художественного сочинения. В разряд отчаянных смельчаков немедленно попал и сам главный режиссер, утвердивший сомнительное название в репертуар театра и не побоявшийся взять на себя бремя, скажем прямо, нешуточной ответственности. Пьеса, помимо тяжелой артиллерии, которую главный обещал порезать, изобиловала массой выражений, весьма отдаленных от классического образца. Как главный режиссер собирался ограничивать этот момент авторской свободы, театральные слухи неопределенно умалчивали. В любом случае неподготовленный провинциальный зритель был обречен на большую неожиданность.
 Вскоре на стенде информации театра появился приказ о начале работы над спектаклем и распределении ролей. Персонажей в пьесе оказалось немало, поэтому новая работа задействовала большую часть труппы.
 В назначенный день прибыл режиссер. На первую репетицию – читку пьесы – актеры явились по обыкновению немного взволнованные: некоторая предпраздничная одухотворенность сопровождает начало любой творческой работы. Двое заслуженных артистов – Дорофеев и Алтынская – молча сидели за столом с непроницаемыми лицами. Молодежь, доминирующая в будущем спектакле, чувствовала себя более раскованно и непринужденно.
 Все притихли, когда двери репетиционной комнаты распахнулись и в сопровождении главного режиссера театра вошел приезжий москвич. Главный представил его, сказал несколько традиционных общих фраз и, пожелав коллективу счастливого плавания, удалился.
 Приглашенный режиссер оказался очень приятным молодым человеком. Если ему и было за тридцать, то только с незначительным хвостиком. Некоторая полнота придавала его облику добродушие и солидность. Полудлинные черные вьющиеся волосы, недельная небритость, мягкий взгляд, обаятельная улыбка. Бывают настолько симпатичные люди, что они с первой же минуты знакомства сразу располагают к себе.
 – Здравствуйте, – еще раз поприветствовал режиссер, тепло улыбнувшись. Он потер ладони, собираясь с мыслями, взволнованно вздохнул и продолжил: – Я много хорошего слышал о вашем театре; с удовольствием приехал в этот маленький милый городок. Я полон надежд на творческое сотрудничество и нацелен на плодотворный результат. Надеюсь, что у нас с вами все сложится, склеится, срастется… Зовут меня Антон... – Он выдержал некоторую паузу.
 – А по отчеству? – вежливо, но твердо поинтересовалась Алла Константиновна Алтынская, очень серьезная бабушка с волевым профилем характерной героини.
 Вопрос был задан тоном, не оставлявшим ни малейшего шанса попыткам демократизации устоявшегося творческого процесса.
 Молодой режиссер понимающе улыбнулся.
 – Антон Александрович… Фамилия моя Болотов, хотя это уже и говорили… Обращаться ко мне можете как по имени-отчеству, так и просто по имени, кому как удобнее. А для начала…
 Он вынул из своей сумки две коробочки шоколадных конфет и положил их перед актерами на столы.
 – Подкуп?.. – хихикнул кто-то, скорее от неожиданности, чем от желания сострить.
 Актеры благодарно оценили маленький дружеский знак внимания. К коробкам потянулись руки: сначала несмело, потом увереннее. Оба заслуженных дипломатично не заметили предложенного угощения.
 – Ну что?.. – подвел черту режиссер под первым и положительным впечатлением о своей персоне. – А теперь почитаем пьесу?
 Актеры с готовностью заерзали на стульях.
 – Скажите, пожалуйста, с ней уже все ознакомились?
 – Своеобразный материал, согласитесь? – продолжил он.
 – Очень, – сухо заполнила Алтынская неудобную паузу.
 – А чем он своеобразный?
 – Ну, прежде всего тем, – не выдержал сидевший рядом с Алтынской Дорофеев, – что он знаменует переход нашего театра на новый уровень сценической культуры.
 – Вижу: пьесу читали, – солнечно улыбнулся Антон Александрович. – У кого еще будут какие предположения?
 Молодежь выжидающе помалкивала, оценивая расстановку сил. Херсонов хотел что-то сказать, но, шумно выдохнув, передумал. Мрачный Тявринин мелко забарабанил концом шариковой ручки по столу.
 – Я вам честно скажу: я тоже не люблю матерщину, – признался режиссер. – В принципе, я против этого… Но что делать?.. Сейчас все драматурги пользуются матом как речевой характеристикой своих персонажей. От правды жизни никуда не деться. Таковы реалии нашего времени.
 – А при чем здесь мы? – с некоторым вызовом спросила Алтынская.
 – Хочу вас сразу успокоить: нецензурные выражения в спектакле произноситься не будут. Это, во-первых, условие вашего главного режиссера…
 – Спасибо ему за это, – бесстрастно вставила Алла Константиновна.
 – А, во-вторых, это и мое убеждение. Я понимаю, что зритель в такой провинциальной глубинке еще не совсем готов к восприятию, скажем так, некоторого авторского права.
 Дорофеев поднял тяжелый взгляд на режиссера.
 – Вы думаете, зритель когда-нибудь будет совсем готов?
 Антон Александрович почтительно заглянул в глаза заслуженного артиста.
 – Когда-нибудь случается все.
 – Не дай бог дожить, – мрачно изрекла Алтынская.
 – Нам с тобой это не грозит, – успокоил ее Дорофеев. – Эта зараза так быстро не прилипает.
 – Не уверена.
 – Этот эксперимент может оказаться и последним.
 – Надеюсь.
 – Так вот… – уважительно переждав краткий диалог ветеранов сцены, продолжил режиссер. – Мы с вами начали говорить о своеобразии материала, но не завершили эту тему. Интриговать дальше вас я не буду. Я знаком с драматургом, написавшем эту пьесу. Мы с ним почти друзья. Главное, что я хочу сказать, это то, что вам повезло.
 – Мы и не сомневались, – впервые подал голос Виталий Тявринин.
 – Не иронизируйте. Я знаю многих современных драматургов. С одними я знаком лично, с другими – через их творчество, и поэтому могу вам с уверенностью сказать: если кого-нибудь из нынешних авторов и будут ставить через сто лет, то это только автора этой пьесы. Он талантливый человек, я влюблен в его работы. Эту пьесу я перечитывал много раз и всегда находил в ней какой-то новый мощный пласт мысли, не замеченный мною ранее. Я очень рассчитываю на то, что и вы полюбите эту пьесу. Я сделаю все, чтобы влюбить вас в нее… А теперь, если не возражаете, давайте почитаем.
 Актеры послушно зашуршали листами ролей.
 – Конечно, – спохватившись, дополнил Болотов, – излишних резкостей, как я и обещал, в спектакле не будет, но… Сейчас я предлагаю читать весь текст таковым, каков он есть.
 – Вместе со «словами»? – поинтересовалась одна из актрис.
 – Да. Вместе со «словами», – мягко, но убежденно подтвердил режиссер.
 – Для чего? – спросил Тявринин.
 – Давайте прочтем пьесу, потом я все объясню. Я специально попросил приготовить каждому из вас по экземпляру, так как считаю, что вы должны знать всю пьесу, быть в курсе того, что происходит в ваших сценах, при домашней работе над ролью. Я считаю, что пьеса на руках гораздо эффективнее надерганных реплик… Итак, прошу.
 Кашлянув, актриса Ева Свалова озвучила вступительную фразу будущего спектакля…
 Когда дело дошло до первой «ласточки», молодой актер, читавший текст, даже не споткнувшись, одолел отчаянное выражение. Несколько юных актрис глупо хихикнуло, Дорофеев поджал губы, а профиль Алтынской стал совсем каменным.
 Вторая «ласточка» в тексте стриганула так же смело, вызвав уже более непринужденную коллективную реакцию. После этого общее напряжение упало.
 Виталий Тявринин, принципиально пропускавший в своей роли крылатые выражения, удивленно и растерянно наблюдал за реакцией коллег; теперь уже каждая авторская непристойность встречалась взрывом общего, немного нервного веселья.
 Помимо Тявринина, литературный язык в тексте, вопреки автору, выдерживали Дорофеев, Алтынская и совсем молодая актриса Галя Ожегова. Уткнувшись хмурым взглядом в одну точку, эта четверка не поднимала глаз, чувствуя себя неуютно на этом первом в своей жизни разгуле абсолютной свободы слова.
 Наконец пьеса была дочитана до конца. Болотов удовлетворенно улыбнулся.
 – Ну?.. Что скажете?
 – Может, сначала послушаем вас? – предложил Дорофеев.
 – Я с удовольствием отвечу на ваши вопросы.
 – О чем пьеса?
 – О любви.
 Даже молодежь дружно повернула головы и внимательно посмотрела на режиссера.
 – О чем? – переспросила Алтынская.
 – О любви, – очень просто повторил Болотов.
 – О любви к сквернословию? – уточнила Алтынская.
 – Нет. О любви юноши к девушке, родителей к детям, детей к родителям.
 – И где это все вы здесь увидели, позвольте вас спросить?
 – В пьесе. Это очень четко выписано.
 Убежденность режиссера обескуражила заслуженных артистов, и им на выручку поспешил Тявринин.
 – Извините, но… здесь совершенно невнятный сюжет; несколько линий героев и ни одна из них не доведена до конца; финала нет… Мне, например, в принципе непонятно, о чем пьеса. О любви – это общие слова. Можно раскрыть любой текст и, покопавшись в нем, найти все, что угодно, включая любовь: к детям, родителям, Родине. Нам уже приходилось работать над плохими пьесами, но с хорошими режиссерами. Мы прекрасно знаем, что в таких случаях результат зависит не от изначально заложенной драматургом мысли, а от режиссерской фантазии, которая даже в таком материале помогает найти подтекст, второй план, какую-то идею.
 – Я уверен, что вы говорите не об этой пьесе, – улыбнувшись одними губами, вкрадчиво сказал Болотов.
 У Тявринина не хватило духу идти до конца, а, может быть, он просто не увидел в этом здравого смысла.
 – Я говорю вообще…
 – Вообще – принимается, но в данный момент нас интересует только эта история. Давайте говорить предметно.
 – Хорошо, – опять вступил в разговор Дорофеев. – Тогда зайдем с другого бока. О чем будет наш спектакль?
 Болотов удивленно поднял брови.
 – Ну, если пьеса о любви, тогда о чем может быть спектакль?.. Если вы обратили внимание, здесь очень хорошо прослеживается тема главных героев. Они вам никого не напоминают?
 – Современную шпану, разговаривающую дурным языком, – сказал Дорофеев.
 – Тепло, тепло, ну?.. Подсказываю: в пьесе идет речь о взаимоотношениях двух семей, живущих на одной лестничной площадке. У них есть дети: его зовут Рома, ее – Женя. Семьи, как это водится у соседей, не очень-то жалуют друг друга… Рома и Женя… Рома и Женя… А?..
 – На что это вы намекаете? – резко спросила Алтынская, начиная понимать.
 – Я говорю о классической истории, хорошо знакомой всем, даже людям далеким от театра. Я говорю о Ромео и Джульетте.
 – Боже мой, да как можно сравнивать эти две вещи?!.. – возмутилась Алтынская. – Извините, но это с Шекспиром и рядом не стояло! Даже пытаться проводить какие-то аналогии в этих пьесах недопустимо и кощунственно!
 – А вам нравится пьеса «Ромео и Джульетта»? – вдруг спросил Болотов.
 – Мне? – растерялась Алтынская, пытаясь нащупать каверзу, скрытую за простым вопросом.
 – Да, да, вам… – Болотов заглянул в блокнот. – Алла Константиновна.
 – Конечно, нравится. Это одна из лучших пьес мировой драматургии… А вам она не нравится? – ее вопрос прозвучал скорее как утверждение.
 – Мне? – Режиссер открыто улыбнулся. – Скажем так: я не уверен, что это моя любимая пьеса.
 – Чего в ней хорошего?.. Дети, секс, наркотики, убийства… – заговорил молчавший до сих пор Херсонов. – Ужасная пьеса.
 Коллеги, улыбнувшись, на минуту расслабились, сбросив напряжение утомительно-серьезной беседы.
 – Нет, я не хочу сказать, что пьеса Шекспира плоха, – продолжал режиссер. – Просто это не мой материал. А в данном случае эта же классическая тема, талантливо адаптированная автором к сегодняшнему дню, дает нам помимо сюжета еще и очень яркие, сочно выписанные характеры.
 – Отчего же Ромео и Джульетта разговаривают на матах? – не унималась Алтынская.
 Режиссер философски развел руками.
 – Если вы заметили, так в пьесе разговаривают не только Ромео и Джульетта.
 – Да, этого трудно не заметить.
 – Я уже говорил вам, что мат – это авторский прием, очень четкая речевая характеристика.
 – Так почему же эта речевая характеристика у всех персонажей абсолютно одинаковая?.. – громко заговорил Тявринин. – Лаются все! Без исключения!.. Автор мог бы и соригинальничать: хотя бы кого-нибудь из героев наградил бы нормативным сценическим языком. Вот была бы загадка режиссерам и зрителям! Вот поломали бы голову – почему это один из персонажей разговаривает как человек?!.. Так нет же, автор, кроме матерщины, не удивил нас ничем.
 Болотов на секунду задумался.
 – Скажите… а вы не встречали в жизни людей, похожих на героев этой пьесы?
 – Как вам сказать?.. – Тявринин тяжело перевел дух. – В жизни встречал всяких людей. В том числе и таких.
 – Так в чем же дело?
 – Но, знаете, в жизни, как это ни странно, есть еще много и нормальных людей: с другой психологией, с другими интересами, с проблемами, которые касаются большинства и будут интересны большинству. Чем автора увлекла эта грязь?
 – Ну, во-первых, не такая уж это и грязь, – не согласился режиссер. – А, во-вторых, чтобы лучше показать светлое, необходимо оттенить его темным. И в искусстве театра имеет право на жизнь закон контраста. Как вы думаете, если на белую, чистую простынь посадить черное пятно, что мы увидим?..
 – Мы увидим испачканное белое, – тут же нашелся Тявринин.
 – Хорошо… Тогда так… Виталий?.. – Болотов еще раз заглянул в блокнот. – Виталий Дмитриевич!.. Вы в жизни используете ненормативную лексику?.. Лично вы?
 – Лично я?.. Случается.
 – И часто случается?
 – Случается, что часто.
 – Вот видите.
 – Пока не вижу ничего.
 – Дело в том, что боязнь вынести на сцену какие-то естественные моменты, допускаемые нами в жизни, является, по моему глубокому убеждению, обыкновенным ханжеством.
 Заслуженные артисты дружно хмыкнули. Тявринин растерянно проглотил неожиданный вывод молодого режиссера.
 – Интересная мысль, – заскрипел стулом Херсонов. – В жизни, например, помимо всего прочего, мы еще и ходим по нужде. Но при этом закрываемся в отдельных кабинетах и стараемся, чтобы нас никто не увидел и не услышал за этим занятием. Может быть, нам имеет смысл это делать публично?.. Всем на глазах у всех?.. Ведь это самая естественная часть жизнедеятельности нашего организма, и боязнь вынести этот акт на всеобщее обозрение не является ли показателем нашего ханжества?.. – он взглянул на режиссера. – Я просто рассуждаю.
 – Каким образом это связано? – осторожно поинтересовался Антон Александрович.
 – Мат – это словесные фекалии, – пояснил Херсонов. – Им место только в отхожих местах, какими являются частные беседы, но на сцене?.. Я допускаю, что есть любители фекалий, в том числе и словесных, но таких ребят называют меньшинствами. Я не уверен, что в этом случае морально здоровое большинство должно следовать, скажем так, сомнительным вкусам специфического меньшинства. Конечно, я и сам могу загнуть, но… я разделяю сцену и жизнь. Это не одно и то же. Есть допустимые и недопустимые вещи. В жизни – пожалуйста. Я бываю свиньей, дайте мне поваляться в моей грязи. Но публично изливаться своей испорченностью, как это делает господин драматург и как это он предлагает нам – извините!
 Обстоятельный монолог Херсонова несколько озадачил молодого режиссера. Он замолчал и задумался. В этот момент в его сумке радостно затренькала мелодия. Болотов поспешно вынул надрывающийся телефон и, извинившись, отошел к окну.
 – Привет… Все в порядке… Да… Хорошо… Лена, мне некогда, у меня репетиция… – он несколько секунд напряженно выслушивал захлебывающееся многословие абонента, потом неожиданно рявкнул высокой нотой: – Все! Я занят! Пока!
 Опустив телефон в сумку, Антон Александрович шумно выдохнул, стряхивая с себя груз то ли своих личных проблем, то ли прерванного звонком принципиального творческого спора. Затем взял себя в руки, доброжелательно осмотрел притихший коллектив и вновь осветил своей улыбкой кабинет репетиционной комнаты.
 – Ну что, продолжим?.. Договорим то, что мы не договорили, и я вас отпущу на перерыв. Времени у нас не так много, поэтому график работы будет плотным. Сегодня мы разберем материал по первому кругу… сколько успеем, конечно. – Он задумчиво перебрал пальцами лежавшую перед ним стопку листов режиссерского экземпляра пьесы и, взглянув на Тявринина, продолжил: – Так вот, отвечая на ваш вопрос – для чего мы читали и будем пока читать весь текст без купирования его нашей внутренней цензурой. Я хотел бы прежде согласиться с вами в том, что мат в пьесе не всегда к месту. Иногда он тяжел, навязчив и скорее раздражает, чем рисует образную картину. Но в данной пьесе – и это мое глубочайшее убеждение! – он необходим. К сожалению, мне не удалось убедить в этом вашего главного режиссера, но мы пришли к компромиссу: сильное слово в спектакле прозвучит всего один раз, но оно прозвучит. В нужном месте и в нужное время. И тем мощнее будет его эмоциональный заряд… – Антон Александрович выдержал паузу, оценивая эффект, произведенный его заявлением. – Но все эти слова и выражения, которые так пугают некоторых из вас, должны фантомно присутствовать в нашем спектакле. Хотя бы для того, чтобы текст не воспринимался кастрированным. Зритель должен понимать, что в этом месте актером… то есть персонажем – простите! – произнесено, пускай и не вслух, но все же произнесено то образное слово, которым мы с удовольствием пользуемся в жизни и от которого немножко лицемерно пытаемся откреститься на сцене. Поэтому мы будем нарабатывать эффект присутствия этих слов на репетициях, чтобы они неслышно звучали в нужных местах спектакля и играли на его мысль.
 Режиссер замолчал. Наступила минута полной тишины.
 – Значит, премьера сквернословия в нашем театре все же состоится… – зловеще констатировала Алтынская.
 – Ну-у… – режиссер многозначительно вздохнул.
 Геннадий Гутин, невысокий, полный, начинающий лысеть актер, нервно ожил на своем стуле. На протяжении диалогов режиссера с оппонирующими коллегами он сохранял молчание, внимательно и напряженно слушая. Его слегка покрасневшее лицо и сжатые губы выдавали желание ввязаться в спор. Он терпеливо ожидал своей минуты, которая теперь, по всей вероятности, и наступила.
 – Я не понимаю, – негромко начал он, играя колпачком шариковой ручки. – Не понимаю, почему мы так боимся этих слов? Действительно, с какой легкостью и смаком мы пользуемся ими в жизни, не стесняясь ни друг друга, ни детей, а тут из-за этого целая трагедия! Как-то, знаете, даже смешно слушать все это. Самое настоящее лицемерие, а как назвать все это иначе?.. Ну, сказали что-то со сцены, ну и что? Люди слышат это на каждом шагу, дома и на улице, почему-то там их это не шокирует! А если произнести это в театре – тут же возмущенные лица, грозящие пальчики: ай-ай-ай!.. Делаете это в жизни, имейте мужество увидеть себя же на сцене – свои слова, свои поступки. Пьеса – это срез жизни, реальной жизни, а не прилизанный и приглаженный обрубок!
 Повисла напряженая тишина.
 – Вы шутите?.. – как-то растерянно обратилась к взъерошенному оратору Алтынская.
 – Нисколько не шучу, – не поднимая на нее глаз, ответил Гутин. – Я говорю вполне серьезно. Лично я не против матов. Я вообще люблю материться.
 – Гена, ты любишь материться, а при чем здесь театр? – спросил Тявринин.
 Покрасневшее лицо Гутина стало пунцовым.
 – Виталя, мне не нравится твоя позиция. Мне вообще не нравится, как ты рассуждаешь!.. Почему ты давишь на нас? Почему я должен соглашаться с тобой и поддакивать тебе, если у меня другое мнение?!..
 – Никто тебя не заставляет поддакивать, но существует же какая-то внутренняя культура… Таким текстом мы испачкаем себя и обрызгаем зрителя. Чистым не останется никто: ни мы, ни они!
 – Ну, тебе же ясно сказали: матов в спектакле не будет. А тот, один-единственный, может, достанется и не тебе. Чего ты переживаешь?
 – Тут, кроме матов, грязи по колено! Ты собираешься все это произносить?
 – По крайней мере, я не ханжа! – поставил точку в разговоре Гутин.
 По вежливым выражениям лиц скучающей молодежи было понятно, что малозанятный спор старших товарищей их утомил, и они желают перерыва.
 – Перерыв, – сказал режиссер.
 Застучали отодвигаемые стулья, и взбодрившиеся артисты потянулись в курительную комнату…
 Театральная курилка – это особое место. Таинство причащения молодых актеров к миру искусства, быть может, происходит в большей степени именно здесь, чем на сцене. Интимная и притягательно-порочная атмосфера курительной комнаты затягивает в свои сети всех: мужчин и женщин, курящих и некурящих. Правда жизни как таковая очень часто оказывается здесь гораздо интереснее и насыщеннее, чем на сцене. Коллеги обсуждают репетиции, спектакли, режиссеров, друг друга; делятся впечатлениями о политике, экономике, здоровье и зарплате; не существует недостатка в графе «разное». Здесь на равных сходятся слон и моська, волк и ягненок. Несколько минут великого перемирия уравнивают всех… кроме главного режиссера. Этому человеку, обладающему исключительными правами в театре, нет необходимости опускаться до курилки. Может быть, поэтому главному режиссеру здесь больше всех и достается?.. И поделом – будь ближе к людям.
 Очередные и приглашенные режиссеры уже по своему статусу более демократичны. Они не формируют репертуар, на них не лежит тяжкий груз ответственности за актерскую занятость и поэтому им нечего бояться коллектива. Здесь они солидарны с артистической братией, запросто общаются, дурачатся, шутят.
 Антон Александрович Болотов последним в цепочке нетерпеливо следовавших актеров вошел в курилку, легко заговорил на свободную тему и опять стал центром всеобщего внимания…
 Тявринин, никогда не куривший, и Херсонов, давно бросивший эту гиблую привычку, лицом к лицу встретились в узком коридорчике, ведущем в мужские гримерные.
 Между ними никогда не было особенной теплоты отношений. Но сейчас некая общая тревога словно магнитом притянула их друг к другу. Остановившись, они несколько секунд помолчали.
 – Слушай, у меня нет слов… – негромко сказал Тявринин.
 – Это и есть знаменитый столичный уровень? – усмехнулся Херсонов. – Интересно… Ну, там пусть что хотят, то и творят, но зачем здесь им позволять делать это?.. У нас ведь, слава богу, не Москва!
 – Я как потом в глаза буду смотреть своим знакомым?.. Он приехал и уехал, а нам здесь жить и работать. Это там – насвинячишь, спрячешься в миллионной толпе – никто тебя не увидит и не узнает. У нас здесь другая жизнь. Как он этого не понимает?.. – Тявринин возмущенно спрятал вспотевшие ладони в карманы брюк.
 – При чем здесь он? – вопросительно пожал плечами Херсонов. – Он-то как раз в этом случае не виноват. С него-то какой спрос?.. Зачем вообще было брать такой материал в репертуар? Какая необходимость ставить в нашем театре откровенно плохую пьесу? Почему мы должны произносить со сцены текст, написанный автором в состоянии алкогольного или наркотического одурения?.. Таким сочинением трезвый и умный человек разродиться не может. Это, извините меня, не пьеса, а драматургический выкидыш!
 – За такое писательство руки надо обрубать по самые уши, – согласился Тявринин.
 – А тогда что нужно обрубать господам главным режиссерам, которые утверждают в репертуар такую художественную патологию?.. Я бы обрубил. С удовольствием бы обрубил… за то, что опустил и нас, и театр, и зрителя!
 – А меня вот что поразило больше всего… – Тявринин помолчал, связывая в общую мысль бродившие в нем обрывки эмоций и чувств. – Знаешь, Саня… Я когда одолел дома эту, прости господи, пьесу… я был абсолютно уверен что никто из наших на читке не будет вслух произносить матерщину, что как-то будем… нивелировать ее, что ли… Но я ошибся. Практически все! И молодые и немолодые! И мужики и бабы!.. Женщинам-то вообще постыдно даже выговаривать это, но ничего, как-то справились. Даже и не покраснели. Молодцы.
 – Репетиция – ладно, но дальше так дело не пойдет. Я такой же творческий человек, как и режиссер, и имею право на принципы. Подурачились и хватит! – Херсонов даже покраснел от волнения. – Прислали сюда умника! Приехал учить нас культуре!.. Тут от своих учителей не знаешь, куда бежать!.. в какую щель забиться!.. Он у меня довыпендривается: пошлю его подальше при всем коллективе и объясню, что это не оскорбление, а очень четкая речевая характеристика актера высшей категории Херсонова! Пусть потом разбирается в этой морфологии… – он в раздражении сплюнул.
 Они помолчали, думая об одном и том же и каждый о своем.
 – Гена Гутин меня убил, – опять заговорил Тявринин. – От него я вообще не ожидал такого. Умный, интеллигентный человек… Столько лет знакомы… Как люди иногда неожиданно раскрываются!.. Я уже не знаю, что ожидать от каждого из нас. Ладно – молодежь – это ведомая публика, но взрослые, умные люди… Ничего не понимаю… Другое время… Время других ценностей, других отношений, других пьес.
 – Я думаю, что ситуация еще хуже: сейчас время других людей.
 – Да… не вписываемся в формат, – согласился Тявринин и повторил. – Не вписываемся…
 Перерыв закончился, и помощник режиссера пригласила всех на продолжение репетиции.
 Когда актерская команда уселась за столы и затихла, Болотов объявил:
 – Сейчас мы еще раз прочитаем пьесу, только уже немного внимательней, и разделим ее на эпизоды. Приветствую начало актерского поиска в характерах своих персонажей… – он взял в руки первый лист. – Да!.. Читаем весь авторский текст. Весь.
 – Вы этого требуете? – спросила Алтынская.
 – Что вы?! – вежливо улыбнулся Антон Александрович. – Я просто предлагаю…

 


УРОК ГРАЖДАНСКОГО ПРАВА

рассказ

 Уже вторую перемену ученик четвертого класса Миша Елесин собирал вокруг себя большую группу ребят. Заинтересованный мальчишник после каждого звонка с урока сбивался в одном из уголков школьного коридора. Собственно, центром внимания становился не сам Миша, а какой-то предмет в его руках, который и обладатель, и облепившие ребята внимательно рассматривали, увлеченно склонив головы.
 Любопытствующих одноклассниц мальчики, расступаясь, допускали до своего секрета, а затем провожали торжествующим хихиканьем, когда покрасневшие девочки прорывались сквозь мальчишеский строй и торопливо убегали.
 Заметив кого-либо из учителей, группа, как по команде, разбредалась в разные стороны. Миша Елесин уходил в класс, но спустя минуту появлялся в коридоре вновь, и мальчиков опять тянуло к нему, словно стайку воробьев на корочку хлеба.
 Возвращаясь из учительской на урок русского языка, Нина Александровна заметила у лестницы своих учеников, притихших и что-то сосредоточенно рассматривавших. Занятая своими мыслями она, не останавливаясь, прошла мимо. Вскоре прозвенел звонок, и дети уселись за партами на свои места.
 Весь урок Нину Александровну не покидало странное ощущение. На первый взгляд все было так, как всегда, и только напряженная тишина на протяжении долгих сорока пяти минут наводила опытного педагога на мысль о существовании какой-то тайны, связывавшей детей, но пока еще неведомой классному руководителю.
 На перемене Нине Александровне сообщили, что в связи с плановой вакцинацией необходимо к началу следующего урока привести свой класс в медицинский кабинет. Прививки отнимут немного времени, и полностью освобождать детей от урока нет необходимости.
 К концу перемены, проходя по коридору, Нина Александровна опять обратила внимание на мальчишек, окруживших Мишу Елесина. Увидев учительницу, ребята сделали безразличный вид и разошлись. Нина Александровна успела рассмотреть предмет в руках Миши, который он тут же спрятал в карман. Это был мобильный телефон.
 Прозвеневший звонок собрал в класс гудевший детский улей.
 – Ти-ши-на!.. – перекрыла учительница возбужденные высокие голоса. – Слушайте меня внимательно: сейчас вы все подниметесь на второй этаж и подойдете к медпункту…
 – Зачем? – перебил кто-то из мальчиков.
 – Дослушайте и все узнаете… Подойдете к медпункту. Там вам будут делать прививки.
 Четвертый класс хором выразил свое неудовольствие.
 – Это совсем не больно, – объяснила Нина Александровна. – Все дружно стоим возле 206 кабинета, входим по одному, выходим, ждем всех остальных и вместе возвращаемся в класс. Понятно?
 – Сотики брать с собой? – спросил писклявый девичий голосок.
 – Сотики можете оставить здесь. Я замкну класс, и они никуда не денутся. В коридоре соблюдать полную тишину: идут уроки. Все, поторопитесь, я иду следом.
 Ученики вышли в коридор и потянулись к лестничной клетке. Класс опустел. Нина Александровна уже подходила к двери, как вдруг в последний момент вспомнила о мальчишеском междусобойчике, толкавшемся каждую перемену возле Миши Елесина. Если в первый раз она не обратила на это внимания, то повторение картины на следующей перемене заставило ее насторожиться. Нине Александровне показалось подозрительным то, с какой поспешностью Миша спрятал свой телефон.
 Остановившись, учительница на секунду задумалась и посмотрела на парту Елесина. Его новенький мобильник беспечно лежал возле учебника «Окружающий мир». Нина Александровна вернулась, взяла Мишин телефон, некоторое время смотрела на черный квадратик дисплея, а затем нажала одну из кнопок. Мобильник послушно высветил стопкадр неоконченного видеоролика. На застывшей картинке крупным планом был зафиксирован самый откровенный момент главной тайны отношений мужчины и женщины.
 От неожиданности Нину Александровну передернуло, но она, теперь уже решив идти до конца, активировала кнопку воспроизведения.
 Оставшиеся пятнадцать секунд ролика педагог досмотрела до конца, стоя в растерянности. У нее было такое ощущение, будто ее публично окатили помоями. Она оглянулась на полуоткрытую дверь класса и брезгливо положила телефон на место.
 Вышла в коридор, замкнула дверь и нервно зашагала к 206 кабинету. Ее душа клокотала негодованием. Ведь это безобразие определенно видел весь класс! Теперь ей стала понятна причина провокационной тишины, царившей на уроке. Значит, об этом знали все, кроме учительницы. Знали и помалкивали!..
 Нина Александровна на ходу подбирала слова, с которых она собиралась начать серьезный разговор с детьми.
 У медкабинета она молча выстроила учеников в колонну по одному. Миша Елесин стоял первым. Он храбро вошел в кабинет и вскоре вышел оттуда, натягивая на себя курточку.
 – Не больно, – сказал он то ли ребятам, то ли Нине Александровне, как-то по особенному смотревшей на него.
 Миша был выше и крупнее своих сверстников, но не отличался ни физической силой, не смелостью. Учился посредственно, стремлений к знаниям не проявлял, хотя в общем был способным и неглупым мальчиком. В нем отсутствовало первое и самое главное качество ученика – желание. То, что у Миши есть персональный компьютер, Нина Александровна знала, как знала и то, что через интернет может нацеплять всяческой дряни любой пользователь, независимо от своего возраста, пола, уровня воспитания и внутренней культуры. В наше время никто не застрахован от агрессивной навязчивости липкой всемирной паутины и безнравственности плетущих ее пауков, но козырять закачанной оттуда грязью перед одноклассниками!.. В десять-то лет – не рановато ли?..
 Когда последняя девочка робко вышла из дверей медкабинета, Нина Александровна повела детей в класс.
 Она в строгом молчании дождалась, когда они рассядутся по местам, затихнут и обратят на нее внимание. Самые сообразительные ученики зашикали на галдевших товарищей, и в классе установилась образцовая тишина.
 Нина Александровна достаточно долго, не нарушая этой тишины, немым укором стояла у доски. Заглянув в глаза каждому ребенку, она намеренно задержала взгляд на невинном взоре Миши Елесина. Она внимательно смотрела на него, а он на нее, не обнаруживая при этом ни малейшего смущения.
 Затянувшаяся игра в молчанку первой утомила учительницу, и она решила перейти непосредственно к делу.
 – Так… Послушайте меня внимательно. Сейчас я у вас кое-что спрошу, и вы должны мне ответить честно. Слышите – честно!.. Итак: поднимите руки те, кто не смотрел на переменах того, что записано на телефоне у Миши Елесина!..
 В классе, казалось, стало еще тише. Руки никто не поднял. Нина Александровна растерялась.
 –Что, – не поняла она, – это увлекательное кино видели все?
 Три девочки неуверенно вытянули руки вверх.
 – Хорошо, – сказала учительница стыдливо съежившемуся классу. – Значит, из двадцати семи человек только у троих хватило ума и совести не смотреть того свинства, которым угощал вас сегодня Миша. Ну, что же… молодцы.
 – Мы с Настей не знали, что там, – попыталась оправдаться одна из девочек.
 – А к нам сами подошли и показали, – добавила другая.
 Мальчишки смущенно помалкивали. Теперь, когда карты были раскрыты и свое причастие к запретно-греховному отрицать стало невозможно, весь класс уткнул носы в парты.
 – Чего головы опустили? Стыдно мне в глаза смотреть?.. Это хорошо. Когда стыдно, это очень хорошо. Если у человека есть стыд, значит он еще человек. Если стыда нет, он – свободная личность. Так вот: свободными личностями вам становиться еще рано. Некоторые поступки не красят взрослых, а уж детей тем более, – она возмущенно помолчала. – Как вы могли это смотреть?!.. А?.. Саша… – обратилась Нина Александровна к примеру класса Саше Казанцеву. – Тебе не совестно было? Ну, скажи: не совестно?..
 Не поднимая головы, мальчик пробурчал невнятное оправдание.
 – Что, что?.. – не поняла учительница.
 – Все смотрели, и я смотрел, – чуть громче повторил Саша.
 – А если все заберутся на крышу и начнут оттуда прыгать, ты тоже будешь это делать? – привела учительница вечный в своей простоте и гениальности пример. – Ну, говори, тоже прыгнешь вниз?.. Я была о тебе лучшего мнения.
 Саша Казанцев обиженно промолчал.
 – Это касается не только Саши, это касается всех, – продолжала Нина Александровна. – Запомните, дети: если кто-то когда-то предложит вам сделать что-то некрасивое, не бойтесь сказать «нет», даже если это некрасивое будут делать все вокруг. Не бойтесь иметь собственное мнение, не идите ни у кого на поводу. А иногда нужно уметь сказать «нет» и самому себе. Сегодня этого «нет» не сказал себе никто из вас, я так понимаю. Вы покорно пошли туда, куда повел вас Миша Елесин… – Нина Александровна остановила суровый взгляд на виновнике некрасивой истории. – Миша, встань.
 Покрасневший мальчик нехотя поднялся, глядя в пол.
 – Ну, рассказывай…
 – Что рассказывать?
 – Ну, для начала скажи, где взял эту гадость.
 – В интернете, – несмело признался Миша.
 – Очень хорошо. Сам скачал?
 – Сам.
 – Молодец. Прямо мастер на все руки. А в класс зачем это принес?.. А?.. Ну, говори: зачем принес это в класс?
 – Не знаю.
 – За свои поступки нужно уметь отвечать. Вот и объясни всем нам: зачем ты эту мерзость принес в школу? – Нина Александровна не сводила строгих глаз с совершенно смутившегося ученика. – Я жду.
 – Так… посмеяться, – наконец едва слышно выдавил из себя Миша.
 – Посмеяться?! – воскликнула учительница и, оглядев испуганно молчавший класс, спросила. – Ну что, кому из вас было смешно?..
 Дети еще крепче вжались в свои стулья, не смея даже пошевелиться. Никто не произнес ни слова.
 – Вот, Миша, – говорила Нина Александровна, – оказывается, смешно не было никому. Честно признаюсь тебе: мне вот тоже было не особенно весело, когда я увидела все это. Так что праздника не получилось, ты уж извини, – помолчав, она устало вздохнула. – Мама-то знает о том, что ты находишь в интернете, что скачиваешь оттуда и что приносишь в школу?.. Знает?
 – Нет, – ответил Миша.
 – А теперь узнает обязательно, – пообещала Нина Александровна. – Потому что я ей скажу об этом. И ей будет очень стыдно за тебя. Я обязана сообщить маме о твоем поступке. Завтра Диана Сергеевна должна прийти в школу для разговора со мной. Передай ей это, пожалуйста. Если мама не придет, я тебя на урок не пущу. Ты понял?
 Мальчик уныло кивнул головой.
 Нина Александровна еще долго воспитывала класс. Говорила эмоционально и убедительно, пытаясь объяснить детям существование тонкой грани между дозволенным и недозволенным, а так же обязанности каждого человека, независимо от возраста, слышать голос своей совести и следовать ему. Говорила о том, что мир взрослых устроен очень сложно и что в этом мире, к сожалению, много делается неправильного, опасного и отвратительного. Не все взрослые могут служить примером для маленьких детей, и дети должны учиться понимать сами, кому из взрослых можно доверять, а кому нельзя, какие поступки нравственны, а какие гадостны!.. Нина Александровна так увлеклась, что не заметила, как пролетело время и прозвенел звонок.
 На следующее утро Миша Елесин подошел к классной руководительнице и сообщил, что мама пообещала прийти сегодня обязательно.
 – Хорошо, – ответила на это Нина Александровна и разрешила мальчику занять свое место за партой.
 Диана Сергеевна показалась в дверях класса на большой перемене. Нина Александровна пригласила ее пройти и подождать несколько минут, пока она отведет детей в столовую.
 Усадив ребятишек за накрытые столы и дождавшись стука ложек по тарелкам, учительница вернулась в класс к ожидавшей ее Мишиной маме.
 Диана Сергеевна была довольно плотной молодой женщиной высокого роста с крашеной под вороново крыло короткой стрижкой. Как истинная современная дама она предпочитала носить джинсы.
 Задумавшаяся родительница неподвижно стояла у учительского стола. Нина Александровна начала издалека. Она рассказала маме о поведении Миши в целом, о том, что он не отличается усидчивостью и дисциплинированностью, о наличии у него способностей, но отсутствию старания и, наконец, о том, что хотелось бы Диану Сергеевну почаще видеть на родительских собраниях. Когда Нина Александровна подошла к главному вопросу, из школьной столовой уже начали возвращаться ученики.
 Одним из первых в класс вошел Миша. Искоса поглядывая на беседующих взрослых, он сел за свою парту.
 Нина Александровна подробно объяснила Диане Сергеевне суть вчерашней ситуации и попросила серьезно поговорить с Мишей на предмет этики и морали, а кроме этого изыскать возможность контролировать блуждания сына в Интернете.
 Диана Сергеевна слушала, опустив голову и глядя в пол. В течение всей пространной речи классного руководителя она ни разу не подняла глаз.
 Нина Александровна полностью высказалась и замолчала, ожидая ответного слова родительницы.
 Диана Сергеевна едва слышно произнесла: «Хорошо», - и сразу же вышла из кабинета.
 – Видишь?.. – обратилась Нина Александровна к Мише. – Видишь, как ты подвел свою маму? Ей даже стыдно было смотреть мне в глаза. И мне тоже очень неприятно за весь этот разговор. Своим поступком, Миша, ты поставил нас, взрослых людей, в неловкое положение.
 Миша молчал, но Нина Александровна отметила, что, несмотря на свое смущение, он смотрел ей в глаза прямо, открыто и даже, как показалось ей, немного дерзко. Действительно, очень непросто достучаться до сердец сегодняшней молодежи, и с каждым поколением делать это становиться все труднее и труднее. Ничего удивительного: черствое время востребует черствые души.
 Нина Александровна сокрушенно вздохнула, села за стол и принялась перелистывать журнал. Минуты через три прозвенел звонок, но начать урок педагог не успела. В класс заглянула секретарь и попросила ее пройти в кабинет директора.
 – Я ненадолго, – предупредила Нина Александровна радостно заулыбавшихся учеников. – Сидеть тихо! Ни одного звука!..
 Поднимаясь по лестнице на второй этаж и шагая по опустевшему школьному коридору, она пыталась угадать причину внезапного вызова к Ольге Петровне, но не угадала.
 В кабинете директора находилась так же и Диана Сергеевна Елесина. Стало понятно, что разговор будет иметь непосредственное отношение к мальчику Мише.
 – Добрый день еще раз, – поздоровалась Нина Александровна. – С Дианой Сергеевной мы только что разговаривали.
 Ольга Петровна не ответила на приветствие. Мишина мама отошла к окну. После вступительной паузы директор начала разговор.
 – Нина Александровна… Полагаю, что вы уже догадались, по какому поводу я пригласила вас сюда.
 – Думаю, что по поводу инцидента с Мишей.
 – Совершенно верно… Совершенно верно… – Ольга Петровна несмотря на свою внешнюю невозмутимость, была чем-то озадачена. – Дело в том, что мы сейчас тоже беседовали с Дианой Сергеевной, и она, то есть Диана Сергеевна, настояла, чтобы в продолжение нашего разговора обязательно присутствовали вы.
 – Хорошо, – согласилась Нина Александровна. – Я слушаю.
 Директор внимательно посмотрела на учительницу, выдержавшую пристальный взгляд.
 – Нина Александровна… скажите, пожалуйста, каким образом вы узнали, что именно было в телефоне вашего ученика?.. Я имею в виду Мишу.
 – Его телефон лежал на парте. Я взяла его и посмотрела.
 После этих слов Диана Сергеевна шумно засопела у окна, а Ольга Петровна сдержанно выдохнула.
 – Нина Александровна, – подчеркнуто спокойно продолжала директор. – Как вы считаете: имели ли вы право брать в руки чужую вещь?
 Кабинет на секунду оглох от абсолютной тишины.
 – Не понимаю, – растерялась Нина Александровна. – Что вы имеете в виду?
 – Дело в том, – вступила в разговор Диана Сергеевна, – что мы сегодня живем в другом мире, и в нем, слава богу, существуют права. Даже самый маленький человек является гражданином, и у него есть законное право на свое личное пространство и на свою личную собственность. Телефон, уважаемая Нина Александровна, является личной собственностью ребенка, и никто, слышите, никто не смеет без разрешения хозяина этот телефон брать в руки, а тем более выискивать в нем какой бы то ни было компромат. Вы вчера нарушили законное право ребенка на собственность…
 – Позвольте… – перебила родительницу возмущенная Нина Александровна.
 – Нет уж, теперь вы позвольте! – повысила голос еще более возмущенная Диана Сергеевна. – Я вас выслушала в классе. Теперь уж вы меня послушайте… Мой сын вчера был в шоке. Он долго не мог успокоиться. Вы опозорили его перед одноклассниками. Мало того, что вы лазили в его личных вещах…
 – Потрудитесь выбирать выражения! – вспылила Нина Александровна. – И сбавьте, пожалуйста, тон.
 – Я выбираю выражения! – не смутившись и тона не сбавив, продолжала Диана Сергеевна. – Я только называю вещи своими именами… Как мне теперь объяснить сыну, что никому не дозволено вторгаться в его личное пространство, если вчера это его личное пространство было самым возмутительным образом нарушено. И кем?.. Учителем – человеком, являющегося для ученика примером!
 Диана Сергеевна активно перевела дух.
 – Я могу сказать слово? – Нина Александровна повернулась к Ольге Петровне, явно чувствовавшей себя неловко.
 – Да. Пожалуйста.
 – Вы здесь говорили о правах, – обратилась классный руководитель к взволнованно блестевшей глазами родительнице. – Так вот, я тоже хочу вступиться за своих учеников. Двадцать четыре ребенка имели право быть огражденными от порнографии, которую распространял ваш сын. Двадцать четыре!.. Таким образом, вашим сыном были нарушены права двадцати четырех учеников.
 – Их никто не заставлял, – возразила Елесина. – Они смотрели по доброй воле. Это тоже выбор каждого человека.
 – Извините, о каком выборе в десятилетнем возрасте вы говорите?
 – Надо уметь уважать выбор человека любого возраста.
 – Нет, такой выбор я уважать не могу.
 – Это ваши проблемы, – отрезала Диана Сергеевна.
 – Нет, это ваши проблемы, – не согласилась Нина Александровна. – Если вы сейчас потакаете сыну в таких вещах, то рано или поздно все это станет вашими проблемами. Хорошо еще, если только вашими.
 – Пожалуйста, не нужно меня ни учить, ни воспитывать.
 – Я учу не вас, а вашего сына. А воспитывать ребенка в первую очередь обязаны сами родители.
 – Вы хотите сказать, что мой Миша невоспитанный мальчик?
 – Вы видели, что у него в телефоне?
 – Видела.
 – И какова ваша оценка?
 – Мальчик начинает интересоваться девочками. Это нормально. Ненормально было бы, если бы мальчик девочками не интересовался.
 – Но вы понимаете, что это совершенно другое качество интереса? Это не имеет никакого отношения ни к взрослению ребенка, ни к любопытству. Это грязная порнография.
 – Вас, в данном случае, это не должно касаться. Со своим сыном я разберусь сама.
 – Пожалуйста, разбирайтесь, но так, чтобы в дальнейшем от поступков вашего сына не страдал весь класс.
 – В свою очередь я хотела бы попросить вас, чтобы в дальнейшем от ваших противозаконных действий не страдал мой сын!..
 – Диана Сергеевна, – осторожно заговорила Ольга Петровна. – Давайте будем немного сдержаннее в своих оценках. Нина Александровна педагог с большим стажем, ее уважают коллеги и любят ученики.
 Разгоряченная родительница замолчала, но тут же, передохнув, упрямо продолжила:
 – Конечно, сам ребенок не может за себя постоять, это понятно. Но детская беззащитность еще не повод для вседозволенности, тем более в образовательном учреждении… Моему сыну нанесена психологическая травма, – обратилась она к директору. – В качестве компенсации за моральный ущерб я требую от Нины Александровны извинений.
 – Что?!.. – глаза учительницы гневно засверкали.
 Ольга Петровна сжала губы и промолчала.
 – Оскорбление моему ребенку было нанесено публично, поэтому и признание своей неправоты тоже должно быть принесено педагогом при всем классе.
 – Вы соображаете, что говорите? – задохнулась от возмущения Нина Александровна. – Всему есть граница.
 – Вот именно, граница есть всему. Вы первая ее нарушили и должны за это отвечать. Кстати, это будет прекрасным примером детям в том, как должен вести себя человек, осознающий свою неправоту.
 – Диана Сергеевна, это уже слишком, – попыталась остановить разгоревшийся конфликт директор. – Давайте все вместе сделаем правильные выводы из случившегося и разойдемся по-хорошему.
 – Нет, это принципиально, Ольга Петровна, – не согласилась родительница. – Мой сын должен знать свои права и никому не позволять посягать на них.
 – Что касается извинений, – срывающимся голосом заговорила Нина Александровна, – то в первую очередь класс должен услышать их от Миши.
 – Миша не трогал чужих вещей. А то, что он по своему детскому недомыслию скачал из Интернета, может найти и увидеть любой ребенок, хотя бы немного разбирающийся в кнопках компьютера. Так что здесь нет никакого преступления, и извиняться ему не за что.
 – В таком случае, боюсь, что и я помочь вам ничем не смогу.
 – Ну что же?.. – пожала плечами Диана Сергеевна и решительно вышла из кабинета…
 Последующие субботу и воскресенье Нина Александровна находилась под сильным впечатлением. Учителям не привыкать к претензиям и напраслинам со стороны родителей, но этот случай, по ее мнению, был вопиющим. Она уже давно так не нервничала.
 В понедельник, по окончании последнего урока, Нину Александровну опять пригласили в кабинет директора. Учительница почувствовала предстоящее продолжение неприятной темы и не ошиблась.
 Ольга Петровна на этот раз была в кабинете одна. Она предложила присесть Нине Александровне, после чего, избегая глаз собеседницы, сообщила, что сейчас звонили из городского отдела народного образования. Мама Миши Елесина была сегодня там и заявила о нарушении прав ребенка в школе, где учится ее сын.
 – Ну, это уже смешно, – сказала Нина Александровна.
 – Нет, как раз это совсем не смешно, – возразила директор. – Наша школа прозвучала на уровне города, но совсем не так, как хотелось бы всем нам.
 – Беспокойная мамаша. Чего она добивается?
 – Она добивается извинений.
 Нина Александровна хотела высказать все, что думала, но осеклась и замолчала.
 – Неприятная история, – Ольга Петровна задумчиво постучала карандашом по полированной поверхности стола и повторила. – Неприятная история.
 – Что сказали в ГорОНО?
 – В ГорОНО сказали, что классный руководитель была неправа.
 – Как?..
 – Дорогая Нина Александровна… – директор наконец подняла взгляд на побледневшую учительницу. – Да поймите же вы, что при любом раскладе неправым в такой ситуации всегда выглядит тот, кто без разрешения взял чужую вещь. С этим согласится любой суд. Если дело до него, конечно, дойдет.
 – А что, может?
 – К сожалению. Мама полна решимости до победного конца бороться за права человека в отдельно взятой школе. И нам это грозит совершенно ненужной славой. Мало того, Диана Сергеевна пообещала передать информацию в край, если здесь ее требования не будут удовлетворены.
 – Прямо террористка какая-то, – попыталась пошутить Нина Александровна, но глаза директора смотрели на нее серьезно и безжалостно.
 – В этом случае наша школа приобретет большую популярность. Вот как бы нам ее избежать?..
 – Я извиняться не буду, – тихо сказала Нина Александровна. – Это иезуитство.
 – Послушай, Нина, – вдруг тепло и откровенно заговорила Ольга Петровна. – Мне год до пенсии, тебе год до пенсии. У нас с тобой очень хорошие отношения, поэтому давай я скажу тебе все без затей. Из ГорОНО мне недвусмысленно намекнули, что я должна уладить этот конфликт, потому что там тоже не заинтересованы в его раздувании. Как ты сама понимаешь, нарушение прав ребенка это такая пачкотня, после которой долго не отмоешься. И никто не будет разбираться, что там было у этого мальчика в телефоне. Тут главное звон, а не суть. Если звона все же избежать не удастся, то по окончании учебного года, дорогая моя Нина, я должна буду отправить тебя на заслуженный отдых. Я знаю, что и меня вслед за тобой ожидает такая же участь. Подумай теперь сама: у тебя дети, у меня дети; у тебя внуки, у меня внуки. Кто будет им помогать?.. Тем более у тебя дочь без мужа… Вот скажи: стоит ли все это каких-то дурацких принципов, которые, по большому счету, никому не нужны?
 Нина Александровна смотрела на Ольгу Петровну и молчала.
 – Ты должна извиниться, – сказала директор. – У тебя, Нина, нет выбора. Единственное, чем я могу тебе помочь, это уговорить мамашу выслушать твое покаяние не в классе, а здесь, у меня.
 Совершенно белая Нина Александровна вышла из кабинета…
 Ольга Петровна сдержала слово. На следующий день она вновь пригласила провинившегося педагога в директорскую. Здесь уже ожидали Диана Сергеевна с сыном Мишей.
 Нина Александровна во вступительном слове объяснила смущенному ученику, что не все можно и нужно приносить в школу, что он уже взрослый человек и должен отвечать за свои поступки, что, в конце концов, нельзя заставлять так нервничать и маму, и классного руководителя. Затем она начала говорить о том, что учителя такие же люди, как и все, и им тоже свойственно ошибаться. Но в отличие от некоторых детей взрослые все же находят в себе силы признавать свои ошибки. Поэтому Нина Александровна соглашается, что была неправа, взяв без разрешения Мишин телефон. Чужие вещи вообще брать нехорошо, даже если этим ты кому-то хочешь сделать доброе дело. Нина Александровна теперь сама убедилась в этом и приносит Мише извинения за свой неправильный поступок.
 Она хотела еще что-то прибавить, но у нее вдруг закончились и мысли, и слова. Просто закончились и все. Словно из часов вынули батарейку, и они беспомощно остановились.
 Диана Сергеевна посчитала себя достаточно удовлетворенной. Права ребенка были восстановлены…
 По окончании уроков, проводив последнего ученика за дверь, Нина Александровна замкнула за ним класс и, не найдя в себе сил вернуться на учительское место, тяжело опустилась на стул у ближайшей парты.
 Никто не видел, как она плакала.