Людмила Танкова. Рассказ и сказка

Рейтинг:   / 5

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Танкова Людмила Александровна

Просмотров: 2142

2015 год, Выпуск № 6

На краю деревни стоял старый-престарый домишко. Скособочился он за долгую и нелегкую жизнь, уже коснулся окнами матушки-Земли. Крыша, крытая тёсом, почернела, расщелялась, кое-где покрылась мхом. А в прошлом году стала протекать, из-за этого у хозяина в углу стояла деревянная лохань. Дед Матвей, а в народе просто Матюха, смотрел на промокшую от таявшего снега и весенних дождей стену, качал головой, пододвигал лохань поближе.
- Сгниёть, - бормотал он себе под нос, - как есть сгниёть.
- Эх, Матюха, - выговаривал ему зашедший покурить седоватый еще не старый мужик в засаленной фуфайке без единой пуговицы - сосед Александрыч, - дождёшься, чё тибя придавит собственной крышей. Чё ж тибя сын-то к сибе не возмет? У его в городе трехкомнатная квартера, а ты в такой хибаре живёшь.
- Чё ты в етом, Ляксандрыч, понимаешь, - сердился дед Матвей, - чёб миня моя же крыша придавила… Да ни в жисть!
- Сына выгораживаешь, - потягивая дешевые сигареты, ухмылялся Александрыч. – Конечно, где нам до Пашки твово дотронуться? И не моги… А ты вот как-нибудь не проснешься, крыша тибя и снесет.
- Мой Пашка не чета многим, и неча его трогать. Он миня уж какой год к сибе зовет. А не могу я в городе жить. Пока с их этажа до земли доберешься, так душа замрет. А тута я и ночью на землю ступить могу легко. И дышать хорошо, и Фросюшка рядом. Я вот захочу с ней помолчать, так вон и сбегал.
- Матюха, ты и есть Матюха-тюха, - махнул в отчаянии рукой Александрыч. - Всю жизнь добро из-под себя гребешь. Миня бы пацаны позвали, так я вперёд автобуса бы побежал. А ты миня лет на тридцать постарше, а всё своё гнёшь. Не могу я тибя больше терпеть.
- А и не терпи, мине етого и не надо, - в спину уходящему соседу сказал дед и прикрыл веки, разморившись от весеннего солнца. – На войне-то мы не такое видали, а ничё - живы.

В конце апреля приехавший из города сын долго лазил по чердаку, спустился и, отряхнув колени, сел напротив отца.
- Всё, батя, собирайся ко мне. Больше здесь жить нельзя. Завалится хата и тебя задавит.
- Не-е-е, сынок, куды я от мамки твоей кинуся. Тута её могилка, и миня тута похоронишь.
- Батя, ты же всё понимаешь. Еще одна весна – и крыша рухнет. Вся стена иструхла, на чём держится, не знаю. Соглашайся ехать со мной.
- Не-е-е, сынок, - замотал головой Матвей, - в этой хате мы с твоёй мамкой жисть начинали. Тута она миня с войны дожидалась. Грамотёшки-то у ей и никакой не было, так она к преседательской жинке бегала, чёбы мине отписать про тибя.
На работе в войну она и надсадилася, чёбы у миня в окопе хлебушко был. Потому и рано ушла моя голуба, оставила миня одного на свете куковать. Потому ты у нас один и есть. Нету у тибя ни братика, ни сестрёнки.
А ты хошь, чёбы я её бросил, когда она миня пораненного с войны не бросила. Чё хошь, сына, а я доживать здеся буду.
… Сын в отчаянии покачал головой, вскочил с лавки, на которой сиживал в детстве за уроками, подошел к мокнущему углу.
- Посмотри, угол то совсем разрушен…
- А ты его подлатай.
- Что толку, если крыша течет?
- Так ты и крышу подлатай маненько.
- Её перекрывать надо.
Дед блаженно закрыл глаза, заулыбался беззубым ртом.
- Ети тесины для крыши мы с твоей мамкой вдвоём пилили. Тока поженилися, ищё не расписалися в сельсавете. Она уже тибя почуяла, а всё за пилу хваталася. Нам батя помогал. Привёз лесины с бору в три обхвату. Ох, хороши. Оне ищё сто лет простоят.
- Не простоят. Батя, давай я хоть крышу перекрою.
Хозяин хаты встал, подошел к аварийному углу, осмотрел его, тихонько потрогал. Повернулся к сыну, заулыбался.
- Сто лет простоит. Так чё на мой век хватит.
В это время за его спиной раздался шорох. Отмокшая штукатурка мирно сползла на пол, небрежно подвинув обвалившейся массой лохань.
Расстроенный дед слезливо смотрел на рушившуюся его память о прежней, хоть и трудной, но счастливой жизни.
- Твоя взяла, сынок, - вздохнул дед Матвей, - перекрой уж крышу-то, тока толью. А уж тесины не трогай, пускай со мной помрут.
- Батя, а может, куплю я тебе здесь хату, вон Чепраковы уезжают, свою продают.
- Не-е-е, сынок. Та хата проклятая, в ей никода миру не было. А у нас всегда радость и песни. Достаток небольшой, но всем - довольно. Мамка твоя сильно хату нашу любила. Щас бы напекла пирогов, полы бы намыла, скатерку на стол кинула: садитеся за стол... Ты уж крышу-то перекрой.
Многолетний спор отца и сына вновь закончилась победой отца. Было решено, что дед пока поживет во времянке, а сын подлатает домишко.

В субботу к дому деда Матвея подошел грузовик. Рабочие в синей спецовке принялись выгружать бревна, рулоны с рубероидом, мешки и ящики, кирпичи и прочие строительные принадлежности.
У покосившегося забора появился Александрыч. Поправил на голове, видавшую еще эпоху перестройки вязанную шапку с надписью «Addidaz», заглянул через ограду во двор.
- Эй, Матюха… - позвал он хозяина.
- И чё ты, Ляксандрыч, базлаешь тут? - вышел из времянки дед. – Чё потерял?
- Так спросить хочу, чёйт у тибя тута за революция?
- Никакой революции нет. Пашка с городу строителев прислал. Крышу поправить хочет. Эт же его наследство.
- Да какое же тут наследство, - хохотнул Александрыч. – Одни гнилушки.
- От ты, поганый человек, - взъерошился дед Матвей. – Токо гнилушки и видишь. А того не понимаешь, чё тут родная земля, родовая хата.
Ро-о-ди-и-на!
Тибе, Ляксандрыч, этого и не понять. Ты ж третю хату поменял. Где-то по свету носился, а лутьше Чульчанки и не нашел. Без корней в душе ты.
- Так уж и без корня? – обиделся Александрыч. – У миня здесь мать с отцом жили…
- Жили-были, да все сплыли. Таки же, как и ты. Скоко жили, стоко и ругали землю свою.
Александрыч и Матюха сели на лавочку возле калитки, закурили и молча наблюдали за строителями. К полудню около дома деда побывало полдеревни, и на вопросы любопытных по очереди  отвечали то Александрыч, то дед Матвей.
В течение недели работа кипела. Городские мужики пахали, как проклятые. Днем устраивали передышку, только, чтобы покушать, а поздним вечером – умыться, поесть и лечь спать. Раза два приезжал сын Павел, чтобы за работой приглядеть, да отца успокоить.
В пятницу дед Матвей встал очень рано, умылся, побрился, причесался обломком женского гнутого гребня. Осмотрев себя в глазок старого мутного зеркала, довольно хмыкнул: «Бравый парняга ищё», - сказал он. Из перенесенного из дома во времянку обитого кованым железом сундука достал коричневый костюм. Пиджак был сильно помят временем, поэтому дед попытался разгладить складки руками.
- Э-э-х, годы! Вот и тибя всего помяло. А были то мы… Да-а-а…
Надел на себя мятый, побитый молью пиджак и пошел к калитке. На улице никого. От весеннего тепла земля вся изнежилась.  Первая зеленая травка изумрудом горела по выгону. Вот уж и май на пороге, скоро затарахтят трактора, начнется пахота. «Слава Богу, - подумал старик, - нашелся умный человек, хочет хлеб сеять. Не пропадет Земля-матушка».
Сел на лавку, сложил руки на животе и замер в неподвижности.
Из подъехавшей машины выскочил сын.
- Бать, ты что? Тебе плохо? Совсем раздетый, простынешь.
- Сядь, сынок, рядом, Я тибе чё расскажу.
Павел присел на лавку, с тревогой вглядываясь в доброе лицо девяностолетнего отца. Мягкие морщинки сетью покрывали кожу, смяв брови в неровную седую линию. Изрытый морщинами нос слегка горбатился посередине от старого шрама. Это след осколка мины, на излете зацепившего солдата Матвея Буланина еще в 43 году. Отец смеялся, когда его спрашивали об этом ранении, и говорил: «Фросюшка миня спасла от верной смёртушки. Я в тот день письмецо от её получил. Иду, читаю… Как-то руки затреслися, и письмо выпало на землю, я трепенулся за им… Тут мина-то и прочертила миня по носу».
Во время войны отец был ранен трижды, так что метины у него были не только на носу, но и на ноге и на груди. О фронтовых буднях отец рассказывать не любил, осекал всякого, кто домогался: «Грязь да кровушка людская – чё об их говорить».
Не согнула война Матюху Буланина. Вон уж разменял сотенную десятку лет, а сидит – спина прямая, голову высоко держит, как заправский военный. Только чуб стал пореже, да кудри распрямились.
- Так, что случилось, батя? – снова переспросил сын.
- К мине сёдня мамка твоя приходила, говорит: «Матюша, сёдни тибя вспомнят, одень пинжак, что мы в городе брали, и жди».
- Ну, напугал, - передохнул Павел, - я уж думал, заболел ты.
- Чё мине сделается, я, как береза сухостойна, - высохну и буду дольше скрыпеть. Миня мамка твоя заговорила от смерти перед самой войной. Так что пока она не захочет миня забрать, тибе от миня не отвертеться.
- Ты, батя, не переживай. Ребята уже почти все сделали, осталось немного и будет твоя хата как новая. Мы с тобой еще в ней спляшем.
- А ты, сынок, не спеши с ремонтом. Мине мамка твоя сказала, чё хату мине новую государство поставит.
- Ну ты даешь! – Павел испуганно посмотрел на отца. – Бать, ты правда себя хорошо чувствуешь?
- Как все дни, так и сёдни. Тока внутрях – торжество! Ты, сынок, иди по делам, а я тута посижу маненько, подожду.
Оглядываясь, Павел отправился к строителям, а дед остался на лавочке.
Пришло время обеда. Дед сидел не шелохнувшись.
- Батя, - позвал его сын, - иди, пообедаем. Всё на столе.
- Обедай один, я потом. А то приедут, а миня нет.
- Да никто мимо не проедет, если кому приехать, мы же увидим.
Сын попытался поднять отца с лавки.
- Я чё, немошный, ты миня подымаешь? Сам пойду.
Дед подхватился с места и легко пошел во времянку, где уже обедали строители. Павел только усмехнулся: «Вот угонись за ним. Любого молодого обгонит. Старая закалка».

…У ворот притормозил чёрный джип. Мужики переглянулись. Такую машину в этих краях увидеть диковинно не потому, что дороги плохие, а потому что деревня вымирающая, неперспективная.
Из джипа вышли трое. Двое гражданских и военный.
У Павла в груди захолонуло: что же это могло означать? Двинулся им навстречу…
- Здравствуйте, - улыбнулся гражданский тот, что помоложе, - Буланин Матвей Алексеевич здесь проживает?
- А в чем, собственно, дело? – загородил дорогу незнакомцам Павел.
Из времянки вышли строители и встали рядом.
- В связи с юбилеем Великой Победы мы разыскиваем ветеранов войны. И выяснилось, что Буланин Матвей Алексеевич является кавалером ордена Славы.
- Наш Матюха и кавалер?.. Он же мухи не обидит. А если какую пришибет, так потом два дня горевать будет, - раздалось со спины приезжих.
Это Александрыч увидел незнакомую машину и поспешил узнать – в чем тут дело.
- Да, кавалер ордена Славы всех трех степеней, - утвердительно сказал военный, - у нас, в России их сейчас по пальцам пересчитать.
- Чё ж вы так долго пальцы-то загибали, стоко лет до миня добраться не могли? – спросил подошедший дед Матвей.
Невысокий худой дедок стоял напротив приезжих и, прищурившись, разглядывал их.
- Так получилось, вы уж простите. Случайно ваше дело обнаружили. А что  же вы сами-то не приехали ни разу? – спросил военный.
- А чё пороги-то обивать? У миня чё, других делов не было?
- Простите, - сделал шаг вперед молодой, - но закон нас обязывает проверить, вы ли это. У вас документы на награды имеются?
- Ишь, сын, мамка-то была правая: вспомнили про миня. Иди: на дне, в сундуке в тряпице завернутые документы, а рядом – коробушечка, принеси-ка ее. А вас в дом не зову, сгнил совсем, может вас, гости дорогие, придавить. Зачем грех на душу брать.
Павел вернулся быстро, в руках нес небольшую металлическую коробочку из-под монпансье. Бока ее облупились, и рисунок давно стерся, только кое-где виднелись кусочки краски.
Дед Матвей принял коробочку, узловатыми пальцами погладил крышку, будто хотел приласкать, с торжественным видом открыл.
- Вот медалька, это мне ее первую дали. Мы отступали тогда еще, осерчали на немца и отбили высотку. Командиру нашему «Звезду» дали – посмертно, а нам вот по медальке.
На дедовой ладони лежала потускневшая и почерневшая от времени медаль «За отвагу». Пролежавшая в сундуке вместе с другими наградами шесть десятилетий, она могла бы много рассказать о своем хозяине, но не хотела. Медаль молчала.
А старый солдат вынимал из коробочки свои награды и рассказывал, какую и за какой бой получил. Поднял вверх орден Славы III степени, ухмыльнулся: «А вот его я получил, чё генералов в плен не сдал».
- Эт как? – удивленно вскинул брови Александрыч.
- Как-нибудь расскажу, - отмахнулся от соседа дед.
С самого дна коробочки достал тоненькие книжечки, подал приезжим.
- Моя Фрося хранила всякую дрянь, и это сохранила тоже. Вам это надо, чёбы миня удостоверить?

…Вечером, сидя за столом под березой, Александрыч всё ахал: «Эт, как же ты утаился ото всех. Жизнь прожил с нами, а слова про геройство и не сказал. Мы ба тибя чествали, уважали, Матвеем Алексеичем звали. А то всю жизнь – Матюха да Матюха. Конюх! А так бы тибя преседателем бы выбрали».
- Эт тибе громкость надо, чёбы кланялись с пояс, – смеялся довольный дед Матвей. - А я конюхом Матюхой всю жизнь прожил. Уважение всех было, никто не посмел дурного слова говорить. Фрося Матюшей звала, генералы за руку здоровались, в деревне к мине по всякому делу шли. Чё плохого? Сына вон какого вырастили. Не бросает миня капрызного.
- Зачем же ты, батя, от властей потребовал себе новую хату? – недовольно проворчал Павел. – Я что, не могу построить?
- Эх, сынок, при чем тута ты? – дед Матвей потянулся за бутылкой, налил всем и поднял чарку. - Я за свою страну кровь проливал, скока раз мог погибнуть, оставить тибя сиротой. Выжил. Вернулся, работал. Типеря моя страна должна для миня чё-то сделать. Пусть мине хату построят, вот я и поживу в ей.
Выпил водку, смакуя каждый глоток, понюхал кусок черного хлеба.
- Да-а-а, не то! И водка искусственна, и хлеб хлебным духом не пахнет. Моя Фрося, бывало, спечет хлеба, так их с полей слыхать. Едешь и уже укусить хочется. А положит с собой краюху, так ее можно без всего съесть, и сыт весь день. Пашка, помнишь, как мы с тобой на покос ходили?
- Что ж не помнить, бать? Как сегодня... - отозвался сын. – Мама в полотенце завернет хлеб, огурцы, в корчагу нальет молоко. И сытые были, даже сил прибавлялось. А сейчас кушаешь, вроде бы всё полезное, а толку-то…
- Ты ж на пензии давно, приезжай семьей сюда, да и живите. Глядишь, новую хату и обновите.
- Не могу, батя, работу не бросишь, внуки учатся. А за учебу знаешь, сколько платим? Кто им поможет?
- Э-э-х, канитель, - опустил голову дед Матвей. - Воевали войну, думали: врага побьем – счастье наступит. Не наступило. Всё как-то боком…
Наступило молчание… Строители тихонько курили. Павел разливал остатки водки, дед смотрел на звезды.
- Ишь как горят, - произнес дед, - совсем как на войне. После боя лежишь, смотришь на небо и кажется, чё ты дом свой видишь. Там такие же звезды… Легше становится.
- Эт, ты вот заикнулся, чё генералов в плен не отдал, - встряхнул тишину и раздумья Александрыч, - эт ты правду сказал, или соврал для словца?
- Чё эт соврал? – обиженно надул губы дед. - «Славу» мне те генералы дали и жеребцу моему три мешка овса прислали.
- Во-во, ты и на войне конюхом был, - подпрыгнул на месте Александрыч. – И какие же награды у конюха? Коням хвосты крутить, не велика слава.
- Дурак ты, Ляксандрыч, а ты попробуй коня удержать при артобстреле, да чёбы он ищё вез пушку. А мои лошадки миня слушались и верили мине. Скока они вывозили. Эт сейчас говорят, чё техники было много. Ага - вся техника на четырех копытах. Особенно в начале войны.
- И как же ты с жеребцом своим на генералов нарвался? – не унимался Александрыч.
- Не я на их, а они на миня, - хмыкнул дед Матвей.
Он пальцами, как гребнем, прочесал волосы назад, хитро поглядел на компаньонов и махнул рукой:
- Ладно уж, расскажу. Только Фрося одна знала про эт дело.
На войну я пришел, и определили миня к коням, они миня слушались хорошо. Вот отступаем мы, отступаем… Никто не знает, чё впереди, чё сзади.
Вызывает миня командир и говорит: «Сичас приедут два генерала, отвезешь их до штаба».
- Слушаюсь, - отвечаю, а сам думаю, чё генералы-то должны на машинах раскатываться, а не на лошадях ездить.
Приказы не обсуждаются, и я пошел запрягать телегу, брички-то в части не было. Взял жеребца Буяна, он вмиг до штаба домчит, на телегу положил сена свежего, всё ж генералов везти, не простого солдата.
А погода сырая, я на себя прихватил плащ-палатку. Чё ж мокнуть-то.
Ждал долго... нет генералов... Вот я и пошел к полевой кухне. Кашу взял, хлеба, лежу под телегой, ложку работать заставляю. Дорога неблизкая, чё голодом ехать.
Слышу шум какой-то, бегают, кричат. Думаю: «Чё-то, верно, случилось, чё так кричат».
Тут над самым ухом крик: «Матюха, твою такую-растакую, где ты шляешься?»
Оказывается, генералы прибыли, и им срочно ехать надо. А где, спрашивается, шлялись стоко время?
Ну, сели генералы, в количестве двух штук, на телегу, и мы с Буяном их повезли. Поля широкие, березовые лесочки, дороги через пень-колоду - как у нас в Сибири. Едем тихонько. А куда торопиться? Немец затих и не напирает на нас. Да и мы окопались, остановились. Кому ж отступать нравится? Стыдоба сплошная. Глаза поднять на людей невозможно.
А генералы мои постелили карту и по ей смотрят: туда ли я еду? А сами надо мной посмеиваются.
Один спрашивает: «Что, Матюха, лошадь-то твоя не сдохнет в дороге? Больно уж тоща. Чем ты ее кормишь, уж не «таком» ли, а овес поди себе на кашу варишь?»
Другой ему помогает: «На всем фронте возницы другого не нашлось, как только Матюха. Матюха, он и есть Матюха. Тюха-Матюха».
А мине чё – пусть развлекаются. Они ж генералы, а мы простой народ - всё понимаем.
Тут первый говорит: «А чё, Матюха, ты поворот проехал и направо не повернул? По карте надо повернуть». Я вроде рот разинул, но второй так грозно на миня рявкнул, что я повернул на их поворот. Думаю, что, может, я чё не помню.
Едем дальше, они мне говорят по карте, куда повернуть. Едем, а штабу всё нет и нет.
Тут въезжаем  в лесок. Большой такой лес, густой, и смеркаться уж начинает. Я ж деревенский, слышу хорошо даже шепот. Вот и слышу, кто-то говорит в лесочке. Прислушался – не наш говор, немецкий. Два мужика про чё-то говорят.
У генералов лица повытянулись, тож, видно, услыхали, чей говорок за кустами раздается. Повернулся я к им, кнутом погрозил, чёбы не орали, развернул потихоньку Буяна и тихо поехал обратно, а как подальше-то отъехал, стеганул жеребца. Кричу: «Вывози, родимый…»
Уж летел Буян над земелькой, тож, поди, в плен не хотелось. Генералы в телегу упали и молчат, прижались, токо сапоги подпрыгивают на кочках. Вывез коняга нас. Тута уж я по своим приметам доставил их по ночи в штаб.
Сгрузились они. Я коня поворачиваю, в часть ехать хочу. Тут первый генерал остановил миня и спрашивает:
- И чё ет ты, Матюха, генералам кнутом грозить вздумал?
- Ничё не грозил, - отвечаю, а самого зло берет: я их вывез, а они миня трясти, - ет я место для разворота жеребца приглядывал. Он у миня сильно буйный, а потому кнут и показал, чёбы немцы не увидали.
- А чёбы ты стал делать, если бы немцы увидали?
- Ничё, - отвечаю, - я же солдат. Чё с миня спросу? Сдал бы вас, медальку бы от их получил.
- Остался бы у немцев? – вскинул брови генерал и за возжу хватается.
- Зачем? Сдал бы вас, медальку бы получил, да и поехал в часть.
- Так бы тибя и отпустили, - надвигается генерал, а у самого уже из глотки рычание.
- Отпустили бы, - говорю я и возжу у него из руки забираю, - я же им сказал бы: «Вот вам два генерала, какие карту не знают. Будут ищё - привезу». Тут я Буяна легонько поддернул, он и взвился. Прилетели мы в часть. Я молчу в тряпицу и думаю: «Каюк тибе, Матюха, не видать больше дорогой Фросюшки и сыночка».
Вскоре мы в наступление пошли, и вроде бы все забылось. Радуюсь, чё обошлось.
Вдруг вызывают миня с Буяном в штаб. Еду, трясуся, с миром прощаюся. Всю жизнь молчал, а тута как нелегкая вынесла – разговорился. За ето и расплата будет. По дороге остановился, письмо своим написал – попрощался. Думаю: «Сначала письмо почте отдам, потом уж на расправу пойду».
Ну, так и сделал. Вхожу в штаб, докладываюсь.
Из-за стола встает один из моих генералов, улыбается во весь рот, руку мине тянет. Поручковались мы, он обнимает миня да и говорит:
- Вот герой так герой. Он не только генералов спас, но и врагов обнаружил, етим наступлению помог. Вот тибе, Матвей Алексеевич, орден. Не простой ето орден, а «Слава». А второму спасителю, жеребцу твому, выделяем три мешка овса лучшего.
Налил мине целый стакан водки, поставил закуски – полку не съесть.
Только мине же обратно ехать в часть. «Спасибо, - говорю, - но вы мине всё ето богатство разрешите с собой взять, а то по пьяни могу в гости к фрицам угодить».
Уж мы и попировали с мужиками, кормежка на войне-то никакая.
…Дед Матвей закончил говорить, распечатал  еще одну бутылку.
- Давайте выпьем за тех, кому уже выпить нет возможности. Мало осталось, кто войну прошел. Тех генералов уж поди нет. А видишь, находят нашего брата, а многих и не нашли… или не хотели искать…

Слонёнок Мёд из созвездия Большой Медведицы
В далёкой жаркой Африке жил-был слонёнок Мёд. Он жил со своей мамой, слонихой Леда. Они ходили по Африке, кушали сочные листья, купались в реке Лимпомпо.
Вечером мама рассказывали Мёду про то, как добрый доктор Айболит приезжал к ним лечить животных. Слонёнок смотрел в ночное звёздное небо, и ему казалось, что он видит там Айболита и его помощников.
- Мама, смотри, - сказал как-то Мёд, - вон идёт доктор, а у него на плече сидит обезьянка.
- Правда, похоже, - улыбнулась мама. – Только с давних времен все звёзды на небе объединены в созвездия. Вот эти звёзды – это созвездие Лебедя…
- Созвездие дядюшки Крака с соседнего озера? – удивился Мёд.
- Возможно, дядюшка Крак и родственник созвездию, только небесный Лебедь состоит из звёзд, а дядюшка – настоящий живой лебедь.
Слонёнок немного подумал и снова спросил маму:
- А у кого на небе есть ещё родственники?
Мама показала на самый горизонт и сказала:
- Видишь яркие звёзды – это созвездие Козерога. Вот здесь живут звёздные Рыбы...
Мама показывала на небо и рассказывала о созвездиях. Но чем дольше слушал Мёд, тем больше он хмурился.
- Мама, ты рассказала уже про всех животных, а где созвездие Слона?
Мама-слониха вздохнула, погладила сына хоботом по голове и печально сказала:
- Созвездия Слонов нет.
- Совсем нет?
- Совсем…
Слонёнок Мёд не спал всю ночь и всё смотрел на звёздное небо. «Несправедливо, - думал слонёнок, - слоны такие большие и такие умные, а созвездия у них нет».
Рано утром, когда мама ещё спала, слонёнок отправился на самую большую гору. Гора называлась Килиманджаро. Она была самой высокой, и на её вершине рос большой белый цветок. Мама говорила, что на вершине лежит холодный снег. Только Мёд не знал, что такое холодный снег, а потому он решил, что на самой макушке горы живёт необыкновенной красоты цветок.
Слоненку давно хотелось познакомиться с этим цветком. Только сегодня он шёл на вершину для того, чтобы поговорить со звёздами.
Мёд шёл весь день. Ему было трудно идти по крутому склону. Но он не сдавался. Когда совсем стемнело, слонёнок был почти на вершине. Прямо у ног лежал белый цветок. Мёд взял хоботом кусочек, отправил его в рот. Кусочек растаял и стал водой.
- Значит, снег – это вода, только твердая и неприятная, - сказал сам себе слонёнок и наступил на снег.
Ноги его поскользнулись, и он упал. Кожа покрылась пупырышками и посинела. Застучали зубы…
- Х-х-х-холодно, - пробормотал Мёд, но продолжал идти
И вот он на самой вершине горы Килиманджаро. Мир оказался очень большим и незнакомым. Тоненькие ручейки текли там, где он привык видеть широкие реки. Вместо озёр - маленькие лужицы. Только нигде не было видно мамы. Слонёнок испугался не на шутку.
Тут наступила ночь, и на небо высыпали миллионы звёзд и звёздочек.
- Здравствуйте, звёзды, - вежливо поздоровался слонёнок.
- Здравствуй, малыш! – поздоровались звёзды.
И так как их было много, и все они поздоровались разом, то в небе всё зашумело. От этого проснулась Луна. Она поднялась над горизонтом и строго посмотрела вниз.
- Чего тебе, слонёнок? Зачем нарушаешь небесную тишину? – строго спросила она.
- Уважаемая Луна, в небе так много звёзд. Можно я попрошу их сделать ещё одно, может очень маленькое, созвездие.
- Тебе мало тех, которые уже есть?
- Было бы хорошо, если бы на небе появилось созвездие Слона, - печально вздохнул слонёнок.
- Зачем тебе созвездие Слона? – удивилась Луна.
- Чтобы у слонов были на небе родственники, как у дядюшки Крака.
- Подними голову, - послышалось с высоты.
Прямо над головой слонёнка бежала Большая Медведица со своим медвежонком, в самом центре их фигур горели звёзды большого и малого ковша. Большая Медведица улыбалась слонёнку.
- Подожди немного, - сказала она, - и как только пройдет полночь, внимательно следи за моим ковшом.
Слонёнок стал наблюдать, как бежит Большая Медведица. Мёд знал, что она бегает по кругу, словно привязанная к одной маленькой звёздочке. Вот Медведица перевернулась, в ней перевернулся ковш…
- Ой, - воскликнул слоненок, - это же не ковш, а маленький слонёнок с длинным хоботом!
- Я рада, что ты познакомился со своим небесным другом, – засмеялась Большая Медведица.
Засмеялись остальные созвездия. И слонёнок Мёд засмеялся тоже.
- Спасибо, - сказал он, - чем я могу отблагодарить вас?
- Тебя зовут Мёд, - проговорила Луна, - а медведи, даже небесные, очень любят мёд. Посмотри, как ярко загорелись их звезды. Это твоя доброта зажгла их. Беги домой, малыш, твоя мама, наверное, волнуется.
И слонёнок побежал домой, где его встретила мама. Мёд рассказал маме о небесном друге, слонёнке с длинным хоботом.