Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Вадим Макшеев. На закате. Рассказ

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 
    С городского автовокзала Полина выехала в седьмом часу утра. Надеялась, что приедет в Сосновку к полудню; но по дороге забарахлил мотор рейсового автобуса, и пришлось провести в пути на час дольше. Последний раз она приезжала в Сосновку, когда там еще жили ее родители, но в начале девяностых годов здешний леспромхоз, в котором трудилось большинство местного населения, прекратил свое существование, и люди начали уезжать. Покинули поселок и родители Полины – уехали к сыну на Кубань, куда он перебрался из Сибири еще раньше. Но долго отцу и матери жить на юге не довелось, два года спустя обоих не стало, и могилы их далеко от места, где они прожили почти весь свой век.
    Для Полины Сосновка тоже часть её жизни. Там она родилась, там выросла, но, как большинство местных парнишек и девчонок, после окончания десятилетки навсегда уехала в город. Поступила в политехнический техникум, закончив который, стала работать технологом на заводе, вышла замуж, родила сына и, казалось, устроила свою жизнь, но муж ушел к другой  женщине, оставив ей ребенка и квартиру. Она вырастила сына одна, тянулась изо всех силёнок, чтобы он получил достойное образование, томительно ждала, когда он служил в армии на Дальнем Востоке. Однако, демобилизовавшись, сын там женился и остался на Сахалине. После свадьбы приехал раз с молодой женой к матери и, недолго погостив, уехал обратно на Сахалин.
    Год от года, особенно после выхода на пенсию, Полина стала ощущать горечь одиночества. Временами у нее возникало желание побывать там, где прошли детство и юность, но боялась, что это безысходное чувство станет там еще горше. А наслаивавшиеся в годы дни стремительно уходили. Когда была моложе, иногда видела сны, связанные с безвозвратно ушедшим прошлым, однако городская жизнь всё дальше отодвигала это прошлое, и сны  не возвращали к тому, что было в её жизни.
Но однажды в предрассветной тишине очередного осеннего дня, словно в утешение, привиделось давнее. Будто ранним утром идет она с полными ведрами воды босиком с речки. Руки лежат на коромысле, вёдра чуть покачиваются в такт шагам по еще не согревшейся после прохладной ночи тропинке; вдалеке над кромкой леса, освещая снизу растрепанные перистые облака, медленно всплывает ослепительное солнце. Звонко кукует кукушка,  свеж и прозрачен воздух, алмазно блестят на траве по обочинам тропинки капельки росы, и так легко и радостно ей, молодёхонькой, в этом снящемся светлом мире… Вот и глядящие на улицу, обрамленные зелеными наличниками окна родительского дома, бревенчатая баня, поленица березовых дров под поветью… Надо отворить калитку и войти. Отворить калит… Она пробудилась от перестука колес трамвая, шедшего мимо девятиэтажного дома, в котором жила. Привидевшееся улетучилось, была явь. Хотелось продлить сон, вновь увидеть таящееся в закоулках памяти далекое, но не смогла. «Надо съездить туда, - прошептала почти беззвучно. – Побыть там хоть пару дней…».
Знала, что дома, где прошло детство, давно нет, что всё там по-иному, но на следующий день поехала в Сосновку.
Она плохо переносила езду туда, особенно начинавшуюся от развилки, на которой автобус сворачивал с заасфальтированного тракта на изъезженную грузовыми машинами грунтовую дорогу. Сидела неподалеку от шофера, пытаясь задремать, чтобы быстрее прошло время в пути, но сон не шел, и она принималась смотреть в окно на проплывавшую мимо поросшую каргашатником и низкорослыми березками заболоченную согру. С мутного неба моросил дождь, дворники, покачиваясь из стороны в сторону, стирали дождевые капли с лобового стекла, но капли возникали вновь, и, казалось, не будет конца этому докучному дождю и бесконечной дороге. Полину начало укачивать, но на полпути заглох двигатель, и, несмотря на дождик, можно было  выйти из автобуса, и, пока шофер возился с мотором, подышать свежим воздухом.
Из жившей прежде в Сосновке её родни осталась там лишь двоюродная сестра Наталья, от которой по случаю новых и менявших даты прежних праздников  приходили поздравительные открытки, в ответ на которые Полина отправляла такие же послания с пожеланиями радости и счастья. О том, что приедет, сообщила Наталье телеграммой, но, когда автобус пришел в Сосновку, кто-то из ожидавших его на остановке, чтобы уехать в город, сказал Полине, что Наталья приходила кого-то встретить, но потому как автобуса долго не было, видимо, решила, что рейс из города, как это иногда случалось, отменили, и ушла домой.
Жила она от автобусной остановки далеко, когда увидела в окно идущую по улице Полину, выбежала навстречу. «Постарела Поля, постарела» – подумала, обнимая сестру. Последний раз они виделись, когда Полине было сорок три года, теперь шел уже шестой десяток, и всё чаще она красила волосы, чтобы скрыть упорно проступавшую седину. Но нет такой краски, которая возвращала бы молодость…
- На остановке минут сорок простояла, - оправдываясь, говорила Наталья, держа Полину за рукав. – А тут еще, как назло,  с утра день дождливый.
- Спасибо шоферу, кое-как дотянул, – Полина утерла носовым платочком мокрое от дождя лицо. – Скоро сюда и ехать будет не к кому, пока к тебе по улице шла, девять брошенных домов насчитала.
- Кому теперь до нас дело, - не то спросила, не то подтвердила сказанное Наталья, войдя с Полиной из сеней в комнату. – Проходи, Поля.
Разувшись у порога, Полина поискала глазами, где бы помыть руки.
- Там ополосни, - перехватив ее взгляд, показала Наталья на висевший в закутке за печью рукомойник. - Ты, поди, и позабыла, какие они – рукомойники.
- Нет, Наташа, давнее не забывается. Зато дома приду за чем-нибудь на кухню и не помню зачем.
Наталья усмехнулась:
- Да и я такая же. Ещё и видеть хуже стала. Мамонька покойница в восемьдесят лет без очков нитку в игольное ушко вдевала, а я уже без очков не могу.
Ополоснув руки, Полина достала из сумки полиэтиленовый пакет и протянула его Наталье:
- Блузочку тебе привезла. Померь.
- Ой, спасибо, - оживилась Наталья. Сдернула с головы платок, стянула с себя кофту и, неловко надев непривычную обнову, погляделась в круглое настенное зеркало.
- Итальянская, - подчеркнуто сказала Полина. – Носи, тебе к лицу.
Наталья повернулась боком к зеркалу и еще раз посмотрела на себя со стороны:
- Лет десять назад ещё всё было к лицу, да вот уплыли годы, как вешние воды... Поди, дорого уплатила?
Полина, как будто не расслышав, промолчала.
- Чего же я тебя разговором потчую? – спохватилась Наталья. Обедать давно пора, у тебя дома, поди, всё по часам...
Шустрая, подвижная, быстро собрала на стол, налила в тарелки щей, поставила на стол бутылку сухого вина, хотела наполнить рюмки, но Полина отвела её руку:
- Не надо, Наташа, меня в дороге укачало, до сих пор не по себе.
- Ну, как хочешь, - Наталья пододвинула гостье тарелку с пирожками. – Угощайся, сегодня утром испекла с грибами. Может, завтра по грибы сходим? Я тебя не спросила – ты надолго сюда?
- Послезавтра уеду.
- Что так скоро? – удивилась Наталья.
- Кошка дома одна, голодной будет, - смутившись, объяснила Полина. – Сегодня на кладбище хочу побывать, потом на то место, где жила в детстве, схожу...
- Ты сколько лет в Сосновке не была? – перебила Наталья.
- Двенадцать.
- Так ведь уже тогда твоего родительского дома не было. Ты же видела. Сожгли алкаши, ничего там не осталось. Плиту и колосники кто-то уволок, венцы струхли...
- Всё равно надо сходить, в кои веки приехала, - стояла на своем Полина. – Хочу побыть там.
- Душу свою травить?
Полина не  ответила.
- Отдохни с дороги, полежи, - примиряюще сказала Наталья. – Болит голова?
- Прошла. Схожу на кладбище, - надевая плащ, засобиралась Полина.
- Кто у тебя там?
- Братики близняшки. Родились, когда меня еще на свете не было. Всего годик и прожили, - от скарлатины умерли. Сначала Петя, на другой день Паша. Папке их увидеть не довелось, когда на фронт уходил, мама беременная была, без него родила, без него и схоронила в одну могилку.
    - Надо  цветов унести, - сочувственно сказала Наталья. - Сбегаю к Катьке, попрошу. У меня, какие были, отцвели, а у ней в палисаднике астры растут. Я быстренько…
    Полина достала из сумочки две сложенные купюры:
- За цветы.
- Так даст. Всё равно замерзнут, утренники скоро.
Полина сунула деньги в карман плаща, Наталья ушла и, скоро вернувшись, протянула Полине тощий букетик:
    - Вот, четыре астрочки Катька дала. А дождик не перестает, мои резиновые сапоги наденешь.
    - Что за Катька? – спросила, обуваясь, Полина.
    - Да продавщица здешняя. При тебе махонькой была, сейчас  третий раз замужем. Ушлая, когда леспромхоза не стало, по дешевке половину дома, где контора помещалась, сумела купить. Мимо пойдешь, погляди, сколь у нее под окнами цветов. Могла бы и больше дать.
    Брусовой, еще крепкий дом, о котором упомянула Наталья, стоял шагах в ста отсюда, и о том, что прежде это была контора леспромхоза, напоминал лишь прибитый к двум столбам на противоположной стороне улицы лист покоробившейся фанеры – уцелевшая часть Доски почета, на которой в свое время красовались цветные фотографии передовиков. В основном мужчин, и на всех были одинаковые галстуки в красно-синюю полоску. Но никто  из них галстуков не имел, и когда накануне очередной годовщины Октябрьской революции либо очередного Первомая в Сосновку приезжал из города фотограф, то ведавший Доской почета секретарь парткома каждому позировавшему перед объективом передовику надевал свой, единственный в поселке, раз и навсегда завязанный узлом галстук.
    Когда леспромхоза не стало, ненужной стала и Доска почета. Рамка исчезла, стекло кто-то разбил, а там, где когда-то на покрашенном голубой краской листе фанеры прежде были портреты, проступали еле различимые серые прямоугольники.
Проходя мимо, Полина погрустнела – в своё время  на месте одного из этих прямоугольников была фотография и её отца... Впоследствии секретарь парткома отдал её ему, и отцовский портрет красовался дома на стене рядом с вырезанной из какого-то журнала репродукцией картины Шишкина «Утро в сосновом лесу».
Улица была пустынной, навстречу Полине попались лишь двое подвыпивших мужиков, с любопытством поглядевших на нее, да растрепанная, куда-то спешащая девица, судя по всему, тоже не совсем трезвая.
С детских лет Полина знала все перемежавшиеся огородами на этой улице дома, и, хотя сейчас с неба моросило, почему-то вспомнилось, как ясными зимними утрами над крышами стояли медленно растворяющиеся в морозном воздухе столбы печного дыма, всплывавшее на небосвод солнце просвечивало через этот розовевший дым, и на выходивших на восток оконных стеклах искрились разводистые узоры инея. Сейчас по обе стороны улицы окна многих домов были крест-накрест заколочены горбылями, либо зияли темными провалами, отчего у Полины возникло ощущение, что полого вздымающийся в гору погост начинается уже здесь, вместе с брошенными домами и зарастающими крапивой огородами. Огораживающий кладбище штакетник местами повалился, прямых дорожек  не было, и присоседившиеся одна к одной могилы приходилось обходить. Рядом тянулись к небу ели и пихты, а ближе к краю погоста могильные холмики устилали сухие  березовые листья.
Полина помнила, что нужная ей могилка находилась неподалеку от высокой старой березы, помнила, что на пирамидке нацарапан восьмиконечный крестик. Но та часть территории, на которой ее мать похоронила сыночков, была на здешнем погосте самой давней, ни одна пирамидка не уцелела, да и холмики, на которых они  когда-то стояли, почти сравняло с землей. Поняв, что могилку, ради которой пришла, не найти, Полина вырвала с одного из неприметных холмиков застарелую траву, сгребла слой почерневших прелых листьев и на освободившийся бугорок бережно положила четыре астрочки. «Если здесь и не их могилка, всё равно они где-то рядом», - сказала себе, словно оправдываясь, и невольно грустно подумала: кто же и где будет приходить на могилу к ней самой?
Дождь продолжался, и, если, когда она шла сюда по улице, его не было слышно, то среди деревьев стоял неумолчный шорох. Лицо и руки её были влажными, кладбищенская трава мокро шелестела по голенищам резиновых сапог, и Полина с благодарностью подумала о Наталье, давшей ей свою обувь. Она медленно шла между огороженных штакетником и чугунными оградками надгробий с прислоненными к ним и лежавшими у их подножий потускневшими венками и мертвыми искусственными цветами; останавливалась возле некоторых могил, читала фамилии и имена, вглядывалась в фотографии на керамических плитках, всё дальше уходя от бесхозного холмика, на котором остался сиротливо лежать ее букетик.
Внезапно где-то поблизости наверху раздался сухой дробный стук и, на несколько мгновений смолкнув, возник еще ближе. Тревожный, необъяснимый, будто здесь, над вечным покоем, чья-то бесприютная душа безнадежно пыталась к кому-то достучаться. Испуганно вздрогнув, Полина остановилась и взглянула наверх. Там, крупный красноголовый дятел долбил старую с черными уродливыми наростами березу. Полина спугнула дятла, и он, бесшумно махая крыльями, полетел в сторону просвета между деревьями. Где-то в поселке коротко взлаяла собака. Суеверный страх медленно проходил, но сердце продолжало учащённо биться. А нескончаемый дождь кропил и кропил надгробья, кресты, заросшие травой бесхозные могилки, продолжая что-то шептать…
Шел восьмой час, мглистое небо сгущало наползающие сумерки, и всё вокруг подергивалось сырым туманом. Возвращаться по кладбищу Полина не хотела, выйдя на безлесную елань, обошла его стороной, и, когда шла по улице, в окнах некоторых домов уже горел электрический свет.
- Долго же ты, девонька, где-то была, - встретила ее Наталья. – Уж не знала, что и подумать. Могилку-то нашла?
- Приблизительно… Братикам цветы положила. Где-то же они там близко.
- Вот и хорошо, вот и ладно, - приговаривала, собирая на стол ужин, Наталья.
А, когда сели ужинать, сказала вроде с упреком:
- День прошел, а мы с тобой, Поля, путем и не поговорили. Рассказала бы хоть, как живешь...
- Чего рассказывать? –  Третий год на пенсии. Сынок мой, Андрей, на Дальнем Востоке. Там в армии служил, там и жену себе нашел. Живут у её родителей, в позапрошлом году приезжали ко мне.
Что сноха ей не понравилась, умолчала. Зачем об этом? И что тоскует временами по посёлку, где прошло детство, тоже говорить не стала – засмеёт Наталья – народ отсюда уезжает, а ты...
- Внучата есть?
- Нету, Наташа, - Полина вздохнула и, видя, что Наталья намеревается ещё о чём-то спросить, опередила её:
- А ты, Наташа, на пенсии?
- Знамо – пенсионерка. Двадцать лет письма и газеты с одного конца Сосновки на другой разносила, заодно пол мыла на почте, сейчас начальница одна со всем управляется. Письма народ перестал писать, газеты  одиннадцать человек выписывают, пенсии прежде старикам домой приносила, теперь сами за ней на почту ходят. И я хожу. Да только пенсия такая, что... – не договорив, Наталья махнула рукой.
- Как же теперь тут люди живут? – нарушила возникшее молчание Полина.
- Всяко, – Наталья кивнула в сторону выходящего на улицу окна. – Ты же по улице проходила, видела – у кого-то поленица дров  возле дома на зиму загодя припасена, стожок сена на стайке, а у которых даже путней шторки на окошке нет. Сразу видно, где какой хозяин... Пьют многие. Люську Самохвалову помнишь? Спилась. Колька Балашин, брат её, от белой горячки помер. Витька Резчиков...
- Так ведь, чтобы пить, деньги нужны, - перебила Полина.
- Знамо, нужны. Кто скотину держит. Город ближе бы был да дорога сюда путевая – прибыльное дело, а приходится перекупщикам за полцены отдавать, ихним машинам никакие дороги не страшны... Осенью народ ягодой промышляет - брусникой, клюквой… Только раньше к ягодным местам можно было попутно с лесозаготовщиками на мотовозе уехать, вечером обратно тоже с ними, теперь туда пешочком надо топать. Мотовоз с колес сняли и куда-то увезли, заодно и рельсы…
- Как рельсы? – изумилась Полина.
- Олитгарх, или как их теперь называют, закупил. Позапрошлым летом два месяца на грузовых машинах вывозили. И лес ему в аренду отдан. Сам где-то в Москве живет, а тут его представитель всем ведает. Ладно, хоть ягоды и грибы можно брать, а вот орешничает в кедраче у него своя бригада. Привез откуда-то нерусских. А нашим здешним что остается?
- Так пить-то зачем? – как-то безнадежно спросила Полина.
- Поди, оттого, что ритм жизни нарушился. Раньше утром на работу, вечером с работы; дома тоже дел невпроворот, а сейчас у алкашей этих одна забота… Да ладно, не хочу говорить о них.
- Хорошо, что мой папка не пил, - со скрытой гордостью сказала Полина. – Вечером мы с мамой и Валеркой телевизор смотрим, а он на кухню уйдет и там какую-нибудь книгу читает. Выдумщик...  Когда утром на работу уезжал, мама ему в сумку еду клала, так он вечером из этого припаса обязательно что-нибудь обратно привозил: то вареное яичко, то копченого сала кусочек в тряпицу завернутый – дескать, вот вам, ребятишки, заяц из леса гостинца прислал. Валерка в зайца не верил, а я долго верила. Как-то раз сильно заболела, так мне зайчишка приснился – будто пришел из леса поиграть со мной. И ещё потом его во сне видела – серенький такой, хвостик коротенький. Вроде наяву видела.
- А я отца чуть припоминаю, - сказала Наталья. – Помню только, как он однажды меня на кукорках по комнате носил, а еще как с ним куда-то на телеге ехали, сначала солнышко светило, потом гроза началась, и он меня своей фуфайкой от дождя укрыл... Мне три годика было, когда он в Оби утонул. Так ведь и не нашли его… А снов давно не вижу, может, оно и лучше, растревожишься, будешь всякое разное думать. Люди рассказывают – случаются вещие сны...  Ты как полагаешь?
- Сны? – переспросила Полина. – Наверное, иногда бывают.
Смолкнув, каждая о чём-то своём задумалась, и в комнате стало слышно, как, неумолчно отмеряя уходящее время, тикают на стене часы.
- Гляжу на тебя, вижу, что устала, - нарушила затянувшееся молчание Наталья. – Спать хочешь?
Полина кивнула. Каким-то длинным выдался для неё сегодняшний день.
Наталья поднялась с укрытого цветастым отрезом материи дивана:
- Тогда пора спать ложиться. Я тебе здесь в горнице постелю, сама в соседней комнате лягу.
Полчаса спустя Наталья, легонько всхрапывая, спала, а Полина долго ворочалась в постели и уснула лишь в первом часу ночи.
Наутро Наталья попросила:
- Зайди, Поля, к Присутову. Вчера забыла сказать – видела его в магазине; от кого-то услыхал, что ты приехала, так просил, чтобы к нему зашла. Ты же, однако, вместе с ним училась?
- Зайду, - пообещала Полина. – За мной на парте до четвертого класса сидел, после его на второй год оставили. Соображал туго.
- Он и сейчас такой, малость не в себе. Ему пить нельзя, а он пьет. Таисья его вовсе запилась, так то ли он ее выгнал, то ли сама ушла. Вообще-то он безобидный, мухи не обидит. Шибко хочет тебя увидеть.
- Зайду, - еще раз пообещала Полина.
Когда в последний раз Полина приезжала в Сосновку, то по нескольким уцелевшим столбам нахилившегося заплота, разваленному опечью и одиноко торчавшей из заросшей крапивы печной  трубе еще можно было определить, что на этом пустыре прежде стоял дом. Но не было у Полины тогда ещё такого гнетущего ощущения безысходности, какое возникло сейчас, когда, приминая сапогами седую полынь и чертополох,  стала протаптывать дорожку туда, где когда-то глядел на улицу тремя светлыми окнами привидевшийся во сне милый сердцу отчий дом. Репейник цеплялся к наглаженным брюкам и плащу, заполонившая заросли заматеревшей крапивы липучая повилика оплетала ноги, и Полина чуть не оступилась в полуобвалившийся погреб.
Выкопал его отец, когда ей было пять лет. Перед тем, как сколотить закрома, оставил лаз открытым, чтобы просушить землю изнутри, и, как обычно, утром уехал на лесосеку. Мать, дав Поле и девятилетнему Валерке наказ прополоть морковную гряду, тоже отправилась на работу. Недолго пробыв в огороде, Валерка убежал с соседскими мальчишками на речку, а оставшаяся в одиночестве Полине вскарабкалась на бугор непросохшей глины, чтобы заглянуть в погреб, но, не удержавшись, соскользнула в разверстую яму и потеряла сознание. Очнувшись, не могла понять, что произошло, было холодно, в могильной тишине пахло сырой землей, наверху светлела частица неба, и Поля решила, что умерла. Но страха не почувствовала – мать говорила, что её умерших братиков унёс на небо ангел, и Поля стала ждать ангела, который прилетит за ней и унесет туда, где её братики. Больно ныла ушибленная рука, но девочка не плакала, а, лежа навзничь,  безотрывно смотрела на то тускневший от наплывшего облачка, то снова прояснившийся кусочек лазурного неба и покорно ждала.
Но вместо ангела свет наверху заслонила стриженая Валеркина голова, и тишину нарушил его голос:
- Ты зачем тут?
- Не знаю, - отозвалась Поля.  – Руке больно.
- Руке бо-ольно, руке бо-ольно, - передразнил Валерка. – Обожди, дура, я сейчас.
Он исчез и вскоре вернувшись, спустил в яму принесенную со двора лестницу:
- Вылазь!
Поля взобралась по лестничным перекладинам наверх, и ее обволокло солнечным теплом.
- Вот тебе! – Валерка ударил её по затылку. – Вот!
- За что? – девочка заплакала, вытирая грязным кулачком слезы.
- Не реви, - приказал Валерка. – Ступай грядку полоть. Да смотри, родителям не говори, а то мне попадет, что за тобой не углядел.
Сколько обид забылось Полине, но сейчас почему-то вспомнилась та.
Протоптав тропку к разваленной печи, перешагнула через обугленное бревно и прикоснулась ладонью к холодным кирпичам.
Больно стеснило сердце. Что-то металлическое, втоптанное в намокшую золу, лежало около обуглившейся половицы. Она наклонилась и подняла приплюснутое самоковочное кольцо. От этого надевавшегося на вбитый в потолочную матицу крюк кольца когда-то тянулись веревочные стропы к зыбке, в которой её мать баюкала рождавшихся в семье детей. Полина родилась последней – «поскребыш», как порой называл ее отец, и зыбку за ненадобностью забросили на чердак. Там однажды обнаружила её Полина и тайком, чтобы никто не просмеял, убаюкивала в ней тряпичную куклу.
Слабо улыбнувшись, обтерла когда-то державшее зыбку кольцо мокрым лопухом и, согрев в ладони, сунула в карман. И было в этом что-то детское, оставшееся в ней от той девчонки, которая много лет назад укачивала здесь тряпичную куклу.
Прощаясь с клочком земли, где остались детство и юность, низко поклонилась кому-то невидимому и пошла по проторенной ею дорожке в сторону улицы. На обочине обернулась и ощутила остро кольнувшую боль в сердце.
Выходившая окнами на улицу бревенчатая стена пятистенника, в котором жил Присутов, осела в землю, отчего дом скособочился, палисадник заполонила вытянувшаяся до оконных наличников крапива, но по торчавшей из крыши телевизионной антенне и перекинутому через кювет мостку к  калитке было понятно, что в доме кто-то живет.
- Заходи, не заперто, - отозвался хрипловатый голос, когда в заваленных какой-то рухлядью полутемных сенях Полина постучала в дверь.
Повстречай она Присутова где-нибудь на улице, наверняка не узнала бы в нем того Митю, которого знала парнем. За обеденным столом сидел дебелый, почти лысый мужик с одутловатым лицом, и только его щурящиеся с длинными ресницами, словно что-то вопрошающие глаза остались такими же, какими их помнила Полина.
- А я тебя, Поля, с утра жду, - с укоризной сказал он и, выйдя из-за стола, протянул ей руку.
Она пожала влажную ладонь:
- Здравствуй, Митя.
Ей было трудно назвать этого человека, как в детстве, Митей. Но ведь он назвал ее Полей…
- Вот сковороду чебаков нажарил, борщ сварил. Обедать будешь?
- Спасибо, Митя, - я недавно поела, - отказалась Полина.
Повесила плащ на вешалку рядом с брезентовой курткой и присела на качнувшийся колченогий стул.
В жарко натопленной комнате пахло чем-то пригоревшим. Вход в соседнюю комнату закрывала ситцевая занавеска, пол был в непросохших разводах. «Наверное, из-за меня мыл», - подумала Полина.
- Долго пробудешь у нас? – спросил Присутов.
- Завтра уеду, - ответила Полина, ожидая, что так же, как и Наталья, он спросит: «Почему так скоро?» Но Присутов, близоруко щурясь, молча смотрел на нее.
- Ну, как тебе живется? –  первой нарушила затянувшееся молчание Полина.
- Как всем, - односложно ответил Присутов, по-прежнему щурясь. – Был бы у меня родной отец, не дал бы мне школу бросить, отчиму-то всё равно было. А, если бы выучился, может, как и ты, сейчас в городе жил.
- В городе тоже по-разному живут. Где-нибудь работаешь?
- Где работать-то? – в голосе Присутова прозвучала обида. – Теперь тут другой хозяин, своих работников нанял. С утра до темна на него вкалывают. Платит им по двести рублей на день, знать, дома у них и этого не заработаешь. Лес валят, горельник, а где горельник, там и который вовсе не горел. Пилораму хочет наладить, чтобы не кругляк отсель вывозить, а…
- Ты-то на что живешь? – перебила Полина.
- Корову держу, пенсионерам молоко продаю. Нонешний бычок есть, зиму бы продержал, да сена всего одну скирду сметал за речкой. Зимник наладится, попрошу Ваську Сбитнева, он мне её приволокет. Трактор у него свой, сумел купить, когда леспромхоз прекращали.
Полина оглядела комнату.  
- Один живешь?
- Ага… - Присутов закашлялся. - Таиска спилась, нашто мне такая жена? Сейчас у матери обитается. Летом у ней инсульт приключился - правая рука отымалась, когда мы уже поврозь жили. Я же её не бросаю, молока приношу. Так ведь она опять за прежнее.
- А ты, Митя, не пьешь? – осторожно спросила Полина.
- Мне  нельзя, меня припадками бьет, а они ко мне с бутылкой.
- Кто они?
- Ну, дружки мои. Выпьем вместе, после они с меня деньги справляют, чтобы еще водки взять. Говорю – мне пить нельзя, а им-то что? Фельдшерица меня в район на комиссию отправила, чтобы инвалидность дали; я комиссии этой про корову сказал, так они мне говорят: «Значит, работать можешь, а от приступов лечиться надо».
Голос у Присутова дрогнул.
Полине было жаль этого грузного человека с беззащитными, по-детски наивными глазами. Но что могла она ему сказать утешительного?
- Помнишь, как ты в школе у меня решения по арифметике списывал? – спросила о далеком от их сегодняшней жизни.
Лицо Присутова просветлело:
- Помню, Поля.
- А как, когда за мной на парте сидел, за косу дёргал?
- Это я так… Заигрывал, - простодушно ответил он, оправдываясь за то давнее. – Думал, женюсь на тебе.
- Когда в школе учились, думал?
- Ну, и потом. Сучья с лесины обрубаю, а сам думаю.
Он умолк, и смутившаяся Полина тоже молчала, не знала, что сказать.
– Мужик у тебя хороший? - потупившись, спросил Присутов.
- Хороший, – Полине не хотелось говорить о бывшем муже.  -  Я, наверное, пойду, Митя.
- Побудь еще немного, - жалостно попросил Присутов. – Я-то тебя зачем повидать хотел –  Поди, в городе есть у тебя знакомые женщины, может, найдется, которая бы за меня замуж пошла? Сам буду  корову доить и все хозяйственные дела делать, лишь бы рядом была. Любить буду… Только бы не шалава какая-нибудь. Есть же  такие, которым не к кому голову приклонить?
- Конечно, – Полина хотела подобрать нужные слова, чтобы ободрить Присутова,  но он не дал ей договорить:
- Скажи - когда помру, всё ей достанется – дом, огород, корова…
- Конечно, конечно, - повторила она.
- Я знал, что ты мне поможешь, - сказал Присутов уже спокойнее.
- Может быть, сейчас чем-нибудь помочь? – спросила Полина. – Постирать что-нибудь?
- Не, я вчера в бане стирал, - отказался Присутов.
- Всё-таки я пойду, - Полина поднялась со стула и стала надевать плащ.
- Обожди маленько, - остановил он её и, прихрамывая, пошел в соседнюю комнату.
Нашарив в кармане плаща деньги, которые Полина, собираясь на кладбище, хотела отдать за цветы, торопливо сунула эти смятые купюры в нагрудный карман висевшей на вешалке куртки. Отвернулась к окну и через пару минут услышала голос вышедшего из соседней комнаты Присутова:
- Возьми, Поля.
Она сжала протянутую ей плоскую деревянную лошадку.
- Спасибо, Митя.
- Три вечера вырезал складничком…
Ей хотелось обнять Присутова, но она только стиснула его ладонь и быстро вышла в сени.
На улице обернулась. Прижавшись лицом к оконному стеклу, Присутов смотрел на нее…
Пока была у него, дождь перестал, небо местами прояснило, и, хотя в прогалинах между туч проглянуло уже опускавшееся к горизонту солнце, повеяло холодом.
- Ну что? - встретила ее Наталья. – Побывала на своем пепелище?
Полина с трудом стянула с ног резиновые сапоги:
- И у Присутова побывала, коня мне подарил, - она достала из кармана деревянную лошадку. – Смотри.
- Он всем таких коней дарит, – усмехнулась Наталья. – Зачем тебя видеть хотел?
- Да так, поговорить, - уклончиво ответила Полина. – Жаль мне его. Денег сколько-то ему оставила.
Наталья осуждающе покачала головой.
- Так ведь пропьет с алкашами. Не будет им отдавать - побьют. Весной нынче шибко избили.
-   Приезжие?
- Свои, местные. А кому жаловаться? Участковый раз в месяц приедет, в магазине побудет и обратно. Да нечего про него говорить. Ты же голодна, и  я заоднова отужинаю. День-то короткий.
После еды вместе убрали со стола, перемыли посуду.
- Однако к утру заморозок будет, - Наталья зябко поежилась. – Дрова надо с улицы занести.
- Я с тобой пойду, - вызвалась Полина.
-  Сама беремя принесу. Зачем тебе?
- На закат  посмотреть. В городе не увидишь. Напротив дома, где живу, в прошлом году высотку построили, так теперь с балкона только маленькая часть неба видна. Да и небо в городе какое-то не такое.
- Хочешь, так иди, – Наталья пожала плечами. – Небо, оно везде небо. Оденься потеплей.
Дом, в котором жила Наталья, стоял в самом начале спускавшегося к речке косогора, откуда хорошо было видно широко раскинувшееся пойменное заречье. В той стороне, где солнце опустилось за кромку граничащего с поймой далекого отсюда леса, горело багряно-золотое зарево, освещавшее снизу неподвижные острова облаков. Выше них медленно таял прочертивший вечернее небо белый след самолета, летевшего так высоко, что теряющийся в безграничном пространстве гул не достигал земли. Чем дальше от заката находились заревые облака, тем были они бледней, сливаясь с блекнущим небосводом в однотонные бесцветные сумерки. Огибавшая излуку речка отражала тускневшее небо  и побережные тальники, над водой повис белесый туман, и непонятно было, где кончаются берега и начинается омывающая их речка. Вечерняя заря догорала, сужалась над кромкой леса угасающая огненная полоса, густели сумерки, и лишь на возвышенности за поселком, где находилось кладбище, остроконечные вершины елей и пихт еще светились в последних лучах ушедшего за край земли солнца, словно зажженные невидимой рукой огромные поминальные свечи.
- Пошли домой! – окликнула Наталья. – Холодно. Еще простынешь.
- Иди, я немножко тут побуду, - отозвалась Полина.
В юности любила она светлыми вечерами подолгу смотреть с косогора на пойменное заречье, куда каждое лето переплавляли в ночное леспромхозовских лошадей. Наползавший с речки туман мешался с дымом горевших куч опилок, которые привозили с лесопилки, чтобы дымом отгонять от лошадей роящийся гнус, вечер медленно переходил в прозрачную ночь, туман сгущался, скрывая от глаз понуро стоящих возле дымокура лошадей, иногда было слышно, как где-то на пойменном озерке тревожно закрякает дикая утка, подаст голос ночная пичуга, звякнет боталом блудливая кобыла, и вновь всё окрест обволакивала  чуткая тишина.  И как, несмотря на льнущих к лицу и рукам комаров и мошкару, умиротворенно было на душе у Полины в этих зыбких сумерках, когда она вдыхала запахи еще влажной после сошедшего половодья поймы, смотрела, слушала и неосознанно ощущала свою юность.
Теперь была осень, исчез гнус, не было за речкой лошадей, пожухла на пойме трава, поблекли краски, всё стало иным. Она попыталась пробудить в себе чувства, которые были тогда, на мгновение почудился топот проскакавшего на том берегу стреноженного коня, послышалось, как звякнуло ботало, как фыркнула вошедшая напиться в речку лошадь… Но всё это было лишь возникшее в памяти ушедшее прошлое.
- И чего ты там увидела? – спросила Наталья Полину, когда та вошла с улицы. –  Чуднáя ты, право, – в её голосе послышалась скрытая усмешка.
- Так… Просто смотрела, - с расстановкой ответила Полина. – Тебе, наверное, не понять.
- Где уж мне понять, - обиделась Наталья. – Мы ведь деревенские.
- Ты не обижайся, - примирительно сказала Полина. – При чем тут это.
- Да уж ладно, – Наталья взялась сметать веником сор на полу возле печки.  – Устала за день?
- Правда устала, Наташа. Голова разболелась.
- Тогда ложись, отдыхай. Сейчас я постель принесу. Выспишься, и голова не будет болеть.
Как и вчера, спать Полине Наталья постелила на диване, а сама ушла в другую комнату. И так же, как вчера, перебирая в памяти прожитый день, Полина заснула лишь заполночь. А, как уснула, привиделся ей заяц. Тот самый, который приходил к ней во сне, когда она в детстве сильно болела.
Зайчик сидел на расстеленном на полу пестром коврике, одно ухо у него было опущено, другое стояло торчком, будто он постоянно к чему-то прислушивался.
Полина даже не удивилась, увидев его. Выдуманный её отцом, он был частью её детства, и пригрезившееся ночью у Натальи было также явственно, как и тогда, когда она играла с зайкой на лесной полянке. Впоследствии, мысленно возвращаясь к привидевшемся, ей смутно казалось, что она о чем-то рассказывала зайке, но не могла вспомнить о чем. Помнила лишь, как зайчик грустно смотрел на неё и как остро ощутила надвигавшуюся старость… Хотелось погладить зайку, но не могла дотянуться, и он медленно исчез в призрачном тумане.
Она открыла глаза. На часах было начало девятого. Посмотрела на расстеленный возле кровати коврик, ей еще казалось, что всё привидевшееся  происходило наяву, но ничто уже не напоминало о нём. С улицы доносилось призывное кудахтанье, из соседней комнаты пахло чем-то свежеиспеченным, временами постукивала посуда: очевидно, Наталья собирала на стол завтрак. Полина оделась и прибрала постель, но печальное чувство о чем-то навсегда ушедшем не проходило.
- Выспалась? – спросила Наталья, когда она вошла в комнату.
- Вроде да, – не сразу ответила Полина.
- Мне почудилось, что ты во сне разговаривала.
- Может быть, – Полина попыталась вспомнить привидевшееся. – Когда полнолуние, почему-то всегда на душе неспокойно.
- А я с каких пор встала, – сказала Наталья. - Останься еще на денёчек, а?
Полина отрицательно мотнула головой.
Сходив в сени, Наталья принесла завязанное сверху белой тряпицей пластмассовое ведерко.
– Клюквы тебе насыпала. Кисель станешь варить, меня вспомнишь. Садись завтракать, скоро тебе ехать.
- Спасибо, Наташа, – Полина обняла Наталью. – Одна ты из нашей родни в Сосновке осталась. Спасибо тебе за всё.
- Поди, больше не свидимся, – у Натальи выступили на глазах слёзы.
Полина хотела что-то сказать, но губы свело судорогой.
Перед тем, как выйти из дома, по старинке посидели молчком возле порога и подались на остановку.
Как и в прошлый раз, рейсовый автобус пришел с опозданием. Пассажиров из города было немного, и тех, кто уезжал, тоже. Спрыгнув на сырую, утоптанную землю, шофер не спеша выкурил сигарету и, взглянув на часы, взобрался обратно на свое место у руля. Двигатель загудел, автобус, дернувшись, стронулся с места, и Полина, уже теряя из виду пришедшую её проводить Наталью, прощально помахала ей рукой.
Поплыли по сторонам улицы жилые и нежилые с пустыми оконными проемами дома, палисадники, городьба, перекопанные огороды. Погода за ночь снова испортилась, и опять, как позавчера, когда Полина ехала сюда в Сосновку, нудный дождь кропил лобовое стекло, и всё  за окнами было в промозглой туманной хмари.
Полина удобно расположилась на сидении во втором ряду, напротив лицом к ней сидела молодая женщина, держа на коленях девчушку с перевязанными ленточками короткими косичками. Девочка оказалась непоседой, то оборачивалась к шоферу, то недолго смотрела на однообразное унылое редколесье, то принималась теребить мать за рукав, что-то спрашивая. И всякий раз, когда поворачивала головку, ее переплетенные ленточками косички забавно встряхивались.
- Сиди смирно, - строго приказала мать. - И не сучи ногами, а то тете, которая напротив, плащ выпачкаешь.
Присмирев, девочка внимательно поглядела на Полину и по-детски обезоруживающе улыбнулась.
- Тебя как зовут? – спросила Полина.
- Надя.
- Сколько тебе лет?
Девочка растопырила пальчики:
- Пять.
- Можно, я подержу ее на коленях? – попросила Полина, ощутив прилив нежности к этому ребенку.
- Пойдешь на руки к тете? – спросила девочку мать.
Та кивнула, и опять от улыбки детское личико просияло.
Полина посадила её к себе на колени, и девчушка доверчиво прижалась к ней.
- Куда ты едешь? – спросила Полина.
- Домой. Мы с мамой к бабушке приезжали, она старенькая, ей скучно без нас. А ты?
- Почему ты тетю на «ты» зовешь? – перебила мать. – Тебе говорили, что к взрослым надо обращаться на «вы».
Девочка сконфузилась:
- Я забыла.
Полина погладила её по головке:
- Когда я, как ты, была маленькой, у меня тоже была бабушка.
- Ты к ней ездила?
- Иди ко мне, - вмешалась мать девочки и пересадила ее обратно к себе на колени. – Всех заколебала!
Полине так не хватало кого-то, кого она могла бы приласкать, и так давно недоставало ей самой в жизни ласки. Хотела что-то сказать державшей на коленях девочку женщине, но промолчала.
Дорога ослизла от дождя, временами автобус подолгу буксовал, но надсадно воя, выбирался из очередной размытой колеи, и с каждым разом Сосновка отдалялась дальше и дальше. Глядя на тянувшееся вдоль дороги рыжее от пожухлой осоки унылое болото, Полина подумала, что, быть может, Наталья права – зачем было ходить на пепелище, для чего приезжать в Сосновку… Но ведь если бы не поехала, укоряла бы себя, что не побывала там, где прошла самая светлая часть ее жизни, корила бы, что не простилась с тем клочком земли, на котором когда-то стоял родительский дом. Теперь знала, что больше не поедет туда. Сунув руку в карман, стиснула кольцо, когда-то державшее зыбку, в которой укачивала ее мать, и согрела его в ладони, мысленно возвращая родителям частичку своего тепла. Вспомнила,  как с поселковыми ребятишками закатывала по склону отлого спускавшейся к речке улицы снятые с телеги колеса и, взобравшись наверх, по очереди отпускали их скатываться с косогора обратно. Чем ближе к концу склона, тем стремительнее мелькая спицами, неслись колеса вниз, покуда уже на песчаной отмели, сделав несколько последних оборотов, тяжело падали набок. Считалось, что тот, чье колесо прокатится дальше остальных, будет счастливым. Пущенное Полиной колесо чаще других оказывалось впереди, но счастья в своей взрослой жизни она почти не видела. Теперь ничего было не вернуть и не прожить жизнь заново – колесу катиться оставалось уже недолго… Думала, что, съездив туда, где прошли лучшие годы,  облегчит душу, но лишь разворошила  память.
Дождь прекратился, по-за обочинами тянулась уже не заболоченная согра, а перемежающиеся перелесками и околками заброшенные поля. Миновав последнюю на пути к развилке оставшуюся в стороне деревеньку, автобус выехал на заасфальтированный тракт, двигатель загудел усыпляюще монотонно, и утомленная дорогой и невеселыми думами, Полина задремала. Пробудилась, когда в надвигающихся сумерках автобус въезжал на городскую окраину. Замаячили по сторонам улицы шашлычные, магазины, ларьки, ярко вспыхнули разноцветные вывески… Подойдя к выходу, Полина, обернувшись, в последний раз посмотрела на спящую на коленях у матери  девочку. Словно ощутив этот взгляд, та открыла глаза и сонно ей улыбнулась.
«Улица Красноармейская», - осипшим голосом объявил шофер. Автобус остановился, дверные створки раздвинулись, и Полина сошла на тротуар. То нарастал, то стихал шум потока машин, озабоченные своими делами люди скапливались возле светофоров, ожидая, когда с красного кружка свет перескочит на зеленый, и лишь только это происходило, обгоняя друг друга, торопливо переходили улицу, спеша куда-то дальше. Покачивались нависшие над улицами троллейбусные провода, мерно постукивали на стыках рельсов, проходя по своим маршрутам, трамваи, уличные электронные табло о чем-то извещали, куда-то приглашали, что-то рекламировали…
Держа в одной руке ведёрко с клюквой, в другой – сумку, Полина торопливо шла домой. День был прожит. Впереди была ночь, однокомнатная квартира на четвертом этаже, подобранная в подъезде бездомная кошка и кусочек видного с балкона неба.
Впереди было одиночество.
Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.