Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Леонид Баженов. За жердями

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Предисловие

Федор Никанорович мой зять, муж моей сестры Полины (Прасковьи), отец Леонида Баженова в двадцать два года с четырехклассным образованием в 1940 году был начальником здравоохранения Быркинского района. Читинской области. Хотя те, кто назначал его на эту должность, знали, что у него образование семь классов. Это дает понять, как трудно было в то время с профессиональными кадрами.
 Но почему ни кто другой, а Баженов занял этот ответственный пост? Потому что это был талантливый, пытливый человек. Он на все смотрел не замутненным взглядом и брал ответственность на себя. Это трудное время, время больших надежд и предвестий, он переживал и жил одной судьбой со всей страной. Фёдор повлиял на многие судьбы, в том числе и на мою.
И вот через 64 года мы встретились с Леонидом Федоровичем Баженовым в Подмосковье, в Литвиново, в нескольких шагах от Раменского, где находится аэродром МЧС. Я увидел того и не того Лёню. В моих глазах кудрявый, шустрый мальчуган прыгнул из детства в дедовские седые годы. Общаться и слушать его - одно удовольствие. Не всегда и не во всём можно соглашаться с ним, но и спорить трудно. Потому, что он убежден в своем.
 
Владимир Переводчиков
 
ЗА ЖЕРДЯМИ
1963 год. После «гусиного» ненастья установилась солнечная погода. Природа оделась в осенний наряд. Трава побурела, лес стоял в ярких красках. Ночами подмораживало.
Уборка зерновых была в разгаре. В начале уборки пшеницу уложили в валки. Пошли дожди затяжные, пшеница проросла в валках. И тогда началась битва за урожай. На переворачивание валков мобилизовали колхозников, рабочих с предприятий и школьников. Труда и героизма было явлено много. Только результата было мало. Теперь же, при ясной и сухой погоде, комбайны молотили хлеб с корня, напрямую. Зерно шло чистое и сухое. Вороха зерна росли на току. Полным ходом шла сдача зерна государству.
Селяне картошку на своих огородах выкопали. Колхозная картошка еще не вся была выкопана. Кусты ее уже высохли, и найти гнездо было непросто. Школьники, привлекаемые к уборке, больше ее маскировали и закапывали, чем выкапывали.
Чабаны готовились к зиме. В природе исчезли насекомые, и животные набирали тело. Надо кому-то отремонтировать  катон, а кому-то построить новый. Нужны столбы, жерди, тальник. Тальник рубили по речке, а вот за столбами и жердями ехали в лес.
Руководство договаривалось в лесхозе о месте рубки. И, выписав билет как рубки ухода, отправляло чабанов за бревнами и жердями. Чабаны поехали в лес за столбами, жердями. Лесники отвели всего неделю для посещения леса, пока там была влага. Лес был в это время пожаробезопасным. Дней через 10-15 просохнет, и въезд будет запрещен.
Вот в Осиновку приехали два чабана, каждый на трех телегах. Чабаны были из разных хозяйств, но давно знакомые. Иван Прокопьевич приехал на деляну, где уже «отаборился» Павел Васильевич. Кобель Павла Васильевича выскочил навстречу Ивану Прокопьевичу и лаем встретил  его, но, услышав окрик хозяина,  успокоился. Иван Прокопьевич свои телеги поставил в стороне от телег Павла Васильевича, подошел, поздоровался, улыбаясь. Мужики крепко пожали друг другу руки. Иван достал кисет, протянул Павлу. Скрутив самокрутки, закурили. Обменялись мнениями по поводу вкуса, крепости маршанской махорки  и ее пользе для здоровья. Помянули крепким словом сигареты «махорочные», удивляясь и недоумевая их крепости. Решили, что фабрика их делает из отходов атомной бомбы – не иначе.
Во время перекура, больше по обычаю, чем из любопытства, мужики интересовались друг у друга: как дела дома, как ребятишки, как урожай картошки, как урожай зерна в колхозе.
Иван ответил: «Да все, слава богу, дородно. Марьюшка вот вот родит, по приметам парнишку, паря». Павел с завистью: «Но ты даешь. Как дашь – так мужик, как дашь, так опять мужик. Однако ядреный еще!» «Да, слава богу, еще тово! Гы-гы!»
Мужики потолкали друг друга плечами, похлопали по спине. Радость первой  встречи прошла.
Иван пошел распрягать лошадей и перенести свои пожитки к костру. Двух лошадей он спутал и отпустил пастись, а третьего на вожжах оставил на таборе.
Стали собирать поздний обед или ранний ужин. После еды Павел собрался пройтись с ружьем «за козулькой». Собаку посадил на веревку. Старую двухствольную тулку зарядил патронами с картечью и, повесив на плечо стволами вниз, ушел. Собака заскулила, дергаясь на веревке, но, когда хозяин скрылся из виду, успокоилась, свернулась калачиком, и только вздрагивающие уши показывали, что она еще слышит хозяина.
Иван окопал кострище, нарубил сухих дров на две ночи, полагая, что раньше он не управится с жердями. Сходил выбрал место, где ловчее рубить. Жерди были нужны в комле 10-12 сантиметров. Выбрал шесть ровных березок, на черенки к вилам и лопатам. Ошкурил их топором, возле кострища, полагая, что береста годится для розжига костра.
На закате, когда тень от горы закрыла табор, пришел Павел. Видел коз, но подшумел и остался без выстрела. Успокаивал себя тем, что, мол, за несколько дней мясо испортится и надо добывать мясо надо перед самым отъездом из леса. Иван ему поддакивал, успокаивал. Мужики сварили чай, напекли на углях картошки, нарезав сала и красных помидор, сели ужинать.
Вспоминали общих знакомых. Обсудили урожай в своих колхозах. Урожай картошки на своих огородах. Павел похвалил вкус картошки, испеченной Иваном. Она и вкусная, и рассыпчатая, и крахмальная. Иван похвастался урожаем. Сват его с Бырки подвалил на семена два мешка «плоской». Ему теперь хвастает и на еду на весь год, и на кормежку чушкам, и на семена. Варит он ее чушкам, с отрубями. Страсть как быстро растут, осенью с каждой чуть не по фляге сала. От убоины до убоины сала хватает. И дома всегда есть сало, и на отару берет, и ребятишкам в интернат есть что положить. А все потому, что есть чем животину накормить. Павел с сожалением сказал, что у него картошка не очень. Иван пообещал дать ему семян на развод, ведра два-три.
Иван поинтересовался у Павла, какие виды у них в колхозе на урожай. Павел пожал плечами, не выказывая эмоции: «Да и у нас урожай вроде не хуже прошлогоднего, тоже, поди, центнеров 9-10 соберем».
«Вот и слава богу», – как бы одобряя, сказал Иван.
«Да что слава богу! - повысил голос Павел. – «Сколько ни намолоти, все как в прорву! Наш-то (имел ввиду председателя) в прошлом году все зерно за бирюльки, за шмотки вывез. Всю зиму на сцене просидел в президиумах, всю зиму за красным столом. Всё время нас стращал, что еще больше зерна сдаст. Пятилетку за три года обещает. Совсем рехнулся!»
«Н-да», - протянул Иван. – И откуда такие славолюбы берутся? Народ не жалеют! Им лишь бы в президиуме посидеть да из-за трибуны балаболить. А откуда вам его дали?»
«Да из С… привезли» - сказал Павел.
«Да там он вроде нормально работал, в середняках ходил», – сказал Иван.
«То-то, что в середнячках, а теперь он наверх лезет, в район надо, на глаза к начальству, а до нас ему и дела нет», – с горечью заметил Павел.
«Хреново ваше дело. Заездит он вас, - выдал Иван. - А наш-то Петрович молодец. Вот нам повезло так повезло. Молодец, мужик! Пьянку не любит, трескотню не любит, шептунов не привечает, сам везде, своим глазом. Если проштрафился, ему не попадайся. Но опять-же, вот Николай поехал домой с пересменки да мешок отходов курчёнкам взял. Да неаккуратно из саней в кладовку перенес! Нашлась, язви ее в глаз, душонка, доклала Петровичу, что и как, откуда взял, сколько и куда положил. Да хорошо, хоть Петровичу, а не участковому. А то засвистел бы Николай годков на пять», – сказал Иван.
«Но уж, за мешок, так и на пять? Годика на три всего-то», – сказал Павел.
«А хошь и на три, не дома, не на печи», – парировал Иван.
После молчания Павел спросил: «А что, и мешок даже не отобрал?»
«Да отобрал, отобрал! Еще и по шапке дал, и сказал – не умеешь в воде пукать, не пугай рыбу. Но любим мы его, любим и уважаем. Не торопится, эту ядреную мать, эту самую первущую заповедь выполнять, не везет весь урожай сразу в заготзерно. Подрабатывают зерно на току, фураж на отары завозят, на фермы, по машине пока. Учителям и другим выписывают зерно, по два центнера, но выписывают. Вот тебе корм и для курочек, и для чушечек. А когда захочется горлышко промочить, есть на что. Не хапай много, не хапай часто, бери через раз, и на трезву башку», – филосовствовал Иван.
«Да, – протянул Павел. – Тебе-то хорошо говорить. Вам бы нашего! Как бы вы запели?»
Иван как выстрелил: «Окстись, - помолчал. – Наши колхозники за Петровича горой, а бабы глаза повыдерут».
«А что так?» - поинтересовался Павел.
«А ты прикинь, сколько в деревне одиночек? А хозяйство-то все держат. Как без хозяйства, как без коровы, как без курицы? Чай забелить будет нечем. А корову-то газетками не ублажишь. Обратятся к Петровичу – не отмахнется, не пройдет мимо. Не оставит сироток без молочка и яичушка, а вдовушку без призрения. За то и любят его», – сказал Иван.
«Да его хозяйка что-то больно сухая?» - спросил Павел.
«Да у них такая порода, вострокостная. И мать у нее такая же была. Пыль с тетрадок-то не очень полезная для здоровья. А она всю жизнь в школе. А какие нервы на этих балбесов надо? Натурально каторжанки эти училки. Корпят ночами над каракулями, слепнут, бедняжки», – молвил Иван. Мужики помолчали. И начали устраиваться на ночлег. В небе ярко светил млечный путь. Чувствовался холод, к утру надо было ждать заморозок, мужики положили толстых сутунков в костер. Спать пошли в телеги. На земле в это время опасно спать, можно спину застудить, и будешь ходить остаток жизни крючком. у  мужиков были дохи и маньи. Завернувшись в дохи, они до восхода не вставали. Утром их ждал тяжёлый труд.
Встав, мужики сварили чай, почаевали. Решили рубить жерди в разных краях участка, чтобы падающие деревья не доставали до другого и не убили соседа. На телегу надо 20-25 жердей, в зависимости от диаметра. Осина на корню перерубалась двумя ударами топора – слева и справа. Подрубленное дерево вальщик давил плечом и, почувствовав, что дерево падает, прекращал давить. Срубив 10-12 жердей каждый, мужики очищали их от веток и по размеру отрубали вершины. Каждый, нарубив жердей на телегу, запрягал лошадь. Сняв телегу с передка, на передке вытаскивал их к дороге, где удобно было грузить.
За день каждый нарубил жердей на две телеги. Грузили вместе. Они раздвинули телеги, положили жерди и увязали. Хозяин жерди брался за комель, таков обычай. Не надо суетиться вдоль жерди. Работа идет скоро. К шести часам мужики напились чаю. Павел после перекура пошел с ружьем. Взял собаку на поводке с собой. Иван стал варить ужин. Очистив несколько крупных картошин, опустил их в котелок с водой и повесил над костром, посолил. Не давая кипеть воде ключом, то отодвигал, то придвигал к огню котелок палкой. Еще картошка не сварилась, Иван услышал выстрел в той стороне, куда ушел Павел.
«Дай, господи, фарту», – подумал про себя Иван. Картошка сварилась. Чай Иван заварил. И, сожалея, что долго нет Павла, собрался заморить червячка. Тут из леса вышел Павел, ведя на веревке собаку. Павел привязал собаку к телеге. Подойдя к огню, он протянул Ивану руковицу-голичку с печенью. Иван ножом поскреб пень и вытряхнул на него добычу. Порезав ломтиками, посыпав солью, мужики стали лакомиться сырой козьей печенкой, сожалея, что нет чарочки. Чабаны и охотники почитают печень молодого барашка или косули за деликатес.
Павел забил козла с рожками-шильями, ободрал его и оставил на березе, чтобы мясо подсохло, - обыгало. После ужина они пошли за мясом, торопясь до темноты вернуться на табор. Мясо оставили метрах в 200 от табора, на дереве. Отрубили ребра с одной стороны. В темноте варили бухлёр. Потом ели и разговаривали на охотничьи темы. Утром мясо разрубили, уложили в мешок и опустили в ручей, до отъезда. Часам к трем они закончили с погрузкой последних телег. Вместе сходили за мясом. Павел отдал стегно Ивану. Иван вроде бы отказывался, но Павел настоял. Иван взял с благодарностью. Уложили скарб на телеги и тронулись в путь. Из леса они шли пешком, каждый ведя за поводья переднюю лошадь своего обоза. И еще ехали около часа вместе. Потом дороги разошлись. Каждый поехал своей. Иван, не заезжая в свою деревню, сразу поехал на отару. Павел же направлялся в свою деревню, чтобы оставить мясо дома, подкормить ребятишек да сбросить несколько жердей для ремонта сенника. Обозы постепенно потеряли друг друга из виду.


"САДНО"
 
Все мгновенно, все пройдет
Что пройдет, то будет мило.
А. С. Пушкин
 
В 1956 году, перейдя во второй класс, летом я работал волокушником в колхозе. За компанию со своим соседом и другом Володей П. мы работали на сенокосе у его дядюшки, чабана Ивана Прокопьевича по прозвищу "Кудесник".
Это – год ХХ съезда КПСС, где Н. С. Хрущев развенчивал И. Сталина, а в народе говорили, что место в мавзолее себе готовил. В Москве шла ожесточенная борьба за власть. Старую сталинскую гвардию отодвинули от руля страны. А имена Молотова В., Кагановича Л., Булганина Н., Ворошилова К., Маленкова Г., вытравливали из жизни и памяти людей.
В это время в деревне было два колхоза. На западном "МТС Советском" краю располагался колхоз имени "Кагановича", а на восточном краю деревни находился колхоз имени "Молотова". Мы жили на молотовском краю.
Колхозы, носившие имена Сталинских наркомов были лишены имен собственных, т.е. В. Молотова, и Л. Кагановича. Их объединили под названием "Россия", дав в председатели варяга "тридцатитысячника" Попова  Н. В. А еще 60 лет спустя мои земляки стали "дорогие россияне". Когда было два колхоза, между ними велось соревнование во всем. Колхозники соревновались в красоте и качестве: упряжи, ходков, кошевок. Даже и  в том, у кого были длиннее кушаки из кумача, которыми подвязывали полушубки. Хороший конь был гордостью всего колхоза. Дух соревнования чувствовался в самой жизни. Мы, ребятишки, носы друг другу били, доказывая, чей конь лучше. Колхозники при двух колхозах в случае конфликта могли перейти в другой колхоз. При объединении наступил: "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день". Теперь в случае конфликта колхозник с тридцатилетним стажем бросал сельское хозяйство и шел работать в промышленность, строительство или перекочевывал в другое село.
Большинство школьников проводили летние каникулы на сенокосе. Не болтались по улицам, не грезили, а зарабатывали сено, зерно и деньги, по мере сил помогали родителям. Таких волокушников в обеих хозяйствах было много, это было нормой. Восьмилетние наездники не утомляли лошадей. В колхозе им. Молотова тогда было 20 отар овец. На каждой отаре два волокушника, а если чабан запускал две волокуши, то требовалось четыре волокушника. Ребята после пятого класса работали на конных граблях, т.е. были "грабельщиками". После седьмого-восьмого классов уже управляли конными сенокосилками, запряженными парой парой лошадей. И еще имели пару сменных лошадей. Но я отвлекся.
Так вот, шел дождь с сильным ветром, настоящая буря. В дождь сено не мечут, оно сырое. Мы жили на вышке, т.е. на потолке дома чабана. Фасады не были зашиты, поэтому капли дождя долетали до нас, хотя мы перетащили свои постели на середину чердака. Закутавшись в одеяла, мы что-то рассказывали друг другу, задавали загадки, фантазировали, мечтали. В том числе о том, как тетка Володи, а жена Ивана Прокопьевича, Маланья, утром следующего дня сменяет парное молоко своих коров у геологов на сгущенное молоко и тушенку "Великая китайская стена". Палатки геологов стояли выше по увалу, метрах в двухстах от отары. Геологи приевшуюся сгущенку и тушенку меняли на свежие молоко, сливки, творог у тетки Маланьи. Тетка все это ставила на стол. Она не выделяла нас, кто племянник, а кто чужой, или это мое, а то ваше.
Для нас с Володей это был праздник. Мы из многодетных семей. Слово  «деликатес» тогда и не слышали. Но тут наши мечты прервал голос "Кудесника". Он приказывал ловить и седлать лошадей. За шумом бури мы не слышали, как приехал второй чабан – Виктор. Он известил, что бурей отару овец угнало в сторону Казачьей пади. Он один не мог завернуть овец, они его одного просто обтекали. Требовалась помощь нескольких человек.
Мы быстро надели телогрейки (плащей не было), слезли с чердака, поймали и оседлали лошадей. Лошади, укрываясь от бури, сами пришли в кошару. Они были монгольской породы, переданные в СССР Монголией как дар или помощь. Кличка моего мерина "Чанкырый" – "Чанкырка", очевидно по масти, точно не знаю до сих пор. Кличку Володиного монгола за далью времен забыл. Взяв бичи, мы уже вчетвером, ведомые Виктором, где рысью, где галопом догнали отару.
Догнали уже на земле чужого колхоза, километрах в пяти от Колторотуя, за хребтом. Отара клином уходила под ветер. Вчетвером мы начали отжимать передних овец влево. Выполняя команды Кудесника, нам удалось завернуть отару. Мы кружили ее на месте до тех пор, пока Кудесник не дал команду – гнать к отаре. Ветер стал дуть тише, хотя дождь лил как из ведра. Работая бичами, мы погнали отару к дому. Перегнав ее через хребет, мы оставили Виктора с отарой. Кудесник, Володя и я поехали на кошару. 
Сейчас работа детей в таком возрасте вызвала бы вмешательство омбудсменов по защите прав ребенка и разных комиссий по выращиванию тунеядцев.
Тогда прошло только десять лет после войны. Мужики в тридцать лет и старше были почти все участниками войны. Многие из них были подранками: кто без рук, кто без ног, - прыгали на деревяшках. Они не сидели на инвалидности, а все работали: пасечниками, конюхами, сторожами, учителями. Например, директор школы Куницын был без руки, завхоз Плеск. школы без руки, воспитатель Стрельников в интернате был без ноги. Что удивительно, никто не носил медалей, орденов, не носили даже в праздники. В магазине фронтовики стояли в общей очереди за хлебом. Когда один фронтовик начал отталкивать старух из очереди, чтобы купить без очереди – как фронтовик, его поставили на место. Старухи ему сказали: "Если бы наши сыновья вернулись с войны живыми, они тебе не дали бы нас толкать, страмец". Больше в деревне никто не выпячивал свое участие в войне, никто не лез без очереди.
Младший брат отца, дядюшка Ефим в эти годы был снят с военного учета по болезни. Вечером они с отцом распивали бутылку под песню "Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем". Дядюшка достал из кармана шесть медалей завернутых в тряпку. Пять были на одной булавке. "Играйте племяши", – и отдал нам с братом. Отец пробовал протестовать, но Ефим настоял. Два ордена он оставил себе. Пять не могли аккуратно снять с булавки, в этот же вечер мы их переломали. Очень жаль. Отвлекся!
Приехав, мы с Володей свои промокшие тяжелые телогрейки повешали сушить под крышей на сквозняке. Туда же повесили штанишонки и рубашонки. Переоделись в сухую одежду. Вскоре были позваны теткой Маланьей пить чай. Чай был от геологов – индийский, ароматный, теперь такого нет. Осьмушка т.е. пачка 25 гр. Заваривалась на ведро кипятка. Это ведро брали к зароду, и оно не теряло аромата весь день. Мы с Володей получили банку сгущенки на двоих, так сказать – за подвиг. Утром, вставая ловить и седлать лошадей, уже не могли ступить полным шагом. На пойманную лошадь сесть без седла было равносильно, что сесть на угли. На ягодицах было с обеих сторон по садну с пятикопеечную монету. Для лечения столь деликатных болячек Кудесник дал нам тарбаганьего жира. Первое средство от потертостей, ран, даже если в ране черви, т.е. личинки мух. Черви, помазанные тарбаганьим жиром, вываливаются из ран, и раны быстро заживают. Это переняли от монголов. Тарбаганий жир, помазанный на стертые места, на садно, вызывал боль до слез. Но надо было терпеть, чтобы в глазах геологов и Кудесника казаться мужиками. Полагаю, что мокрая одежда и мокрое седло способствовали получению садна. Так как у лошадей на спинах под мокрыми подседельниками тоже образуется садно. Лечилось садно у лошадей также тарбаганьим жиром. Но после истребления тарбаганов противочумниками и охотниками, тарбаганий жир заменили солидолом, смазкой из нефти для трущихся деталей машин, гораздо хуже торбаганьего жира.
Тарбаганов ловил капканами Виктор на Большой сопке. Взрослых тарбаганов (буркинов и окэзов) он убивал у норы, а детенышей (мендулов) привозил на кошару. Отпускал молодежь на ближайшие к кошаре бутаны. Хотел развести тарбаганов рядом с отарой. Делал он это с душой, но неправильно. Нужно было брать половозрелых самца с самкой, с одного бутана, отловить и отпустить на выбранный бутан. Хороший был парень: царствие ему небесное.
Проработав лето на сенокосе, ребятишки получили машину сена для личной коровы. Зерно и деньги получали после нового года. Трудодень мог быть полновесным, а мог и быть "мякинным". Сено надо было вывозить самому. За зерном, заработанным мною за лето, отец ходил с двумя мешками.
Перед школой каждый колхоз делал торжественный обед для ребятишек – сенокосчиков. На обед варили несколько баранов. Мясо крупными кусками лежало в тарелках. К чаю подавали мед в больших чашках. Мед был с колхозных пасек. Всем выдавали валенки, ведь это было в Забайкалье. Только за восемь лет работы на сенокосе я ни разу не получил валенки. То моего размера нет, то закончились валенки на складе, то нужно было прийти в следующий раз. Давно я понял, почему я оставался без новых валенок, и приходилось ходить в школу в подшитых.
Вспоминая те далекие годы, сейчас бы отдал год жизни, из той, что осталось, (а осталось не так уж и много), за один день работы, даром, в том далеком детстве.
 
БРИГАДИР
В разгар перестройки я с семьей возвращался из Приаргунска от матери домой в Золотореченск, на поезде Приаргунск – Чита. Сидел я возле окна, любуясь проплывающим пейзажем. Проезжали хорошо знакомые места, где все мною исхожено и изъезжено. Справа раскинулась пойма реки Урулюнгуй, а за ней синели горы Кличкинского хребта. И то, что поезд увозил меня дпльше и дальше от родных мест, от старых друзей, навевало тоску.
И тут с моей женой поздоровалась молодая красивая женщина с ребенком на руках, возрастом год-полтора. Как я понял из их разговора – это бывшая ученица. Я услышал ее фамилию и название деревни, ее родины. В свое время я учился с ее сестрой Ниной, такой же красавицей. Видна была порода. Я знал ее отца и старшего брата. На наш разговор из соседнего купе пришел отец этой красавицы Василий (отчество забыл). Я его не узнал: так постарел. С седой курчавой головой, в очках в роговой оправе, с толстыми стеклами, но еще крепкий старик. Мы по-новой познакомились. Поговорили об общих знакомых. Я напомнил, что учился с Ниной, а, когда дед Василий узнал, что мы едим в Этыку, он оживился и, прицелившись пальцем мне в грудь, сказал: "Давно Этыку я знаю, давно!"
За тридцать лет до нашего разговора он купил и перевез дом из Этыки. Во время хрущевской оттепели много рудников закрылось в Забайкалье. Только в хребте Кукульбей закрыли рудники: Белуху, Букуку, Этыку, Алданду, Антонову гору и др.
Поселки при рудниках быстро строились, так же быстро исчезали. Вычерпали руду – рудник закрыли. Может, авария в шахте – рудник закрыли. А может, в головах началась "перестройка" – рудник закрыли! А о народе подумали? Начальников переведут в другое теплое место. А рабочих, а их семьи? Бросят и без всякого пособия. При закрытии рудников люди теряли заработок, оставались без куска хлеба. Бросали обжитые места, распаханные огороды. Где рудники – там камень. Огород в поселке при руднике – это больший подвиг, чем подъем целины или залежи. А главное – это потерянный уклад жизни.  Летел и ехал рабочий люд: в общаги, бараки, коммуналки – лишь бы была работа, был заработок. Мужчины, проживающие в общагах, со временем находили женщин из соседних общаг. Где-то оставались их семьи: жены, дети, родители. Здесь тоже появлялись дети. И безотцовщина девятым валом катилась по России. Цунами сиротства! Дом рабочий человек не мог взять с собой в горбовике, не мог и перевезти на новое место. И дома продавались по бросовым ценам. Главное было найти транспорт. И транспорт Василию дал колхоз, а именно новый председатель Н. В. Попов.
Деньги Василий копил на мотоцикл, чтобы ездить на работу. Трудился он бригадиром тракторной бригады, поэтому ему надо было на поле не только в свою смену, но и при авариях. На тракторах в то время на работу не ездили, за вином и табаком не ездили, и даже чтобы перегнать трактор с поля на поле через межу, надо было распоряжение начальства (председателя, агронома). Трактористы на работу в поле и с работы домой ходили пешком, хотя бы это было и десять километров. Пораньше выходи – успеешь.
Деньги Василий копил на мотоцикл. И представлял себе, как он будет гонять по проселкам до поля и обратно, как он может в любое время в райцентр, например: в магазин съездить или контору колхоза.
Но, встав ночью по нужде, он наступил на детей, спящих на полу. Торопясь, он не зажег лампу, в темноте и наступил своей ногой 45 размера на ребятишек. Дети расплакались от боли. У Василия защемило сердце от жалости. И он махнул рукой на свою мечту о мотоцикле. Василий решил купить большой дом, чтобы было куда поставить кровати всем детям. Да и то сказать, что за дом был, в котором он жил? Это была засыпная плетенушка. В безлесных районах в войну да и после строили, как могли, как быстрее и дешевле. Забивали два ряда кольев с расстоянием между рядами полметра с проемом для двери и окна. Из тальника плели две параллельные стенки, а между стен засыпали перегной овечьего навоза. Изнутри  штукатурили глиной, белили известью. Такая засыпуха не могла иметь площадь больше 15-20 квадратных метров. А если в семье 5-6 детей, что в то послевоенное время было обычным делом. За аборты сажали в тюрьму. 
Василий круто поменял решение и обратился к вновь избранному председателю колхоза Н. В. Попову. Председатель дал лесовоз. Василий с деньгами в кармане поехал в Этыку. Домов продавалось множество. Покупателей не было. Василий выбрал большой дом. Местные мужики, болтавшиеся без работы, за несколько бутылок водки разобрали и погрузили дом на лесовоз. В Талмане дом Василий собрал, выставил угощение. Все мужики села пришли. За субботу и воскресенье дом был готов. Этот дом был украшением села, выделялся среди плетенушек. Мудро по-отцовски поступил Василий.
Поезд прибыл на станцию Урулюнгуй, где к нему прицепили вагоны из города Краснокаменска. Мы с Василием покурили на перроне, пока шла сцепка. Когда поезд тронулся, Василий рассказал, как он избежал тюрьмы, проявив выдержку. В войну у него была бронь. Тракторист он один был в бригаде, остальные трактористки. Пахал он пашню на "клину". Еще засветло  сделал перетяжку двигателю. Василий пояснил мне, что поддон картера крепился на двадцати четырех болтах. Каждый шатун с крышкой соединялся четырьмя болтами. Чтобы убрать зазор между шатуном и коленвалом, надо было отвернуть четыре гайки, снять крышку с болтов, снять прокладки, подобрать нужное их количество по толщине и затянуть крышку четырьмя гайками. Нужно убедиться, что зазор в норме. Пока отрегулируешь зазор, несколько раз приходилось раскручивать гайки и снимать крышку. Василий внес рацпредложение. Один раз сняв прокладки, их посередине отверстий разрезали. Такие прокладки можно вынимать и ставить не развертывая полностью гайки и не снимая крышки шатуна. Это очень ускоряло и облегчало перетяжку двигателя. Вкладыши были заливные из баббита, перетяжку делали иногда и два раза за смену. Если перетяжка требовалась ночью, делали ночью, утра не ждали. Каково было лежать на земле под трактором весной или осенью. Да еще в ночь, да еще в дождь или снег? А какой ветер в Забайкалье? Так что бронь от призыва на фронт – это не пряник, далеко не пряник. За запоротый двигатель могли и посадить, и сажали. Могли посадить на три года и за опоздание на работу на 15 минут.
Героизм на фронте, в бою – одно дело. Героизм трудовой – это другое дело, это постоянно в напряжении, полуголодные, холодные. Это ремонт на морозе, на ветру. Если можно сравнить гражданских и военных, то сравнивать Василия тракториста, но не с танкистами, а с саперами, строящими мосты в ледяной воде, под бомбежками.
Таких мужиков, как Василий, надо отбирать на племя, содержать в комфортных условиях, а не в рабстве, в тяжелой работе. Если он дожил до седых волос, при его тяжелой работе, живя  впроголодь и под страхом ареста, то какой же запас в его генах жизненной силы и энергии? Сколько бы он прожил в комфорте? 
Ночь была холодная. Трактор без кабины. Поехал Василий в шубе. Особенно мерзли колени там, где штаны внатяжку. Да какая одежонка была в войну? Название одно! Сито, а не штаны. Он иногда поправлял полы шубы на коленях. Когда он оторвал взгляд от темных коленей, ему показалось, будто зарево скрылось за сопку. Василий хотел доехать загонку и покемарить минут 10-15. Норму он почти выполнил. Нормы считали по загонкам и довольно точно. Ширина плуга известна, длина гона или округи известна. Количество пройденных гонов сам считал. Умножай и ориентируйся, на сколько норму выполнил. Не выполнил норму – накажут. Перевыполнил или по глупости, упущению или тщеславию – норму увеличат. И будешь за те же коврижки больший урок пахать. Надо сказать, колхозники народ был пуганый: лишних слов не говорили, лишних телодвижений не делали. Зарево Василия насторожило, продолжая пахать, он наблюдал за сопкой, не появится ли оно вновь.
Когда встало солнце, к Василию на "эмке" подъехали директор МТС и парторг, оба при наганах. "Вот бы кимарнул я – лет на пять", – подумал Василий. Сходил он на ту сопку, выбрал время. Разобрался в следах. Долго за ним начальники наблюдали, однако, пол-пачки папирос выкурили, прежде чем к нему подъехали. "Что бы было со мною, подними я глаза секундой позже?" – как бы спрашивал он меня, а в интонации слышался готовый ответ.
Мы сходили в тамбур, покурили. "Всю землю я перепахал вокруг села на двадцать километров и помногу раз. Я знаю, где и что следует сеять, знаю, где какие удобрения внести", – говорил седой хлебопашец.
- Теперь бы хозяйствовать, фермерствовать, да ушла вся сила в колхозную пашню. Нет жадности к работе. А по правде, нет веры, что это надолго, что на несколько поколений. Вечного-то ничего нет!
- Можно и через силу работать. Можно силу техникой заменить. Но без веры это будет каторга, хотя и механизированная.
- Может, детей склонить к хлеборобству?
- Нет! Они скорее будут торговать китайскими товарами.
Василию с дочкой и внуком ехать до Читы. А мы в два часа ночи сходили на станции Безречная. На этой станции стоит километровый знак 5499 км., надо полагать, от Москвы. И это только половина страны! Огромность России – наша гордость. И беда наша.
Еще в тамбуре дед Василий спросил меня, не боюсь ли я, что с Этыкой вновь повторится, как при Никите. Я его уверил, что быть того не может! Что настроили пятиэтажек, коттеджей. Что построили ЛЭП, водовод, железную дорогу! Строим фабрику!
- Дай Бог, дай Бог, чтобы не повторилось – протянул Василий. Отвернулся Бог от страны. 
Повторилось все, еще и в большем масштабе! Много ученых, да мало умных. Или много умных, но врагов? Где-то  случился заворот кишок? В кремле наверное.
 
Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.