Они стояли напротив друг друга - рядовой Чимитов из первого отделения и сержант Смирняк, командир отделения заправщиков. Бимба Чимитов внимательно следил узкими, превратившимися от гнева в щелочки глазами за малейшим движением противника. Налитые кровью глаза Михаила Смирняка не выражали ничего, кроме ненависти и желания жестоко расправиться со своим противником - врагом его безраздельного господства над солдатами технического дивизиона зенитно-ракетного полка противовоздушной обороны.

А эти самые солдаты молча окружили их плотным кольцом, внутри которого должна была решится судьба многих из них - будут ли они служить нормально, или беспредел в части будет продолжаться.

 

В это воскресенье в дивизионе только что закончился обед, и противники сошлись на площадке у стены дивизионной столовой, с давних времён украшенной пожарным щитом. Офицеров на службе не было: выходной они проводят в городе - дома со своими семьями. А единственного дежурного по дивизиону офицера поблизости не наблюдалось.

Стоял прохладный день конца короткого сибирского лета, когда изнуряющая жара вдруг сменяется уже почти осенней свежестью. Но внутри живого круга из человеческих тел температура, казалось, была выше нормы. И вдруг среди тревожной тишины кто-то громко произнёс:

- Чима, давай за всех!

Смирняк резко повернулся, пытаясь разглядеть в толпе обладателя голоса, тряхнул могучими плечами...

...Когда Бимбу Чимитова призвали в армию, признаться честно, служить он не особенно хотел. Но раз пришла повестка, отправился в военкомат без лишних вопросов. Медкомиссию прошёл легко: здоровьем Бог не обидел. Он был чемпионом района по бурятской борьбе. По многолетней, заведённой ещё с детства привычке каждое утро совершал пробежку вокруг рабочего посёлка, где родился и жил с матерью и младшим братом в своём доме с огородом. Особых друзей у него не было ни среди ребят, ни среди девичьей части посёлка. Вечера он нередко проводил в местном клубе за нехитрыми тренажёрами, гирями и самодельной штангой или в борцовской секции.

Мать не возражала против его увлечения, тем более, что тренер по борьбе хвалил её сына, ставил в пример молодежи, бесцельно болтающейся целыми днями по улицам посёлка, попивая традиционный самогон и покуривая от безденежья самокрутки, набитые местным табаком-самосадом.

Бимба рос крупным, рослым парнем, ходил вразвалочку, любил поесть и не очень любил учиться в школе. Хотя учителя отмечали в нём некое природное упрямство, которое не позволяло ему скатываться в разряд отстающих учеников, получал по многим предметам нечто среднее между твёрдой тройкой и слабой четвёркой.

Зато дома он всегда помогал матери по хозяйству, жалея её, устающую на работе на местной деревообрабатывающей фабрике, с малолетства умел убраться в доме, приготовить ужин, проследить за братом, даже с иголкой и ниткой мог ловко управиться. После девяти классов, не раздумывая, он пошёл в местное профтехучилище. "Буду слесарить на вашей фабрике, - сказал при этом матери. - Денег будет больше. Накопим, может, в Москву съездим..."

Побывать в далёкой Москве было мечтой едва ли не каждого мальчишки бурятского посёлка в те семидесятые годы. Но, когда,  спустя два года, Бимба получил специальность слесаря первого разряда и был принят на фабрику учеником в бригаду слесарей, поработать ему пришлось всего несколько недель. Начался весенний призыв.

Его и ещё несколько десятков таких же, как он, пацанов поезд увозил всё дальше от столицы Бурятии на запад. Офицеры, сопровождающие призывные команды, хранили молчание и на вопрос пацанов: где станция назначения? - отвечали уклончиво: приедете, узнаете.

Бимба всё время сидел у окна и следил за мелькающими полями, перелесками, населёнными пунктами, удивлялся, как много вокруг пространства. Ведь дальше райцентра да находящегося километрах в сорока Улан-Удэ побывать ещё не пришлось.  Когда пошли вторые сутки поездки, у призывника Чимитова мелькнула шальная мысль: "Может, до Москвы довезут"...

Однако уже к вечеру второго дня путешествия велели выходить на перрон с вещами, строиться. Команда стриженых пацанов - человек тридцать - неумело построилась под короткие приказы сопровождающего их капитана, повернула налево и пошагала к стоявшему невдалеке автобусу.

Они приехали в большой, многолюдный город, широко раскинувшийся на плоской ладони Барабинской степи, и который считается столицей Западной Сибири, а дальше за ним начинаются уральские регионы. Пока ехали в автобусе, капитан начал раскрывать им военные тайны. Положенный месячный карантин и курс молодого бойца  предстояло пройти при штабном подразделении полка противовоздушной обороны, огневые дивизионы которого, вооружённые ракетными комплексами С-75, были расположены вокруг города, прикрывая его от нападения предполагаемого противника с воздуха.

- А противник-то кто? - не по уставу перебил капитана Бимба.

Тот поморщился, ответил нетерпеливому новобранцу:

- Узнаешь в своё время... Сейчас вас направят на помывку, получите форму, потом - ужин. И - в казарму, спать, - свернул беседу капитан.

Этот первый вечер Бимба запомнил, кажется, на всю оставшуюся жизнь. Через этот день прошла граница между старой - гражданской и новой - военной жизнями.

Их привели к бане, расположенной недалеко от двухэтажной казармы, к которой примыкал большой расчерченный асфальт плаца. Приказали ждать на банном дворе. Вскоре появился невысокий, полноватый прапорщик с зачесанными назад белёсыми волосами, обнажающими большие залысины на непомерно крупной голове, и неприятно бегающими глазами. За ним следовал солдат, который толкал перед собой большую четырёхколесную тележку на резиновом ходу. На тележке высились горы гимнастёрок, штанов, синих трусов и белых маек. Пилотки и кирзовые сапоги были сложены отдельно.

Прапорщик вынул из кармана своих брюк горсть красных звёздочек и алюминиевых перекрещенных пушечных дульцев - в петлицы гимнастёрок - и высыпал их на один из углов тележки. Сюда же сложил стопкой новенькие чистые погоны.

- Слушать меня! - перекрикивая гул голосов, обратился он к приезжим. - Я - старшина штаба полка. Сейчас вы разденетесь, подберёте себе обмундирование, сапожки. Обратите внимание на портянки, носки в армии носить нельзя. Поэтому учитесь мотать портянки, чтобы сапог не жал и не болтался при ходьбе. Берегите ноги! Потом пойдете в баню, новую обмундировку возьмёте с собой. Оденете её после помывки. У кого длинные волосы, перед помывкой - к парикмахеру. Длина причёски разрешается  не больше... - он осмотрел парней и ткнул в стриженую голову Бимбы, - как у него.

Все посмотрели на Чимитова, а тот с довольной улыбкой на круглом лице переводил взгляд с одного на другого и гладил свою лысую голову.

- А наши домашние вещи куда? - спросил кто-то старшину.

- А вон – чурбак, видите, - и только сейчас Бимба обратил внимание на большой чурбак с изрубленной от постоянного употребления поверхностью. В него был воткнут широкий топор на длинном топорище.

- Гражданскую одежду изрубить на кусочки. Потом мы её сожжём в котельной, - толпа недовольно загудела.

- Может, можно домой отослать? - спросил за всех Чимитов.

- Никаких домой - всё в топку! Лично проверю. Не хватало нам тут заразы всякой нахватать! - старшина немного помолчал, потом спросил:

- Вопросы есть? Если нет, приступайте... После бани - встреча на плацу через два часа.

Он поманил Бимбу пальцем, а когда тот подошёл, приказал:

- Быстро раздевайся, подбирай форму и берись за топор. Дрова рубить умеешь?

- С детства умею! - похвалился тот.

- Вот и будешь рубить всё подряд, ничего не пропускай, следи, чтобы ничего не припрятали.

Бимба Чимитов снял с себя старенький плащ, чёрный свитерок, потёртые брюки, рубашку, носки. Остался в одних трусах. Он с удовольствием ловил на себе взгляды парней, которые с завистью поглядывали на его спортивную фигуру, бицепсы и квадратики мышц пресса на животе.

Форму ему удалось  подобрать раза с третьего - все было тесновато. Наконец он нашёл всё по себе. Впору пришлись и сапоги с пилоткой, к которой он ловко прицепил звёздочку. Он сложил всё аккуратной кучкой возле чурбака и взялся за топор. Ребята подкладывали ему на чурбак свою домашнюю одежду. А он только успевал махать топором. Парни расставались с ней по-разному: кто со смехом, а кто-то и с тяжёлыми вздохами. Ведь не все родные догадались обрядить призывников в старенькие штаны и куртки. Кое-кто был одет не хуже, чем для похода в театр.

При этом Бимба заметил, как старшина в сопровождении рядового подходил то к одному, то к другому хорошо одетому новобранцу, отводил его в сторону, о чём-то с ним шептался. Потом парнишка снимал с себя кожаную куртку или хороший пиджак, лакированные туфли и передавал старшине. Тот отдавал это сопровождающему солдату, доставал из кармана кошелёк, отсчитывал купюры и расплачивался за покупку.

"А мне-то что, - пожал плечами Бимба. - Значит, в армии тоже имеются спекулянты. Всё, как на гражданке. Раз так - не пропадём!"

Через пару часов все они вышли из бани. Парни не узнавали друг друга. То тут, то там раздавался громкий хохот. В новых, не обмятых ещё гимнастёрках, чёрных кирзовых сапогах, пилотках на стриженых затылках, все, казалось, были похожи друг на друга, как воробьи в стае.

Они со смехом рассматривали друг друга, удивляясь, как это в одночасье армия сделала всех их, разных и несхожих, такими одинаковыми и универсальными.

- Вот так фокус! - изумлялся Бимба, разглядывая сослуживцев, удивляясь одинаково торчащим из под пилоток ушам, топорщившимся на плечах чёрным погонам с буквами "СА". - Что армия с нами творит!?

Длинный майский вечер клонился к ночи, на землю опускались сумерки. Они не заметили, как быстрым шагом к ним подошёл молодой, высокий, краснощёкий лейтенант.

- Взвод, строиться! По росту! В линейку по одному! - зычно подал он команды.

Парни засуетились, примеряясь к росту друг друга. Бимба оказался третьим справа. А когда лейтенант приказал рассчитаться на первый-второй, он был почти в самой голове колонны, которая нестройным шагом направилась в столовую.  Столы там вмещали по десять человек. А металлический бак, стоявший на каждом столе, содержал десять полноценных порций перловой каши или, как именовал её лейтенант, "шрапнели", которая была сдобрена крупными кусками варёного свиного сала. Бимба видел, как некоторые новобранцы воротили носы от такой еды. Сам он, привыкший дома к простому питанию, с удовольствием умял свою порцию, да ещё и добавки сумел заполучить. Наелся, что называется, от пуза. И эта сторона службы ему понравилась.

Наконец лейтенант, фамилия которого оказалась самой русской - Иванов, привёл их на ночлег в казарму. Их ждала спальня на втором этаже, два длинных ряда двухъярусных кроватей. Бимба расторопно выбрал себе место на "втором этаже", возле окна. В казарме их снова построили, провели перекличку. Лишь после этого прозвучала, наконец, команда "отбой". Первый день службы закончился неплохо, решил Бимба Чимитов и мгновенно уснул...

Дни, посвященные изучению курса молодого бойца, пролетали незаметно один за другим. Подъем в полседьмого утра, утренняя зарядка с пробежкой вокруг плаца - это Бимба любил с детства. Потом следовал сытный завтрак с обязательными двадцатью граммами сливочного масла на белом ломте хлеба.

Следом шло изучение уставов Вооруженных сил СССР. Бимба узнал, что в армии есть строевой устав, устав внутренней службы, дисциплинарной службы и, наконец, устав гарнизонной и караульной службы. Кажется, в школе и ПТУ учебников было меньше. От зубрёжки того, что положено и не положено делать солдату, у него сводило челюсти.

Хорошо, что  после сидения в классе для новобранцев приходило время обеда. Армейская пища была как раз по Бимбиному желудку. На приём пищи отводилось не больше получаса. Схлебать за это время глубокую миску горяченного борща, проглотить кашу с салом и запить всё это кружкой чая в первые дни во взводе новобранцев не удавалось никому. Лейтенант Иванов, казалось, даже радовался этому, подавая команду: "Приём пищи закончить! Встать, выходить строиться!" И они на ходу дохлебывали, обжигая рот, горячее варево, расталкивали по карманам куски хлеба, чтобы украдкой сжевать его в ожидании ужина.

Уже через пару дней Чимитов понял, что с этим надо что-то делать: молодой организм, отдающий много калорий, требовал восстановления энергии по полной. И он придумал, как можно нормально справиться с обедом. Он вспомнил, что в детстве его дедушка ел суп, накрошив в него кусочки хлеба: "Быстрее остынет", - говорил он. И Бимба попробовал применить это в солдатской столовой.

Вначале соседи по столу смотрели на его действия с усмешкой. Но зато он в пять минут справился с крутым кипятком борща, уже не торопясь проглотил кашу, запив её сладковатым компотом, и в ожидании команды к окончанию обеда стал с улыбкой наблюдать за теми, кто ещё лишь доедал первое. На завтра соседи по столу, не сговариваясь, приняли его обеденную тактику к действию. Вскоре к ним присоединились и другие столы новичков.

После обеда начинались строевые занятия. Лейтенант Иванов дотошно обучал их непростому, как оказалось, искусству шагистики. По его команде они шлёпали каблуками по плацу так, что болели стопы. А лейтенант всё был недоволен. "Солдат должен овладеть строевой подготовкой так же хорошо, как умеет дышать. А вы - как коровы на льду!", - выговаривал им командир взвода.

Только недели через две мало-помалу у них начало получаться: выйти из строя, пройти строевым шагом, всем взводом по команде на ходу резко повернуть, не перепутав при этом, где право, где лево...

Отличился Бимба на загородном стрельбище, куда их вывезли на крытом брезентом грузовике. Перед этим каждому выдали по самозарядному карабину Симонова. Целый день они тренировались в заряжании и разряжании оружия, прицеливании, изучали мишень. Поездка разнообразила одинаковые дни в полку. Бимба занял в кузове место у заднего борта и с интересом рассматривал улицы незнакомого города: красивые купеческие дома - в центре, многоэтажки новостроек - на окраине... Потом они шли друг за другом по лесной тропинке светлого берёзового леса на исходную позицию. Стреляли по пять человек за один раз из позиции лежа.

Бимба Чимитов улёгся на своё место. Получил из рук лейтенанта пять патронов: два - пристрелочных, три - зачётных. По команде "Снарядить магазин двумя патронами!" вставил их в металлическую скобку магазина.

"Вставить магазин в карабин!" - приказал комвзвода. Бимба направил оружие на мишень, установленную в ста метрах, и вогнал в него магазин.

- Первый к стрельбе готов! - громко доложил он. Следом о готовности отрапортовали и все остальные.

- Огонь! - отдал команду лейтенант. Сразу же щелкнули два выстрела.

Бимба не торопился, устроился поудобнее, снял карабин с предохранителя, посмотрел на прицельную планку и установил её на отметку в сто метров. Резко дернул затвор, посылая патрон в патронник. Он вдруг почувствовал, как внутри него просыпается какое-то ранее незнакомое чувство охотника, от которого выровнялось дыхание и, кажется, кровь потекла чуть медленнее, а взгляд стал острее и зорче. Бимба хорошо видел мишень с изображенной на ней человеческой фигурой, не спеша прицелился, крепко прижав приклад к плечу, плавно потянул курок. На звук выстрела он даже не обратил внимания. Выстрелил еще и был уверен, что пули попали, куда надо.

Убрав палец со спускового крючка, он поставил оружие на предохранитель, доложил:

- Первый стрельбу закончил, - и его доклад прозвучал последним в цепи стрелков.

- Разряжай! - приказал лейтенант Иванов. Солдаты выдернули пустые магазины, отвели и отпустили затворы, щелкнули незаряженным курком. Встали, предъявили оружие к осмотру.

Лейтенант, вооружившись карандашом, побежал к мишеням. На четыре глянул мельком, Бимбину долго разглядывал, приложился к ней карандашом. Потом вернулся на исходную позицию.

- Все - в молоко, - объявил он стрелкам. - А рядовой Чимитов выбил десятку и девятку. Ты где стрелять учился?

- Нигде, - улыбаясь, ответил Бимба. - Само как-то получилось...

Потом им выдали по три зачётных патрона. Чимитов снова выбил две девятки и десятку, отстрелялся лучше всех во взводе.

Впрочем, когда возвращались в часть, и Бимба вновь со своего места из-под брезента рассматривал оживлённые вечерние улицы, он вдруг вспомнил, как когда-то, в далёком детстве, мама рассказывала ему историю их семьи: его прадед, дед и рано ушедший из жизни отец - все были прирождёнными охотниками…

Вечером в казарме на вечерней поверке комвзвода приказал ему выйти из строя и объявил благодарность за отличную стрельбу. Парни с уважением смотрели на своего товарища, а после команды "разойдись", по очереди жали ему руку.

Через два дня произошло событие, которое ещё больше укрепило авторитет Чимитова во взводе новобранцев.

Дедовщину в полку пресекали жёстко. В случае, если старослужащие привязывались к молодым, наказание следовало неотвратимо. Все подобные происшествия тщательно расследовали, наказывая виновных как минимум гауптвахтой. Поэтому первые несколько недель новички не сталкивались с грубостью дедов. Но однажды трое солдат полка, отслуживших уже по полтора года и готовившихся к скорому дембелю, напились после отбоя. И решили покуражиться. Они принялись по очереди будить новобранцев и выяснять с каждым отношения в комнате для умывания. Уже человека три из новеньких вернулись в свою спальню, размазывая слёзы и потирая рёбра, ушибленные крепкими кулаками, когда очередь дошла до Бимбы. Он проснулся от резкого толчка в бок, услышал шёпот:

- Быстро встал и - за мной!

Чимитов спрыгнул на пол со своего второго яруса и босиком поплёлся за разбудившим в умывальник, спросонья ничего не понимая.

- Дверь за собой закрой! - приказал ему высокий - выше его на полголовы - светловолосый сержант в расстёгнутой до пупа гимнастёрке.

Ну, что, служба мёдом кажется? - спросил его, уже окончательно проснувшегося и начавшего соображать, что к чему, другой, прислонившийся к подоконнику, поменьше ростом, но поплотнее в плечах, с лычками ефрейтора на погонах. - Ну- ка, встал на колени, киргиз узкоглазый! - приказал он.

А тот, что привел Бимбу, тоже сержант, толкнул его в спину:

- Ты что, не понял, молодой?!

- Парни, вы чего? - заулыбался примирительно Бимба им в ответ. - Во-первых, я из Бурятии. А во-вторых, ночь на дворе, ночью спать надо...

- Ах ты, умный какой, из Бурятии... - на нетвёрдых ногах вплотную подошёл к нему высокий, дыша в лицо перегаром. - Приказов не понимаешь? Сейчас мы тебя научим! - он замахнулся кулаком. Чимитов перехватил его руку, заломил её парню за спину и тычком отправил его на пол.

- Ты чё, молодой, оборзел?! - вскочил с места ефрейтор. - Дедов обижаешь!

Он принял боксёрскую стойку и начал подступать к Бимбе слева, а второй сержант - справа. Бимба мгновенно оценил противников. И ударом левой ноги отправил в нокаут сержанта, который, описав в воздухе дугу, приземлился прямо на фарфоровую раковину умывальника. Та с грохотом разлетелась на куски. Бросившегося на него крепыша-ефрейтора он уложил на пол ударом локтя в солнечное сплетение.

Тут дверь умывальника  распахнулась, и в комнату влетел дежурный офицер, из-за его плеча выглядывал дневальный. Именно он и поднял тревогу, услышав шум на втором этаже.

Половину ночи Бимба провёл в офицерской, описывая в рапорте случившееся. Это же самое делали и пострадавшие новобранцы, которых подняли с постели. Пьяным служакам не повезло, для них история закончилась гауптвахтой. А авторитет Чимитова среди молодых вырос.

Но долго почивать на лаврах ему не пришлось. Через несколько дней новобранцы давали воинскую присягу. Дело было на плацу. Новобранцев и всех свободных от полковой службы выстроили перед командованием части. Бимба в парадной форме жалел о том, что его сейчас не видит мама.

А когда он произносил слова: "Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином...", - голос его задрожал от волнения, но он справился с ним и уверенно дочитал клятву воина.

Им объявили назначения в дивизионы или, как принято было говорить, на "точки". Бимба и ещё трое ребят из их команды попали в технический дивизион. Так он оказался вдали от города, за периметром большого - в несколько гектаров земли - прямоугольника, обнесённого колючей проволокой. Здесь предстояло почти два года служить и жить в одноэтажной деревянной казарме.

Чима, так коротко стали именовать его солдаты, уже знал, что предназначение техдивизиона - обслуживать огневые дивизионы полка. Эту задачу выполняли офицеры, сержанты и солдаты дивизиона. У техников в специальных ангарах хранились ракеты и части к ним - запасной полковой боекомплект. В любую минуту - по команде - им предстояло оснастить разобранные ракеты всем необходимым, заправить топливом, погрузить на специальные прицепы и доставить огневикам на пусковые установки.

Бимба был зачислен в первое отделение - в расчет контрольно-передвижной испытательной станции, или коротко - КИПС. Главная задача кипсовиков заключалась в том, чтобы проводить регулярные - раз в три месяца - проверки бортовой аппаратуры ракет, которые стоят на боевом дежурстве на пусковых установках в огневых дивизионах. А в другое время отделение, как и все остальные, тянуло повседневную лямку солдатских будней. Конечно, самыми трудными были первые дни и недели привыкания к новой обстановке. Казарма по сравнению с полковой казалась простоватой, обставленной с суровым минимализмом.

Жизнерадостный по характеру, Бимба не унывал от однообразия дивизионной жизни. Наряды в караул, дежурство по казарме и кухне, тренировки в расчёте кипсовиков перемежались с приёмами  пищи. А кормили здесь даже лучше, чем в полку: Чима с удовольствием съедал доппаёк. Во всём этом он умел находить светлые стороны службы.

Однако так к солдатской жизни на "точке" умели относиться далеко не все. Многие солдаты испытывали депрессию от долгой жизни в замкнутом пространстве. Поэтому рядовые, особенно, первогодки, сразу потянулись к нему, и он умел находить для каждого простые слова, настроить на оптимистическую волну. Им импонировала его добродушная улыбка и вообще весь его крепкий вид, казалось, придавал сослуживцам новых сил.

Хотя дивизионный старшина Василий Кожемяка, сам богатырского роста, вначале отнесся к новичку Бимбе Чимитову с недоверием. В один из вечеров, отведённых солдатам для так называемой самоподготовки, которую обычно использовали для написания писем домой, он отвёл Чимитова за казарму и рокочущим басом строго спросил:

- Ты чего светишься весь, как новый пятак? Хочешь у нас свои порядки установить?

Чимитов растерянно покачал головой.

- Знаю я тебя, - продолжал старшина. - Наслышан о твоих подвигах в полку. Здесь я тебе драться не дам. У нас - никакой дедовщины! Или познакомишься вот с этим, - и он поднёс к лицу солдата кулак размером с пивную кружку.

- Да я ничего, - улыбнулся в ответ своей обезоруживающей улыбкой Бимба. - Они первыми начали, солдат били. Вот я и ввязался. А так, я и сам дедовщину ненавижу...

Летняя жизнь в дивизионе отличалась от зимней. Летом, несомненно, было лучше. Можно было - в короткие минуты отдыха - растянуться на траве и глядеть в бездонное голубое небо. Можно на специально отведённой площадке длинным летним вечером покурить с товарищем под воспоминания о доме. Можно просто ходить на свежем воздухе в одной гимнастёрке. Зарядка летом переносится легче, чем зимой. А кроссы, которые старшина устраивает каждое воскресное утро, летом не кажутся такими бессмысленными.

Говорят, летом легче и отвыкать от дома, втягиваясь в армейское существование. Одно плохо, летние дни пролетают быстрее, чем зимние...

Короткое сибирское лето начало входить в силу, когда в дивизионе объявился сержант Михаил Смирняк. Из учебной части его - по каким-то неизвестным причинам - досрочно направили в действующее военное формирование. Так он попал в технический дивизион, причём на должность командира отделения заправщиков ракет.

Это был крупный, широкоплечий парень, альбинос с крепкими мускулами, бесцветными бровями и ресницами, отчего его глаза были похожи на глаза подозрительного поросёнка. От его пронзительного, немигающего взгляда многим в дивизионе делалось не по себе.

Первые несколько дней он провёл в абсолютном молчании, лишь односложно отвечая на вопросы командиров, а равных себе или ниже по званию вообще не удостаивал ответом. Однажды он подошел к Чимитову и презрительно спросил:

- Ты, что ли, держишь тут всех?

- Как это «держу»? - улыбнувшись, не понял Бимба.

- Не придуривайся! И на тебя сила найдётся... - бросил ему Смирняк и отошёл от растерявшегося солдата.

Вечером того же дня Бимба видел, как новый сержант подозвал в казарме одного из своих подчиненных, показал на свои сапоги и приказал до блеска их начистить к утренней проверке. А когда солдат попытался отказаться, двинул ему кулаком в живот так, что тот согнулся пополам, хватая ртом воздух. А Смирняк медленно разулся, передал ему свои сапоги, и солдатик, понурив голову, отправился в умывальную комнату, где был отведён угол для чистки обуви.

Чимитов тогда ничего никому не сказал, решил не вмешиваться в жизнь другого отделения. Инцидент видели и другие солдаты, однако и они промолчали по принципу: раз тронули не меня, значит, это не моё дело.

Атмосфера в дивизионе начала постепенно меняться, и  не в лучшую сторону. Вначале все заметили, как сменилось настроение военнослужащих отделения заправщиков. Они погрустнели, глаза у ребят потухли, в них затаился страх. То у одного, то у другого солдата начали появляться синяки и шишки, причём на таких участках тела, на которых эти следы можно было обнаружить только вечером, когда они раздеваются перед сном. А днём офицеры этого под одеждой не увидят.

Чимитов вечерами в казарме подходил то к одному, то к другому, спрашивал, что случилось. Ответ всегда был стандартным: ударился на тренировке. Парни отводили глаза, бросали испуганные взгляды на Смирняка. А тот свирепо посматривал на подчинённых, при этом методично сжимая и разжимая кулак поднятой вверх правой руки. Однажды он надвинулся на Бимбу и, не глядя на него, спросил:

- Ты, Чима, чего лезешь не в своё дело? Чего моих сопляков допрашиваешь? Не лезь, а то...

- А то - что? - улыбаясь своей простодушной улыбкой, перебил его Бимба.

- А то глаза совсем перестанут раскрываться! - презрительно бросил Смирняк и, демонстративно оттолкнув Чимитова, направился тяжёлой походкой к своей кровати.

В глазах у Бимбы сверкнул и погас огонёк, он долго смотрел сержанту в спину...

Однажды во взводе заправщиков случилось ЧП. Там служили два брата-близнеца из Узбекистана - Хасан и Хусен. Они были так похожи,  что их постоянно путали. И они частенько безобидно пользовались этим. Солдаты подшучивали над ними, вечно переспрашивали: "Ты - Хасан или Хусен?" А те, довольные вопросом, смеясь, называли себя.

Смирняку это надоело, и он положил конец этим шуткам самым бесчеловечным способом. Он вызвал Хусена и приказал немедленно сбегать на позицию, где установлены ёмкости для заправки ракет, и замерить уровень окислителя в баке.

Реактивный двигатель ракеты заправляется двумя компонентами: горючим и окислителем. Взаимодействуя между собой, они выделяют огромное количество тепловой энергии, которая движет ракету к цели. Роль окислителя выполняет высококонцентрированная азотная кислота - эта дымящаяся на воздухе жидкость бурого цвета. В ней растворяются многие металлы, а для человека она очень опасна: обжигает дыхательные пути, кожу, оставляя на ней долго не заживающие язвы. Поэтому работать с окислителем можно только в спецкостюме, перчатках и противогазе.

Смирняк же так рявкнул срочное приказание солдату, что тот помчался выполнять задание в чём был - в гимнастёрке.  Он, запыхавшись, подбежал к баку, взлетел на мостки, с которых можно достать до горловины ёмкости, откинул крепления и открыл крышку. Заглянуть внутрь он не успел, так как над баком взметнулся клуб бурого тумана ядовитых кислотных испарений. Хусен отпрянул, заверещал не своим голосом, вмиг оказался на земле, катаясь по траве от боли, зажимая правой рукой обожженную левую щеку и тряся обожжённой ладонью левой руки.

На крики сбежались солдаты, тренирующиеся на других позициях. Появились озабоченные офицеры. Но первым до пострадавшего добрался Смирняк: "Сам виноват, нарушил технику безопасности. Кто тебя просил лезть туда без костюма? Скажешь по-другому, убью! - хрюкающе-свистящим шёпотом сквозь зубы процедил он. И так приложился кулаком к солдатским рёбрам, что тот на мгновение вообще отключился.

Хусена отправили в госпиталь. Провели разбирательство, по которому вышло: сам виноват, грубо нарушил технику безопасности. Смирняку сделали замечание, приказав усилить тренировки личного состава отделения. И он, рад стараться, гонял подчинённых до обмороков, из которых выводил их тычками кулака или пинками под рёбра.

А вернувшийся недели через три из госпиталя Хусен был молчалив, затравленно озирался при каждом громком звуке и при виде Смирняка едва не падал в обморок от страха. На своего брата-близнеца Хасана он теперь совсем был не похож: левую половину лица покрывали розовые струпья от сильного ожога. Остались глубокие шрамы и на левой ладони. Братья совсем разучились смеяться.

За короткое сибирское лето общее настроение в части изменилось. Неладное в дивизионе чувствовали и офицеры. Только солдаты напрочь отрицали все их подозрения, молчали и командиры отделений: кто был запуган, а кто не хотел связываться на свою голову, рассуждая: днём командиры в части, а на ночь же уезжают домой, в город. Большинство своих нечистых дел Смирняк творил именно ночью.

А Смирняк ходил по дивизиону гоголем. Он даже на офицеров стал посматривать свысока. Здоровяк старшина Василий Кожемяка пытался вернуть его с небес на землю, напомнив, что в армии надо жить по уставу. "Тебе надо - ты и живи!" - нагло парировал тот. И, не дожидаясь разрешения, покинул каптёрку старшины.

Солдаты стирали и утюжили его форму, ежевечерне чистили сапоги, пришивали чистый подворотничок. Он при офицерах делал вид, что ни при чём, что добровольцы делают это по собственному желанию, из уважения к сержанту. Однако в казарме всегда внимательно следил на тем, насколько тщательно подчиненные обихаживают его. И если ему казалось, что кто-то делает это недостаточно тщательно, следовало жестокое наказание. Нередко он вызывал провинившегося, по его мнению, военнослужащего после отбоя в умывальник и наказывал ударами пряжки ремня по мягкому месту. От него начало доставаться и солдатам других отделений.

Но наиболее нагло Смирняк начал вести себя в столовой. Там он запросто забирал у сидящих за одним с ним столом себе в тарелку любую понравившуюся пищу, оставляя солдат без масла, котлет, мяса, на голодном пайке. Те расстраивались буквально до слёз.

Уже не раз и не два к Бимбе Чимитову подходили сослуживцы и, испуганно озираясь, просили помощи. "Как служить дальше? Что с этим делать?" - спрашивали они его. А он, обычно улыбчивый с ними, всё реже улыбался в ответ, понимая, что добром всё это не кончится.

...Наконец, «день икс» наступил. В этот воскресный день обед в столовой шёл на редкость спокойно. Смирняк куда-то запропал. И солдатам, сидевшим за столом вместе с ним, в этот раз повезло поесть не только каши, им достался и воскресный доппаёк.  К концу трапезы они повеселели и даже начали шутить, что их сержанту сегодня не повезло: пропустил вкусный обед. Как вдруг из внутренних помещений кухни в обеденный зал выкатился толстоватый, невысокий повар - ефрейтор Самвэл, он громко возмущался, размазывая по лицу кровь, сочившуюся из разбитого носа. Это было так неожиданно, что несколько солдат вскочили со своих мест, кинулись к нему, спрашивая, что случилось? Самвэл, путая русские и армянские слова, начал сбивчиво рассказывать, что к нему на кухню пришел сержант Смирняк, потребовал дать ему на обед то, что повар готовит на завтра для офицеров. Когда тот отказался, Смирняк швырнул его на пол, оглушив ударом по голове, открыл дивизионный холодильник и начал есть всё подряд из офицерского пайка: колбасу, копчёное мясо, икру. Когда очнувшийся Самвэл пытался закрыть холодильник, он избил повара, разбил ему нос.

Столовая молча слушала откровения ефрейтора и не заметила, как в обеденном зале оказался Смирняк. Он незаметно подкрался к Самвэлу сзади и коротким, резким ударом в поясницу заставил замолчать. Самвэл скорчился от боли, согнувшись пополам. Столовая тихо зароптала.

- Ну-ка, заткнулись все! - Смирняк обвёл солдат своими маленькими свиными глазками. - Кто ещё хочет попробовать моего кулака? Может, ты, бурят, хочешь? Я давно к твоей роже присматриваюсь? Она мне не нравится!

- А я - к твоей! Она мне тоже не нравится! - вдруг в тон ему ответил сидевший за столом у окна Бимба.

- Что? Что ты сказал, рожа? - Смирняк бросился к Чимитову. Тот мгновенно вскочил, принял оборонительную стойку, крикнул:

- Не здесь! Давай - не здесь! Выйдем на улицу!

Смирняк остановился, опустил кулаки:

- Давай, выйдем... - и пошёл к выходу. Чимитов - за ним. Следом на улицу высыпали солдаты. Они кольцом окружили противников.

Смирняк вдруг молниеносно кинулся к Бимбе, схватил его за ремень и воротник гимнастёрки и бросил на землю. Чимитов грохнулся об асфальт и на миг потерял ориентацию. Но уже через мгновение пришел в себя, начал подниматься, отряхиваясь от пыли. Он понимал, что Смирняк сильнее его, что так просто его не одолеть. Однако Бимба знал и то, что он должен сегодня раз и навсегда остановить этого наглого, перешедшего все пределы сержанта-кабана, как втихаря окрестили его солдаты. "Надо спасать дивизион", - мелькнуло в голове.

...Они стояли напротив друг друга - рядовой Чимитов и сержант Смирняк. Бимба внимательно следил за малейшим движением противника. И вдруг кто-то громко произнёс:

- Чима, давай за всех!

Смирняк резко повернулся, пытаясь разглядеть в толпе обладателя голоса, шагнул к кольцу солдат, выхватив одного из них, замахнулся кулаком. Солдат от страха громко закричал не своим голосом. Чимитов будто очнулся от этого крика, начал оглядываться в поисках какого-нибудь подручного средства.

- Ломик дай! - негромко попросил он ближайшего к нему солдата.

- Что? - не понял тот.

- Дай ломик с пожарного щита!

Солдат оглянулся, поискал глазами висящий на стене небольшой лом, раскрашенный красной краской.

- Быстрее! - торопил Бимба, а сам продолжал внимательно следить за Смирняком, занятым расправой над сослуживцем. Он крепко сжал правой рукой протянутый ломик и начал неслышно подступать к Смирняку, стараясь быть вне поля его зрения. А тот, занятый выкручиванием руки посмевшего подать голос солдата, вдруг почувствовал неуловимое движение за спиной, отпустил орущего парня, однако повернуться к Бимбе не успел. Тот со всего маху ударил его ломом по правой щеке. На мгновение глаза сержанта выкатились из орбит, потом его взгляд помутнел, и он без чувств навзничь рухнул на землю.

Толпа загалдела. Чимитова обступили со всех сторон, радостно похлопывая по плечам, спине...

- Стойте, стойте! - крикнул он. - Быстро разойдись! Никто из вас ничего не видел!

Толпа махом рассосалась по территории, кто-то исчез в казарме. Самвэл закрылся на своей кухне.

Бимба осмотрел Смирняка, положил руку ему на грудь, уловив биение сердца. Нижняя челюсть сержанта с правой стороны увеличивалась прямо на глазах. "Кажется, живой..." - прошептал Бимба.

Он вытащил из нагрудного кармана чистый носовой платок, тщательно протёр инструмент и вернул его на своё место на пожарном щите. Потом осмотрелся - вокруг не было ни души. И покинул поле боя.

Смирняка возле столовой обнаружил дежурный офицер. Лейтенант шёл на обед, распространяя вокруг себя аромат паров технического спирта, и наткнулся на распластанное тело сержанта. Он поднял тревогу, вызвал дивизионного фельдшера, который с помощью напитанной нашатырём ватки вывел потерпевшего из глубокого нокаута. Смирняк долго тряс головой, приходя в себя, что-то неразборчиво мычал в ответ на вопросы дежурного, морщился, прикасаясь к раздувшейся щеке.

Лейтенант по телефону доложил о ситуации командованию дивизиона, получил "добро", чтобы направить Смирняка в полковой госпиталь. И вскоре дивизионная дежурка увезла сержанта в город.

Солдаты молча издалека наблюдали за всеми этими действиями. К дежурному офицеру никто не подошёл. А когда лейтенант попытался сам найти свидетелей случившегося и начал поочерёдно - то одному, то другому - задавать вопросы, ответы были одинаковыми: ничего не видели, ничего не знаем.

Вечером в казарме на удивление было тихо. Солдаты в красном уголке, молча писали письма домой, чистили сапоги и приводили в порядок форму, подшивали свежие воротнички к гимнастёркам, курили в курилке. Всё - молча. Только многозначительно обменивались взглядами.

На следующий день, в понедельник, командир технического дивизиона, высокий, нескладный полковник Заикин, как всегда, с помятым после выходного красноватым лицом, приказал старшине Кожемяке построить на плацу личный состав.

- Солдаты! - обратился он к строю, - вы знаете, что у нас произошло ЧП. У сержанта Смирняка сложный перелом нижней челюсти. Пострадавший показывает, что сам споткнулся и упал, ударился об асфальт и потерял сознание... Лично я этому не верю! Тому, кто видел, что случилось с сержантом, приказываю выйти из строя!

Строй стоял не шелохнувшись. Подождав немного, Заикин с офицерами ушёл в казарму, приказав старшине добиться от солдат правды. Василий Кожемяка почти два часа ходил взад-вперёд перед военнослужащими, внезапно останавливаясь то перед одним, то перед другим, тыкал в него пальцем:

- Рядовой, знаешь что-нибудь о происшествии?

- Никак нет, товарищ старшина! - следовал стандартный ответ. Ничего не добившись, Кожемяка, в конце концов, отправил личный состав на обед.

Прошло два дня. О случившемся со Смирняком в дивизионе старались не вспоминать. Будто сговорившись, солдаты наложили табу на эту тему.

В четверг в дивизион прибыл следователь военной прокуратуры. Он долго беседовал с лейтенантом, который дежурил в тот злополучный день. Лейтенант подробно рассказал, где нашёл лежащего без чувств сержанта, как привёл его в себя. Но о том, как всё случилось, ничего не мог показать. Не видел, и всё тут!

Три дня следователь допрашивал солдатско-сержантский состав дивизиона, вызывая по одному человеку в офицерскую комнату. В двух десятках протоколов допросов были одни и те же показания: ничего не видел, ничего не знаю. В субботу вечером следователь уехал в город.

В этот же день после ужина Бимбу вызвал к себе в каптёрку дивизионный старшина Кожемяка. Он сидел за письменным столом.

- Садись, - разрешил он сержанту. А когда тот присел перед ним на уголок стула, старшина принялся долго и внимательно вглядываться в его лицо. Чимитов был спокоен, как обычно, улыбался в ответ Кожемяке, щуря свои раскосые глаза.

- Значит, говоришь, не знаешь, что случилось? – спросил  наконец старшина.
- Вы о чём, товарищ старшина? - непонимающе переспросил Бимба.

- Я о Смирняке... - усмехнулся тот.

- А-а, - протянул Бимба.

- Да нет, не знаю. Полковник сказал, что он упал по неосторожности. Осторожнее надо быть! - многозначительно произнёс солдат.

- А ведь я знаю, что это твоих рук дело, - заявил вдруг Кожемяка. - Знаю, знаю, - добавил в ответ на то, как Бимба отрицательно покачал головой. - Больше некому! Получить такой перелом при падении нельзя - прав следователь. Вот только как ты его, чем? Такого кулаком не прошибёшь

- Не пойму, о чём вы? Он сильнее меня, однозначно, - Чимитов уставился в пол, помолчал, а потом добавил, - хотя поделом ему...

- Я тоже думаю, поделом, - басовито поддержал Кожемяка. - Не зря говорится: Бог шельму метит!

Они посидели молча, время от времени обмениваясь взглядами.

- Значит, так, - не выдержал наконец старшина, - решено: дело не возбуждать, ведь это - несчастный случай. Тем более, и сам пострадавший так говорит. Однако на всякий случай его после госпиталя переведут в другой дивизион. Для верности. Ведь у него тройной перелом нижней челюсти. Не скоро сможет поесть нормально... Так что иди, расскажи ребятам, пусть расслабятся. И больше чтобы никакой дедовщины! - бухнул Кожемяка своим огромным кулаком по столу.

- Есть, никакой дедовщины! - подскочил Чимитов. - Разрешите идти?

- Иди, защитник угнетённых, - вставая, хлопнул его по спине старшина.- Да не попадайся!

Бимба выскочил из каптёрки, почти бегом заскочил в курилку. Здесь стоял дым коромыслом: после ужина считалось святым делом выкурить беломорину или сигарету "Прима". Говорившие о чём-то, солдаты умолкли на полуслове, уставившись на Чимитова.

- Смирняка после госпиталя переводят в другой дивизион! - выпалил он в ответ на немой вопрос сослуживцев. Они обмерли от такой сногсшибательной новости, выпустили из лёгких новые клубы дыма и дико заорали в едином порыве: "Ура! Чима! Ура!"

А Бимба пошёл в умывальник, умыл лицо, тщательно тёр мылом руки, будто смывая с них въевшуюся невидимую грязь. А потом отправился в спальню, надеясь сегодня лечь в постель пораньше...

 

Об его усах знала вся округа. Большие, как у маршала Семена Будённого, только погуще, и концы у них не топорщились по-маршальски, а свисали прямо вниз. За эти усы дядю Васю уважали в поселке и по ним же узнавали издалека.
Невысокого роста, поджарый, даже довольно щуплый на первый взгляд, он своими усами как бы добирал солидности и обстоятельности, что ли. Он любил носить обычные брюки, перехваченные на впалом животе кожаным ремешком, и рубашки с длинными рукавами, которые закатывал по локоть в любое время года. А узловатые пальцы жилистых рук то и дело мяли очередную «беломорину». Ведь курил дядя Вася, как паровоз. За это  супруга тетя Алла частенько выставляла дядю Васю на крыльцо, выходящее в тенистый сад-огород. На лавочке недалеко от уличной калитки и любил он посиживать после летнего рабочего дня, пуская дым разве что только не из ушей. Ну, и любитель был поговорить при случае с прохожим или соседом. Или дымил молча.
А еще дядя Вася был любителем разных приколов, как теперь говорят. Для него подшутить над человеком – было как бы само собой разумеющееся дело. При этом он всегда сохранял такое серьезное выражение кирпичного от загара лица, что не поверить в кажущуюся правдивость его очередной «наколки» бывало просто невозможно. И только глубоко в щелочках глаз цвета выцветшей голубизны вспыхивали несильные огоньки, знак того, что врёт или в очередной раз идёт на розыгрыш. Но чтобы заметить это, надо было хорошо знать Дядю Васю. И даже прожившая с ним не один десяток  лет тетя Алла нет-нет, да и покупалась на его выдумки.
Они жили в вагончике-времянке, который почему-то именовали «пэтэушкой», хотя и снаружи и изнутри дом этот напоминал довольно-таки уютную, благоустроенную дачку с достаточным числом комнат и всеми современными удобствами. Они все время жили в ожидании сноса своего жилья вместе с садом, так как их южный, степной городок Капчагай в те благословенные «семидесято-восьмидесятые» годы постоянно расстраивался, разрастался  каменными многоэтажками. И в необъятной степи, ласково приткнувшейся в бок водному заливу такого же необъятного водохранилища, образовавшемуся при строительстве гидроэлектростанции, места для строительства нового жилья, как всегда,  не хватало. Вот местные власти  и сносили эти дачки с садами, а вместо них возводили железобетонные джунгли, жить в которых в условиях жаркого степного климата было просто невозможно. Но Восток, как известно, дело тонкое. Раз решили делать так – с пути не свернешь.
     Дядя Вася все надеялся, что до него очередь на переселение в благоустроенную квартиру дойдет не скоро. Ходил на работу – слесарил на местном рыбзаводе, а в свободное время курил папироски, возился в саду да подшучивал над соседями и всеми остальными, кто поддавался на дяди Васины розыгрыши.
Я познакомился с ним еще до нашей с Галиной свадьбы. Мы - в то время студенты филфака сибирского вуза - не видели особых проблем съездить в летние каникулы в далекий казахский Капчагай, где солнце, море, ну, то есть водохранилище, и песок, навалом фруктов. Чего еще душе желать?!
До Капчагая нас за двое суток довёз душный, грязный, разболтанный, переполненный пассажирами скорый поезд Новокузнецк - Алма-Ата. На станции он задержался ровно на две минуты, как раз, чтобы мы успели соскочить со своими чемоданчиками на пропыленный степной перрон. Поезд дал гудок и укатил в сторону столицы Казахстана, до которой оставалось всего шестьдесят километров. Кроме нас, здесь больше никто не сходил, и поэтому, кроме единственного усатого мужичка, других встречающих не наблюдалось. И он направился прямо к нам.
- Привет, Галчонок! - он раскинул руки и обнял мою будущую жену.
- Здравствуй, лёлька, - она умело уклонилась от его усатого поцелуя.
- А это кто? - кивнул усатый в мою сторону. - Неужели жениха привезла?
- Привезла, - скромно потупившись, ответила моя невеста. - Знакомься, дядь Вась, его Егором зовут...
- Егорушка, - засмеялся дядя Вася, так задорно засмеялся каким-то своим гортанно-кхакающим, но от этого не менее заразительным смехом, что мы заржали вместе с ним. У него даже папироска изо рта выпала, а глаза превратились в щелочки.
- Женишок, - выдохнул он сквозь смех. А потом остановился, достал из кармана брюк видавший виды платок, вытер глаза, высморкался и протянул мне руку:
- Давай знакомиться, Егор. Я Василий Иванович. Но можешь звать меня дядя Вася. - Он протянул свою широкую ладонь и с такой силой сжал мою бледную узкую руку, что я аж присел от неожиданности. А дядя Вася, довольный произведенным впечатлением, опять расхохотался своим необычным кха-кха-кха...
И, пока он успокаивался, я рассмотрел его более внимательно. Кроме выдающихся усов, его лицо украшали не менее выдающиеся губы. Они были несоразмерно большими, казались вывернутыми наизнанку, как у какого-нибудь конголезского негра. А когда эти губы растянулись в улыбку, то это выглядело, на мой взгляд, довольно комично и не могло не вызвать улыбки в ответ.
На что дядя Вася кивнул своей племяннице:
- А он у тебя смешливый попался, даром, что очкарик! - заставив меня непроизвольным жестом поправить на носу очки.
Я наконец огляделся вокруг. Кроме станционного вокзальчика с вывеской "Магазин. Бакалея-Гастрономия" да уходящих вдаль рельсов, в округе ничего примечательного больше не было. Повсюду, куда хватало взгляда, простиралась бескрайняя унылая степь, перемежаемая редкими, чахлыми, сухими кустиками. Ни единой души, ни одного живого существа. Зато крепко припекало полуденное солнце.
- А где же поселок? Где вы живете? - обалдело спросил я.
- Да город тут недалеко  - километров двадцать, - весело ответил дядя Вася.
- А автобус ходит?
- Какой автобус? Никакого автобуса, пешком добираемся, - посерьёзнел он. - Пойдем потихоньку, до вечера, глядишь, дома будем.
От такой перспективы я сдулся прямо на глазах. Видок у меня стал, прямо скажем, пришибленный.
- Как же мы... - заблеял я растерянно.
- Да не слушай ты его, - хлопнула меня по спине Галина. - Тут идти-то всего полчаса - километра два. Давай, пошли.
Она подхватила свой чемодан и пошагала по едва заметной пыльной тропинке. Мы с дядей Васей двинулись следом. Он закурил на ходу папиросу и серьезно спросил:
- А ты поверил, что двадцать километров? - я кивнул в ответ. И дядя Вася опять засмеялся довольным смехом.
Тропинка уходила под уклон. И вскоре в открывшейся низине мы увидели дома, как на ладони, показались кварталы новых пятиэтажек, аккуратно расчерченные улицы и зелень садов, за которыми скрывались строения частного сектора. Чуть дальше виднелась раскинувшаяся до горизонта водная гладь бескрайнего водохранилища, на которой тут и там маячили белоснежные крылья парусов яхт, сновали катера и более серьезные суденышки.
До дяди Васиного дома мы действительно добрались за полчаса. За это время он успел расспросить меня, кто я и что из себя представляю, рассказал о Капчагае, о том, как хорошо здесь отдыхающим, которые валом валят сюда на выходные из Алма-Аты. О строгой жене своей Алке...
- Не Алке, а тёте Алле, - поправила его Галина.
- Ну, кому тетя, а мне жена, - отмахнулся он.
В общем, дядя Вася оказался таким словоохотливым и вполне-таки приятным человеком, что у меня отлегло на душе: все же впервые ехал я к родственникам будущей жены, которая хоть и прожужжала мне все уши о том, какие это замечательные люди, однако я очень волновался и переживал: как-то встретят и придусь  ли ко двору... Но, кажется, все обошлось, и внутренне напряжение, что называется, отпустило. А впереди замаячил прекрасный летний отдых.
Мы по достоинству оценили дяди Васину усадьбу. На крыльце нас встретила тетя Алла. Её суровое, на первый взгляд, загорелое до черноты лицо украшал крупный нос, который больше, наверное, смахивал на мужской. И вообще она была крупнее и, казалось, неповоротливее дяди Васи. Однако хлопотала по дому довольно быстро. А стол так вообще накрывала проворнее любой молодухи. На вид им обоим  было лет по пятьдесят, на свой глаз определил я.
А пока тетя Алла готовила обед, дядя Вася повел гостей на двор, показывал и расхваливал сад, аккуратные, ровные грядки зелени, груши, яблони и еще какие-то замысловатые плодовые деревья. Все свободное пространство сада было засажено большими кустами помидоров, буквально увешанных крупными - и зелеными, и бурыми, и красными плодами. У Галины глаза загорелись от этого обилия:
- Люблю я помидоры - никакой другой еды мне не надо! - воскликнула моя красавица. - А как вы их поливаете, ведь в такой жаре им сколько влаги надо?!
Дядя Вася не без гордости подошёл к стене дома, где  на гвозде висел свернутый в круги шланг, и нажал кнопку на закрепленной здесь же коробочке из карболита. Раздалось громкое урчание, и через несколько мгновений из шланга хлынула струя воды. Дядя Вася разгладил усы, ловко ухватил конец шланга, в один момент размотал его и принялся поливать один за другим помидорные кусты, аккуратно перешагивая через растения.
- Скважина у нас, а в ней на глубине я насос поставил, - перекрикивая шум двигателя и льющейся воды, объяснял он с довольным видом. -Алка тоже помидоры любит больше, чем меня!..
Пока мы поливали помидоры, пока дядя Вася брызгал из шланга на нас ледяной водой, под Галкин визг и мой хохот стол был накрыт. Тетя Алла позвала всех обедать.
Мы ели и  нахваливали хозяйку. А на столе чего только не было: настоящий украинский борщ, крупные куски ароматной баранины, красной рыбы, овощи всех мастей, включая, конечно, большие, сочные помидоры. В углу стола своего времени дожидались полосатый арбуз и желтая дыня-колхозница. В середине стола ароматно дымилась вареная картошечка - обязательная и любимая еда всех сибиряков.
И конечно же, выпили бутылочку белой, запотевшей - за приезд, за встречу, за хороший отпуск. И за Галиного жениха, конечно, и за племянницу, за хозяев и за хороший стол. А больше в бутылочке тостов не оказалось... Засиделись. На улице уже стемнело, отошел в прошлое длинный летний день.
- Давай, я тебе в саду раскладушку поставлю, - предложил мне дядя Вася.
- Конечно! - согласился я тут же.
- Что - конечно?! А ты не выдумывай! - напустилась на мужа Алла. - Хочешь, чтобы его загрызли там насмерть?!
- Да он крепкий, выдержит, - усмехнулся дядя Вася. - Давай, в саду, а?
- Да я согласен, теть Алла. Вы не переживайте, - я смотрел на нее умоляюще.
- Ну, вот. Он и сам хочет на воздухе. Чего ему тут в духоте париться, - подхватил дядя Вася.
Он, не теряя времени, нашарил в кладовой раскладушку, вынес её в сад, раскинул возле яблони, вдоль помидорных кустов. Тетя Алла покачала головой, глядя на все это, потом, вздохнув, застелила раскладушку матрасом, простыней, положила подушку и одеяло.
- А чего вы боитесь-то? - подошёл я к ней.
- Да я-то ничего не боюсь. Может, оно и ничего... - отмахнулась она.
...Я улегся на узкой скрипучей раскладушке, укрылся одеялом: после захода солнца потянуло прохладой с водохранилища. В воздухе витали незнакомые доселе запахи садовых деревьев, цветов, которые тетя Алла густо насадила в клумбе возле крыльца. Окна дома светились, указывая на то, что домочадцы еще не улеглись. И их отсвет мешал мне рассматривать низкие крупные звезды, густо усеявшие просвечивающее сквозь яблоневые ветки южное небо. Дышалось глубоко и свободно.
Вскоре свет в окнах погас. Но мне не спалось, несмотря на длинный, суматошный день, вобравший в себя и езду в раскаленном от жары  поезде, и прогулку по жаркой пустыне, и новое знакомство, и затянувшийся обед. Я лежал, закинув руки за голову, рассматривал незнакомый небосвод. Вдруг я почувствовал легкий укол в тыльную сторону правой ладони и сразу за этим ощутил жжение. И тут же последовал другой укол, в левую щеку, я ударил по ней, и тут же - новый укол, в лоб...
Я услышал звонкий гуд, звучавший, казалось, со всех сторон. "Комары!" - осенило наконец меня. Я принялся непрерывно махать руками, лупить себя по лицу, отгоняя мелкую, зудящую, непрерывно атакующую и сильно жалящую тварь. Но все было напрасно. Бесславно посражавшись с кровососущими минут пятнадцать, я нырнул с головой под одеяло. Комариный писк стих. Я полежал под одеялом, сколько хватило духу, жара внутри была такая, что, казалось, всё готов отдать за глоток воздуха,  которого под стеганым одеялом просто не было.
Я крепился, сколько мог, многочисленные укусы  при этом жутко чесались. Наконец не выдержал и откинул одеяло. Поток свежего ночного воздуха буквально опьянил. А комариный писк зазвучал с новой силой. Я снова принялся отмахиваться изо всех сил, шлепать себя по лбу, щекам, рукой об руку, расчесывая при этом уже укушенные места. Но снова нырять под душно-безвоздушное одеяло, под которым нечем дышать, не хотелось.
И тут я услышал странный посторонний звук, напомнивший что-то знакомое, уже слышанное сегодня. Будто кто-то мелко и глухо кашлял. Звук доносился со стороны крыльца. Я посмотрел туда: на фоне белеющей в темноте дверной занавески стояла знакомая фигура дяди Васи и попыхивала папироской. Но что меня задело больше всего - он от души хохотал своим глухим, необычным - кха-кха-кха, вытирая выступавшие от смеха слезы...
- А я вот смотрю, сколько ты вытерпишь, - весело сказал он. - Другие дольше мучаются, да все равно в дом идут ночевать. Пойдем и ты, хватит мучиться.
Меня не нужно было просить дважды. Подхватив подушку с одеялом, я мимо дяди Васи шмыгнул на веранду, потом в дом. Поднялась тетя Алла и, ворча на "этого дурака Ваську, который чуть не загубил парня", постелила мне  на полу в одной из комнат. В доме стояла липкая духота, от перегревшегося за день воздуха моё тело покрылось испариной. Я улегся в приготовленную постель, которая тут же стала влажной о пота.
- Так и мучаемся каждый день все лето, - громким шепотом говорила тетя Алла. - На улице от комаров спасу нет, как голодные собаки, сожрут любого. Потому и окон не открываем. Но под утро будет прохладней...
- Ты простыню водой намочи - легче лежать будет, - научила она меня. - Укроешься ею, может, уснешь. А как высохнет - опять намочи.
- А Галя спит? - спросил я.
- Уснешь тут, - выплыла из темноты соседней комнаты завернутая в мокрую простыню Галя. - Что, наколол тебя дядь Вася? - спросила тихо.
- Любит он над людьми поиздеваться, - добавила тетя Алла. - А сам, небось, спит теперь без задних ног...
И в подтверждение её слов откуда-то раздался мерный, негромкий храп хозяина дома.
- Ладно, ложитесь и вы, спокойной ночи, - тетя Алла ушла к себе.
- Постарайся уснуть, - Галя чмокнула меня в щеку и исчезла в темноте своей комнаты.
Я ощупью добрался до ванной, встал под душ, под теплые водные струйки, потом намочил простыню, выжал её. И, не вытираясь, улегся в противно мокрую постель. Притерпелся, вроде бы стало прохладнее. Задремал, но ненадолго. Не прошло и получаса, как простыня высохла, и жара вновь окутала со всех сторон, накрывая липкой испариной. Я встал и снова намочил простыню. И так продолжалось несколько раз.
Только перед самым рассветом откуда-то потянуло холодком, от которого я сразу провалился в крепкий без, сновидений сон...
Так прошло несколько дней отпуска. Утром, когда мы с Галей еще спали после душной полубессонной ночи, дядя Вася и тётя Алла уходили на работу. Кстати, тётя Алла работала на местной ГЭС в бригаде штукатуров-маляров.
Потом мы просыпались, ели то, что приготовила тётя Алла, и шли на пляж. Купание в рукотворном море доставляло одно удовольствие: белый, чистейший песок, тёплая, едва колышимая ветерком вода, белые барашки волн. Отдыхающих в будние дни бывало совсем немного.
Но вскоре нам это приелось, захотелось побыть дома, совсем уединившись. Дело-то молодое. И мы придумали для хозяев версию, что останемся дома, потому что хотим помочь тёте Алле сделать уборку в квартире и приготовить обед. Что же она так и будет ради гостей каждый вечер стоять у плиты: "Ведь мы можем и сами..."
Тётя Алла вначале посопротивлялась для порядка, а потом сдалась. Особенно её убедил тот Галин аргумент, что "Егор умеет варить такие вкусные борщи, пальчики оближешь!"
- Ладно, - сказала она, - вари. Овощи найдешь в огороде, все остальное - в холодильнике.
- А картошка, картошка-то где у вас растет, покажите? - меня этот вопрос волновал. Ведь я её каждый лень видел на столе, но не знал, где она растет в огороде. Свеклу я здесь встречал, морковь росла на грядке и всякая другая зелень. А где росла картошка? На наших сибирских огородах ей всегда отводили главное место, где её кусты ни с какими другими не перепутаешь. А тут я ни разу не увидел знакомых кустов, не видел, как хозяева её копают. С этим вопросом я и подошёл с вечера к тёте Алле. А она, занятая каким-то делом, отмахнулась, крикнула в другую комнату:
- Вася, покажи Егору, где у нас картошка растет!
Дядя Вася тут же вынырнул откуда-то, как чёртик из табакерки:
- Не знаешь, где картошка растет? - он внимательно посмотрел на меня, снял с губы неизменную папиросу, выпустил в потолок струю дыма.
- Ладно, - сказал, немного подумав, - пойдем.
Мы вышли на крыльцо. День догорал, лучи уходящего солнца удлинили тени от дома, деревьев и растений. Дядя Вася снова пристально на меня посмотрел, но я выдержал его взгляд.
- Ты разве не видел, как я копаю картошку? Вон там её выкапывал, - он показал на помидорную полянку, где в самой середине, действительно, виднелся клочок пустой земли: из неё недавно выдернули несколько кустов.
- Так это ж помидоры?! - удивился я.
- То-то и оно, - утвердительно кивнул дядя Вася. - Мы же новый сорт вывели: гибрид - сверху помидоры, а внизу картошка.
- Может, прямо сейчас её накопать? - спросил я.
- Нет, сейчас не надо. Она на жаре постоит, еще испортится, - рассудительно сказал дядя Вася. - Завтра готовить будете, сразу и накопаешь.
На том и порешили. Хотя, подумалось мне при этом, что ей, картошке-то, будет. Лежит она, бывает, дома неделями, и ничего. Правда, здешний климат с сибирским не сравнить - настолько здесь теплее...
На другой день мы купаться не пошли. Долго валялись в постели, а после принялись за уборку квартиры. Дотошная Галка залезала, кажется, в каждую щелку, совсем загоняла меня с пылесосом, мытьем сантехники, да и сама здорово  упласталась, как говорится. Зато домик блестел чистотой и порядком, а также умытыми стеклами окон.
- Ну вот, - удовлетворенно сказала Галина, - теперь твоя очередь - готовь борщ, да постарайся повкуснее, а то скоро наши с работы придут.
У меня к тому времени на газовой печи уже отварилась в большой кастрюле свиная косточка, и аппетитный запах бульона гулял  по всем комнатам. Я приготовил томаты, зеленый болгарский перчик, мелко нашинковал морковь и молодую свеклу прямо вместе со стебельками ботвы, нарезал капусту, намыл лучок и чесночок... Дело было за картошечкой, без неё я себе борщ просто не представляю.
Галка уселась смотреть местную телепередачу, а я, вооружившись ведерком и найденными в кладовой вилами,  вышел во двор. Огляделся: с чего начинать. И пошагал в серединку той самой помидорной полянки, на которую  вчера показал дядя Вася. Подошел к ближайшему помидорному кусту, примерился вилами, как ловчее подкопать корень и не повредить при этом клубни.
"Ах, картошечка! - подумалось мне в эту секунду. - Сколько я тебя перекопал у себя на родине - и в полях, и в огородах, и белую, и розовую, красную, крупную, мелкую, сухую и грязную. Сколько мешков с клубнями перетаскал на своём горбу, чтобы запасти её на зиму в погребе. Зато как вкусно её пожарить или сварить посреди зимы и - на стол, такую горячую, запашистую, рассыпчатую. С сальцом или соленым огурчиком - да милое дело!"
Тут мои филологическо-гастрономические изыски оборвались на том, что, вывернув крепкий куст помидоров, картофельных клубней я в его корне не обнаружил. Что такое? Невезуха, не тот куст, видно, попался. Я взялся за второй, выкопал его - пусто, нет картошки. Одни красные помидорины посыпались с него. Я осторожно сгреб помидорки в кучку. И принялся за третий куст - уж в третий-то раз точно повезёт. Пока я возился с очередным кустом, заскрипела калитка, и с улицы вошла вернувшаяся с работы тётя Алла, как всегда, с полными авоськами к руках.
- Привет, Егор, - окликнула меня она.
А я стоял: в одной руке куст помидора, в другой  вилы - и приветливо ей улыбался. Но она как-то странно отреагировала на мою улыбку. Посмотрела на меня подозрительно исподлобья и спросила:
- А что это ты там делаешь?
- Как что, картошку копаю, борщ варю...
- А помидоры-то зачем рвешь, мешают, что ли?!
- Так это - я картошку копаю! - повторил я ей: как маленькая - не понимает с первого раза.
- Ты, Егор, не дури, ты что, не видел, как картошка растет?! - почти закричала на меня тетя Алла.
- Видел! В Сибири! А у вас тут - какие-то гибриды: сверху помидоры - внизу картошка!
- Кто тебе это сказал? Васька?! Ну я ему! Тьфу ты... - она опустила сумки на траву уселась рядом и начала хохотать навзрыд так, что я подумал вначале, что ей станет плохо. А потом всё понял и тоже начал давиться от смеха. На шум из дома выскочила Галинка - ошалело посмотрела на нас, а когда я в перерывах между смехом рассказал ей о дяди Васином приколе, перехохотала нас всех.
Сколько длилась эта смехотерапия, не помню, но в конце мы начали уже икать и вытирать глаза от вызванных смехом слез.
Галя и тётя Алла по очереди переспрашивали меня:
- Так и сказал - гибрид?! Сверху помидоры, а внизу картошка!!! - и снова принимались хохотать.
- Ну, я ему покажу! Обманул парня, гад такой! - отдуваясь, говорила тетя Алла.
Она тяжело поднялась с травы и позвала нас:
- Пойдемте, покажу, где у нас картошка растет. Мы пошли за ней  вдоль стены дома, свернули за угол. Здесь, в тенечке широко раскинулась сирень. А рядом со стеной был закопан в землю старый парник с подгнившим уже каркасом. В нем виднелись редкие, чахлые, засохшие кустики.
- Вот она, картошка, - показала на них тетя Алла. - А помидоры мои больше не тронь! И так какой-то варнак ночью их ворует, выдирает прямо вместе с кустами. Видел, уже целую полянку продрал?
- А дядя Вася сказал, что это вы так картошку копаете, - ввернул я.
Но сил смеяться снова уже не было. И я принялся на глазах у всех копать картошку. Клубни были белые, мелкие, какие у нас в Сибири и собирать-то не принято.
- Бери-бери все подряд, - наставительно говорила тетя Алла. - Другой картошки у нас все равно нету. Это вам не Сибирь, в этом песке да на жаре разве она нормально вырастет? Зато мы её по при раза за лето садим, три урожая получаем.
Я доварил борщ. А вскоре явился с работы и дядя Вася. Он посмотрел на помидоры и сразу все понял. Тетя Алла кинулась на него было с веником, но он увернулся со словами:
- Ну, откуда же я знал, что он поверит? Он ведь студент. На каком-то мудреном факультете учится, а таких вещей не знает!
Все решили дядю Васю простить, тем более, что он принес большого копченого леща и трёхлитровую банку пива. "Жигулевское, свежее, - похвастался дядя Вася. - Аккурат к Егорову борщу!"
...Прошли еще несколько жарких июльских дней капчагайских каникул. В полдень солнце палило нещадно, ночью не давала спать духота. Температура на солнце зашкаливала за сорок градусов по Цельсию. Впрочем, по местным меркам, нынешнее лето не считалось в этом году самым жарким. О чем я прочитал в заметке, опубликованной в газете "Вечерняя Алма-Ата". Автор так замечательно изложил свои мысли по этому поводу: "Нынешнее лето в Казахстане еще не вступило полностью в свои права. Температура воздуха днем в Алма-Ате еще не поднималась выше 39 градусов..."
- А сколько же градусов нужно, чтобы лето полностью вступило в свои права? - спросил я у дяди Васи.
- Не знаю, - ответил тот. - Что до меня, так я люблю, когда тепло.
И действительно, казалось, что ни дневной зной, ни ночная духота ему нипочем. По крайней мере, я регулярно слышал ночью его храп, когда пробирался в темноте в ванную, чтобы в очередной раз намочить водой простыню.
Спасало ежедневное купание в ласковом капчагайском водохранилище, где неподалеку от отдыхающих повадилось располагаться небольшое стадо одногорбых верблюдов-дромадёров. Они заходили по колено в теплую воду залива и медленно цедили ее своими вытянутыми, длинными губами. Потом выходили  из воды и так же медленно и грациозно - вначале подогнув передние ноги, потом задние - осторожно укладывали свои тела на мокрый песок и, уставившись в одну точку, что-то тщательно пережевывали.
Это соседство не раздражало бы, а наоборот придавало купанию экзотический оттенок, если бы в этом стаде не выделялась одна противная зверюга. Этот верблюд был крупнее и косматее всех остальных и, видимо, выполнял роль вожака. Но страшным было не это, а то, что через равные короткие промежутки времени он издавал совершенно дикие, громкие, трубные звуки, казалось бы, несовместимые с представлением о травоядном животном.  Эта скотина регулярно оглашала берег такими невообразимыми воплями, напоминающими рев реактивного двигателя, что отдыхающие поневоле втягивали головы в плечи. Но и с этим соседством пришлось смириться - не жертвовать же купанием и солнечными ваннами, в результате которых наши белые поначалу тела покраснели, а затем покрылись ровным тёмным загаром.
Кроме купания, в городке абсолютно нечем было заняться. Два-три магазина, расположенных здесь, включая самый дальний - на железнодорожном вокзале, были "наполнены", как и во всей стране в те годы, лишь полупустыми полками и товарами, которые не представляли никакого интереса для приезжих. Это было время промтоварного дефицита, когда о появлении какого-то редкого товара говорили, к примеру, так: "Там зимние женские сапоги выбросили, на вас очередь занять?"
Единственным отличием продуктовых отделов в магазинах Капчагая было непривычное для нас изобилие рыбы: вяленая, копченая, соленая, свежая, мороженая, она поражала такими же непривычными по тем временам названиями. Здесь были осетр и стерлядка, сазан и жерех, лещ и подлещик. И кое-что еще. Причем цены на всё это изобилие были самые доступные. Наверное, потому, что все это ловилось в местной реке с названием Или с ударением на последнем слоге, или  в образованном ею при строительстве ГЭС огромном водохранилище. Дядя Вася как-то приносил с завода домой понемногу этого рыбного разнообразия. Так что мы узнали его вкус.
...Вечерами мы частенько пили чай на веранде. А приходивший иногда с работы пораньше дядя Вася любил, пока не позовут на ужин, сиживать на лавочке, пристроенной у ворот, выходивших на тенистую улочку поселка. Курил одну за другой свои любимые папиросы, переговаривался с соседями, обмениваясь разными новостями и сплетнями. Я давно понял, что соседи хорошо осведомлены о неизбывной тяге дяди Васи к розыгрышам и старались не попадаться на его удочку. Но иногда они, что называется, давали слабину. И дяди Васины способности проявляли себя во всей красе.
Вот и сегодня он пришел пораньше, и мы с ним сидели на любимой лавочке, никого не трогая. Дядя Вася молча попыхивал папироской, щурился от дыма. Так продолжалось до тех пор, пока в начале улочки не показались две немолодые соседки - одна повыше и посмуглее, другая невысокого роста, белесые волосы. Они медленно брели по заросшей травой уличной колее, нагруженные авоськами, и о чем-то переговаривались. При виде их дядя Вася как-то внутренне весь встрепенулся, будто сбрасывая с себя дремоту.
Из соседнего переулка по ходу  движения женщин вывернула и тётя Алла. Она тоже возвращалась с работы с поклажей - по всему видно, что заходила в продуктовый магазин. Тётя Алла громко поздоровалась с товарками, они постояли несколько минут, что-то оживленно обсуждая. Наконец двинулись дальше, продолжая беседу уже на ходу.
Они шли так до тех пор, пока не увидели мирно сидящего дядю Васю. Когда поравнялись с ним, тёти Аллины товарки кокетливо заулыбались соседу, потом все трое поставили сумки на землю и принялись прощаться. Вот тут чёрт и дернул высокую за язык:
- Вась, а Вась? - позвала она соседа. - А соври нам чего-нибудь, а то больно нам скучно... - и она слегка подбоченилась, выставив вперед одну ногу.
- И то, Василий, расскажи что-нибудь, - подхватила вторая, лукаво взглянув на дядю Васю.
Дядь Вася дымил папиросой, не обращая внимания, делая вид, что не слышит.
- Васька, чего молчишь, с тобой говорят! - вмешалась тетя Алла.
Дядя Вася, вскинул на неё свои светло-голубые глаза, потом внимательно осмотрел каждую по очереди, выпустил струю дыма и самым серьезным, даже каким-то равнодушным тоном произнес:
- Я вам сейчас правду скажу, так ведь вы же не поверите...
Все, включая его благоверную, насторожились, тётя Алла, зная характер мужа, напряглась больше других:
- Чего опять придумал?
- А ничего я не придумал. Хотите - верьте, хотите - нет, только в магазине на вокзале тюль сегодня выбросили. Про это пока никто не знает...
- Какую такую тюль? - перебила его белесая.
- Белую, капроновую, - спокойно ответил он. - На оконные шторы...
- А много ли? - перебила его высокая.
- Вот чего не знаю... - он пожал плечами. - Думаю, до завтра не долежит. - И, отвернувшись от них, прикурил новую папиросу от огонька старой. А старую щелчком запустил вдоль улицы.
- Васька!? - повысила голос тетя Алла.
- Что - Васька! - ощерил он желтые от никотина зубы. - Сказал же, правду скажу - не поверите. Да идите вы... - он резво вскочил и исчез за калиткой. Я остался сидеть на лавочке один.
- А что, бабы, тюль-то давно не завозили. У меня все шторы уже пообремхались, давно сменить пора, - сказала высокая.
- И у меня - тоже, - подхватила белесая. - Алла, мы у тебя сумки оставим и быстренько сбегаем.
- А у меня с собой денег не-е-т, - растерянно протянула высокая. И её помрачневшее лицо стало еще чернее.
- Ладно, денег я дам, сумки оставляйте, да пойдем быстрее... А то магазин скоро закроют, - в ответственные минуты тётя Алла умела принимать нужные решения.
И вскоре они мелким наметом унеслись в сторону вокзала.
«Не близко, да по такой жаре. Но новые шторы для дома - святое дело!» - подумал я и пошёл в дом.  Дядю Васю я увидел на кухне: он налил полную тарелку борща и уплетал его за обе щеки.
- А что, лёлька, тёть Аллу ждать на ужин не будем? - спросила его вышедшая из спальни Галка и потянулась, стряхивая с себя дневной сон.
- Вы - дождитесь, а мне - некогда, дела у меня, - отмахнулся дядя Вася, быстро жуя. Он доел борщ, смахнул со стола крошки и кинул их в рот. Сунул ноги в башмаки и вышел во двор.
Я рассказал Галине о неблизком походе женщин в магазин и предстоящей покупке новых штор. Мы даже мысленно примерили их к окнам дома - те шторы, которые сейчас украшали комнаты, конечно, уже нуждались в замене.
Мы включили телевизор и уселись возле него в ожидании тёти Аллы...
Прошло больше часа - женщины всё не возвращались. Я выходил во двор в поисках дяди Васи, но он как сквозь землю провалился. Побродив по саду и вокруг дома, я вышел на улицу и присел на скамейку. Вечерело, тени снова стали длинными...
И тут я увидел, как из переулка на улицу вывернули наши женщины. Они не шли, а быстро семенили друг за другом - впереди тётя Алла, за ней - высокая, белесая замыкала шествие.
- Егор, где этот старый козёл? - налетела на меня тетя Алла. Она уперла руки в бока и стояла надо мной, вся кипя от гнева.
- Это вы про кого? - переспросил я испуганно.
- Васька где, говорю? Убью гада!
- Да что случилось-то? - растерянно спросила выглянувшая из калитки Галя.
- А что, бабы, - вдруг вмешалась высокая, - мы же сами его просили соврать что-нибудь. Сами! Вот и получили! Мы что, Ваську не знаем, что ли?!
Она вдруг как-то глубоко вздохнула, подхватила подол длинного платья и, запрокинув голову далеко назад, во весь голос захохотала.
- Ха-ха-ха, - надрывалась она. - Правду скажу, говорит, не поверите... Ха-ха-ха.
Белесая тоже подхватилась тоненько: "Хи-хи-хи". Тетя Алла растерянно смотрела на них, гнев сошёл с ее лица, на нём появилась вначале растерянность, а потом она еле заметно улыбнулась, улыбка стала шире, и она тоже начала громко смеяться, глухо подкашливая.
Они хохотали на всю округу, высоко вскидывая руки и сгибаясь пополам. Слезы градом текли из их глаз. Наконец смех перешёл в мелкую икоту с отрыжкой. Тут-то на сцену и явился дядя Вася. Он вышел из калитки на улицу бочком, потом развернулся к женщинам, хлопнул себя руками по коленям, присел и тоже принялся хохотать - кха-кха-кха...
- Сами ж напросились. Какая тюль в наших краях, какие шторы? - говорил он в перерывах между приступами смеха. - Сроду за ними в Алма-Ату ездили...
И, поняв, что окончательно прощен, успокоился, отер усы, позвал:
- Пойдем домой, Алла, обедать надо...
- Так ты обедал уже, дядь Вась, - вставила своё слово Галка.
- А я еще хочу, да и по сто грамм не помешает, - парировал он.
Эту историю мы со смехом вспоминали ежедневно. А между тем время шло своим чередом, приближался август. И пора было думать о возвращении домой. Для этого надо было идти на вокзал за билетами на проходящий поезд. Мы договорились с Галиной, что сделаем это завтра, а сегодня решили заглянуть в местную кафешку.
Заведение это, честно говоря, особого доверия у нас не вызывало, Но поскольку пляж уже надоел, а больше податься было просто некуда, мы и пошли в это кафе. Оно  было расположено в первом этаже пятиэтажного панельного жилого дома. И выглядело далеко не лучшим образом: давно не крашенные облупленные стены, растрескавшиеся панели, высокие столики без стульев, отсутствие посетителей - все это говорило только об одном: среди жителей это место не пользовалось успехом. Правда, мы об этом знали, потому что заглядывали сюда уже пару раз - на пирожки. Пирожки с капустой здесь стряпали просто отменные.
- А знаешь, - сказала Галка, придирчиво осмотрев серый от времени фартук официантки, - давай ничего не будем заказывать, а возьмем с собой по паре пирогов. С капустой есть? Свежие?
Официантка хмуро кивнула:
- Есть. Идите сразу на кассу.
Мы подошли к кассе, где восседала молодая черноглазая дивчина. Галка выбрала на витрине пирожки, достала из сумочки кошелек, рассчиталась. И мы довольные двинулись домой, уплетая на ходу наши покупки. Пирожки доели быстро, не успев дойти до дома. Галка вынула из сумки платочек, чтобы вытереть руки, и вдруг замерла:
- А где кошелек?! - В её красивых карих глазах тут же закипели слёзы. - В кафе оставила!..
- Не реви! - приказал я. - Быстро назад...
Мы бегом вернулись к кафе. Странно, но дверь заведения была заперта, на ней висела табличка "Закрыто", хотя обед давно прошёл, а до конца рабочего дня было ещё далеко. Я начал вглядываться сквозь мутное стекло внутрь помещения. Там сновали какие-то тени. Мы принялись стучать в дверь. В ответ - ничего. Тогда я принялся пинать по двери ногой. Это возымело действие: размытая тень приблизилась изнутри к двери и крикнула: "Чего надо?"
- Срочно откройте, а то вышибу вашу дверь! - прокричал я в ответ. Наконец дверь чуть приоткрыли. Этого было достаточно: я просунул внутрь стопу, потом рывком открыл вход. Мы вихрем пронеслись мимо растерянной официантки - это была именно она - прямо к кассе.
- Где наш кошелёк? - как можно более грозно рявкнул я.
- Какой кошелёк? - переспросила вышедшая откуда-то из внутренних помещений крупная белокурая женщина с мясистым лицом, одетая в халат такого же серого цвета, как и фартук официантки. - Никакого кошелька здесь не было!
Галка безудержно разрыдалась...
- А вы откуда знаете, ведь вас здесь не было? - попытался озадачить я её. - Где ваш кассир? Она должна всё знать...
- А нет никакого кассира! - развела руками толстая. - У неё дома проблемы, отпросилась она. И никаких кошельков она не видела!
- А вы позвоните ей, спросите... И, вообще, вы - кто?
- Я-то - заведующая! - подперла бока толстая. - А вот вы не скандальте, а то милицию вызову!
- Да мы покупали у вас пирожки. Помните? - повернулся я к официантке. - Помните?
- Ну и что, - равнодушно ответила та. - Ну, покупали, при чем здесь мы?
- Вот и забыли на кассе кошелек, - тут я уже обратился к заведующей. - Там - деньги, понимаете? Мы здесь в отпуске. Деньги - на покупку билетов домой. Пожалуйста, верните...
- Ты видела кошелёк? - переспросила толстая у официантки.
- Нет, - покачала та головой. - А помните, после них баба заходила?  Официантка внимательно посмотрела на свою начальницу.
- Зашла, ничего не купила и ушла. Скорее всего, она и взяла, - убедительно закончила она.
- Вот именно, она и взяла, - тут же согласилась толстая. - А как она выглядит, мы не знаем, некогда нам всех рассматривать. Так что ничем помочь не можем... - толстая развернулась и на этом исчезла со сцены.
- Что же нам, в милицию заявление писать? - спросил я скорее себя, чем официантку.
- А пишите, мне-то что. Я ваш кошелек не брала, - отмахнулась та.
.    .. Мы медленно тащились домой по раскаленной улице. Откровенно говоря, я просто не знал, что теперь делать. Прямых улик, что работники кафе прикарманили наш кошелек, у нас не было. Местная милиция состоит из местных жителей, которые знают друг друга с детства, и вряд ли нам поможет. Но дело даже не в этом: на что теперь возвращаться домой? Звонить и просить у родителей - стыдно, они и так дали нам денег на эту поездку... Галка то и дело вытирала слезы, удрученно вздыхая.
Возле дома на лавочке, как обычно, сидел дядя Вася и курил неизменную папиросу. Мы подошли, уселись рядом. Он сразу понял, что что-то случилось, и шутки неуместны.
- Ты чего, Галчонок? - и он ласково погладил её по плечу.
- Ах, лёлька! - только и сумела выдохнуть она. И снова горько зарыдала. Потом, прерываясь, вздыхая и переводя дыхание, начала рассказывать. Я тоже вставлял реплики, уточнял детали.
Дядя Вася курил и молча слушал нашу грустную историю о безвозвратной потере кошелька и, конечно, денег, которые предназначались для покупки билетов.
- Вот что, - сказал он, выслушав всё до конца. - Этих жуликов из кафе не ухватишь. Ясно, что это они деньги хапнули, да Бог им судья! Значит, сидите здесь, я сейчас, - и дядя Вася двинулся к дому.
Он вернулся минуты через три. Я впервые видел на нём синий в мелкую полоску пиджак, надетый поверх рубахи, фиолетовый галстук украшал его худую шею.
- Пойдём! - позвал он нас и, разгладив усы, быстро пошагал по улице. Мы засеменили за ним, томимые забрезжившей надеждой.
- Лёль, а мы куда? - спросила успокоившаяся Галина.
- Куда надо! - не оборачиваясь, бросил дядя Вася. Мы переглянулись и поспешили следом.
Вскоре мы оказались у дома с зеленой вывеской "Сберкасса". Дядя Вася взошёл на крыльцо и остановился, обернувшись к нам:
- Вы со мной не ходите, - сказал он. - Сколько денег-то у тебя было? - спросил у Галки. Та назвала сумму. - Всё, ждите здесь, - и он исчез за железной дверью.
Мы стояли под палящим солнцем и многозначительно переглядывались. Минут через двадцать дядя Вася вышел, двумя руками он держал сберегательную книжку. Он подошёл к нам, открыл сберкнижку, вынул из неё купюры и протянул Галине:
- Держи, да больше не теряй... - он привычным движением разгладил усы, вынул папиросу, спички, прикурил и глубоко затянулся.
Галка буквально бросилась ему на шею, тянулась поцеловать.
- Ну-ну, Егора своего лучше поцелуй, - осторожно отодвинул её дядя Вася и с довольным видом быстро пошагал домой.
- Мы тебе сразу долг отдать не сможем, - сказала ему в спину Галка.
- Как сможете, отдадите. Мне не к спеху, - ответил он не оглядываясь...
На следующий день мы взяли билеты на уже знакомый раскаленный от жары, пропыленный скорый поезд Алма-Ата - Новокузнецк. И через три дня стояли на местном перроне в ожидании его прибытия. Нас провожала тётя Алла. Мы пришли на вокзал, навьюченные яблоками, грушами, дынями и даже двумя арбузами довольно приличного веса. Все это вместе с чемоданами мы сложили горкой прямо на земле. Снова разглядывали вывеску вокзального магазина.
- Это здесь вы хотели прикупить тюль? - насмешливо спросили мы тётю Аллу.
- Да ну вас, и не вспоминайте, - улыбнулась она. Потом нахмурилась и уже, наверное, в сотый раз спросила сама себя:
- И куда это Васька подевался? Вечно он по-людски не может!
Дядя Вася действительно ушёл из дома с самого утра, не сказавши куда: "Скоро буду",  и всё.
- Скорый Алма-Ата - Новокузнецк прибывает через десять минут, - объявили с вокзала. - Стоянка поезда - две минуты.
- Господи, как же мы всё это погрузить успеем! - заволновалась Галка, тревожно оглядывая нашу кучу багажа.
- Ничего, не вы первые, спокойно ответила тётя Алла. - Как поезд остановится, садимся в любой ближний вагон. Ты, Галя, в тамбур заскакивай. А мы с Егором будем тебе вещи забрасывать, ты только успевай их от входа оттаскивать...
Как мы грузились в вагон - отдельная история. Хорошо, что кроме нас других пассажиров больше не было. Поезд уже тронулся, а мы с тётей Аллой все бросали вглубь тамбура авоськи с фруктами, арбузы. Наконец я, взмыленный, вскочил на подножку. И в этот самый момент откуда-то вынырнул дядя Вася. Усы его победно топорщились. В одной руке он сжимал немалых размеров мешок, другой вцепился в поручень вагона и какое-то время бежал рядом с ним. Потом собрался с силами и забросил мешок в тамбур, прямо мне под ноги.
- Это подарок от меня! - прокричал он и исчез из нашего поля зрения.
Поезд набирал ход. Мы с Галкой целых полчаса перетаскивали нашу поклажу и размещали её в вагоне. И вот всё заняло свои места, и мы облегчённо вздохнули.
- А что в мешке? - поинтересовалась Галя.
Я понюхал мешок - пахло вкусно. Кое как  развязал туго перетянутую бечевой горловину, запустил внутрь руку и вынул золотистого копченого, изумительно пахнущего свежим дымком леща. Мешок был доверху набит этой вкусной, страшно дефицитной по тем временам рыбой...