Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Князь-раб (главы из романа)

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

* * *

Тень от невысокой сосны, чудом вцепившейся в лоб скалы, поползла по каменной отвесной стенке и, когда Степан стряхнул с себя неожиданно навалившуюся дрему, тень уже накрыла его - стало неприютно зябко. Он перевалился на солнечное место и подумал, что отсюда даже способней следить за берегом. С той сопочки, где он устроил себе костерок, хорошо была видна и речушка, и устье двух ее притоков. По этим ручьям два дня назад ушли его спутники. Когда расходились - условились: идти вверх каждому по своему ручью - день. На обратный ход к этой самой сопке - тоже день. Это была последняя река, которую они решили осмотреть перед тем как выбираться из гор. Уже нельзя было откладывать - зарев8 был на исходе.

А пока, бог даст, доберутся до Белоярской - две седьмицы минует. Оттуда и до Томска путь ладить надо. Степан пошарил в котомке, ощупал остатки сухарей, но достал вяленую рыбину и стал отламывать, отщипывать от спинки чебака хрустко-игольчатые волокна, медленно разжевывая их. И так же медленно, будто вода на ленивом плесе, но в то же время неотступно, тянулось размышление - надо ли им при обратном ходе появляться в крепости на Белом яру? Второй раз добровольно сдавать себя в руки белоярского приказчика Степану ой как не хотелось.

...А ведь чуть было не угодили они с Михайлой в крепкие приказные ручки белоярского распорядителя Серебреникова, когда их привели сторожевики с обского берега в недостроенную крепость. Он держал их под караулом больше недели, грозя спровадить под конвоем в Кузнецкую крепость к самому коменданту Синявину. Он, может быть, и отправил бы их, но лишних людей при Серебреникове не было. Вдобавок казаки из Мунгатского острога, пригнанные на постройку крепости, начали драть горло на приказчика: нас де от домов своих, от запашки оторвали, а ты и прохожих, и проезжих принимаешь, да и держишь их, дармоедов, бездельно. Вот так и оказались с топорами в руках Степка да Михайла на рубке четвертой башни. Первое время их заставляли вместе с пригнанными на стройку людьми возводить заплот вокруг крепости и он постепенно поднялся уже выше человеческого роста. Площадка крепостная на всхолмье как будто опустилась в глубь возвышения, стены вдавливали человека в землю не только своей тяжестью, сколько их грузным видом. Через неделю-другую из-за стены не стало видно и окрестных сосен. Тогда Степан и Михайла молча переглядывались, и каждый понял товарища - сами себя в узилище засадили... Сперва в это, новодельное, а там и в старое каменное - в Кузнецк спровадят. С верхних бревен заплота видно было каждодневно, как во рву, углубляя его, копошатся белые калмыки. Работа у них шла не больно-то споро. Непривычны были калмыки к землекопному уроку.

Над плотниками в крепости верховодил сноровистый мужичок - его никто не называл по имени, а так, на окличку - Кривощек. За что он получил такое назвище-прозвище и догадываться не надо было. Пока лицо его оставалось серьезным - щеки были как щеки, одна против другой и никакой кривости. Но стоило мужику улыбнуться, как одна щека подавалась книзу, другая плыла вверх и тут-то кличка сама просилась с языка. Он покрикивал на плотников:

- Ворошитесь, мужики! Опять ваши топоры на сучках задремали. Степка! Мишка! Вас ко мне Серебреников волынить поставил?

Через неделю работы Кривощек во время передышки подсел к Степану:

- А ведь и впрямь волыните. Ты больше за Обь на ту сторону поглядываешь. Мимо топора глаза твои бегают. Утекать задумали?.. Степан ничего не ответил тогда, а принялся выбирать чашечку на углу сруба - только щепки вспорхнули к небу.

Накануне Покрова так непроглядно задождило, такое тучное ненастье легло над Белоярской, что плотники, да и весь прочий народ, несколько дней бездельно отсиживались в едва готовых избах и палатках. Кто и в амбаре место себе находил. Ненастье сгоняло всех под необжитый кров. Вроде бы по делу приходил под башню Серебреников с кузнецким боярином Максюковым и между разговоров разных пытался выведать у приблудных мужичков - куда они направлялись, на зиму глядя. Откуда к белоярскому берегу их прибило? И раз за разом Михайла Волков повторял: есть, де указ им изустный от коменданта Василия Козлова - идти к рекам по левой стороне Оби к Алею, а может, даже и к Чарошу. Идти, смотреть - где какой камень обретается... Есть будто указ губернаторский - руду присматривать. Степан в такой разговор не встревал. Он знал, для чего посылал Козлов его товарища к юргинским бугровщикам. Когда Серебреников услышал про речку Алей, он распустил ряшку густолохматую и захохотал:

- А то Василья не знает в Томском - какие каменья по Алею. Сплошную замутягу вода несет, будто где-нить вверху по этой реке черти глину месят!

Приказчик похаживал по свежим половицам, заляпанным осенней грязью, и поглядывал едко в тот угол, где на корточках сидели Михайло со Степаном.

- Че! Вашему Козлову память заколодило? И у вас тож с головкой плохо? А указ губернаторский? Матвея Петровича указ - за межу не ходить забыли? Указ для кого? Ладно бы вы ко мне из-за межи пришли, как ясыри выбеглые из зюнгарского аркана... А вы - нет, не из аркана, а в аркан собрались - за межу государеву. Да без мово ведому? Нет, ребятки. Межа у меня теперя - вот тута! - Серебреников притопывал красным юфтевым сапогом и ходил перед мужиками, довольный своим рассуждением и голосом.

Когда удалился из башни приказчик, вслед ему подъязвил мужичок, работавший всегда рядом с Кривощеком - Федя Комарок:

- Ишь ты! Сидит сиднем в Кузнецку, а про все камни на Алее да про ясырей знает... Да я про такие камни знаю, что ему с похмелья не приснится. Один томский казак рассказывал - он по Иртышу будто бы из полона выбежал от калмык. Вот, стало, вышел он и голодный с неделю шарился по берегу, еле ноги волочит. Ни Насти, ни снасти с собой.

- Какой Насти? - буркнул кто-то из сонного угла.

- Ну так. Для слова. Ну, ни бабы у мужика, ни удочки. Голой рукой талменя не поймаешь. Почти помирать стал мужичонка, с травы брюхо вздуло. Ин будто бред ему - шуршит по песку змея белая. А сонце сыграет на ее теле - узор сверкнет, будто чешуя в виде камешков дорогих на ей прилеплена. Вот он омрак с себя скинул, палкой изловчился и по змее - хвать! Убил, поджарил да и съел.

- И не стошнило? - нудный голос из угла опять раздался.

- Какие ж тошноты - на неделю на траву утроба посажена. Не. Не стошнило. Это от твоих дурацких вопросов всех тошнит, - огрызнулся Комарок и продолжил: - Проглотил он змею, да и разморило в дрему его. И будто, браты, почалось ему чудиться самое небывалое с ним. Голоса ему явились: разговаривают будто и не люди, но явственно.

- Такое и со мной с перепою бывает... - попытался было снова встрять в рассказ неугомонный голос из угла, но на него зашикали:

- Да притихни ты! Не мешай - складно врет.

- Голоса явственные. Пригляделся, ухом-глазом повел - а это жарки-цветочки с пичугами переговариваются. Цветок кудря-царская с травой сонной собеседуют, да так у них любовно беседа идет, что друг другу кланяются. И мужичку-то вся их ласковость понятна. Ну и заслушался. А тем временем, как забылся он травным разговором, два ворона над ним стали кружиться да присматриваться, глаз клонить избочь - нет ли поживы, не подох ли человек. И толкуют вороны меж собой, а мужичонка и те речи вороньи разумеет. Один ворон старый такой - вся грудь - оседелые перья, - и говорит другому, а тот помоложе, цветом ровно головешка: «Нет, братец, тут нам поживы не видать. Человек этот давно идет сверху реки, притомлен сильно. Вот и кажется мертвяком, а еще не мертвяк. Да вот куда бредет он - неведомо. Может, бугор ищет, чтоб раскопать. Я рядом такой бугор видел и тогда еще молод был, как его насыпали, и видел, какие богатства в него люди погребли вместе с покойником». А молодой ворон спрашивает, значит, старого: «И что ж ты видел? Какие богатства?» - «Я в этих местах дольше тебя живу, вон той старой березы еще не родилось, как я на крыло стал и помню - жил здесь царь богатеющий. Ну и дочь его красавицу помню. Любовался я ей сверху, сколь над ней кругов навыкруживал. А она заболела вдруг. Не видать ее на поляне. Из шатра не выходит. Только больно люди закопошились, начали строить в глубокой яме каменные палаты. Три палаты выстроили - царь велел. Время миновало - царевну мертвую понесли. А впереди - чаши ее золотые и серебряные, из которых она пила и ела. То в первую палату составили. В другую понесли украшения царевны - каменья игристы - цвет из них сам исходит, аж край горшка, в котором камень положен - радугой в небо отдает. В третью палату - несут и ставят золотой стул. Посадили сидком на тот стул царевну, прибрали ее нарядно и на колени положили золотой гребень. Царь поплакал да и велел двери забить, яму закопать, а сверху бугор насыпать. Вон тот, дальше по берегу. Ну, и царь вскорости от горя за дочкой помер. И люди отсюда поуходили, а богатство-то там, в бугре осталось».

«Почему ж не взяли с собой?» - спрашивает молодой ворон. «Царь так велел стул поставить, что не минуешь царевну в дверях. А кто прикоснется к царевне - тому гроб-крышка. А если из-под нее и вывернешься, то одно будет - уйдешь ни с чем. Вот и ушли...»

Мужик все то воронье разговариванье слышал, да и руками всплеснул даже - сокровища где-то рядом!.. Вороны как увидели - человек под деревом жив, разом и на крыло. А мужичонка до родных мест добрался и все ему не можется, все из рук валится - бугор мстится и царевна под ним со всеми своими богатствами. А про то, что речь птичью через змею съеденную понимает - никому ни слова. Пожил-пожил в своем кругу да и снарядился загодя и ушел один к тому бугру втаях. Вышел... Докопался все ж до могилы...

При этих словах в проеме дверном, еще не окосяченном, выросла фигура Максюкова:

- Вы что - прилипли к полу? - рявкнул он. - Разведрилось, дождя давно нет, а вы тут сказками забавляетесь. Комар! А ну-ка на стену! Кривощек! Ты куда смотришь?

Нехотя и оглядываясь на Федю, дескать, не забудь потом досказать, чем подкоп в могилу обернулся, выходили вразвалку мужики из-под крыши, кряхтя и потягиваясь.


* * *

Костылев вспомнил, как в Белоярской недружелюбно посматривали казаки на пришлых. Сколько было на казачьей памяти погонь за утеклецами в калмыцкую землю, сколько им приходилось рыскать по урманам, по болотам прибрежным, пускаясь по приказу кузнецкого коменданта на розыск беглых мужиков. Не ровен час - и за этими придется гоняться. Только Кривощек никакого виду не подавал, что появление Костылева с Волковым как-то его задевает. Он между делом однажды обронил на верху башни:

- Перемокнет хлеб в суслонах - гори тогда синим огнем эта крепость. Зимовать-то мне в семье. Как же ее без хлеба в зиму пускать...

Подручный Кривощека Федя Комар рассказал Степану, что он, Кривощек, совсем не так пишется в бумагах. Он по бумагам Криницын, а звать его тоже Федором. Что он в этих местах раньше всех - вон за излукой речки Чесноковки его маленькая деревенька - Кривощекова, что поселился он тут белопоместным казаком и никакого жалованья государева не получает - кормится с пашни, а Максюков прознал как-то, что первосел здешний лет пятнадцать назад ставил на Оби Умревинский острог и объявил Кривощеку - будешь и Белоярскую ставить, а хлеб сыновья да бабы пожнут.

- Ты думаешь, все тут доброволь робят? И мне тоже с мово промыслу под Осиновым улусом коло Кузнецка силой сдернули, - заключил Комар, вертя в руках топор, который ему против воли всунули да и заставили им помахивать.

Погодка разведрилась и снова запереговаривались топоры внутри крепостной стены и за ней - человек сорок казаков готовили толстый частокол на палисад, заостряя каждый стояк так, что он смотрелся шеломом.

Кривощек поторапливал рубщиков на четвертой башне. Оставалось выпустить вповал четыре венца и можно шатром кровлю выводить вровень с теми, что возвышались над сосновым бором. Кривощек, будто забывшись, что он робит исподволь, делал свое дело аккуратно, пазы выбирал по струнке, бревна садились в углы как влитые, угол - как бичом стегнутый, получался ровненький и плотный, острие топора в паз не подсунешь. Рубил - будто себе избу ставил. Когда Комарок Федя принес было мох, чтоб выложить пазы, Кривощек отодвинул рыхлую зелень:

- Не надо калмычью помогать. Придут - стрелы с берестой пустят. Повалы первыми займутся огнем. И пойдут наши труды ни в сноп, ни в горсть, как на Бийской крепости было. А уж в горящих стенах какая обережа?

...Степан поежился под армяком - озноб не проходил. А солнце совсем уже почти закатилось, долина речушки наполнялась зыбкой мглой, погасившей желтизну тальникового берега. Вот в такой же точно вечер сидели они вместе с Кривощеком на верху башни на двадцатом ее венце. Они каждый день ее поднимали, ряд за рядом, и она поднимала их, возносила над белым береговым обрывом так, что открывалось им с этой сотворенной высоты огромное займище и широченная протока Оби, где у лодок и дощаников постоянно прохаживалось два-три сторожевых казака. Пойма тонула в ленивой дымке, и там, где заросли тальниковые, осокоревые должны были вовсе слиться с небом - вдруг обрезалась пелена дымчатая высоким уступом противоположного берега и темной полосой бора.

Рубщики только-только уложили последний венец повала - он почти на полсажени нависал над отвесной стеной башни. Всадив легонько топоры в бревна, плотники отдыхали молчком. Кошевары еще не скликали народ к ужину, такая тишь стояла, что наверху было слышно, как позванивают ботала на шее стреноженных коней, пасущихся на недальней луговине.

Не обращаясь ни к кому, а просто в это вечереющее пространство Кривощек сказал:

- Вчера казаки спрашивали Серебренмкова - когда Синявин смену пришлет? А тот говорит, дождемся - из Томского поедут наши пословаться к калмакам, тогда и отпущу человек с полсотни. Пока послы у князьков будут - они нас воевать не пойдут. Тогда и послабление в дозорах можно позволить.

И хотя ни Степан, ни Михайла даже слово при этом не обронили, Кривощек добавил:

- Солью я с вами могу поделиться. А хлеб - хлеб он для нашего брата в тайге о четырех копытах. Добудете. Руки у вас вроде из нужного места выросли...

И Федя Комар тоже слышал эти слова и тоже молчал, только потихонечку поглаживал шелковистое свое топорище. А когда стали подниматься, Комару пришлось отдирать свои стиранные-перестиранные порты - прилипли к смолистому бревнышку. Тогда и обронил Федя слова, которые Костылев и Волков поняли на свой лад:

- Прикипел я к этой крепости, будь она неладна...

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.