Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Приходи на елку... (рассказ)

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

До Нового года оставалось менее двух недель. Ворох новеньких поздравительных открыток лежал перед Николаем Трофимовичем Недужным. Открытки блестели серебром и золотом тиснёных букв, яркой зеленью мохнатых пихтовых лап, украшенных выпуклыми разноцветными ёлочными шарами; мерцали желтыми огоньками оплавившихся свечей в причудливых литых подсвечниках; искрились шампанским в прозрачных бокалах на витых тонких ножках. А ещё с них на Николая смотрели и улыбались румяные деды-морозы и потешные розовые поросята, предвещавшие по восточному календарю грядущий год свиньи.

Всякий раз, садясь подписывать открытки многочисленной родне и друзьям, Недужный испытывал тягостное чувство: повторять одни и те же банальности пожеланий, вроде счастья в личной жизни, семейного благополучия и веселья за праздничным столом – ему давно наскучило. А нового ничего не придумывалось. Перечисляя пожелания очередному родственнику, он всё же дошёл до «крепкого сибирского здоровья». И тут кольнуло в боку. Потом заныло в пояснице, переходя в крестец и правое бедро.

Николай Трофимович заглянул в окошко. На улице пучки света выхватывали вьюжные снежинки. «На погоду, должно быть, – подумал он, подписывая адрес старшего брата, что давно уже жил в одном из крупных областных центров. – Кабы все наши пожелания сбывались – наверное, на земле давно уже жили одни богатые и счастливые люди. Не было бы ни войн, ни горя людского, ни болезней. Глядишь – и годы бы не так резво неслись от детства к немощной старости...»

А они, годы, и впрямь – что ни дальше, то всё сильнее набирали обороты и ускорения. Лететь-то летели, а всё ещё до вожделённого пенсионного возраста оставалось Николаю Трофимовичу полдюжины трудовых годочков. И то, если к тому времени какой-нибудь народный «заступник» и «благодетель», вроде нынешнего Зурабова, не поднимет пенсионную планку. Тогда всё, кранты. И так уже маячил для Недужного на самом ближайшем горизонте рубеж средне-продолжительного возраста мужчины – 59 лет – по России. Да и то – явно по завышенной официальной статистике. А отметину в 53 , по их области, слава Богу, Николай Трофимович преодолел ещё год назад.

Боль в пояснице нарастала. Он встал из-за стола, порылся в домашней аптечке, отыскал начатый стандарт анальгина, проглотил пару таблеток, запив холодной кипяченой водой из носика электрочайника. Что-то не помогало. «Опять придётся, видно, как год назад, ставить блокаду.., – морщась, подумал он,– под уколы противовоспалительным нестероидным лекарством с латино-украинским названием «Мовалис». В поликлинику, однако, завтра...»

За ночь Николай ещё пару раз вставал, принимал анаболики. Боль как будто притуплялась, но не проходила. Ворочался в полузабытьи да каком-то тревожно-нехорошем предчувствии. Огрузневшая жена с вечера ещё ушла в другую, обезлюдившую детскую, комнату, легла на пустую кровать.

Утром засветло поднялся, вынес толченку из запаренных отрубей да картошки курицам, вывалил в корытце болтушку поросёнку. Нагибаться было больно. Вернувшись с улицы, Николай позвонил на работу, предупредил начальство, что захворал. Засобирался к врачам: тщательно умылся, одел приготовленные женой свежее бельё, рубаху, новые носки, побрился трёхлезвийным станком, освежился заграничной, явно китайского производства, туалетной водой. По морозцу направился в центр районного городка, в поликлинику.

Ох, уж эти современные поликлиники! Ох, уж эти эскулапы – с их страховой медициной! Не лекари, а мытари для больных. И к кому ни зайди – везде денюжку наготове держи. Уже в регистратуре норовят тебе впарить дополнительное «добровольное» страхование. Да не хочу никаких добровольных поборов! Толку-то?! Здоровья ни на копейку не прибавят, а сотню-другую выложи. И за что, спрашивается?!

После регистратуры, где ему выдали уже довольно пухлую медицинскую карту – в виде прошитой скрепкой продолговатой тетрадки, направили к терапевту. И начались «хождения по мукам», а точнее – по врачебным кабинетам. И возле каждого – очереди, очереди, очереди... «Сколько же у нас больных людей, оказывается,– удивлённо заметил Николай Трофимович.– А на улице да на работе, вроде, все здоровые встречаются». Он занял очередь к терапевту, точнее в кабинет доврачебного осмотра.

Чаще, чем больные, по коридору и из кабинетов суетливо выходили и сновали врачи – в серовато-голубых халатах, накрахмаленных такого же цвета колпаках и лёгкой, совсем незимней, обувке: то ли по делу, за консультацией, то ли перекурить с чаепитием, то ли просто поболтать с коллегами и знакомыми. А очередь терпеливо, хотя и нервно, ожидала, продвигалась черепашьими темпами. А ждать в очередях – и здоровому-то не новогодний подарок, а уж больному – и вовсе не в удовольствие.

Поясница ныла, отдавалась через бок в тазо-бедренном суставе. Николай ёрзал на жестком неудобном стуле, отшлифованном задами тысяч больных, и впитавшем в себя всю боль человеческую. Отсидев более полутора часов, попал-таки к врачу-терапевту – молодой совсем, симпатичной даме, явно моложе его старшей дочери, из-под шапочки которой кокетливо выглядывали белокурые локоны. Выслушав Недужного, та полистала его карту.

– Вам надо к невропатологу, – посоветовала она.

Вежливо поблагодарив терапевта, превозмогая боль, поднялся Николай со стула, вышел. Отыскал нужный кабинет, и снова – очередь.

Немногословная женщина-невропатолог, лет сорока с небольшим, выслушала его, начав словами «На что жалуемся?» Осмотрела внешне поясницу: «Тут болит? А тут? А здесь больно?». Озадаченно ещё раз перелистала записи в карте, произнесла:

– Значит, так, Николай Трофимович, отправлю-ка я вас на флюорографию. Вот вам направление. Придёте через пару дней к нам, двадцать второго числа. И ещё: следует вам подготовиться к рентгену – как можно поменьше кушайте и делайте клизму, утром и вечером. Лишние шлаки выведем самостоятельно... А пока выпишу вам больничный, на три денька.

Куда деваться? Клизму, так клизму. Делать клизму ему, 54 -х летнему мужику было противно и даже как-то стыдновато. Хорошо хоть – дети не видят. Он протапливал баньку, что стояла в конце ограды, согревая тёплую воду, подвергал себя позорной экзекуции из полуторалитровой резиновой ёмкости, едва успевая потом добежать до холодного сортира. Временами боль отступала, потом появлялась снова.

Рано утром, 22 декабря, после прописанной клизмы, засобирался он на рентген. К счастью, там оказался первым. Четырежды щелкала камера, снимая его, – то лежащего на спине, то на боках.

– Придёте к 12 часам за снимками, – сказал рентгенолог. – Я и расшифровку к тому времени сделаю. Карточка со снимками будет у невропатолога.

Как человек дисциплинированный и исполнительный, явился он к назначенному сроку. Для него, но не для врача. Недужный приоткрыл дверь, кабинет врача был пуст. На столе он приметил лежащую знакомую медицинскую карту. Любопытство его одержало верх над этикой. Он взял карту со стола, вышел из кабинета, раскрыл на последней странице с записями, стал вчитываться. Из всего разобрал немногое: хронический остеохондроз. Ну, это для него не было большой новостью. Так, дальше шло неразборчивое и непонятное. Зато в самом конце записи стояло: «обследоваться у онколога».

Он перечитал раз, другой... И его, словно кто обухом по голове шарахнул: «Обследоваться у онколога... У онколога?! Это что, выходит, у меня – рак?!» Его бросило в жар, редкие волосы на голове взмокли, а по спине, под рубахой, противно потекли струйки пота. Озираясь, вошел в кабинет, положил карту на место, вернулся в коридор.

Опустившись на стул, обхватил голову обеими руками. Всё окружающее вдруг перестало для него существовать: снующие врачи и медсёстры, скорбные болезненные серые лица пациентов, какие-то приглушенные звуки и даже специфические больничные запахи.

«Что это – приговор?! Рак?! Копец?! Здравствуй, Коля – новый год, приходи на ёлку! Вот и дожил до пенсии... Что это, так на роду нам написано? Деда Фёдора в сталинских лагерях сгноили, едва сорок лет исполнилось. Отец Трофим в тридцать семь лет загинул... Оба внуков своих не дождались, не повидали... Что, и у меня такая же участь? Вот они – средневозрастные по России-матушке. А ведь мне ещё нет тех обещанных пятидесяти девяти...»

Всего одно роковое магическое, панически-пугающее, слово «онкология» поглотило разом всего Николая Трофимовича. Даже его боль испугалась и притихла. Ни с кем из своих знакомых, что подходили к нему, не то, чтобы разговаривать – видеться не хотелось.

Наконец появилась врач и пригласила его в кабинет. Недужный старался не подавать вида, что уже читал расшифровку своих снимков рентгенологом. Сидел понуро, следя за реакцией врача, как рыбак за поплавком. Та взяла его карту, пробежала бегло, по диагонали, записи, принялась читать вслух, комментируя:

– Та-ак. Остеохондроз хронический – не беда, полечим. Тут – тоже ничего страшного нет...

Дошла до последней строчки, споткнулась, осеклась. Глянула вопросительно-удивлённо на Недужного. Взяла в руки лежащие рядом рентгеновские снимки. Принялась разглядывать их, тасовать, как опытный игрок, сданные на руки игральные карты.

– Та-ак... А, давайте-ка, Николай Трофимович, зайдём с вами к хирургу. Пусть он ещё поглядит...

Вышли оба из кабинета, направились прямиком, минуя очередь, к хирургу. И опять – как в ожидании приговора. С самой малюсенькой надеждой на... А вдруг, да ошиблись и рентгенолог и невропатолог? Сердце Николая Трофимовича колотилось в груди, как барабанные палочки циркового оркестра в кульминационном моменте накануне сложнейшего акробатического трюка.

Хмуроватый, с непробиваемым, словно маска античного актёра, лицом, сухопарый хирург, как и недавно невропатолог, разглядывал снимки. Сопоставлял их, накладывал один на другой, видимо, боясь ошибиться в диагнозе. Наконец произнёс:

– Без онкологического обследования к лечению приступать нельзя.

И опять, будто боксёр на ринге, только что побывавший в нокдауне, пропустил Недужный, не увернувшись, и этот апперкот, повергающий в очередной нокдаун. Мир перед ним закачался и поплыл. А хирург, как рефери на ринге, отсчитывая секунды, методично и монотонно произносил:

– Да успокойтесь вы... Это – ещё не стопроцентный диагноз. Даже и не пятьдесят на пятьдесят... Тут лучше перестраховаться...

Счёт рефери-врача для поверженного Николая Трофимовича, кажется, дошел уже до шести, становясь всё отчётливее и слышнее.

– Скажите, а у вас в родне были люди с онкологическими заболеваниями?

Первой, что пришла на проясняющийся ум Николая Трофимовича, была бабушка, умершая в семьдесят лет от рака матки. Но она была лишь приёмной матерью его мамы. Далее он вспомнил двоюродную сестру, по отцу, что скончалась года три назад от рака горла.

– Да, были, – произнёс шуршащим языком Недужный.– Двоюродная сестра. А ещё – троюродный брат мамы. У него был, кажется, рак желудка. Операцию ему сделали, удачно. Хотя и удалили почти весь желудок, прожил ещё с десяток лет... А больше – никого, вроде и не было.

И, уже сказав это, вспомнил о родной племяннице, младшей дочке сестры, что, как свечка, сгорела за полтора месяца в пятилетнем возрасте – с диагнозом: рак головного мозга. Но промолчал.

– Так, хорошо, – отреагировал хирург.– Значит, из самых близких родственников, получается, никого не было с онкологическими заболеваниями. Вот и я говорю: для паники ещё нет никаких оснований...

«Тогда при чём тут моя родня?– подмывало спросить у хирурга. – Ведь считается, что рак – болезнь незаразная, не передаётся от одного к другому. А, впрочем, найдётся ли семья, где бы не было хотя бы одного родственника, умершего от рака? То-то и оно... Это вам – не какая-нибудь растрезвоненная атипичная пневмония или птичий грипп... Десяток-другой заболевших во всём мире, а уж паники... Будто у нас уже давно больше и не существуют ни рак, ни инсульты с инфарктами... А, может, это и не рак вовсе? Что они там рассмотрели на этих снимках? Может, это – лишь обычная опухоль – от ушибов да падений?»

Как-то не везло с этими самыми ушибами да падениями Николаю Трофимовичу с самого детства. Лет в семь, должно, возвращались они с братом с карасёвой рыбалки. А тогда забава была у ребятни: на бычках да на поросятах покататься верхом. Ну, брат ему и посоветовал: «Николка, прокатись на телёнке!» Сказано – сделано. Лежащий телок вскочил, едва Николка успел взгромоздиться ему на спину. Седока, словно ветром сдуло. Приземлился неловко, на правую руку. Болела долго, да некому тогда было, в покосы, везти его за пятнадцать километров в сельскую больницу. А когда перед армией проходил медкомиссию, пожаловался, что рука в локтевом суставе плохо работает, с детства ещё. Обследовали, оказался застарелый вывих. Только что с того? План надо было выполнять военкомату по призыву на службу. Вот и признали годным и здоровым. Да не куда-нибудь – в десантные войска, в ВДВ, стало быть. Прыжков пятнадцать с парашютом сделал рядовой Недужный. И приземляться всяко приходилось, не только на пружинящие согнуты ноги. Жив остался, и то – слава Богу!

После армии уже, учась в техникуме, на практике по геодезии, неудачно упал – кость на руке треснула. Больница, гипс.

Сено летом, уже здесь, взрослым, как-то пришлось с поля вывозить на бортовой машине. Николай стоял на верху. Подавальщикам едва длинных черенков вил хватало – не хотелось за остожьем второй раз машину гнать. Завершили, утянули. Стал спускаться Николай с верхотуры, скатываясь по крутому сенному боку. Вроде, и десантник бывший, а мешковато спрыгнул. Вот нога в коленке и выскочила. С той поры раза три уже норовила с порванных связок выскользнуть.

Семь лет назад ехал Николай Трофимович на школьный юбилей. В Томске – промежуточная остановка случилась. Решил навестить тут своих бывших дружков-приятелей. Хорошо посидели, душевно. Из автобуса стал выходить, а там – гололёд. Поскользнулся. А дальше, как у Сени, из «Бриллиантовой руки». Только не рука, а нога оказалась переломанной да в гипсе. Прошло и это. Но вроде как к пояснице всё это никакого отношения не имело. Хотя стоп!

Пилил как-то летом бензопилой возле своего дома привезённые длиннотьём лиственницы из тайги на дрова. И такая сучковатая лесина попалась, что тупая цепь, словно по железу скрежетала. Клинило цепью в пропилах. В сердцах, дерганул Николай Трофимович заклинившее полотно пилы на себя – и охнул. Поясницу так и прострелило! Заглушив пилу, бросил её тут же, за оградой. Сам – едва в избу дотянул. Лечился уколами да мазями с втиранием.

Или вот ещё. Лет восемь назад рясной черёмуха уродилась, что свешивалась от соседа через забор, заслоняя грядки и парник его огородчика. Решил Николай Трофимович ножовкой отпилить тенные ветки, а потом уже на земле обобрать с них спелую ягоду. Взгромоздился на забор, подпиливать принялся. Тяжеленная ветка подалась резко вниз и обломилась. Бывший десантник потерял равновесие и грохнулся навзничь между забором и парничком. Прямо на спину. В глазах потемнело. Едва очухался после этого. Опять – лечение: уколы, массажи, мази, прогревания...

Именно на это, последнее, неудачное десантирование теперь и грешил Николай Трофимович, мысленно возражая врачу, намекавшему на генетическую предрасположенность к онкологии. Хватался за это, как за спасительную соломинку.

– Вот вам направление на анализы, – подали Николаю Трофимовичу пачечку прямоугольных листков. – В понедельник к восьми утра подходите. За день все и сдадите...

– А сегодня нельзя? – поинтересовался он.

– Сегодня уже поздно. Теперь только в понедельник, 25 -го утром.

Куда деваться? Как одевался в гардеробе поликлиники, как понуро брёл по улочкам городка до своего дома, механически переставляя ноги, кого встречал из знакомых – он не помнил. На улице стали наползать ранние зимние декабрьские сумерки. Вот и время – как бы остановилось, задумавшись, зависло на самой макушке коротких дней, словно маятник, набравший максимальную потенциальную энергию.

Николай Трофимович вышел на свою улицу – прямую и длинную, всю застроенную деревянными домами из кругляша да брусовыми двухквартирниками. В глаза ему бросились тёмно-зелёные пихтовые лапы да смятые уже живые цветы, попадавшиеся под ногами. Махровые гвоздики тёмно-кровавыми пятнами выделялись на темнеющем уже снегу.

«Опять кого-то хоронили сегодня,– машинально подумал Недужный.– Каждый день почти хоронят и хоронят...»

И точно, кого бы не провожали в последний путь – мимо их улицы и дома не миновать. Край их улицы упирался в берёзовый колок, а правее раскинулось кладбище. «Неужели и мне там совсем скоро лежать придётся? Сколько, интересно, протяну ещё – до лета, осени? Или, может, до следующей зимы?»

Знал ведь, знал Николай Трофимович, что с таким диагнозом долго не задерживаются. Да, и какая это жизнь уже? В постоянном ожидании неизбежного, к тому же, боли – дикие, адские... Он вспомнил бабушку. «Стала жаловаться... Погоди, так ведь это тоже было накануне нового года. Когда же, дай Бог памяти. А-а, да, в конце 68-го года. Давно уже, почти сорок лет назад... Николай тогда в девятом классе уже учился. В деревне жили, в Томской области ещё, куда бабушку раскулачили и выслали в тридцатом году». И сколько помнил себя Николка, бабушка никогда не жаловалась на свои болячки. А тут вдруг – разом... Сначала силой слабеть стала, потом исхудала вся в немощи да болях. Помнил он, что бабушка до болезни своей панически боялась уколов. А когда худо стало – на одних уколах и тянула. На наркотике, выходит, обезболивающем. Целых полгода... «Неуж-то и мне всего полгода отмеряно?»

– Ну, рассказывай, – едва переступил порог Николай, встретила его жена.

– Да-а, – обреченно махнул рукой Николай.– Чего рассказывать? Хреново, кажется дело, совсем неважно... К онкологу направили.

– Как к онкологу? – жена опустилась на обувную лавочку в коридоре.

– А вот так... Придётся, похоже, в Иркутск ехать... Под самый новый год. – Он усмехнулся и повторил, как в поликлинике, теперь уже вслух: – Здравствуй, Коля – новый год, приходи на ёлку... Так-то...

– А, может, у тебя и не это вовсе...

– Ладно бы, кабы так...

– Ну, не переживай так. Может, и обойдётся ещё...

– Как – не переживай! – психанул Николай Трофимович. – Это – ведь не зубная боль: пошел да выдрал к чёртовой матери больной зуб – и всё тут.

– Поясница-то болит?

– А ты знаешь: как будто перестала,– удивился даже сам Недужный. – Я как про онкологию услыхал, так про неё и забыл... В понедельник – вот, на обследование, на анализы направления выписали.

– Есть-то хоть будешь?

– Да какое там – есть?

– Может, рюмку выпьешь, а? Налить?

– Тут, похоже, одной рюмкой не обойтись.

Николай Трофимович переоделся в домашнее трико, хлопнул сразу полстакана самогонки, лениво пожевал ломтик солёного огурца. Аппетита не было. Направился в зал. Включил телевизор. И надо же – наткнулся сразу на передачу про болезни. Переключил один канал, другой – то тягомотные нескончаемые сериалы, то страшилки-стрелялки. От всего этого Николая едва ли не стошнило. Вышел на спортивный канал. Сначала показывали репортаж хоккейного матча между новокузнецким «Металлургом» и хабаровчанами. Металлурги проигрывали, как совсем недавно пролетела его любимая команда «Сибскана», продув с крупным счётом, да ещё и со скандалом, кемеровскому «Кузбассу». Правда, в хоккей с мячом. Потом смотрел биатлон – кубок мира – женскую эстафету, где наши биатлонистки, проигрывая на двух первых этапах более минуты, вышли-таки на второе место. Азарт спортивного болельщика хоть немного, но отвлекал его от мрачных мыслей.

Суббота и воскресенье оказались для него ещё мучительнее роковой пятницы. Телевизор ему окончательно опостылил. Даже каналы «Спорт» и «Культура» – там хоть без идиотской рекламы, типа «Привет, подружка»– «Привет, подушка!», с «блендамедами» да «махеевыми»... У него все мысли вокруг своего недуга, а они...

Чтобы отвлечься, решил посмотреть какой-нибудь фильм из своей домашней фильмотеки. Машинально достал кассету, и, не рассматривая, сунул её в видак. Попал на фильм «Знакомьтесь, Джо Блэк». В нём – к преуспевающему бизнесмену или банкиру приходит в образе симпатичного молодого человека его смерть. И влюбляется в его же младшую, любимую дочь... От этого фильма сделалось Недужному ещё горше. Не просмотрев и четверти фильма, выключил видик. Отыскал на кухне, в холодильнике начатую бутылку и выпил сразу стакан самогонки.

Подошел к книжной полке, достал потрёпанную книжку, что подарил ему лет семь назад его школьный приятель. Приятель сам её и написал – про их школьную юность, про малую родину. И про него, Николку, – тоже. Сколько раз он её уже перечитывал? Раз десять-пятнадцать, едва ли не наизусть всю выучил. А, поди ж ты, сейчас она для него была лучше всяких психологов и психотерапевтов – отвлекала от гнетущих мыслей, уводила в те далёкие времена пятидесятых-шестидесятых годов, на речки с озёрами, на поля да охотничьи таёжные тропы, в школу – в конце-концов. Читал, не торопясь, совсем не так, как в первый раз – глотая по диагонали. Каждый эпизод книги дорисовывал он своими воспоминаниями. И до того любимыми и дорогими становились те места и люди, что, выходило, будто ничего дороже у него в этой жизни не было и не осталось.

От книги отвлёк телефонный звонок. Звонила старшая дочь, из Красноярска. Поболтали. Сказала, что собирается к ним на Новый год. Да не одна... Наконец-то! Справилась о матери, о его здоровье. Николай Трофимович ответил, что приболел малость, в Иркутск направляют на обследование. «Папа, не переживай, всё будет хорошо» – успокаивала его дочь.

Видя подавленное состояние мужа, жена особо не докучала ему своими расспросами да советами с утешениями. Уходила в другие комнаты, на кухню, управлялась во дворе по хозяйству, почти молча приглашала к столу. Аппетита у него не было. Всякая пища, даже сивушная самогонка, потеряла для него вкус и запахи.

Едва дождавшись понедельника, примчался он в поликлинику на анализы, к самому открытию дверей. И пошли опять кабинет за кабинетом: анализы крови, мочи, ЭКГ, УЗИ и даже – на ВИЧ-инфекцию. И, как ни странно, к обеду справился. Результаты обещали сделать быстро – уже на следующий день. А там – в Иркутск, в онкологический диспансер, для окончательного диагноза.

Во вторник, 26 -го декабря, был Николай Трофимович опять у хирурга и местного онколога. На удивление, почти все анализы дали неплохие, утешительные результаты. Лишь УЗИ показывал камешек в почках. Знал-знал про него Николай Трофимович. Было как-то. Поехал однажды поездом а Иркутск, в ночь, – с отчётом в областное управление АВТОДОР. По дороге так резануло и скрутило – думал и живым не доедет. Врача даже в Черемхово подсаживали к ним в поезд – специально вызывали. Сейчас тот камушек молчал. И эта, злополучная боль в пояснице – тоже унялась. «А, может, ничего и нет вовсе? – утешал себя Николай Трофимович, – обычный остеохондроз?! Чего это я паникую – хуже чем какой салабон перед первым прыжком с парашютом?!»

Оставшись с онкологом один на один, пробовал вызвать того на откровения: мол, скажите честно, сколько мне осталось? Полгода? Год? Онколог, уводя глаза в стороны, ускользал от прямого ответа, словно только что выловленный налим из рук рыболова:

– Вот съездите в Иркутск в онкодиспансер – тогда всё и встанет на свои места...

– А сколько я там пробуду?

– Думаю, за день управитесь. У вас же все анализы практически сданы. Ну, может, что дополнительно предложат обследовать...Но это вряд ли займёт много времени...

Ехать-то, конечно, надо. Только вот ещё проблема – с деньгами. Сколько с собой брать, помимо проездных? Тысячи три, четыре, пять? А, может, больше? Вдруг да по новой все анализы сдавать заставят? А там – сколько это будет теперь стоить? Не бесплатно же ведь... Вдруг лекарства какие предложат купить? А, если, упаси Боже, оставят в больнице? А вот это – уже совсем ни к чему. Надо хоть страховой медицинский полис с собой прихватить, не позабыть бы.

От мысли, что могут положить в онкологическую больницу, у Николая Трофимовича сделалось совсем тоскливо.

«Боже милостивый, помоги! Спаси меня! Избавь от больницы... – кажется, впервые за всё время обратился он к Всевышнему с просьбой. – И как это раньше никогда не приходило ему в голову обратиться к Господу?! Он, Он один – и есть его последняя надежда и поддержка, единственный его спаситель. От одного Его теперь и остаётся только ждать помощи! А врачи? Да что врачи?! Что они могут? Констатировать его болезнь и скорое угасание жизни?! Ну, лечения какие-нибудь назначат, пропишут лекарства, наркотики... Наркотики?!! Тогда, считай – совсем кранты...»

В плацкартном вагоне поезда, куда попал Николай Трофимович, было людно: постоянно шарашились по узкому коридору в тамбур курильщики, подвыпившие мужики громко разговаривали, играли, споря, в карты. В соседнем купе надрывался в плаче ребенок. Вечерняя вагонная духота и спёртость к утру сменилась прохладой и даже сквозняками.

Николай Трофимович почувствовал недомогание: кружилась и побаливала голова, першило в носоглотке – этого ещё только ему и не хватало. Хотя, чему и удивляться? К поверженному духом телесные болячки сами липнут, как осенний репейник на длинную овечью шерсть. Ладно – жена догадалась, на всякий случай снарядила ему в дорогу всяких лекарств.

Почти горсть таблеток отправил Недужный в рот, запив голубичным морсом из пластиковой бутылки, что прихватил в дорогу из дома. Забылся, как будто, лёжа на нижней полке.

Опять плач раздался. И уже к нему стал приближаться кто-то: маленький, худенький, на девочку похожий, в платочке, по-старушечьи повязанном.

– Галинка?! – удивился Недужный, узнавая племянницу.

– Я, дядя Коля, – ответила девочка, лет пяти.

– Ты как тут оказалась? Ты же, вроде как померла...

– Нет, не померла я, – тихонько ответила девочка. – Это там, у вас так считают. А тут я – у Боженьки... Он меня к себе забрал. Мне хорошо здесь...

– А чего же ты тогда плачешь, кто тебя обидел?

– Это я за вас, оставшихся, плачу. За тебя, дядя Коля...

– Чего же за меня плакать-то?

– Живёте вы без веры. Хвораете, маетесь. А для чего живёте? Зачем в этот мир приходите, знаете?

– Галинка! – ещё пуще удивился Николай Трофимович, – ты ли говоришь мне это?! Сколько тебе лет-то? Пять всего! Тебе-то откуда это известно?!

– Я-то – знаю... Это там, у вас, мне пять лет всего. Навсегда. А здесь мне – много. Я – бессмертная. Тут я многое чего знаю и понимаю. Даже больше, чем ты, дядя Коля... Ладно, за меня там живите... И верьте, верьте...

Повернулась от него Галинка, затопала худенькими ножками, исчезая в купейном проёме, заплакала...

Резкий рывок поезда вывел Недужного из этого видения. В соседнем купе плакал ребёнок. «Пригрезилось. Надо же такому! Галинка... Дитя неразумное Это сколько же прошло уже, как её схоронили? Лет восемнадцать, однако. Ишь ты: «За меня там живите... Зачем мы живём, в этот мир приходим?» А чего же это я не спросил-то у неё про это? Ну ты погляди-ка... А ведь и впрямь, пока живём да ничего не беспокоит – и не задумываемся над этим...». Опять невольно напомнил о себе его роковой диагноз. «Боже, помоги мне только...», – в который раз мысленно обратился он ко Всевышнему.

В Иркутске, предновогодний утренний вокзал встретил Николая Трофимовича разноцветьем ёлочных гирлянд и мигающих огней. Всё это сейчас никак не радовало его. Даже наоборот, раздражало и нервировало. Как и на всяком городском вокзале, сновали пассажиры с сумками и баулами, толпились у касс, буфетных стоек; сидели в ожидании поездов с газетами в руках на жестких диванчиках.

Николай Трофимович вышел на площадь. Поинтересовался у милиционера, как ему проехать до онкологического диспансера. Тот посоветовал: на городском автобусе, номер 85 .

От остановки к зданию областного онкодиспансера подходил он, словно на Голгофу – с тяжким бременем обречённого. В раздевалке за пять рублей купил голубые полиэтиленовые китайские бахилы, натянул на зимние сапоги. И опять, как у себя, – очереди, очереди: в раздевалку, регистратуру, кабинеты. В восемь утра, у кабинета номер 40 , куда его направили, оказался Николай Трофимович уже третьим. Однако, вот что странно: глядя на себе подобных, у него постепенно притуплялось чувство страха и тревоги, хотя именно тут-то и было самое скопище обречённых людей. Мало того, именно здесь, на верхних этажах здания, лечились и умирали госпитализированные больные.

Мимо него тяжелыми шаркающими походками проходили измождённые, худые, с серыми или пожелтевшими лицами, похожие на мумии, полулюди. Иных поддерживали под руки медицинские сёстры, кое-кого провозили уже на каталках. Встречались, правда, и вроде него – упитанные, полные, с розоватыми лицами и даже бодро выглядевшие посетители. И тогда сам себе задавал он вопрос: «Это – что, сон? Зачем я здесь? Неужели и меня, вот так же, через полгода, год будут водить под руки?»

А ещё всю дорогу, от самого дома, в поезде, автобусе, у дверей диспансера, и уже тут, в очередях, Николай Трофимович постоянно мысленно возвращался к Нему – единственному Вершителю судеб человеческих. Молитв никаких он не знал. Даже не удосужился выучить «Отче наш». Не помнил и той, что как-то написала ему мать на листке ученической тетрадки в линейку – не то молитву, не то какой оберег. А вот теперь твердил одно и то же: «Господи Боже! Спаси и помоги мне. Сделай так, чтобы у меня не выявили этой страшной болезни. Чтобы её вообще у меня не было...»

О том, есть ли Бог, и каков Он, или это – лишь миф, выдумки и легенды людей, слабых духом и плотью, он теперь и мысли не допускал. Не то, что прежде. Так он ли, Николай, тому виной? Вся жизнь его прошла в безверии. Точнее, верить-то он верил – в социализм, в победу коммунизма, в грядущие справедливость и богатство, в единственно правильную политику партии и её вождей. А вот в Бога... Да откуда и вере то взяться было, когда всё его окружение было пропитано духом воинствующего материализма?! И церквей-то не было там, где промелькнули его младые годы. Да и теперь, в их городке – лишь в последние годы церквушку строить стали. Правда, видя Храм Божий в Томске, где учился в техникуме, потом – в небольшом южном городке, где служил, всегда задерживал на нём свой взор. Но совсем не как на Божью пристань или культовое место для верующих, а просто красота эта всегда радовала его глаз и умиляла, словно попадал он снова в своё безмятежное детство.

Три томительных часа в ожидании врача тянулись, как трое суток. За это время очередь за Николаем Трофимовичем выросла дюжины на полторы. Разговорился с соседом. У того появилась и росла шишка на спине. Огорошил сосед Недужного тем, что, якобы, все анализы, что сделаны по месту проживания, тут никого не интересуют. Всё придётся проходить заново. Эта весть его преизрядно озадачила. В планы Николая никак не входило задерживаться в Иркутске. Дома его уверили, что здесь всё пройдёт он за один день. А потому он легкомысленно не позаботился даже об адресах дальних родичей и знакомых. Мало того, тут, оказывается, все анализы – платные. И про это ему никто не говорил. Да и ждать, по словам соседа, результатов надо не один день. И не два – иногда по неделе, а то – и целый месяц проходит... Совсем затосковал Николай Трофимович от таких вестей. И опять, все свои мысли и молитвы – не к врачу, а к Спасителю.

Врач был молодым, почти ровесником его младшего сына, на вид серьёзным, как районный следователь. Но довольно деликатным. Первой к нему вошла женщина. Пробыла там минут семь, не больше. Сосед задержался зато на полчаса. Благословясь, Николай Трофимович открыл двери кабинета и шагнул, словно десантник в пустоту, держась за спасительное кольцо парашюта. К удивлению Николая Трофимовича, врач оказался совсем не страшным. А даже напротив, придал его духу какую-то упругость и стойкость. Посмотрел направление. Поспрашивал его: когда начались боли, было ли подобное ранее, как чувствует себя сейчас, где проходил анализы, есть ли рентгеновские снимки. И даже снял с него обузу: никаких анализов пока проходить тут не требуется, а следует лишь отдать те снимки в лабораторию для расшифровки.

– Завтра получите заключение, – подытожил врач.

– Как завтра?– сделал нарочито удивлённое лицо пациент. – Мне говорили у нас, что тут в один день управлюсь... Да я уже и билет домой взял, – приврал он для пущей убедительности. – У меня здесь никого из знакомых нет, переночевать даже негде, а в гостиницу – деньги нужны... А у меня... Он замялся, заозирался, словно школьник, не выучивший урок. Вот, возьмите...

Николай Трофимович отстегнул из своего резерва пару сотен врачу. Тот, едва зардевшись, поспешно взял протянутые Недужным деньги и сунул в боковой карман халата, не развертывая и не считая их, произнёс:

– Ну, хорошо. Я напишу записку, попрошу, чтобы вас пропустили в первую очередь... Но не обещаю стопроцентно. Короче, если ваши снимки расшифруют сегодня – приходите ко мне часиков в пятнадцать...

Поплутав в лабиринтах коридоров и переходов, Николай Трофимович отыскал нужную дверь. Дождавшись очереди, вошел. Передал снимки с вложенной запиской. «Может, надо было сразу с ними и деньги вложить?»– промелькнуло у него в голове.

– Завтра будет готово заключение, – сказала ему дородная дама с непробиваемым мраморным лицом.

-Извините, – начал он, – а нельзя ли сегодня? – Понимаете, не местный я. Уже и билет домой на поезд взял. И ночевать мне негде. Ну, помогите мне, пожалуйста. Я...– он осёкся.

Ерунда, конечно, все эти отговорки. И билета никакого у него ещё не было, и переночевать, в конце-концов, нашлось бы где. Пусть и в гостинице. Деньги, прихваченные с собой, растратить не успел ещё. Да и к знакомым из АвтоДора можно было наведаться – поди, не отказали бы в ночлеге. Были у него тут знакомые, как не быть? Почти тридцать лет уже ездил он сюда со своими сметами, стройфинпланами, отчётами... Просто, просто ещё сутки находиться в неведении и таком тревожно-томительном ожидании, уже изрядно измотанным... Правда, эти сутки оставляли ему всё же хоть мизерную, но надежду: а вдруг, да ошибка вышла в подозрении? Ведь говорили же ему ещё дома: мол, всё это лишь подозрения, не сто процентов, и даже не пятьдесят на пятьдесят... Может, это он сам себе, в панике, такой приговор вынес? Ну, а если – нет? Что тогда?

– Я, – продолжил он, – в долгу не останусь... – Николай Трофимович запустил руку во внутренний карман пиджака, извлёк оттуда кошелёк, вынул полутысячную. – Вот, возьмите, пожалуйста. Только умоляю: сделайте сегодня... Сил моих уже никаких нет, шестые сутки места себе не нахожу...

– Хорошо, – разом подобрела дама в белом халате, беззастенчиво, привычным жестом принимая купюру.– Постараемся сделать сегодня. Результаты передадим врачу.

Недужный вышел из здания диспансера. На улице падал снежок. Было безветренно и тепло, градусов пять-шесть ниже нуля. Он давно уже не помнил такой тёплой и снежной зимы. Брёл, не торопясь вдоль тротуара улицы. Его обгоняли суетливые прохожие. Навстречу ему, по проезжей части улицы, постоянно урча, двигались потоки автомашин, в основном, разноцветных иномарок.

Сквозь застрявшую в мозгу пять дней назад одну единственную думу пробивались её отростки. «Неужели всего этого – людей, машин, домов, деревьев, жены, детей, матери, сестёр, брата, друзей – у меня совсем скоро не будет? Нет, всё останется по-прежнему, но здесь, в этом мире, но уже без меня... И – ведь, верно: не я первый, не я и последний. Даже, если всё и обойдётся на сей раз... Так отчего же цепляешься за неё? Именно теперь, именно сейчас?! Да – и что мне до всех прочих? До всех тех, кого уже нет или кого скоро не станет? Как и им – до меня... Тысячи, миллионы людей даже и не заметят моего отсутствия. Они даже и не подозревают о моём существовании. Боже, и зачем, с какой целью человек приходит в этот мир?»

За полчаса до назначенного времени Николай Трофимович был уже на месте окончательного приговора. Пропустив впереди себя двоих человек, словно кролик в пасть удава, двинулся он в кабинет к врачу. И опять воззвал Всевышнего к помощи, милости и спасению.

– Недужный я, Николай Трофимович, – напомнил он врачу. – Был у вас на приёме сегодня. Просили подойти...

– Сейчас поглядим, готово ли заключение, – ответил тот, привычно набирая на клавиатуре компьютера запрос. – Ага! Есть!

Николай Трофимович напрягся, как сжатая пружина, готовая вот-вот соскочить с фиксатора.

Врач пробежался глазами по экрану монитора, глянул, повеселевши, на пациента:

-Та-ак... Ну, как я и предполагал: ничего страшного не выявлено. Сейчас мы сделаем распечаточку.

Кузнечиками застрекотал принтер компьютера, поглощая в себя чистый лист бумаги. Выбросил распечатку.

Врач взял в руки бумагу, глянул в неё, ещё раз перечитал про себя заключения, где стояли сплошные: «не выявлено», «не обнаружено». И окончательный диагноз. Он достал из выдвижного ящика стола печать, макнул ею в поролоновую мастичную губку, шлёпнул оттиск на лист, расписался шариковой ручкой. Передавая заключении о болезни Николаю Трофимовичу, произнёс:

– Ну, вот, а вы боялись... Ничего серьёзного. То есть, подозрения ваших врачей на онкологическое заболевание у вас не подтвердилось. Нет у вас никакой злокачественной опухоли. Поезжайте спокойненько домой и лечите свой хронический остеохондроз.– Он улыбнулся, добавил: – И постарайтесь к нам вообще никогда не обращаться. С новым годом вас, с наступающим годом свиньи!

Гора с плеч, если не шар земной, свалились с Недужного, словно с мифологического атланта. Как благодарил он врача, какими словами, как оказался уже за пределами онкодиспансера – не помнил. И уже брёл он не уныло и понуро, как три часа назад, по предновогоднему, празднично убранному городу, а ноги сами несли его подальше от этого страшного места. Ему чудилось, будто он в забытом детском сне, гигантскими прыжками, едва касаясь земли, легко парит над землёй – такой огромной, красочно расцвеченной. И до того же было легко и радостно, словно там, в далёком детстве, он спешит на новогоднюю школьную ёлку – где ему непременно дадут подарок в склеенном из старой газеты бумажном кульке, и в котором, кроме разных конфет, будут лежать пахучее яблоко и оранжевая мандаринка. Сейчас он готов был обнять, расцеловать и наговорить кучи любезностей каждому встречному.

Впервые за последние пять дней к нему стали возвращаться запахи. И вдруг захотелось есть. Он вспомнил, что с самого утра, как приехал в город, абсолютно ничего не ел. Выискивая глазами хотя бы какую-нибудь закусочную, вроде «Подорожника», он заметил между домов силуэт церкви. Над коробками серых домов высились голубые купола. И на них, в лучах появившегося закатного солнца, купались позолоченные кресты.

– Слава тебе, Господи! – уже вслух, не мысленно, произнёс Николай Трофимович. – Прости меня за все мои прегрешения и неверие в Тебя. Теперь – ещё поживём...

Хотя с какой целью ему была предоставлена такая отсрочка – так и не уразумел.

Кемерово, 2007 г.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.