Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Елена Трухан. Тальничина. Рассказ

Рейтинг:   / 7
ПлохоОтлично 
Не знаю точно, по окончании какого школьного года, пятого или седьмого, явился ко мне этот ошеломительный сон, но отчетливо помню, что случилось все в период счастливого детского безвременья,  когда ранней весной я вместе с родителями жила на скромной даче в глухом таежном поселке. 
Сколько времени утекло, а зыбкое ночное происшествие  все хранится в копилке самых сильных, как говорят - неизгладимых, жизненных впечатлений!.. 
Снилось мне, что я превратилась в изящную золотую птицу, несколько похожую на журавля, с гибкой длинной шеей, тонкими ногами и сильным клювом. Мои крылья и хвост, опушенные  ланцетовидными перьями, мерно колыхались даже при небольшом дуновении ветра, а  позади янтарных глаз задорно торчали белоснежные пучки, напоминающие пушистые сережки.  
Я летала  высоко-высоко, в темной и таинственной глубине космоса, там, где слиты  величественная тишина и покой ночи, где мреют голубые,  молочно-белые, желтые, апельсиновые и алые кристаллы звезд. А когда легонько касалась их крылом, на Землю падали невесомые блестки, замирающие на спящей траве  крохотными светлячками.  
Мне радостно и беззаботно, свободно и легко. Я была переполнена безграничной  энергией: то тянула какую-то культовую повозку, то, выскользнув из плена легких кожаных ремней,  сопровождала небесную колесницу, то, купаясь в свежести вселенской прохлады, выделывала невообразимые кульбиты и пируэты, звонко курлыкала и не боялась никого потревожить. Я наслаждалась  небом, спокойствием  и силой движений, милым сердцу одиночеством и другим, неизвестным прежде, чувством – жаждой вкушения беспредельного неизмеримого мира. Я жила полетом, и каждая клетка принадлежала мировым стихиям – небесной и земной, водной и запредельной…  
Лишь наступающий рассвет мог прервать  мой счастливый полет.  И тогда, тихо и плавно кружа, я опускалась на Землю.  Безошибочно держала курс на старое многоствольное дерево, растущее на покосе в нескольких метрах от  дачного домика. Уютно устраивалась под его корнями, во  влажной ямке с целебной болотной водой. Это был мой дом и извечный приют. Свернувшись калачиком, накрывшись  крыльями, я засыпала  сладким младенческим сном. 
Голубовато-серая вода постепенно обволакивала меня, и я уходила под ее слои все глубже и глубже. Изгибы птичьего тела срастались с древесными корнями, а золотые легчайшие перья превращались в палый прошлогодний лист. Дерево и вода плавно качали свое дитя, обещая новые ночные полеты...
Помню, в то утро я проснулась встревоженной, но невероятно бодрой и освеженной, с ощущением фантастической радости и вышедшего из берегов счастья. Утренние лучи оптимистично трубили подъем, а из распахнутых настежь окон сочился призывный горьковатый запах – смешенье талой воды и ожившего весеннего тальника! Этот аромат плыл через открытое окно и наполнял каждый уголок комнаты ожиданием чуда. Он струился сквозь меня, удивленную и еще до конца не осознавшую: в чьем же теле очнулась душа? Вспомнив подробности ночного приключения, я пошла на зов тальника. Мне безумно хотелось узнать: сохранила ли водная  колыбель следы невероятных превращений?  
Сунув голые ноги в резиновые мамины сапоги, наскоро накинув брезентовую штормовку, прямо в ночной сорочке, выскочила на крыльцо. 
Какая благодать кругом! Запахи перетекают друг в друга какими-то дивными волнами! Буйствуют таежные травы и цветы, вдосталь напоенными талыми водами, соперничают красками и формами и тянутся-рвутся к небу, сплетаясь в один грандиозный пестрый и плотный ковер! Грызник полевой, вероника,  куриная слепота, зюзник европейский,   калужница, кровохлебка, прострел, болотный молочай, мать-и-мачеха, череда, огонек, кандык…–  колдовские и врачующие самим сочетанием звуков названия растений приходят на ум  как вековая тайна, как забытый рецепт величественного и всесильного лекаря, заговорившего на древнем отмирающем языке.  За каждым ростком – своя легенда, были и небылицы, чудесные истории исцеленных недугов. Пройдет немного времени, и я, приобщенная к зеленой аптеке, без труда смогу распознать и суховатые прочные стебли сибирского бамбука – полевого хвоща, и нахальное  соцветие  аира, и грязно-белые зонтики горчичника, и лихо закрученную челку лилии-саранки,  и розовую кисточку болотной травы читец, которая всегда радостно раскидывает навстречу руки-листья, словно призывает: сорви меня!
Хлюпая по болотцу, то и дело вжикая голенищами об осоку,  я устремляюсь к заветной ямке под  деревом. Что это было со мной: явь, виденье, мечта тоскующего сердца? Или предсказание, неиспробованная доселе возможность? А если так, то должны, обязательно должны сохраниться в ничем не примечательном местечке какие-то важные знаки. 
На покосе воздух был буквально напоен тальниковым ароматом. Он щекотал ноздри, пьянил, завораживал, питал каждую клетку и манил под крону представительницы доледниковых растений из старейшего влаголюбивого рода Саликс. 
Высокое, метров около тридцати, с запутанными и разветвленными, как рога оленя, ветками, дерево одиноко возвышалось прямо у подножия косогора.  Не знаю, сколько лет жило оно здесь, на брошенных почвах, среди болотных трав и луговых цветов. Но гадать о его возрасте было так же  приятно, как читать легенды о всесильных богах и непобедимых героях. Я была уверена, что взросло оно в тот момент, когда могущественная богиня Медб положила свой кнут на заветное  место. Волею судеб тальниковому созданию было уготовано справляться с суровым климатом Сибири, постигать ее мудрость и щедрость, мощь и духовность. Ему предстояло стать пионером глинистых и влажных таежных земель, детищем, достойным древесных праотцов, что простирали  обширные владения от арктической тундры до тропиков, от морского побережья до альпийских гор. 
Многочисленные ивовые стволы, которые уже не могли обхватить детские ладони, росли стройными стойкими солдатами, а, когда засыхали, с треском и уханьем, будто пораженные в бою, обрушивались к корням –   извилистым мыслям-лабиринтам. По ним, причудливо извивающимся в спирали, узлы и косы, не имеющим ни начала, ни конца, да еще по трещиноватой серой коре, можно было читать книгу сокровенной древесной жизни. На каждой ее странице разворачивалось грандиозное беспрерывное путешествие растительных соков, тянущих нить жизни  из глубин и провалов преисподней через земную твердь к облакам.  Любая  глава  этой книги повествовала об извечной борьбе с увяданием и смертью, о неизбежном и жестоком противостоянии сменам  времен года.   
Несмотря на солидный возраст, дерево находилось в той поре весеннего великолепия, которое с легкостью вдохновляет  художников и поэтов. Тонкие молодые ветви сплетались в обширный шатер. Сероватые цветочные сережки, подернутые желтым пушком, при малейшем дуновении ветерка развевались вместе с новорожденными удлиненными листами. Эту красоту хотелось обожествлять, ей хотелось поклоняться, именовать самыми заветными, ласковыми и звучными именами:  ива, ивушка, ветла, ракитовый кусточек, ракита, лоза, лозина, верба, бредина, шелюга, тальник, ракитина… Тальничина! 
Да,  тальничина!  Гордая, великолепная и таинственная, приветливая и по-матерински мудрая, заботливая и терпеливая, принадлежащая всем и только мне. Моя тальничина! 
Я чувствовала с деревом кровную связь, знала, что наш исток – у одного корня, что по моим жилам тоже мерно текут жизнерадостные тальниковые соки, и, вслед за  легендарными предками, свято верившими в божественную сущность растений, желала именоваться дочерью тальничины. 
Как хотелось обнять свою мать, прижаться щекой к суховатой, изрытой морщинами коре, кое-где обхваченной желтовато-голубым мелким лишайником и упругими волнистыми юбочками грибов-трутовиков! А потом, плотно прильнув  к самому толстому стволу, запрокинув голову, наблюдать, как сквозь солнечную листву поблескивают крохотные осколки неба!.. 
Загадка сна мучила меня, но я терпеливо ждала от дерева и воды какого-то предсказания, знака. Тихонько приблизилась к краю водоема. Главное – не спугнуть, не потревожить сон волшебной птицы! И тогда, на самом дне, может, удастся различить грациозный силуэт и золотое  оперенье с  озорными сережками… 
Ямка под  тальничиной была до краев наполнена мутной водой. Это трудились весенние ключи, несколько дней не перестававшие бурлить из косогора. Они переполнили ямку настолько, что все лилось через край. Воды болотца превратились в маленькое озерцо, в неиссякаемую природную чашу. 
Ой, что это возле нее? Чей-то  небольшой следок, словно  круглое копытце. Не из него ли испил водицы неслушник – братец Иванушка? Нет, совсем не то, не моя сказка! 
Я пыталась получше рассмотреть дно водоема, но кроме искаженного   отражения ничего не заметила:  тальниковая вода была серо-голубой и до того непрозрачной, что ее нельзя было пробить ни взглядом, ни лучом света. Не  грязной, не мутной, а именно плотной. Таким может быть разве что… молоко! Да-да, растительное молоко, рожденное тальниковым деревом, подземными ключами и голубой болотной глиной, пласты которой перемежаются ржавыми многолетними прослойками. «Этим молоком, наверно, питается стремительная чудо-птица, - подумала я. - Оно дарит ей  силы и радость полета».  
Присев на корточки, зачерпнула в ладони мягкую прохладу, умылась, ощутив горьковатый запах тальниковой коры, и словно прозрела: на глади воды, по всему  краю ямки, колыхались, зацепившись за щетинки осоки, коричнево-черные прошлогодние листья – все, что осталось от сказочного  оперения! 
Как же я сразу не догадалась?! Значит, это была правда! Моя крылатая  сущность мирно спит здесь, под водой!  Только не хочет открывать свою тайну. Мать-тальничина согласно кивала в такт моим мыслям и ветру. Она узнавала меня, крылатую ночную путешественницу, даже в другом облике. 
Во внутреннем  кармане брезентухи застряла монетка: очень кстати! Я опустила  ее в болотную воду  и загадала много новых встреч, во сне и наяву, с золотой птицей, с самой собой, со старым  деревом и ямкой на болотце,  такими далекими и близкими, до боли знакомыми  с малолетства…
Мне всегда было увлекательно замечать, как меняется тальниковый водоем  в разные времена года. Зимой,  занесенный высокими  сугробами, вовсе не дает о себе знать, пребывая в медвежьей спячке. С весенними ручьями и нудными дождями осени вдруг выходит из берегов, расплескивая  водные богатства и на болотце, и на тропинку, проторенную  по покосу. В июльский зной внезапно иссыхает до мелкой, с глубокими трещинами, лужицы, сквозь которую настырно пробиваются тонкие и острые поросли осоки. Ветры постоянно заваливают  его ветками и опавшей листвой. Солнце обнажает причудливые корневые горельефы на невысоких бережках.   Но он смиренно и  стойко держится, сохраняет рвение к жизни; как и мудрая тальничина, несет для страждущих  чудесные капли растительного молока.  
Я любила увязаться с отцом на покос, чтобы проверить: как там поживает крохотный прудик? Папа ловко черпал оцинкованным ведром воду для хозяйственных нужд – полива огорода, мытья посуды и пола. А я слушала  вековечный шелест листвы,  освежала  лицо растительным молоком, жадно втягивала пьянящий запах коры и изучала болотных обитателей. 
Как приятно играть с шелковистой тальниковой водой, ловить убегающих потешных  головастиков, выуживать руками, словно рыбацким подсачеком, длинные почерневшие ивовые листья и податливые, как русалочьи волосы, травы!  
Окунешь, бывало, руки по самые локти в бодрящую свежесть, и сразу бросятся врассыпную, как дворовые мальчишки, очень пугливые черные точки-жучки. Спешно заскользят на другой бережок хрупкие конструкции водомерок. Предусмотрительно  опустятся в глубину маленькими субмаринами жуки-плавунцы. И только улитки никуда не будут торопиться: прилипнув к травинкам, так и останутся грузно нависать над водой, выпячивая из мельчайших и крупных  домиков липкую гофрированную мякоть да две пары любопытных рожек. 
Мне не терпится разглядеть улиток поближе! Беру в руки самую крупную и красивую: цвет ее раковины кремово-перламутровый, напоминающий топленое молоко. Улитка тотчас прячется, тревожно застывает. Но я, будто знаменитый факир, начинаю произносить магическое заклинание: «Улитка-улитка, высунь рожки, дам тебе ракушек на лепешки!»  Подношу спиральный домик все ближе к губам, настойчиво вызывая его жилицу: «Улитка-улитка, высунь рога, дам тебе ракушек для пирога!»  И моллюск  наивно верит моим обещаниям: вот задвигались где-то внутри скользкие нежные ткани,  постепенно развернулось и стало перетекать из  раковины на ладонь бархатисто-студенистое тело.  И наконец вот она! Во  всей красе, ничего не страшась, демонстрирует  себя мне и миру!  Смущена и  удивленно вопрошает малюсенькими глазами-шариками: «Ну, и  где твои обещанные ракушки?»  
Не знаю, кто выкопал водоем прямо под  ивовым  шатром  – природа или человек, но всем он пришелся по душе и по вкусу.  И каждый был вправе считать его своим домом: и я, и чудо-птица,  и жуки с улитками. И даже усатые галлицы, откровенно подтачивающие ствол старой тальничины, опутывающие ее мягкой паутиной коконов и «взращивающие» на ветвях  зеленые розы, а под корой – сложносочиненные камеры с желтыми личинками.
С самого утра дерево и его водный источник находились в круговороте будничных дел и событий.  
Вот полакомиться целебной водой прилетели сороки-белобоки.  Сядет одна стрекотунья на краешке ямки, наберет в клюв воды и будто пробует-смакует.  А ее подружка – рядом ждет, головой крутит. Потом, охмелев от растительного молока, первая взмахнет крыльями  и – прыг! – на ближайшую веточку! Теперь другая приступает к дегустации. Попьет, немного посидит, головой повертит, потом вновь вкушает болотную воду. А когда обе насытятся, встают на крыло и с развеселым треском  несут по всему лесу: «Тра-та-та! Тра-та-та-та-та!  Хороша-ааа тальникооовая вода-ааа!» 
В знойный полдень танцуют над сонной гладью утомленные комарики, зудят надоедливые мухи; со злостью, прорезая воздух, проносятся коварные,   обжигающие оводы и слепни.  
Вечером, почуяв приближение ночной охоты, словно отзываясь на призыв влаги и свежести, из-под мясистого листа бадана  выползает  разомлевшая от солнца жаба. Наверно, ей уже стукнуло все сорок, настолько древней она кажется. Во всяком случае,  живет она у болотца очень давно и, возможно, привыкла к людям, как и мы к ней. Она вросла в свое обиталище, в его жирные хляби с ряской и голубой глиной, в ржавые пленки на застоявшейся, пахнущей сероводородом воде. 
Неопытный взгляд  легко бы мог спутать болотную хозяйку с камнем или комком засохшей грязи, настолько землистой выглядит ее серо-бурая шкурка с терракотовым отливом. Неужели такую вот кожу сбрасывали с себя жабьи предки, превращаясь в премудрых красавиц? Помнит ли наша жаба об этом?  Знает ли заветное заклинание?
Я всегда думала, что жабья шкурка суха и шершава, но проверить  это  не  смела, боялась жестоко поплатиться за свое любопытство. На руках, говорила мама, сразу же появятся уродливые бородавки, некрасивые пятна и хуже того – въедливые шипицы. А уж их-то  даже чистотелом не выведешь! Позднее, на уроках зоологии, я узнала, что у жаб, оказывается, есть специальные железы, выделяющие небольшое количество яда. И хотя эти токсичные капельки считаются безопасными для человека, я была просто убеждена, что именно они сеют гадкие наросты! 
Земноводное, как бы лениво переваливаясь, осторожно «вышагивает» по покосу к тальниковой ямке. Наверно, идет проверить свое многочисленное потомство, барахтающееся в зарослях рогоза. Или будет ужинать у воды? Там много моллюсков, насекомых и их личинок! Хорошо, что у жабы такой здоровый аппетит! Ее клейкий язык и толстое брюхо продляют жизнь  моей тальничине.  
Я пристально слежу за заколдованной царевной и тихонько следую за ней.  В висках стучится родительский запрет: тревожить жабу нельзя! Но меня так и подмывает провести веточкой по бугристой спинке! Острое желание пересиливает, и я, озираясь, крадусь на цыпочках к противной и такой манящей жабе…  
Издали заприметив мое неестественное, подчеркнуто осторожное  поведение, дворовый Бутька с лаем бросается на покос. Живой комок замирает. А когда вездесущий мокрый нос почти вплотную приближается к ней, обескураженная, начинает прыгать, унося от греха подальше и ноги, и широкое приземистое тело.
В ночную пору, когда местность озарится серебристым светом,   приступят к концертной стрекот-программе у тальникового водоема сотни кузнечиков. Ловко орудуя лапками, они возьмут столь высокие ноты, что позавидует любой виртуоз. Изредка ухнет и вновь замолкнет тетушка-сова. Бесшумными тенями прошмыгнут и запутаются в лабиринтах ивовых побегов летучие мыши. А мать всех живых существ – священная тальничина – будет приветливо кивать ветвями, доброжелательно встречать гостей и  терпеливо ждать возвращения блудной дочери в любом ее обличье… 
Я знаю, что однажды ускользну из городских кварталов в страну крылатых воспоминаний и снов. И по закону открытой кем-то мировой спирали монетка сработает, и все  возвратится: и золотой журавлик детства, и запах таежной весны,  и отец с полным ведром голубоватого растительного молока, и мерный шум тальничины у косогора.
 Я верю: все так и будет!..
Новокузнецк – Белокуриха – Новокузнецк, 2015    
 
Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.