Аз, грешный… (главы из романа)

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Александр Родионов

Просмотров: 5716

2007 год, Выпуск № 3

Фильшин попервоначалу пригляделся к иркутским людям, а вызнавать у кого-то о

делах местного городового фискала даже и не пришлось, сам о себе заявил в те дни,

как стали возвращаться из тайги сборщики ясака. В провинциальной канцелярии за-

гудел разговор скандальный - иркутский фискал обличал двух подьячих в утайке

мехов. Дело это из канцелярии перебросили уже и в судебную палату: там доказал фискал по записным книгам, что не все, собранное в тайге для китайского отпуска, сдано в казенные подвалы, устроенные тут же в подклете палаты. Подьячие свалили вину на сборщика, и того подвергли жестокому штрафу, но не это было страшно для лукавца. Страшно было потерять возможность осенью снова отравиться в тайгу, за-пасясь бочонками с горячим вином, чтобы сверх ясака почти задарма скупить у охот-

никоэ собольи и куньи меха. Обиженный, долго увиливал от разговора с

Фильшиным, но все же улучшись минута откровенности, выведал Фильшин, что нет

никакой заслуги городового фискала в раскрытии утайки. Обличенье в суде он зате-

ял по наветке из канцелярии. Не умастил ясашный сборщик кого-то из крапивного

семени, не выложил на стол из-под полы негласно уговоренную подать - двух со-

больих шкур - вот и отомстили. Случай невеликий, но больно уж походил на то, что встречал Фильшин и в иных сибирских городах. И даже, не дожидаясь осени, он знал, что накануне выезда сборщиков ясака будут они днями обивать порог и комен­дантского дома, и канцелярии, чтобы получить таежный зверовой откуп, приносящий раз в год такой наживок, что потом можно все остальное время жить, не шевеля моз-гой о прибытке.

«Эх, не упустить бы начало злобной той торговли... - подумывал Фильшин. - Да как за порог комендантский переступить, как подьячего за руку схватить, когда от­куп решается?..»

Лето для Фильшина прошло вяло и почти сонно. Всколыхнул фискала пожар в ав­густе - загорелся сначала один двор под городовой стеной, потом и другой, и третий, а там и сама стена занялась. Вдоль нее огонь переметнулся к гостиному двору и та­можне, да так проворно и неуемно обнял эти строения, что отстоять их не удалось. Как головешки, затлели по Иркутску слухи, что в таможне было что-то нечисто и пожар подстроен таможенными служителями. Фильшин завертел носом - для кого-то паленым пахнет! Но ничего дельного для себя не вынюхал. Да и нелепо выглядел слух - неужто, для того, чтоб спалить таможенные книги, надо сжигать несколько дворов и весь гостиный двор? Ткнулся было Фильшин к коменданту Ракитину, дес­кать, слух-то есть... Розыск бы дать случаю... Но Ракитин отмахнулся:

- Знаю, чья это попевка, знаю. То тебе не Замощиков ли нажужжал?

Слова эти не насторожили Фильшина, хотя до него и доходили разговоры, будто Лаврентий Ракитин грозится на будущий год не допускать целовальника Замощикова до службы, а объявить на это место публичные торги - кто больше положит на стол, тот и сядет на Никольской заставе.

К самому Замощикову Фильшин домогался с расспросами еще весной, как только появился в Иркутске, - по каким указным статьям тоболяки в Мугалы шастают сво­бодно. На то ответ был краткий: «Спроси у князя Матвея Петровича». И все. Будто ерш застрял у Замощикова в глотке.

Ракитин в самом начале зимы устроил широкое застолье - по случаю. При- с моря-Байкал караван с рыбой. Комендант созвал на то застолье и Ру-пышева, и многих подьячих, а Фильшина сам потчевал отборной водкой, рыбными пирогами, а как подгуляли, велел внести к столу огромного омуля. Мерзлым поленом бухнул слуга на стол рыбину перед носом засоловевшего фискала, а комендант ува­жительно объяснил:

- Это тебе, господин Фильшин, в почесть из самого Польского монастыря посла­но. Монахи на Байкал-море прослышали, что ты прибыл к нам из матушки-Москвы. Да ты спробуй, строгани рыбки-то. Эй, кто-нибудь, дайте топор, разрубить рыбку надобно...

Фильшин замотал головой, но Ракитин уже вошел в кураж и настоял на своем, схватил принесенный топор и секанул рыбину поперек так, что водка недопитая в чарках заплясала и все за столом вздрогнули.

- Ну, так что ж ты не пробуешь рыбку? А? Фильшин! Да ты погляди, погляди -рыбка-то золотая тебе послана! - юродствовал Ракитин, вытряхивая на стол из мерз­лого рыбьего брюха золотой песок.

Фискал ошалело заморгал, оглядывая рыбину, а потом и вокруг оглянулся на ок­ружающих. Хитромордо нависали над ним помощники ракитинские. Ждали. Примет или нет фискал подношение в почесть. А Фильшин успокоился вдруг и ткнул паль­цем в свежий разруб:

- А не сам ли ты это золотко зашивал омулю в подбрюшье? Что-то и паюсок у рыбины тряпошный какой-то...

Ракитин сообразил - подвох не прошел и, переводя все в шутку, захохотал:

- Ты смотри! Не клюет. На золотую наживку не клюнул! Ну, одно слово - госуда­рев человек! Ничего не скажешь. Ладно! Возьму я тебя на Никольскую заставу, как мы там потрошить рыбу станем.

- Что ж, потрошить, так потрошить. Я не прочь, - не растерялся фискал. Невозмутимость Фильшина рассердила Ракитина:

- Да ты знаешь ли, башка неупьянчивая, откуль сие золотце нами добыто?

- И впрямь - откуль?

- Так я тебе и сказал. На вось! - комендант сунул Фильшину фигу под нос. - Вы­куси. На то ты и обличитель, чтоб мне на такой вопрос ответ давать, - сказал зло Ра­китин и примолк. Сообразил - занесло его чересчур.

Фильшин потом не раз вспоминал рыбное застолье, хмыкая: «Ишь, удумал. Как будто кошка с мышкой играл со мной. Омуля в почесть. Ловок! И вся челядь Раки­тина - тоже ловкие, все под стать воеводе городом помыкают, с людьми тоже в кош­ки-мышки играют. Ну, да что ж. Мышка - зверь маловидный, да свое точит. И видать кота по морде - сыт, да не ошерстился к зиме. Как же про то говаривал Нестеров - не брать орех, коли он вполспела налился... А тут не орехи, тут, глядючи на шапки и шубы собольи, иное на ум просится. Пусть и красно увешаны мехом и воеводы, и коменданты, да и целовальники не в рубишах ходят, а все они для меня как недосо-боли да недопески. Рыльце в пушку, а вот пух да подпушек еще невыходной, не вы­спела шкура. Ладно. Зимой всякий зверь свой мех выхаживает. Не может быть, чтоб комендант свой воровской обычай забыл и о своем животе не попекся...»

За неделю до Рождества пожаловал прямо к дому Лаврентия Ракитина гость из Тобольска - прибыл полонянник шведский Ефим Дитмар. Жил, гостевал только у коменданта, ни с кем встреч долгих не затевал, жался к Ракитину каждодневно, будто караулил.

Город выжидательно притих на страстную неделю - готовился к празднику.

«А зима-то каково поусердствовала, какую шубу к Рождеству выходила»! - доду­мывал свои мысли Фильшин, разговевшись после всенощной и прогуливаясь подле городовой стены на берегу Ангары. Совсем нерождественская стояла погода. Нака­нуне пала на всю округу ростепель, даже капель приударила, а к утру припожаловал морозец, высеребрил куржаком деревья, дома и ангарский берег - все подкряжье взял в серебряную оправу. На свежих рядах сосновых бревен вновь поставленной город­ской стены нависали сверкающие снизки инея - иголки снежные до того были нежны и тонки, что нельзя было различить, где они кончаются, а где начинается тонкозве­нящий воздух. Любоваться таким послерассветным благолепием, однако же, долго не пришлось.

Из-за Спасской каменной церкви вылетело несколько санок, набитых орущими людьми. Санки так быстро неслись вдоль Ангары, что Фильшин едва успел уступить дорогу лихачам... Первая упряжка пронеслась, было, мимо фискала, да резко стала, задержав весь разгульный поезд. Из санок полуобернулся полковник Рупышев, по­мощник комендантский, и прокричал пьяно:

- Вали фискала в сани! Чево он анахоретом иней нюхает! Пущщай с нами посла-вит, - прокричал и помчался дальше, а двое дюжих подхватников тут же ухватили под руки Фильшина, заволокли в сани, и все полетели вслед вожаку.

Славили с весельем и разухабисто, залетая во дворы под гоготанье и песни, Сперва завернули к дому дьяка Кондратьева, потом к приказному подьячему Симанову, а затем долго топтались у купца Зверева. Сам Рупышев ходил по горнице и притопывал:

Преподобный монах, нах, нах! Чево роешь во штанах, нах, нах!

Ряженый в рясу и соломенный клобук пьяный славильщик подхватывал:

А я золото ищу, щу, щу! Никаво не подпущу, щу, щу!

И вся орава разом:

А я золото продал, дал, дал.

На баранки девкам дал, дал.

На мосту стоит кровать, вать, вать.

Можно девушек помять, мять, мять...

Поезд славильщиков обрастал людьми, и они делались с каждым новым заходом в очередной двор все пьяней и неугомонней. Фильшин сбился со счету - сколько у кого пили, в каких домах были... Очнулся он на квартире полковника Рупышева от того, что кто-то громко и навзрыд просил пощады. Перед Рупышевым среди комнаты стоял на коленях плачущий мужик и о чем-то умолял хозяина. А Рупышев тупо твер­дил:

- Мету на кубке видишь? Видишь, - при этом он протягивал мужику огромный кубок, наполненный по самый край водкой.

Фильшин встряхнулся, вслушался.

- Ты видишь мету княжескую? - с усилием выкатывая каждое слово на край губы, строжился Рупышев. - Мне сей кубчик сам князь Матвей Петрович поднес в поми­нок. И мы все тут пьем за его княжеское здоровье. И ты пей.

Стоявший на коленях замотал головой. К нему подошел подьячий Симанов, ут­вердил руки в боки, стал фитой и глянул на окружение, приглашая всех в свидетели:

- Вишь, как он князя Матвея Петровича - губернатора нашего, почитает! А и нас вместе с князем ни в грош не ставит. Выпить брезгует!

- Да уж мочи нет. Не лезет! - взвыл стоявший на коленях.

- Есть! Могешь, Замощиков, могешь! Смог на нас клепать - мы де беспошлинно торг держим, а выпить не можешь. Ну, ка! Палку дайте - щас мы ему могуты приба­вим.

Замошиков взмолился слезно и в крик. На шум в горницу заглянула жена комен­данта Федосья и рявкнула на мужа:

- Перестаньте! Мучители! Эко удумали - в престольный праздник мужика палкой волтузить.

- Сгинь! - вытолкнул жену Рупышев. Палка уже нависла над Замощиковым.

- Не выпьешь - охавячу!

Глотая слезы, сопли и водку, Замощиков покорился. Опорожнил кубок и рухнул. Его отволокли в угол, бросили подле вороха шуб, и гульба пошла уже без скандаль­ных криков, когда все вокруг купаются во взаимодушии и утопают в согласье.