Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Людмила Танкова. Последний день его войны. Рассказ

Рейтинг:   / 4
ПлохоОтлично 
Семен Перевалов шел по светлому лугу. Вокруг цвели белоснежные ромашки, и от них тянул ледяной ветер. Ослепительное солнце выхолаживало все кругом, сковывало руки и ноги, от этого становилось тяжело идти. Ноги топтались на месте, будто пробуксовывали.
Справа на лугу каплями начали рассветать красные, как кровь, маки. Они стали перебегать с места на место.  Чем ближе подбегали они к Семену, тем больше и кустистее становились. Хотелось бежать от назойливых цветов, но ватные ноги не отрывались от земли.
Совсем рядом громадный алый мак с треском распустил лепестки, вцепился в тело колючими листьями, превратившись в чертополох. Хотелось кричать - кричал, не слыша своего голоса.
Теплые мягкие руки оторвали колючки от тела. Это мама. Семен совсем не помнил ее лица, только руки, хотя, когда она померла, ему исполнилось двенадцать лет.
«Сеня», - позвала мама. Голос становился все грубее и скрипучее.
- Сеня, Семен, - тряс за плечо Тихон Тишаков, дорогой друг и боевой товарищ.
Сон медленно рассеивался, и сознание нехотя возвращалось со светлого алтайского луга в промозглость окопа под Грозным. Хотел оттолкнуть руки товарища, не смог. Руки и ноги оказались скованными так, будто на них кандалы надели.
- Не рыпайся сильно, - тянуче сказал Тихон, - ночью дождь моросил, как ты пришел. Вот, а теперь морозец прихватил шинелку. Так что ты сиди, а я по тебе постучу.
- Лучше ты по нему потопчись, - пробурчал Поликарпыч. – Молодость, как дурость, ни о чем не думает. Россея – это тебе не Сибирь, здесь и в феврале, как у нас осенью: дождь идет да следом за собой мороз ведет. Вот ты завалился мокрый спать, тебя и скукожило. Да не дергайся сильно, а то галифе сломаешь.
- Нашему Семену галифе сломать что до девки сбегать, - загоготал Данило Питерский.
Перевалов совсем проснулся, понял, что вся его амуниция закована морозом в ледяные латы. Пехота вокруг уже готова была потешиться над бессильем человека в морозном панцире.
- Э-э-х! - Семен подпрыгнул на месте. Как сидел скрученный да спеленатый, так и подпрыгнул. Ну, тебе лягушонок на болоте.
- Эн-ка, друг мой Тишаня, подержи-ка винтовочку да гляди прицел не сбей, а то беда будет.
- Ну и кака така беда прилетит от винтовочки?
Солдаты в окопе подняли головы, что-то еще выкамурит этот баламут Семен.
Молодой, высокий и очень худой солдат в смерзшейся шинели подпрыгнул еще раз, но упал на бок – ни шинель, ни галифе не хотели распрямляться. Поднялся на четвереньки и безразлично сказал:
- Собьешь прицел у винтовки, а она и обидится. Вместо того чтобы по фрицам стрелять, начнет пулять по Тихону Тишакову.
- Врешь… - недоверчиво пробормотал дружок, но винтовку бережно взял на руки, как берут дите.
- Да ему соврать – недорого взять, - хмыкнул Поликарпыч, - вон Сидорчукин до сих пор котелок носит на веревке спереди, чтобы вражины не отстрелили его мужскую честь.
- И ничё не ношу, - быстро замигал глазами Сидорчукин, нервно щипая рыжие брови, - он сам туда сползат…
- Эн-ка, комрады, - снова подпрыгнул на корточках Привалов, - расступись, дайте подрожать.
- Никто тебе и не застит свет, - моргал белесыми веками Сидорчукин, - только куды уж боле тебе дрожать. Поди весь прикоченел.
- Вот рязанский, ты и есть рязанский, - Семен прыжками разминал ледяные оковы, - разве не знаешь, что в этом деле главное – крепко дрожать, лед сам рассыпается, как фрицы от вида «тридцать четверок».
Солдат плюхнулся на землю и давай по ней кататься да подпрыгивать. Тишаков в это время молча сидел, прислонившись к брустверу и нежно прижимая к себе винтовку. Он с интересом наблюдал за действиями друга.
Минут через пять шинель и галифе высвободились из ледового плена, и Семен смог распрямиться.
- Эх, братцы, - с наслаждением потянулся Перевалов, - сейчас бы хорошего борща да под бок теплую бабочку. Слушай, Сидорчукин, тебе какие больше нравятся: белые или черные?
- Тебе-то до этого како дело?
- Мне кажется, что у нас с тобой вкусы совпадают.
- И че?
- Да вот боюсь, что медсестричка Катя не может придумать, за кого ей замуж пойти. Когда на меня смотрит, а когда все глаза отмозолит об тебя. Но на тебя с такой лаской глядит, что я прям обзавидовался.
Сидорчукин пошмыгал веснушчатым носом, недоверчиво посмотрел на Перевалова, потом стал выглядывать из окопа в сторону блиндажа для медсестер. Поликарпыч отвернулся от молодых солдат, вынул из кармана гимнастерки аккуратно сложенную газету, оторвал от нее ровный прямоугольник, медленно достал кисет, выщипнул из него ароматной махорки и с наслаждением начал скручивать цыгарку. Потромбовал табак пальцем, языком провел по краю бумаги и еще раз подкрутил, склеивая. Чиркнул спичкой по краю коробка и, пряча огонек в плотную горсть, закурил.
- Что ж ты, Поликарпыч, друзей махорочкой не угостишь? – усмехнулся Привалов.
- Таких друзей моя бабка продавала в базарный день по пятаку за пучок.
- Дешево же ты дружбу держишь, – посерьезнел солдат и, повернувшись к пехоте, командным голосом сказал: - Отныне Поликарпыча окликать торжественно и по фамилии. У рядового Пузинькова нет среди вас друзей.
- Ты, Семен, здесь человек временный, - сердито обернулся  Поликарпыч, - сходил на позиции, пострелял и отбыл, а нам здесь вместе в атаку идти. Не баламуть народ.
- Есть, товарищ Пузиньков! – отдал ему честь Перевалов, потом вдруг запел частушки и пошел вприсядку по окопу:
Сапоги мои худые,
Больше нету никаких.
Блохи прыгали по пузу,
Я поплевывал на них.
…Сплюнул в сердцах Поликарпыч, ткнул самокрутку ближайшему солдату и, согнувшись, пошел в другой конец окопа, бурча: «Ну, все, попал на язык трепачу, теперь пока не перемелет».
Со стороны вражеских окопов начался ежедневный артобстрел.
- По немцу сверять часы можно, - говорили солдаты, прижимаясь к глиняному борту.
- А что, оне позавтракали, - ехидно заговорил невысокий кряжистый мужик, - а до нас никак полевая кухня доехать не может, все ждут, когда нас фрицы снарядами «накормят». Глядишь, и едоков станет меньше.
- Ты, Глебов, меньше трепли языком, пока свои не «накормили», а то и в бой не успеешь сходить, как за шею притянут.
- Окопная жизнь, - довольно протянул Семен, - она для пехоты самая красивая. И что в ней самое главное?
- Чтобы артобстрелов было поменьше, - проговорил Сидорчукин, всё пытаясь разглядеть медсанчасть.
- Короткий ты человек. Главное, не высовывайся, чтобы немец тебя не увидел.
- Да он чуть выше винтовки, - захохотал Данило Питерский, - где уж немцу его увидеть.
- Почему это меня не увидит немец, позиции то недалеко, вон даже их песни слыхать, - обиделся Сидорчукин.
- Если тебя увидят враги, у них прицелы сразу собьются и сразу атака начнется.
- Это почему?
- Наблюдатели ослепнут от цвета твоих волос.
Сидорчукин отвернулся под хохот бойцов.
Снаряды стали ложится гуще и чаще. Из-за бруствера послышался голос повара Николая Матвеевича:
- Мужики, я завтрак привез, принимай.
- Ты бы его еще ночью привез, - беззлобно ругались бойцы, принимая термосы с кашей.
Но открыть термосы не было никакой возможности, комья земли сыпались так густо, что даже Семен, и тот рта не раскрывал.
- Да, законину их в перехлест, - заругался вдруг Перевалов, - мне скоро на позицию выдвигаться, я что, голодный идти должен?
- А ты попроси фрицев, пусть перестанут стрелять, - отомстил Сидорчукин обидчику.
- Вот ведь есть в тебе мысли, - обрадовано хлопнул бойца Семен.
Он приподнялся немного, чтобы только немного видеть вражеские позиции. Сложил руки рупором и что есть мочи закричал: «Фриц, а, фриц, кончай стрелять, дай позавтракать». Помолчал и снова крикнул: «Дай позавтракать».
На немецких позициях наступила тишина  и оттуда послышалось: «Латно, савтракай».
Ровно через полчаса вражеская артиллерия снова начала обработку местности. Снаряды ложились кучно перед окопами, не задевая боевое расположение. Особенно тщательно обрабатывали небольшой лесок на нейтральной полосе.
- Перевалов, опять народ баламутишь, - из хода сообщения появился старшина.
- Никак нет, обучаю новичков премудростям окопной войны.
- А зачем с немцами говорил? Там уж политруку доложили.
- Кушать очень хотелось.
- Кому другому уж давно бы голову отвернули, - хлопнул по плечу старшина, - тебя пока милуют, больно зоркий ты.
- Так мы алтайские двужильные, так ведь, Тишаня? - окликнул Перевалов своего друга.
- Хитрый ты, Семен, вовремя с позиции ушел. Я-то думал, что ты струхнул. А немец-то по тебе долбит целый день, ишь, всю полосу перепахал.
- Ты, старшина, думай меньше. Как начнет стихать обстрел, пошуми на левом фланге, чтобы я мог уйти.
- Капитан не велел тебе сегодня ходить.
- Может, и не надо ходить, а надо. Я там вчера заприметил - стеклышко взблескивает. Уж не снайпера ли фрицы себе завели. Хочу приглядеться.
Семен проводил взглядом старшину, надел масхалат и начал разворачивать винтовку.
Тихон протянул другу варежки:
- Свои-то ты потерял, а эти из посылки. Теплые, теплые. А то тебе сидеть-то долго.
- Ладно, бывай, - ткнул его в плечо Перевалов, - постараюсь не потерять. Да, гляди не высовывайся, а то шальную словишь, что я твоим скажу?
- Сам потише, - засопел Тихон.
…Уже сидя среди ветвей старой сломанной березы, Семен передернул плечами: как-то Тихон сегодня проводил его не так. «Не высовывался бы он лишний раз, глупо в обороне погибать».
Обжил место, приладил винтовку. Эту березку снайпер Семен Перевалов облюбовал давно, но все берег для особого случая. Дерево старое, корявое с изогнутым стволом. Ветви толстые, обломанные – так что есть где расположиться.
Особый случай подоспел. В немецких окопах появилось не только движение, но и офицерских фуражек стало много, да и стеклышко взблеснувшее его тревожило.
Если бы с той стороны выбирать позицию ему, то он бы выбрал разваленный сарай за дорогой или разбитые тигры на холме…
Семен в прицел медленно осматривал немецкие позиции, местность вокруг них. Ведь видел же он то стеклышко, и это не было случайностью.
Медленно шли часы, но уйти с позиции можно было только ночью. Промозгло крепчал мороз. Вроде бы и не холодно, а сырость да ветер до костей пробирали. «Н-да, Расея…»
Короткий февральский день собирался на закат. Перевалов уже совсем потерял надежду на то, чтобы обнаружить вражеского снайпера. Притулился к белому стволу, чтобы дождаться темноты. Вспоминая свою дневную выходку, усмехнулся: «Видно, не все немцы фашисты, есть среди них и люди. И чего они сюда пришли?»
Семен скользнул взглядом по полю и краем глаза увидел, как на чердаке сарая блеснуло стекло. Сомнений не было – снайпер.
Снять снайпера было делом техники, и Семен начал собираться. Надо было срочно менять позицию, рассчитывать на то, что его не вычислят – нельзя. Больно много он насыпал перцу на хвост фрицам.
Напоследок глянул в прицел, провел по окопам…
За бруствером шел немецкий офицер. Лощеный, в чистенькой одежке. Тросточкой помахивает. Оглянулся, словно в душу Семену поглядел. В голове пронеслись виды сожженного села, грудами наваленные тела пострелянных баб и ребятишек. Кровь прилила к сердцу, стало трудно дышать.
- Ах, ты гада в кочерыжку, и такая мразь по земле ходит…
Палец сам нажал на спусковой крючок. Офицер вздрогнул, по лбу побежал красный ручеек… Алтайский паренек, словно завороженный, смотрел в прицел, он ждал, когда враг упадет.
Очнулся от наваждения, только когда услышал первый разрыв снаряда. Артиллерия била по леску, по его березе. Хотел спрыгнуть, но рядом расцвел огненный мак…
 
По хлебному полю шли навстречу мужчина и женщина. Семен уже мог различать их лица: это были его родители. Семен узнал и мать, и отца, хотя понимал, что никогда не видел отца, тот помер за три месяца до его рождения. А тут идут к нему, а видеть не видят.
Мать только голову повернула да сказала: «Не срок тебе».
…От этих слов боль резанула по голове, ухватилась цепкими, жадными лапами за тело и начала скручивать его. Перед глазами стояла тьма. Попробовал вырваться из липких объятий, но пошевельнуться не смог.
«Товарищ военврач, - донесся до слуха тоненький девичий голосок, - боец в себя приходит».
Через силу открыл левый глаз. В щель меж веками вкатился в душу свет от белого зимнего дня, что расстилался за окном полевого госпиталя. Чья-то седая голова закрыла свет.
«Уйди», - хотел сказать Семен, но губы не разжались.
- Уже хорошо, - сказал мужской голос, - раз пришел в себя, может быть, и выживет.
Сознание то растворяло мир, то возвращало его снова. Боли не становилось меньше. Появилось беспокойство: как там друг Тишаня, началось ли наступление или все еще часть в обороне сидит? Хотелось побыстрее снова на передовую к своим ребятам, но для этого надо было победить боль.
Очнулся как-то обыденно, словно проснулся дома поутру. Рядом с ним хлопотала курносая девчушка.
- Тебя как зовут? - спросил ее Перевалов.
- Нина.
- Сильно меня побило?
- Сильно, - обреченно вздохнула медсестра, - вон товарищ военврач собирается тебе ногу и руку ампутировать. Гангрены боится.
- Пусть и не думает даже меня резать, - хотел приподняться боец, но боль свалила его на кровать, пересиливая её, добавил: - Не дам.
- Ишь, какой прыткий, - подошел мужчина в белом с ржавыми пятнами халате, - не успел прийти в себя, а уж командует.
- Товарищ военврач, оставь меня - как есть, - прохрипел Семен, - заживет, как на собаке, я же алтайский, двужильный.
- Гангрены боюсь.
- Мы же мужики, чего же мы бабенки испугаемся?
- Какой бабенки? - не понял врач.
- Да гангрены твоей.
Хирург устало рассмеялся: «Ну, раз шутить вздумал, значит, точно выживешь, а вот оперировать все равно надо. В тебе столько железа, что на целый самолет хватит. Вынимать надо».
…Придя в себя после операции, Семен, прежде всего, попробовал пошевелить руками и ногами. С удовлетворением отметил, что все части тела в наличии.
- Ну, герой, - подошел к нему военврач, высыпал на стол кучу осколков, - ты в двух рубашках родился. Эти вот я смог достать, остальных - побоялся. Особенно из головы опасно трогать.
- Мне лишь бы… к своим ребятам вернуться... Там друг Тишка... Вместе выросли… Вместе воюем…
Говорить было трудно, но бойцу хотелось объяснить доктору, что он не намерен долго прохлаждаться в госпитале.
Военврач похлопал его по здоровой левой руке и горько усмехнулся:
- Твоя война уже закончилась. К вечеру будет транспорт, отправим в тыловой госпиталь. Глядишь, сколько-нибудь проживешь с божьей помощью. Ты парень красивый, хоть и увечный, так что бабы прокормят.
 
Эпилог
 
И остался снайпер Перевалов с божьей помощью в этой жизни. Он создал семью, где выросло четверо детей. Сделал все, чтобы его дети не остались сиротами, как он, а получили образование. Работал не покладая рук, за бабьи спины не прятался, ранами своими не кичился, неправых правил, бывало и по-мужски, если слов не понимали. Дождался Семен Петрович не только внуков, но и правнуков. В возрасте 92 лет встречал 65-летие Великой Победы. Пережил свое 93-летие на два месяца.
О своей судьбе он говорил: «Врагов наших целый пульман наберется, и все они повылетали, как пробки, а я, Семенушка, здесь родился, всегда был тут в этой жизни и всегда буду».
Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.