Аз, грешный… (главы из романа)

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Александр Родионов

Просмотров: 5720

2007 год, Выпуск № 3

Чаптын мало что понимал по-русски, в дело вступил толмач, и лисий мех со­скользнул с головы Чаптына, обнажив смоль черных прямых волос, вольно рассы­павшихся по атласным плечам его голубой шубы.

- Читай! - подтолкнул комендант подьячего к шертовальщику. И зачастил подья­чий привычно и заливисто:

- Великому государю царю и великому князю Петру Алексеевичу всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу и многих государств и земель обладателю, его царскому пресветлому величеству я, белый калмык Чаптын...

Толмач на каждый выдох читавшего откликался эхом.

Чаптын был вторым коленом эха - он повторял за толмачом впервые услышанные слова, запинался и давился их грозным смыслом.

И когда дело дошло до слов «...а если я, Чаптын, нарушу сию клятву на верность его царскому пресветлому величеству, то пусть со мной поступят, как с этой соба­кой...», у дверей люди зашебутились:

- Где? Где собака? Тащи ее суды...

- Не надо суды, - вяло приказал Щербатов. - Главные слова пред зерцалом сказа­ны. Не надо здесь. Тут в избе еще кровищи не хватало. Пошли на крыльцо, - и Щер­батов махнул рукой в сторону двери.

Вышли, теснясь и толкаясь, образовали полукруг перед крыльцом, на котором грузно замер комендант, а Чаптыну, чтоб не стоял коленопреклоненно на голой хо­лодной земле, бросили под колени ряднушку.

- Главные слова читай снова, - велел комендант подъячему.

- ...а если я, - вернулись вспять и чтец, и толмач, а вслед за ними и Чаптын, - на­рушу сию клятву на верность его царскому пресветлому величеству, то пусть со мной поступят, как с этой собакой...

Помощники комендантские выволокли из-под крыльца собаку и растянули ее за четыре лапы, держа невысоко над землей перед Чаптыном.

И тут произошло обрядом вовсе не предусмотренное. Чаптын вскочил на ноги и замахал руками, загорготал что-то часто-часто, обращаясь к Щербатову.

- Чево он? - повернул голову к толмачу комендант.

- Он говорит - для клятвы была им приготовлена своя лучшая собака. А эта, что перед ним распяли, - не его. Это русская собака.

- Где Чаптынова собака? - рявкнул комендант на своих подхватчиков, державших нарастяжку задворную шавку. - Куда, воры, дели Чаптынову собаку? - угрожающе повторил Щербатов.

Виновато уронивший голову помощник перебросил из руки в руку лапу дрыгав­шейся дворняги и прижал правую руку к груди:

- Господин комендант! Повинен я... Я скрал собаку. Да разве ж мочь в руки при­дет - такую собаку пополам сечь. Ну, ту... Чаптынову. У нее ушки такие востренькие, хвост калачиком, а глаза - глаза по-человечьи смотрят. Да я с такой собакой в тайге соболем обвешаюсь с ног до головы. Разве ж рука поднимется такое счастье пополам сечь! А?

Слова эти, выплеснувшиеся без вранья, тронули Щербатова, и он схитрил:

- Толмач! Скажи Чаптыну, что мы тут хороших калмыцких собак пополам не ру­бим, а для клятвы любой собачьей крови довольно. Да оно как-то и клятва крепше выйдет, коли собака пошелудивей. Коли шерть кто преступит, тому и цена как ше­лудивому. Рубите, ребята!

Чаптын покорно стал на колени.

Собачонка предсмертно взвизгнула и, разделенная сабельным ударом надвое, мгновенно испустила дух. Кровью собачьей Чаптын помазал себе лоб и щеки, повто­ряя за толмачом слова клятвы. Плотная толпа томского служилого народа окружала его, склоненного над распополамленной дворнягой, и голову кверху он поднял толь­ко тогда, когда ему сказали, что свою шерть он будет завершать на золоте.

Щербатов, видя, как поник новый подданник русского царя, решил подбодрить калмыка тем обычаем, который исполнялся только для крупных и именитых кочевых князей. Тут же принесли глубокую чашу, а комендант снял с пальца тяжкий золотой перстень с печаткой и потребовал нож. Наскреб лезвием золотой пыли в чашу и сам налил туда хлебного вина. Подхватчики поднесли чашу Чаптыну, и Щербатов сказал весело:

- Повторяй за мной, Чаптын! Клянусь его пресветлому царскому величеству слу­жить верно и честно... А слова мои будут такими же непорочными, аки золото. И говорю сии слова я - Чаптын! А ты, золотко, чуй!

Чаптын, меняясь на глазах и светлея лицом, кое-как повторил все, что велел Щер­батов. Видно, знал - кому какая почесть у русских. Значит, если на золоте шерть, то он князь для них важный.

А Щербатов, улыбаясь, громко крикнул:

- Пей, Чаптын!

И Чаптын выкупал свое смуглое скуластое лицо в чаше и опрокинул ее кверху дном. Золотые искорки заиграли на его реденькой черной бороде. Окружавшие клят-венника русские мужики с завистью смотрели на льющееся по атласной груди кал­мыка вино. Как же! Ведь вчера Благовещенье было... А поправки не видно.

Щербатов знал, чем мучаются все вокруг, и бросил в толпу рублевик: - Чево та­ращитесь! Ступайте! Похмелитесь... А Чаптынку ко мне ведите за стол.

Щербатов и сам был терзаем похмельным недугом, так же, как и пришедший понаблюдать за шертью новый комендант Томска Василий Козлов. Он совсем недавно прибыл из Тобольска на смену Щербатову, но весна так раскиселила дороги, что ни на санях, ни на телеге в путь не тронешься, и Щербатов, ожидая чис­той воды на реках, пока не выпускал главенствующие вожжи в Томске и правил дела на глазах преемника, давая понять Козлову - вот так-то надо распоряжаться здесь.

Чаптына комендант позвал в застолье не без умысла, хотя и понимал, что новый подданный царский - птица не великого полета, но рядом с орлом царским высоко­парным и малой птичке есть на чем свой клювик приострить. Словом, дело требова­ло беседы.

Они расселись вольно в отдельном жилье: Щербатов, Козлов, Чаптын и толмач. Нетерпеливо пододвинул комендант к себе чарку серебряную:

- Чаптынке хорошо. Он уж обмакнул греховные губы в винище. А мы с тобой, Василья, еще маемся. Слышь, Чаптынка! У нас первую за здоровье царского величе­ства подымают. Давай! За государя-царя, коему присягнул.

Опрокинули. Щербатов и Козлов опрокинули привычно и жадно, смачно крякнув после чарки в златошитые обшлага камзолов, а новоклятвенник цедил вино сквозь зубы, будто боялся какой-то мусор в себя пропустить, маялся и содрогался от каждо­го мелкого глотка и, наконец, одолев содержимое своей невеликой посудинки, очу­мело глянул сквозь слезы на русских начальников и выдохнул:

- Горит. Сильно горит... - перевел толмач.

- Скажи ему - мы тут приучены нутряные пожары тушить. Рассольцем пожар во чреве, Чаптынка, тушить будем. Капусткой да морошкой, - хохотал Щербатов. И уже обращаясь к Козлову на серьезной ноте, двинул разговор к делу: - Пока Чаптынка не скопытился, надо о выходе к Бие посудить-порядить. Ты, чай, знаешь, - Бикатунскую крепость восемь лет назад Доухар-зайсан спалил. Да еще десятков с шесть казаков в плен побрал. Иные уж и возвращены. Да не в них дело. Ноне указ был губернатор­ский - там же, на месте сожженной, новую крепость ставить предстоит.

Козлов знал об указе и поднял чарку:

- За нее и выпьем.

Еще раз смахнули с усов то, что в рот не попало, и Щербатов похлопал Чаптына по атласному плечу и продолжил:

- Вот он и поспособствует нам на тех головешках. А, Чаптын? Подмогнешь? Мало понимая о чем речь, Чаптын осоловело покатал зрачки с толмача на комен­данта, все же закивал, и даже радость во взгляде сквозь туман проглянула.

- Ну, вот и добро. Людей тут мало. О прошлом годе я одних рекрут поболее тыщи собрал да к Москве отправил. Да о запрошлом годе пол-Томска оголил - под Кузнецк людишек погнал для обережки от зюнгорцев. Да на Бердь в новый острог две сотни людей посадил. Нету людей. Кто ж будет крепость ставить? А вот такие, как Чап-тынка, и помогут. Верно, Чаптынка? - воскликнул властно Щербатов и, не дожидаясь ответа, спросил у запьяневшего вдруг таежного гостя:

- Людишек в твоем кочевье много? Всех приведешь? Белый калмык Чаптын мотнулся хвастливо:

- Всех приведет Чаптын. Всех...

Козлов знал, что делает русское хлебное вино с кочевыми людьми, и спросил:

- Сколь юрт в твоем кочевье, Чаптын?

Слова переметнулись к толмачу, а потом уперлись в нечесаную Чаптынову голову - под шапкой волос и уха не видать. Но недолго размышляя, он поднял растопырен­ную пятерню кверху:

- Беш!*

- О-хо-хо... - протянул Козлов, усмехаясь. С таким кочевьем мы только большой берестяной шалаш поставим.

- Не верь ему, - отмахнулся от Чаптына Щербатов. - Он уже пьян. Да и не на од­ного Чаптына уповать надо. Ты вот посидишь на городе, увидишь перед второй вы­сокой водой, как из тайги с полуденной стороны эти белые калмыки к тебе на шерть косяком попрут, как рыба на нерест. Их там в черни, в горах почнут зюнгорские ал-манщики теснить. Вот они и потекут к тебе на клятву, заскулят - прими, отец родной, контайша нас домогается и ремни из наших спин за неплаченый алман вырезает. На­бредет народец. Будет кому своими коньми лес на крепость волочить...

Они не успели договорить начатого. На пороге вырос щербатовский слуга.

- Ну? Стряслось чево-то? - спросил хозяин.

- Там, в тюремном сарае, Мишка Волков грозится себя жизни лишить.

- По какой вине он там? В Благовещенье птиц из клетки на волю выпускают, а Мишка в клетке...

- Он вроде как ни в чем и не повинен. Он за мать свою готов порешиться жизнью.

- А мать чево?

- Корчемство...

- А-а-а, - протянул Щербатов и глянул на Козлова. - Это мать Мишкину, Марью, сызнова казаки доят. Вишь ты, какое дело. Знают, лукавцы, что Марья самосидкой вино готовит. Вот они кажинный праздничек являются к ней и с порога: «Либо вина, либо под караул». Видно, не откупилась. Стало быть, передай там в тюремном - Ма­рье пяток легоньких плетей и отпустить. Она не шибко вредная городу. Я ее знаю. Доброго сердца баба.

- А с Мишкой как?

- Мишку за буйство и за крики о самолишении живота придержите. Вон Козлов будет его в разворот брать. Василья! Слушай меня. Мишка Волков вот к чему тебе сгодится. Мишка - Марьин сын. И он каждолетно куда-то пропадает. Попытать бы его нелишне... Да. Надо попытать. Слегка так, не до пузырей на спине, не головеш­ками. Одно слово - кожу не спускать...

Щербатов повисел над чаркой, выпрямился, выплеснул вино в просторный рот и снова обратился к Козлову:

- Ты вот что, Василья. Не пытай Мишку, а запусти-ка ты его в бугры. Да чтоб не один он туда пошел. Мужики с самовольных и прочих заселков, каких уж много по­выше Юргинского урочища, года не пропустят, чтоб валом не валить в степь за Обь. Бугры разорять ходят... Надо вызнать - кто там коноводит. И много ли они, бугровшики, емлют в тех буграх золота. Нет. Не пытай Мишку. Но посули, коли не разузна­ет - тогда житья ему в Томском не будет. И нигде не будет. А то ведь золото мимо наших комендантских рук течет. И немалое, думаю...

*Беш - пять.